Отсутствие живых переходных форм объясняется с точки зрения учения об естественном отборе. - Исчезновение промежуточных форм - необходимое следствие этого процесса. - Образование разрозненных, но подчинённых групп. - Естественная классификация выражает только факт генеалогической связи. - Громадные промежутки времени, необходимые для процесса превращения органических форм, подтверждаются свидетельством геологии. - Необходимость существования ископаемых переходных форм. - Отрицательное свидетельство палеонтологии объясняется ее фактическою бедностью. - Новейшие успехи палеонтологии подтверждают справедливость воззрений Дарвина. - Общее заключение.
Из всего до сих пор сказанного мы должны заключить, что органические существа изменяются, и что вследствие процесса, названного Дарвином естественным отбором, те изменения, которые приспособляют существа к жизненным условиям, сохраняются, а те, которые ставят их в разлад с этими условиями, рано или поздно пресекаются, другими словами - в природе существует движение, и это движение в итоге поступательное, т. е. клонится к усовершенствованию существ. Но теперь возникает вопрос: какое значение, какие размеры можем мы приписать этому процессу? Можем ли мы объяснить им всё разнообразие органических существ? Вправе ли мы допустить, что путём естественного отбора незначительные различия, подобные тем, которыми отличаются наши разновидности, могли разрастись в более резкие различия между видами, родами, семействами и т. д.? И в таком случае как отнесёмся мы к факту отсутствия переходных форм, - факту, представляющему, повидимому, неотразимое опровержение всякой теории происхождения органических существ путём изменения? Внимательное рассмотрение некоторых необходимых следствий естественного отбора доставит нам ключ к разъяснению всех этих вопросов.
Мы видели, что вследствие отбора образуются формы, более приспособленные к данным условиям, следовательно, имеющие более задатков на сохранение и размножение. Но мы видели также, что вследствие быстрого размножения органических существ всякая область, в каждый данный момент, содержит всё количество жизни, которое она в состоянии вместить. Отсюда прямо вытекает, что потомство форм совершенных должно теснить и выживать своих предков, отставших в общем движении. Рука об руку с размножением совершенных форм должно итти редение их менее совершенных предков. Но редение неизбежно ведёт к вымиранию, к полному угасанию формы - в этом убеждают уже известные нам факты. В самом деле, мы виделй,что формы, представленные большим числом неделимых, менее терпят от истребления, чем формы малочисленные; вспомним, например, замечание Дарвина, что с нескольких кустов пшеницы иногда не удаётся снять и одного зерна, менаду тем как поля, засеянные той же пшеницей, дают ежегодно обильную жатву. С другой стороны, многочисленность породы увеличивает вероятие появления уклонений вообще, а следовательно и уклонений, полезных для организмов; на этом основании виды обширные, широко распространённые, представляют более разновидностей, чем виды редкие. Таким образом, формы редкие терпят более и совершенствуются медленнее форм многочисленных - следовательно, все шансы будут против первых и в пользу последних, и притом в постоянно возрастающем отношении. Ясно, что редение должно вести к полному вымиранию формы: предки усовершенствованных форм, раз сделавшиеся редкими, уже тем самым обречены на конечное истребление, хотя иногда, вследствие исключительно благоприятных условий, они ещё долго могут провлачить своё существование.
Естественный отбор, следовательно, не только сохраняет усовершенствованные формы, но также чрез их размножение прямо истребляет их менее совершенных предков. Геология действительно свидетельствует, что на земле существовали целые группы форм, не оставивших по себе и следа.
Искусственный отбор представляет нам явления вполне аналогические; новые породы животных или растений, более выгодные в экономическом отношении или более соответствующие прихотям моды, часто вполне вытесняют своих предшественников; так, появление породы «шортгорнов» имело последствием, что прежняя длиннорогая порода скота «была словно сметена, как будто её истребила моровая язва».
Если бы вся деятельность естественного отбора ограничивалась сохранением избранных и истреблением неудовлетворительных существ, то процесс этот был бы сравнительно прост, но мы сейчас увидим, какое ещё усложнение он необходимо будет представлять.
Начало, названное Дарвином борьбою за существование, есть не что иное, как состязание между органическими существами. Причина этого состязания - безграничное стремление всех существ размножаться, вследствие чего только незначительная часть рождающихся организмов находит себе место в природе, разумея под местом всю совокупность условий, необходимых для существования. Но состязание по самой своей природе должно быть наиболее упорно, наиболее истребительно между организмами, наиболее сходными, между организмами, живущими в одинаковых условиях, питающимися одинаковой пищей и т. д., - словом, между организмами, занимающими одинаковые места в природе. С другой стороны, также очевидно, что между существами, не имеющими одинаковых интересов, одинаковых потребностей, вовсе не может быть состязания. Отсюда прямо вытекает, что чем различнее будут существа, обитающие в данной какой-нибудь области, тем менее помехи они будут оказывать взаимному размножению, или, другими словами, что на данном пространстве может ужиться тем более существ, чем менее они между собою сходны.
Таким образом, мы должны допустить, что для каждого отдельного организма положительно выгодно всякое уклонение от сходных с ним существ, потому что с каждым подобным уклонением он более и более устраняется от опасного соперничества и, следовательно, получает более шансов на сохранение и размножение. И чем значительнее уклонение, тем очевиднее его польза. Но всякая выгодная особенность подпадает отбору, следовательно, мы должны допустить, что из всех видоизменившихся потомков какой-нибудь видовой формы в каждом поколении будут предпочтительно сохраняться самые различные, т. е. такие, которые будут наиболее расходиться между собою в складе, в образе жизни, в потребностях. Вследствие этого - различия, первоначально слабые, едва заметные, с каждым новым поколением будут выясняться резче и резче, и образовавшиеся разновидности будут постоянно удаляться друг от друга и от своих общих предков.
