Последующая деятельность Дарвина, представляющая развитие его учения. - Материалы в подкрепление основных положений его теории: «Об изменениях прирученных животных и возделываемых растений». - Приложение его учения к частным случаям. - «Происхождение человека и половой подбор» и «Выражение чувств у человека и животных». - «Различные приспособления, при помощи которых орхидные оплодотворяются насекомыми». - «Различные формы цветка у растений того же вида» и «О действии самооплодотворения и перекрёстного оплодотворения в растительном царстве». - «Насекомоядные растения». - «Движения и повадки лазящих растений» и «О способности растений к движению». Общий приём и основная мысль, проходящие во всех специальных исследованиях Дарвина. - Заключение.
Можно сказать, что вся научная деятельность Дарвина в течение двадцати двух лет, последовавших за появлением сочинения, излагавшего его теорию, за весьма небольшими исключениями (1), представляла или развитие её основных положений, или подтверждение на обширных, тщательно обработанных примерах её применимости для объяснения самых сложных, самых запутанных биологических вопросов. Сделаем беглый обзор этих двух категорий его трудов, ограничиваясь, понятно, самой общей их характеристикой, так как не может быть и мысли о том, чтобы дать хотя бы приблизительное понятие о неисчерпаемом богатстве фактического содержания втих одиннадцати томов, заключающих слишком 5 000 страниц, по большей части оригинальных исследований и наблюдений.
-----------------------------------
1. Таково, например, его сочинение о земляных червях, биографический очерк жизни ребёнка и некоторые другие мелкие статьи.
-----------------------------------
Начнём этот обзор с того сочинения, которое представляет, так сказать, собрание оправдательных документов в подтверждение некоторых основных положений его учения. Ещё в предисловии к первому изданию своего знаменитого сочинения, которое он называет только извлечением из своего труда, Дарвин писал: «Я могу здесь сообщить только общие заключения, к которым я пришёл, иллюстрируя их несколькими фактами, которых, я надеюсь, будет, тем не менее, достаточно. Никто более меня не сознаёт необходимости привести со временем все факты, на которые опираются мои заключения, как я и надеюсь это исполнить в непродолжительном будущем». Это обещание Дарвин начал осуществлять, издав в 1868 г. обширное сочинение в двух томах «Об изменчивости прирученных животных и возделываемых растений», появление которого, как он объясняет в предисловии, значительно замедлилось постоянным его болезненным состоянием. В этом же предисловии Дарвин обещал такое же или два таких же обширных сочинения по вопросам, касающимся изменчивости органических существ в естественном состоянии и основных сторон его теории - борьбы за существование и естественного отбора. Но обещанные труды не появились при жизни Дарвина, и ещё неизвестно, в каком виде оставил он подготовленные для них материалы. Быстрый успех и почти всеобщее признание основных его идей, а также, повидимому, никогда не покидавшая его мысль о его недолговечности (1), вероятно, побудили его отказаться от намерения представить подробное документальное развитие уже высказанных и достаточно убедительно доказанных идей и обратиться к частным исследованиям, открывавшим каждый раз целые новые области знания и в то же время служившим образцом того, как этими идеями можно пользоваться при исследовании природы. Появившийся труд представляет развитие и подтверждение мыслей, высказанных только в двух главах (I и IX) его знаменитой книги. Перед подавляющим строем фактов, заключённых в этом
-----------------------------------
1. Эта мысль о близкой смерти постоянно проглядывает в его частной переписке.