Итак, закон, по которому количество органических существ увеличивается с их разнообразием, - закон, прямо вытекающий из учения о борьбе за существование, будет причиной постоянно возрастающего уклонения раз образовавшихся разновидностей, потому что в каждом поколении будут отбираться особи, наиболее между собою различные. Стремление организмов размножиться, эта постоянно напряжённая, ничем неудержимая органическая сила найдёт себе исход в стремлении их разнообразиться, расходиться в нравах, в строении, в потребностях.
Но, может быть, читатель пожелает более осязательных фактических доказательств существования подобного закона? Доказательства эти под рукой. Известно, например, что участок земли, засеянный несколькими сортами трав, даёт большее по весу количество сена, чем равной величины участок, засеянный одной какой-нибудь травой, или что поле, засеянное несколькими породами пшеницы, даёт больший сбор, чем такое же поле, засеянное одной породой. Земледельцам тоже из опыта известно, что они могут собрать со своих полей наибольшее количество питательных веществ посредством севооборота из растений, относящихся к разнообразнейшим порядкам, потому что растения эти извлекают из почвы различные вещества. «Природа производит, так сказать, одновременный севооборот»; растения, находящиеся в близком соседстве, обыкновенно отличаются разнообразием; так, например, на клочке газона в четыре фута длины и три ширипы Дарвин насчитал 20 различных видов растений, относящихся к 18 родам и 8 порядкам, из чего видно, как они были разнообразны.
Можно привести ещё другого рода факты в подтверждение сказанного закона. Известно, что человек иногда умышленно, а иногда и неумышленно переселял растения из одной страны в другую, причём некоторые очень хорошо принимались на своей новой родине, легко дичали, или, как говорят, натурализовались. С первого взгляда всего естественнее, казалось бы, предположить, что примутся те растения, которые будут наиболее сходны с туземными, и притом растения, относящиеся к немногочисленным группам, которые найдут выгодные для себя условия. На деле выходит далеко не так: приурочиваются растения, по большей части совершенно отличные от туземных, и притом весьма разнообразные, так что, по удачному замечанию Альфонса де-Кандоля, флоры чрез натурализацию сравнительно более обогащаются родами, чем видами. Так, например, 260 видов, натурализованных в Северной Америке, относятся к 162 родам - следовательно, весьма разнообразны, и из этих 162 родов 100 не имеют туземных представителей.
Итак, повторяем, в силу закона, по которому количество жизни возрастает с разнообразием существ, уклоняющиеся разновидности, избегая взаимно невыгодной борьбы, будут постоянно стремиться по более и более расходящимся путям. Из этого видно, что начало, по которому незначительные различия между разновидностями разрастаются в более и более резкие различия между видами, родами и т. д., есть только одно из необходимых следствий естественного отбора. Дарвин называет это начало расхождением признаков (divergence of character).
Искусственный отбор представляет нам совершенно аналогическое явление. Любители обыкновенно ценят экземпляры с особенно резко выраженными особенностями; экземпляры же с неясно выраженными признаками не сохраняются, и потому формы неопределённые, со смешанными признаками, составляющие соединительные звенья между вновь возникающими породами, быстро исчезают, и связь между этими породами порывается.
Посмотрим теперь, каковы будут последствия одновременного действия обоих начал - расхождения признаков и вымирания. Для большей ясности и краткости изложения представим себе этот процесс наглядно, как это делает Дарвин. ....... Мы видим, следовательно, что, не зная ничего об общей родословной этих восьми видов, даже прямо отрицая её существование, так как они представляются нам совершенно самостоятельными, мы заметим какую-то сложную сеть соотношений между ними, для выражения которой будем принуждены распределить их в такие же точно подчинённые группы, в какие распределили бы их на основании этой родословной. Наши виды, роды, семейства, составленные на основании взаимного сходства, будут соответствовать различным степеням родства, связывающего эти восемь форм.
Из всего сказанного вытекает, что потомство формы А, развиваясь на основании начал расхождения признаков и вымирания, представит нам те две особенности, те две существенные черты, которые, лёжа в основе всего органического мира, поражают естествоиспытателей своим противоречием, - имэнно, отсутствие переходов между видами и в то же время существование несомненной связи между ними, дозволяющей соединять их в подчинённые группы.
В самом начале нашего очерка мы старались выставить в возможно ярком свете противоречие этих двух заключений, к которым приводит изучение органической природы; мы видели, что, с одной стороны, классификация органических существ и данные, приобретённые сравнительным изучением организмов, как живых, так и отживших, как вполне развитых, так и зачаточных, громко свидетельствуют о глубокой связи, о каком-то сродстве между ними, но что, с другой стороны, отсутствие переходных форм так же ясно свидетельствует о невозможности видеть в этом сродстве потомственную связь.
Чтобы согласить эти два заключения, необходимо было или найти объяснение для этой связи независимо от единства происхождения, или показать причину отсутствия переходных форм, т. е. доказать, что они могли существовать и исчезнуть.
Некоторые естествоиспытатели действительно думали разъяснить дело тем, что видели в этом сродстве форм не действительную, фактическую связь, но лишь только выражение «плана творения>, так сказать, разоблачение общей идеи, положенной в основу органического мира. Но понятно, что подобные объяснения ничего не объясняли, а только повторяли факт в более туманных выражениях.
Изложенный только что процесс образования органических форм разрешает эти противоречия другим путём. Он раскрывает нам причину, почему органические существа, несмотря на очевидную связь между ними, угадываемую из их взаимного сходства или сродства, не сохранили в большей части случаев фактической связи в виде переходных форм. Если органические формы произошли путём естественного отбора, то это отсутствие переходных форм есть явление не только возможное, но необходимое.
Устранив, таким образом, кажущееся противоречие, представляемое органической природой, мы теперь с полным правом можем объяснить связь или сродство органических форм единством их происхождения; эта связь - потомственная связь, это сродство - прямое родство. Наша классификация опирается на наследственное сходство форм, характер её чисто родословный. Ключ к разъяснению сложной сети соотношений, сплетающей в одно целое существующие органические формы, кроется в их общем родословном дереве.
«Взаимное сродство всех организмов одного класса, - говорит Дарвин, - часто сравнивали с большим деревом. Я думаю, что в этом сравнении есть немалая доля истины. Зелёные ветви с их почками можно сравнить с ныне существующими видами, ветви же, произведённые в прежние годы, - с длинным рядом видов вымерших. В каждый период роста все юные отпрыски пытались ветвиться во все стороны, перерасти и заглушить окружающие отпрыски и ветви, точно так же, как виды и группы видов пытались пересилить другие виды в великой жизненной борьбе. Сучья, разделённые на большие ветви, расчленяющиеся в свою очередь на мелкие и мельчайшие веточки, сами некогда, когда дерево было молодо, были мелкими отпрысками с почками, и эта связь прежних и современных почек чрез ветвящиеся сучья соответствует классификации всех живых и вымерших видов группами, подчинёнными одна другой. Из многих отпрысков, покрывавших дерево, когда оно было ещё кустом, всего два или три, разросшиеся в большие сучья, дожили до сих пор и несут на себе прочие ветви; так и из видов, живших в давно прошедшие геологические периоды, весьма немногие имеют ещё живых видоизменённых потомков. Во время роста дерева многие сучья и ветви отмерли и отпали, и эти погибшие ветви различных размеров могут представлять целые отряды, семейства и роды, не имеющие ныне живых представителей и известные нам лишь по ископаемым остаткам. Точно так же, как мы там и сям видим тонкий, слабый сучок, выходящий из развилины, образуемой двумя могучими суками, и случайно дотянувшийся до вершины, так мы иногда видим животное, каков орниторинх или лепидосирен *, до некоторой степени связывающее своим сродством два обширных разветвления животного царства и, повидимому, спасаемое от гибели защищенным местом жительства (1). Как почки, разросшись в ветви, производят новые почки, а эти, если они сильны, ветвятся и заглушают многие более слабые ветви, так, полагаю я, было и с великим деревом, наполняющим своими мёртвыми, изломанными сучьями земную кору и покрывающим её поверхность своими пышными, вечно разрастающимися ветвями».
Итак, исходя из основных начал естественного отбора, развивая его необходимые логические следствия, мы начертали процесс, который вполне объясняем существующий строй органической природы. Он объясняет бесконечное разнообразие органических существ. Он объясняет, далее, почему органические существа представляют такие постепенные оттенки сродства, начиная от ничтожного различия между разновидностями одного вида до более глубокого различия между видами одного рода, между видами различных родов, между видами
---------------------------------
1 Такова форма А'".
* Орниторинх или, иначе, утконос - низко организованное млекопитающее, откладывающее яйца, подобно пресмыкающимся. Лепидосирен - рыба, живущая в Южной Америке, наряду с жабрами имеет лёгкие, благодаря чему её строение приближается к строению земноводных. Ред.
---------------------------------
различных семейств и т. д., - одним словом, почему все органические формы могут быть распределены в подчинённые группы. Он объясняет, наконец, - ив этом заключается его главное достоинство, - почему, несмотря на несомненную печать общего происхождения, которою отмечены в настоящее время организмы, мы не имеем живых следов их родословной, за исключением некоторых, только весьма редких случаев.
Отсутствие переходных форм, служившее полнейшим, неотразимым опровержением всякой теории происхождения органических существ чрез изменение, не только не может служить препятствием для теории их происхождения путём естественного отбора, но даже можно сказать наоборот, что существование переходов было бы более или менее полным её опровержением.
Но для того, чтоб допустить эту теорию, ещё мало того, что конечные результаты описанного процесса вполне согласны с настоящим строем органической природы; должно ещё показать, что образование форм действительно могло итти этим путём, что никакие известные нам факты не противоречат ему.
Первым и самым естественным возражением против этого допущения является громадность времени, которое потребовалось бы для этого процесса.
Нам известно, что изменение органических существ происходит бесконечно медленно; мы должны принять, что для образования в естественном состоянии самой незначительной разновидности потребуются, быть может, сотни, тысячи поколений; но мы будем ещё ближе к истине, - говорит Дарвин, - если примем, что на это потребуется десять тысяч поколений. Следовательно, для образования определённых, ясно разграниченных видов потребуется уже громадный срок времени, а для образования родов, семейств и т. д. - периоды, решительно необъятные для нашего ума. Спрашивается, вправе ли мы предполагать, что органическая жизнь существует на земле такие необъятные сроки времени?