-----------------------------------
сочинении, должна была умолкнуть завистливая критика, до тех пор всё ещё пытавшаяся видеть в Дарвине какого-то верхогляда, легкомысленно решающего на нескольких страничках вековые вопросы науки. Тысяча слишком страниц убористого текста едва вмещала тот фактический арсенал, который Дарвин собрал для подтверждения нескольких только положений своего учения. После появления этого сочинения никто уже не имел права сомневаться в том, что когда его друзья говорили, что он двадцать лет обдумывал мысли, излагаемые на двух страницах, они говорили не фразу, а только констатировали факт. В этом замечательном сочинении Дарвин сначала приводит длинный, критически проверенный перечень фактов, касающихся происхождения многочисленных пород животных и растений, прирученных и возделываемых человеком. С особенною тщательностью обработан вопрос о происхождении голубиных пород; здесь почти каждый факт проверен им самим; он собрал все известные породы голубей, изготовил и подробно описал их скелеты, произвёл продолжительные и сложные опыты их скрещивания и т. д. Одна только эта часть труда потребовала не менее десяти лет исследований. Вооружившись всеми этими фактами, Дарвин подвергает затем обсуждению вытекающие из них общие вопросы. Перед читателем последовательно развёртываются законы наследственности, явления атавизма, т. е. возвращения к типу предков, образование помесей, вред скрещиваний в близких степенях родства, искусственный отбор, причины изменчивости и, главным образом, влияние внешних условий, употребления и неупотребления органов, соотношение развития и т. д., - словом, вся совокупность законов и явлений, управляющих и наблюдаемых при воспроизведении органических существ - полный свод современных знаний по этим запутанным и нередко тёмным вопросам, свод, которым ещё долго будет руководиться всякий натуралист, интересующийся изучением этих сторон органической жизни (1).
-------------------------------------
1. Сказанное здесь особенно применимо к вопросу о наследственности, по которому столько пишут в последнее время разные писатели, обнаруживающие своё полное незнание того, что уже до них сделано Дарвином. См. мои статьи «Наследственность», «Мендель» в энциклопедии бр. Гранат. [Соч., том VI, стр. 164 и 225. Ред.] Примечание 1918 г.
-------------------------------------
Все последующие труды, как уже сказано, относятся ко второй категории: они представляют не подкрепление только или, так сказать, оправдание мыслей, высказанных уже ранее, а их распространение на частные случаи, на группы естественных явлений, или уже известных, или им вновь открытых и объяснимых только с точки зрения защищаемой теории. Некоторые из этих монографий близки по содержанию и образуют как бы группы взаимно пополняющихся исследований. Таковы, например, исследования «Об оплодотворении орхидных», «О различных формах цветка> и пр., «О самооплодотворении и перекрёстном оплодотворении»; все эти три исследования представляют одно целое, объясняющее нам значение так называемых несущественных частей цветка - их своеобразные формы, яркую окраску и пр. - и их вероятное происхождение путём естественного отбора в силучприносимой ими пользы, как средств для обеспечения перекрёстного опыления. Такая же связь существует между исследованием «О лазящих растениях» и «О способности растений к движению»; в первом из них описывается ряд поразительных целесообразных приспособлений растений, а второе показывает, что эти приспособления,, наравне с другими, не менее удивительными, развились из одного основного свойства растения и, следовательно, также могли выработаться постепенно, путём отбора. Замечательно, что, за исключением сочинения о человеке, все остальные специальные труды были ботанические, между тем как прежняя деятельность Дарвина сосредоточивалась на вопросах зоологических и геологических. Это, вероятно, объясняется тем, что в применении к растительной жизни действие закона естественного отбора является наиболее ясным и в то же время наиболее поразительным. В последующих изданиях своей книги «О происхождении видов» Дарвин говорит, что ему делалось - очевидно людьми, не понимавшими сущности его учения - возражение, что отбор ещё понятен по отношению к животным, обладающим волей, но не применим к растениям, не обладающим ею. Для торжества его теории особенно важно было показать присутствие в растительном мире органов и явлений, нссящих характер как бы сознательного приспособления, а в действительности очень просто объяснимых действием отбора.
В своём сочинении «Происхождение человека и половой отбор», как видпо из самого названия, Дарвин задался двойной задачей: во-первых, показать, насколько его учение применимо к объяснению происхождения физических и основных умственных и нравственных свойств человека, и, во-вторых, показать специальное явление отбора, применимое исключительно к животному царству и заключающееся или в борьбе самцов за обладание самками, или в предпочтении, которое эти последние оказывают первым. Этот вид отбора не всегда имеет или даже вовсе не имеет результатом гибель кого-нибудь из конкурентов, но лишь уменьшает их шансы на сохранение по себе потомства. Путём этого отбора могли выработаться многие органы защиты или нападения, которыми обладают одни только самцы, как, например, грива льза, шпоры петуха; этим же путём могли выработаться и те многочисленные органы животных, которые служат только для украшения и в особенности характеризуют самцов в период развития их половой деятельности, отсутствуя у самок и у молодых животных обоих полов. Значение этих последних органов, очевидно, заключается в том, чтобы привлекать внимание, прельщать самок; таковы, например, яркие цвета и музыкальные способности птиц. Эти органы не представляют прямой пользы и не могли быть также вызваны непосредственным влиянием условий жизни, потому что в последнем случае появились бы у обоих полов. Дарвин приводит в подтверждение этого воззрения такое множество фактов, заимствованных из организации и нравов насекомых, рыб, земноводных, птиц, млекопитающих и, наконец, человека, что не оставляет в уме читателя и тени сомнения относительно того, что именно этим путём взаимного предпочтения, оказываемого полами, выработались те особенности животных, которые имеют исключительное эстетическое значение и, следовательно, как не приносящие непосредственной пользы, не могли явиться результатом борьбы за существование.