Ответ на это возражение представляет нам современная геология. Пока история органического мира не простиралась
за пределы истории человека, пока библейская космогония была всемогуща в науке, попытка подобного объяснения происхождения органических существ, конечно, была бы немыслима по недостатку времени. Открытие следов исчезнувшей жизни в недрах земли, правда, заставило значительно отодвинуть эру появления органических существ на нашей планете, но, чем не менее, первоначальные воззрения геологов на продолжительность геологических эпох и приблизительная оценка истекших времён давали цифры, далеко не достаточные для оправдания подобного предположения. Только при господствующих в настоящее время воззрениях предположение о происхождении органических существ подобным медленным путём изменения не боится этого возражения, опирающегося на недостаток времени, потому что современные геологи привыкли считать прошедшие времена не веками, а миллионами и сотнями миллионов лет. Причина этого разногласия относительно продолжительности времени, истекшего с появления органических существ на земле, заключается в изменении воззрений на историю земной коры. Постараемся, хотя в нескольких словах, объяснить или, скорее, намекнуть, в чём заключается различие двух воззрений. Изучение земной коры ясно обнаруживает, что на поверхности земли в течение геологических эпох происходили значительные изменения. Для объяснения себе этих изменений геологи первоначально полагали необходимым допустить громадные перевороты, подобно урагану проносившиеся над землёй, сглаживавшие горные хребты, выдвигавшие новые, изменявшие положение воды и суши, причём все органические формы необходимо истреблялись и по наступлении периода покоя сменялись новыми, внезапно возникавшими формами. Но современные геологи со времён Лайеля учат, что изменения эти могут быть гораздо удовлетворительнее объяснены, не прибегая к подобным переворотам. Сущность учения Лайеля может быть выражена старинной пословицей: «Gutta cavat lapidem» (капля точит камень), т. е., что незначительные, повидимому бесследно исчезающие силы, действуя в громадные сроки, могут произвести такие же громадные последствия, как и деятели несравненно более энергические. То, что прежние геологи приписывали внезапным переворотам, действию неведомых грозных деятелей, то в настоящее время приписывают влиянию и теперь ещё действующих причин, но необходимым условием при этом ставят громадные периоды времени. Здесь не место доказывать преимущества и научные достоинства этого воззрения в сравнении с прежде господствовавшим; мы постараемся только показать, какими соображениями могут руководствоваться геологи для получения хотя грубо-приблизительного понятия о продолжительности истекших эпох. Приведённая пословица применима в геологии даже в прямом её смысле: вода, в виде морского прибоя вечно гложущая и подмывающая берега, вода в виде дождя, снега и льда, постоянно разрушающая горные породы, вода, в виде бесчисленных потоков, ручьёв и рек, уносящая ежегодно массы ила и песка, чтобы слагать их на пути или на дне морей, - составляет один из могущественных источников тех изменений, о которых свидетельствует геология. Этой-то деятельности воды должны мы приписать образование тех пластов глины, песчаника, известняка и пр., которые известны в геологии под названием осадочных образований. Наибольшая толща всех этих пластов, например, в Англии, составляет не менее 20 вёрст; представим же себе, сколько времени потребовалось бы для медленного отложения подобной массы на дне морей. И мы должны ещё принимать во внимание, что пласты, весьма тонкие в одной местности, достигают в других значительной толщины, что между двумя непосредственно следующими друг за другом пластами проходили огромные промежутки времени, что пласты, однажды образовавшиеся, снова размывались, переносились с места на место.
Но мы получим ещё лучшее понятие о необъятности этого времени, если взглянем на тот.же факт с другой стороны. Из только что сказанного о действии воды мы видим, что рука об руку с созиданием, т. е. с отложением осадков, идёт и дело разрушения, что мера отложения свидетельствует о соответствующей же мере разрушения, подобно тому, как здание, сложенное из камня, свидетельствует, что где-нибудь в каменоломне образовалась соответствующая пустота. Следовательно, чтобы вполне оценить время, потребное на образование известного осадочного пласта, мы должны перенестись мыслью в то время, когда составные его части образовали твёрдую породу: мы должны мысленно проследить весь процесс разрушения этойпороды, должны представить себе, как, постоянно подтачиваемая морскими волнами или горными потоками, она отрывалась огромными глыбами, как эти глыбы, вследствие непрерывного разрушительного действия воды, распадались на более мелкие обломки, которые, шлифуясь друг о друга, размельчались всё более и более и, наконец, уже в виде песка или ила уносились волнами. Таким образом, мера разрушения представит нашему воображению ещё более необъятное понятие о громадности истекших времён, чем мера отложения.
Дарвин сделал исчисление времени, которое потребовалось бы на процесс разрушения, последствием которого было бы обнажение одного осадочного пласта (1), и пришёл к заключению, что на это потребовалось бы примерно 300 000 000 лет. Конечно, данные, на которых он основывает эти вычисления, весьма неопределённого свойства, так что, по замечанию одного английского геолога, весьма возможно, что процесс этот продолжался всего три миллиона лет, а может быть, и тридцать тысяч миллионов.
Смысл всех подобных цифр состоит в том только, чтобы приучить ум наш постоянно иметь в виду громадность истекших времён. «Созерцание таких фактов, - говорит Дарвин, - настраивает мой ум таким же почти образом, как попытка представить себе вечность».
В самом Деле, чтобы только пересчитать тридцать тысяч миллионов, считая по шестидесяти в минуту, потребовалось бы 950 лет. Мы видим отсюда, что геология даёт нам право рассчитывать на периоды времени, почти неизмеримые; следовательно, с этой стороны теория происхождения органических существ путём изменения не встречает препятствия.
-----------------------------
1. Вельдского пласта, меловой формации в Кенте.
-----------------------------
Но у читателя, по всей вероятности, уже давно готово возражение иного рода. Мы вполне объяснили сродство существующих органических форм, исходя из того предположения, что все они связаны общим родословным деревом, корни которого теряются в бесконечном прошлом, а могучие ветвистые сучья пронизывают толщу последовательных геологических формаций. Но, спрашивается, оправдывают ли имеющиеся у нас данные подобное предположение, можем ли мы хотя отчасти восстановить эту родословную? Процессы вымирания и расхождения признаков вполне разъяснили нам, почему живущие в настоящее время организмы не связаны переходами; но ведь все эти бесчисленные переходные степени, столь же тонкие, как современные разновидности, тем не менее, должны были когда-то существовать; спрашивается, встречаются ли они между известными нам ископаемыми формами? Нигде, быть может, не выступают так ярко успехи естествознания со времени появления книги Дарвина, как именно в том положении, которое могла принять палеонтология по отношению к этому вопросу в то время и какое занимает она теперь. Посмотрим, что мог отвечать на этот вопрос Дарвин в 1859 г. и насколько позднейшие успехи науки оправдали справедливость его точки зрения.
Палеонтология давала на этот вопрос почти отрицательный ответ. Правда, ископаемые формы связаны с существующими таким же несомненным сродством, как и последние между собою; правда, ископаемые формы могут быть размещены в одну общую систему вместе с живущими; но, тем не менее, не было возможности связать существующие формы постепенными нечувствительными переходами при помощи форм исчезнувших.
Читатель спросит: что же мог сказать Дарвин в ответ на такое всесокрушающее опровержение, чем объяснял он это вопиющее противоречие его теории с действительностью?
Он отвечал на него отрицанием компетентности современной геологии в этом деле; он шёл далее: он оспаривал права геологии вообще на окончательное разрешение вопроса. Он старался доказать, что геология не только при её современном развитии,
но даже, по всей вероятности, никогда не будет в состоянии произнести окончательное осуждение над его теорией.
Посмотрим, на чём основывал он это убеждение. Разберём прежде основания, убеждавшие его в несостоятельности геологии при её современном развитии.
Сущность геологического довода против теории происхождения органических существ путём изменения сводится к следующему: до сих пор не найдено тех бесконечных переходных форм, которые должны были существовать, если современные нам виды - потомки видов, прежде существовавших. Но не найдено ещё не значит не сохранилось. Сравнение того, что открыто в геологии до сих пор, с тем, что предстоит ещё открыть, даст лучшее понятие о громадном различии между этими двумя выражениями. Прежде всего сравним то пространство земной поверхности, которое исследовано геологами, с тем, которое ещё не исследовано и даже недоступно исследованию.
Геология, несомненно, свидетельствует, что относительное положение суши и вод менялось неоднократно со времени появления органической жизни на земле. Материки медленно выдвигались и снова скрывались под поверхностью океана, и во время этих процессов, длившихся миллионы лет, они разрушались, подтачивались морскими волнами по всей своей береговой линии. Следствием этого разрушения было отложение на дне моря осадков, более или менее значительной толщины, с заключёнными в них остатками органических существ. Эти пласты, осадившись на дне моря, или оставались там на долгое время, или вследствие нового поднятия морского дна снова выступали на свет, или,наконец,не успев подняться над поверхностью воды, размывались и переносились с места на место. Таким образом, мы с одинаковою справедливостью можем ожидать органических остатков по всей поверхности земли как в пластах, образующих нашу сушу, так и в пластах, образующих дно океанов. Но дно океана недоступно исследователю, а, между тем, оно составляет три четверти всей земной поверхности. Затем из остающейся четверти известна только самая незначительная часть: Европа и часть Северо-Американских Штатов. Азия, Африка, большая часть Америки и Австралия ещё ожидают исследователей. Сверх того, огромная часть ископаемых органических остатков на суше погребена под массами, которые громоздятся над ними на тысячи футов. Но можно было бы полагать, что хоть эти незначительные клочки земной поверхности изучены вполне. Напротив, почти ежегодные открытия ископаемых в Европе и даже в таких пластах, которые считались известными, ясно свидетельствуют, что наши сведения даже о наиболее известных местностях далеко не полны. Весь предшествующий опыт должен бы научить геологов, как мало доверия внушают отрицательные свидетельства, как неосторожно, неосновательно предполагать, что то, что неизвестно нам сегодня, не будет найдено завтра. История геологии переполнена подобными примерами, и, однако, большинство геологов было склонно преувеличивать действительное значение имеющихся данных и на основании ничтожных отрывочных сведений, имеющих чисто местное значение, полагало возможным судить об истории всего органического мира. По удачному замечаниюпрофессора Гёксли, в этом обнаруживается только юношеская ретивость молодой науки. «Учёные, открывшие новое поле исследования, - говорит остроумный учёный, -напоминают собою жеребят, выпущенных на новое пастбище; в избытке радости они несутся вперёд очертя голову, не обращая внимания на изгороди и рвы, теряя из виду действительные пределы своих исследований и крайнюю недостаточность своих действительных знаний». Вспомним миллионы лет, истекшие со времени появления органической жизни на земле, и мы должны будем согласиться с Дарвином, что «количество экземпляров, хранящихся во всех наших музеях, решительно ничто в сравнении с бесчисленными поколениями бесчисленных видов, которые должны были существовать».
Итак, геология при том фактическом материале, которым она располагает в настоящее время, решительно не может произнести какое-либо резкое суждение относительно теории происхождения органических существ.
Переходим теперь к будущему. Представим себе, что со временем вся земная поверхность будет вдоль и поперёк изучена
геологами; для большей силы довода предположим, пожалуй, невозможное: предположим, что будут до некоторой степени исследованы органические остатки, содержащиеся в пластах, скрытых на дне океана, - предположим, одним словом, что геологи когда-нибудь будут в состоянии с полным убеждением сказать, что им известны все органические существа, содержащиеся в недрах земли, и что искомых переходных форм положительно не сохранилось. Но это не сохранилось, будет ли оно равносильно - никогда не существовало? Рассмотрение условий, необходимых для сохранения органических остатков, убедит нас в противном. Само собою понятно, что в ископаемом состоянии могут сохраниться главным образом только части организмов, более или менее твёрдые, каковы, например, раковины, кости; следовательно, целые классы организмов, не представляющие твёрдых частей, не оставят по себе вовсе следа.Но и сохранение твёрдых частей организмов есть всё же случайность, потому что они также подвержены разрушению, хотя в меньшей степени, чем части мягкие. Относительно животных сухопутных мы можем делать некоторые предположения на основании настоящего. Весьма замечателен факт, что, несмотря на тысячи и десятки тысяч животных, которые должны погибать ежегодно естественной или насильственной смертью, только весьма редко удаётся найти вполне сохранившийся скелет. Но эти редкие уцелевшие остатки для того, чтобы сохраниться для отдалённого будущего, должны попасть на дно реки, озера или моря, где образуются осадки, и притом настолько быстро, чтобы облечь их прежде, чем они успеют разрушиться. Из этого видно, что сохранение остатков сухопутных животных должно быть весьма редким, случайным явлением. «Кажется, - говорит Лайель, - в план природы не входит сохранять продолжительное свидетельство значительного количества растений и животных, которые жили на поверхности земли. Напротив, повидимому её главная забота состоит в доставлении средств избавить удобную для жительства поверхность земли, покрытую или не покрытую водою, от этих мириад плотных скелетов и огромных стволов, которые без того вскоре запрудили бы реки, засыпали бы долины. Чтобы избегнуть этого неудобства, она прибегает к теплоте солнца, влажности атмосферы, к растворяющей силе угольной и других кислот, к зубам хищных, к желудку четвероногих, птиц, пресмыкающихся и рыб и действию множества беспозвоночных животных» (1). Теперь переходим к животным морским, составляющим главную массу сохранившихся ископаемых. Мы говорили, что пласты, содержащие органические остатки, образовались из осадков, отлагавшихся преимущественно на дне морей; следовательно, с первого взгляда можно предположить, что о морских животных могла сохраниться почти полная летопись. Мы, однако, увидим, как ошибочно это заключение. На основании исследований некоторых учёных оказывается, что органические существа вообще не живут в морях на значительной глубине; следовательно, осадки, богатые ископаемыми, могут образоваться лишь в мелких водах. Но, с другой стороны, эти пласты с органическими остатками должны быть значительной толщины и плотности для того, чтобы противостоять разрушительному действию волн при первом поднятии над уровнем моря и при дальнейших колебаниях, о которых свидетельствует геология. Если пласт будет недостаточно толст и недостаточно плотен, то при первом поднятии он будет размыт, и заключённые в нём органические остатки сотрутся в прах. Итак, для того, чтобы пласт был богат ископаемыми, т. е. давал удовлетворительное понятие о формах, существовавших в эпоху его отложения, он должен образоваться в мелких водах, но в то же время, для того, чтобы избегнуть последующего разрушения, он должен быть значительной толщины. Но понятно, что толстый пласт может образоваться в мелком море только при одном условии, именно - когда дно этого моря медленно, но постоянно понижается. Только при подобном условии осадки могут накопляться до любой толщины, а море останется мелководным, т. е. удобным для развития организмов. «Я убеждён, - говорит Дарвин, - что все наши
------------------------------
1. «Древность человека», перевод Ковалевского.
------------------------------
древние формации, богатые ископаемыми остатками, отложились таким образом во время оседания морского дна. С тех пор как я обнародовал моё воззрение на этот предмет в 1845 г., я постоянно следил за успехами геологии и с удовольствием замечал, как автор за автором, описывая ту или другую обширную формацию, приходили к заключению, что она накопилась во время оседания морского дна>. Итак, осадки, богатые ископаемыми и способные избегнуть разрушения, могут образоваться только в мелком месте и притом в период понижения дна; осадки же, образующиеся, когда дно неподвижно, будут недолговечны, а те, которые образуются при его поднятии, будут размываться по мере образования. Кроме того, не должно забывать постоянного и необходимого условия, что осадки эти должны отлагаться настолько быстро, чтобы органические остатки не имели времени разложиться.
Понятно, что потребное стечение обстоятельств будет случаться лишь очень редко, чрез огромные промежутки времени, из чего мы видим, какие пробелы должны необходимо существовать в геологической летописи. «Земная кора, - говорит Дарвин, - обширный музей; но составляющие его коллекции были собраны чрез громадные промежутки времени».
Разительный пример справедливости всего сказанного представляет западный берег Южной Америки. «Едва ли какой факт, - говорит Дарвин, - поражал меня более при рассмотрении многих сотен миль южно-американского берега, поднявшегося на несколько сот футов в новейший период, чем отсутствие каких-либо новейших осадков, достаточно значительных, чтобы пережить даже краткий геологический период. Вдоль всего западного берега, населённого своеобразной фауной, третичные слои так мало развиты, что до отдалённой будущности не дойдёт ни малейшего свидетельства о многих последовательных и своеобразных морских фаунах. Минутное размышление объяснит нам, почему вдоль поднимающегося западного берега Южной Америки нигде не встречается обширных формаций, содержащих новейшие или третичные осадки, хотя количество отлагаемых осадков должно было в течение долгих времён быть значительным, судя по сильному разрушению, которому подвергаются скалы, и по количеству илистых рек, втекающих в море. Объяснение, без сомнения, заключается в том, что береговые и подбережные осадки постоянно истачиваются по мере того, как медленное поднятие морского дна возносит их до того уровня, на котором действует морской прибой». «Я могу присовокупить, - продолжает Дарвин далее, - что единственная древняя третичная формация на западном берегу Южной Америки, которая имела достаточно массы, чтобы противостоять процессам разрушения, действующим на неё до сих пор, но едва ли способна продержаться до отдалённой будущности, что эта формация несомненно накопилась во время оседания морского дна и через это успела приобрести значительную толщину».
Мы, кажется, довольно ясно показали, как отрывочна, как полна пробелов должна быть геологическая летопись, взятая в целом; как мало надежды на сохранение непрерывного ряда тонких переходов между угасшими формами.
Но могут возразить, что в пределах одной и той же формации могли бы сохраниться все тончайшие переходы от видов, существовавших в её начале, к видам, существовавшим в её конце. На это Дарвин отвечает, во-первых, что, как ни громадно время, потребное на образование целой формации, оно может быть недостаточно для превращения одного вида в другой и, следовательно, не может представить нам такого перехода и, во-вторых, что самые формации должны были представлять перерывы в процессе своего образования. Во многих случаях изменение минералогического состава осадков ясно свидетельотвует о значительных географических изменениях той местности, откуда притекли осадки, на что, конечно, требовалось много времени. Далее «можно было бы привести много случаев, в которых нижние слои формаций были подняты, обнажены, вновь погрузились и покрылись верхними слоями той же формации, - факты, показывающие, какие значительные, но легко ускользающие от внимания перерывы происходили в её накоплении. Во многих других случаях большие ископаемые деревья до сих пор стоящие в том же положении, в котором; они росли, ясно свидетельствуют о длинных промежутках времени и изменении уровня во время процесса осаждения, о которых мы не ищели бы понятия, если бы эти деревья случайно не сохранились; так, Лайель и Даусон нашли в Новой Шотландии каменноугольные пласты в 1 400 футов толщиною, со старинными слоями, содержащими корни один над другим на шестидесяти восьми различных уровнях. Поэтому, если один и тот же вид встречается у основания, в средине и в верхних слоях формации, весьма вероятно, что он не жил на одной и той же точке в течение всего периода осаждения, но исчезал и снова; появлялся, может быть, много раз в течение одного и того же периода; так что, если бы такие виды подвергались значительным видоизменениям в течение одного геологического периода, один разрез мог бы обнаружить не все тонкие переходы, которые по моей теории, должны были существовать, но лишь внезапные, хотя бы и незначительные, изменения в формах».
Вообще для того, чтобы формация не представляла перерыва, необходимо, чтобы во всё время её образования понижение дна и отложение осадков находились в совершенном равновесии, а это, конечно, почти невозможный случай... Наконец, если даже формация и не представляет перерывов и в её верхних этажах сохранилась форма, происшедшая от более древней формы той же формации, то это ещё не значит, что самый переход совершился на той же самой точке. Напротив, верхняя форма могла образоваться из разновидностей древней формы, возникшей где-нибудь далеко от этой точки, затем только возвратилась на прежнее место жительства. Это предположение становится тем более вероятным, если припомним, что наиболее разновидностей производят виды, широко распространённые; следовательно, каждая разновидность имеет местное происхождение и затем уже, если она обладает каким-нибудь преимуществом перед другими формами, распространяется на более и более широкую площадь. Таким образом, в целой области, заселённой новым видом, существует только одна точка, на которой мы вправе ожидать перехода от неё к старой форме.
Мы видим, следовательно, что не только все формации; взятые в целом, но и, по всей вероятности, ни одна формация в отдельности не может нам представлять полного постепенного перехода форм. «Почти можно сказать, - говорит Дарвин,- что природа хотела затруднить открытие своих переходных связующих форм».
Но все эти затруднения выставляются в ещё более ярком свете следующими соображениями. Весьма возможно, что, даже имея в руках действительную переходную или связукн щую форму между двумя ныне существующими или ископаемыми формами, мы не узнаем её. В самом деле, посмотрим, какого рода переходы мы вправе ожидать. Один взгляд на наш чертёж (стр. [179]), изображающий процесс образования видов, убедит, что переход между двумя существующими в настоящее время видовыми формами (например, а''' и b''' ) не может быть прямой, непосредственный; напротив, мы всегда должны искать переходов в третьей какой-нибудь форме (а), которая может быть почти так же мало сходна с теми двумя, как они между собою; таким образом, мы не должны ожидать, чтобы эти переходные формы представляли характер, средний между двумя видами в том смысле, что совмещали бы признаки той и другой группы. Пример лучше всего объяснит эту мысль. Все голубиные породы, описанные нами в начале нашей статьи*, несомненно произошли от одного источника, и, однако, мы напрасно стали бы искать прямых переходов между ними. Например, мы тщетно искали бы форму, среднюю между дутышем и трубастым голубем, т. е. такую форму, которая соединял бы небольшой зоб с немного распущенным хвостом. Такой формы никогда не существовало; напротив, соединительное звено между ними составляет обыкновенный голубь, который так же мало похож на них, как и они между собою. Если бы нам другими путями не было известно происхождение
-------------------------------
* См. в этом томе главу «Понятие о виде» (стр. 101 и след.). Ред.
-------------------------------
голубиных пород, то мы признали бы их за отдельные формы и рядом с ними поставили бы и их общего предка, нимало не подозревая в нём общее связующее звено. Но именно в таком положении будет очень часто находиться геолог. Положим, он нашёл форму а'', настоящую переходную форму между видом а''' и b''' но строение её нисколько ему это не обнаружит, потому что она может не иметь вовсе их частных характеристических признаков и, напротив, иметь такие признаки, которые у них изгладились. Если мы не могли бы на основании сходства определить происхождение голубиных пород, которые имеются у нас в живых экземплярах, то как же ожидать етого от геолога, которому во всяком случае доступны только некоторые части организма, а иные видовые формы часто известны лишь по одному неполному экземпляру?
Только полный ряд тонких оттенков перехода от а'' к а''' и к b''' мог бы навести геолога на мысль, что а'' есть соединительное звено между ними. Из этого мы видим, что геологу для выполнения промежутка между двумя живущими формами необходимо иметь целый ряд промежуточных форм, потому что отдельные промежуточные формы, какова а'', часто вовсе не произведут на него впечатления перехода. Но всё только что сказанное убеждает нас, как мало надежды представляет геология на открытие такого множества переходных форм.
Итак, ответ Дарвина на возражения геологов заключался главным образом в том, что геологическая летопись по самой своей природе, а тем более при современном её состоянии, так отрывочна, так несовершенна, что решительно не вправе произнесть суда над его теорией. «Те, которые считают геологическую летопись сколько-нибудь полною и не придают особого веса фактам и доводам, приведённым в этой книге, без сомнения, не обинуясь, отвергнут мою теорию. Что до меня, то, развивая метафору Лайеля, я считаю нашу геологическую летопись за историю мира, веденную непостоянно и написанную на изменчивом наречии. Из этой истории нам доступен лишь последний том, относящийся к двум-трём странам. Из этого тома лишь там и сям сохранилась краткая глава, и от каждой страницы лишь несколько бессвязных строк. Каждое слово медленно изменяющегося наречия, на котором написана эта история, более или менее различно в каждой из открываемых глав и представляет нам зарытые в наших последовательных формациях и, как нам совершенно ложно кажется, внезапно появляющиеся формы. С этой точки зрения разобранные выше затруднения значительно уменьшаются или даже совершенно уничтожаются».
Такова была, по мпению Дарвина, единственная возможная точка зрения на свидетельство палеонтологии при том фактическом материале, которым она располагала в конце пятидесятых годов. Он только предостерегал не придавать слишком большого веса отрицательному свидетельству, всегда ненадёжному, когда число фактов недостаточно, и этот отрезвляющий взгляд имел громадное значение в истории этой науки. Дарвин выставлял на вид, что если переходные формы ещё не найдены, то это ещё не доказывает, что они и не будут найдены, но в то же время предупреждал, что безрассудно было бы ожидать открытия многочисленных переходов, так как сохранение их - дело весьма редкого стечения случайностей. Предсказания его не замедлили исполниться: по мере увеличения фактического материала стали появляться и ожидаемые промежуточные формы.
"Каково же положение дела,- спрашивает Гёксли (1),- теперь, когда наши сведения по ископаемым млекопитающим третичной эпохи увеличились раз в пятьдесят и в некоторых направлениях достигли почти желаемой полноты? А вот каково: мы можем сказать, что если бы учение об образовании органических форм путём постепенного развития ещё не существовало, то палеонтологи должны были бы его сочинить, - так неотразимо представляется оно нашему уму при изучении ископаемых остатков, открытых за период времени после 1859 года". Мы здесь, конечно, не в состоянии дать хотя бы приблизительного
-----------------------------------
1. «The coming of age of the „Origin of species"», Nature, May, 1880. «Вступление „Происхождения видов" в совершеннолетие» (т. е. 21 год), газета «Природа», май, 1880.
-----------------------------------
понятия о богатстве этих открытий, - укажем только на самые крупные факты. В третичных формациях западной Америки Маршу удалось проследить ближайших предков лошади, Годри указал на общего предка собаки и медведя и т. д.; наконец, открытие знаменитого археоптерикса в Баварии и птиц, снабжённых зубами, в меловой формации Америки подтвердили существование перехода между птицами и пресмыкающимися. К подобным же заключениям приводят позднейшие исследования ископаемых растений. Вот общий вывод, к которому приходит один из лучших авторитетов по растительной палеонтологии, граф де-Сапорта: «Вид может быть рассматриваем в настоящем и в прошлом. Если мы останавливаемся на современном положении вещей, то оказывается невозможным дать точное определение этому понятию, в котором, однако, желают видеть прочную основу всей системы. Оно то замыкается в самых тесных рамках, то расплывается до таких размеров, что захватывает существа, совершенно не сходные. Таким образом оно становится неуловимым, приводя в дедоумение самых опытных исследователей, и совершенно ускользает от апализа. Если мы обратимся к прошлому, то происхождение видов путём последовательного изменения обязательно представляется нашему уму не как теория, но как факт, вытекающий из всей совокупности наблюдений. Нам представляется невозможным дать другое объяснение для последовательного развития палеонтологических явлений. Всё приводит нас к следующему результату. Между отдельными периодами не существует определённых границ, всё в них изменчиво, изменяется и их характеристика, смотря по тому, какой ряд животных или растительных форм мы предпочтительно имеем в виду. Растёт число переходных образований, промежуточные пласты связывают главные отделы в одно неразрывное сцепляющееся целое. Современные виды почти всегда связаны с непосредственно им предшествовавшими, а эти последние, в свою очередь, примыкают к другим формам, которые тем более отличаются от современных, чем значительнее промежуток времени, их разделяющий. Таким образом открываются промежуточные образования между видами, родами и семействами, и обнаруживаются до известной степени те стадии, через которые прошла органическая жизнь прежде, чем достигла современной нам эпохи».
Этим мы, по необходимости, должны закончить наш обзор теории Дарвина; размеры подобного очерка лишают нас возможности рассмотреть более частные вопросы, более специальные возражения, которые Дарвин отражает с таким же успехом. Читатель видел, что цель этой теории - доказать единство происхождения органических существ. Дарвин поставил себе задачей устранить сомнения, сгладить препятствия на пути этой великой идеи, облечь её в определённую форму, вооружить и обезопасить её от дальнейших нападок. Насколько он в этом успел, читатель уже сам в состоянии судить. В то же время процесс, посредством которого, на основании этой теории, развились все бесчисленные формы, населяющие землю, объясняет нам поразительную гармонию и совершенство органического мира.
Всё сказанное всего лучше резюмируется в следующих словах, которыми Дарвин заканчивает свою книгу и которые представляют самый полный и самый точный ответ современной науки на вопрос, поставленный нами в начале нашего очерка: как возникли, как сложились все эти дивные формы и почему они так совершенны?
«Интересно рассматривать густо заросший клочок земли, покрытый разнородными растениями, с поющими птицами в кустах, с насекомыми, толкущимися вокруг них, с червями, ползущими по влажной почве, и думать, что все эти дивно построенные формы, столь отличные одна от другой и одна от другой зависимые таким сложным способом, все возникли по законам, действующим вокруг нас. Эти законы, в обширнейшем их смысле, суть развитиеи воспроизведение, наследственность, почти необходимо связанная с воспроизведением, изменчивость, обусловливаемая прямым или косвенным действием жизненных условий, а также деятельностью и бездействием органов, прогрессия размножения, столь быстрая, что ведёт к борьбе за существование, а следовательно и к естественному отбору, с коим неразрывны расхождение признаков и вымирание менее усовершенствованных форм. Так из вечной борьбы, из голода и смерти прямо следует самое высокое явление, которое мы можем себе представить, а именно - возникновение высших форм жизни. Есть величие в этом воззрении, по которому жизнь с её разнородными силами была вдохнута первоначально в немногие формы или лишь в одну, по которому, меж тем как земля продолжает кружиться по вечному закону тяготения, из столь простого начала развились и до сих пор развиваются бесчисленные формы дивной красоты».