«Тот, кто допустит начало полового отбора, - так заключает Дарвин эту часть своего труда, - должен притти к замечательному выводу, что мозговая система не только регулирует большую часть существующих отправлений организма, но даже косвенным образом повлияла на постепенное развитие многочисленных особенностей строения организмов и на некоторые умственные качества. Храбрость, воинственность, настойчивость, сила и размеры тела, оружие всякого рода, музыкальные органы, как вокальные, так и инструментальные, яркие цвета, полоски и отметины и вообще всякие украшения были приобретены тем и другим полом через косвенное влияние любви и ревности, через ощущение прекрасного в звуках, цвете и форме, через применение свободного выбора, - а все эти умственные качества, очевидно, находятся в связи с развитием мозговой системы:». Попятно, каким важным дополнением общей теории естественного отбора является это учение о половом отборе, объясняющее целую категорию фактов, необъяснимых с точки зрения прямой борьбы за существование.
Но не это учение, которому посвящена большая часть труда, было причиной, почему борьба, уже завязавшаяся между противниками Дарвина и его защитниками, после выхода в свет этого сочинения ещё более обострилась. В этом сочинении он коснулся жгучего вопроса, лежащего, по мнению многих, вне компетенции науки и в то же время такого, по которому всякий почему-то считает себя компетентным, - он поднял вопрос о происхождении человека, его физических, умственных и нравственных качеств и отнёсся к нему со свойственной ему последовательностью и неумолимой логикой. Нигде, быть может, очень распространённая логическая ошибка, - ошибка, заключающаяся в том, что различию количественному желают во что бы то ни стало придать значение различия качественного, - не являлась таким препятствием, как при обсуждении этого вопроса. Как будто превосходство заключается не в степени различия, а именно в существовании скачка, в отсутствии перехода, как будто отсутствие скачка, существование перехода может хоть сколько-нибудь фактически сблизить противоположные полюсы органического мира. Дарвин очень метко замечает, что немногих, повидимому, тревожит мысль, в какой момент своей зачаточной, утробной жизни человек становится человеком, а между тем те же люди не хотят примириться с мыслью о невозможности установить подобную же грань в истории развития всего человечества. Но предубеждение против распространения теории Дарвина на человека шло из совершенно иных источников, руководилось совершенно иными соображениями, и этим недоразумением Дарвин всего более обязан некоторым своим комментаторам (как, например, своей французской переводчице Клеманс Ройе), которые ещё до появления его сочинения о человеке поспешили сделать из его теории практические выводы, которых он сам не делал и не мог делать. Отчасти эти не по разуму усердные сторонники, но ещё более недобросовестные или невежественные противники идей Дарвина спешили навязать ему мысль, будто бы борьба за существование, понимаемая в самой грубой, животной форме, должна быть признана руководящим законом и должна управлять судьбами человечества, совершенно устраняя сознательное воздействие, сознательный рефлекс самого человечества на его дальнейшие судьбы. Но понятно, что ничего подобного он не мог высказать. Он ли, каждое слово которого дышит самой высокой гуманностью, стал бы проповедывать идеалы людоеда? Он ли, даже по отношению к улучшению животных пород указывавший на быстроту и превосходство результатов сознательного отбора в сравнении с результатами отбора бессознательного, стал бы доказывать превосходство стихийной борьбы над сознательным прогрессом человечества? Конечно, он указывал на результаты, достигнутые в течение несметных веков бессознательным состязанием между живыми существами, но из этого не следует, что человек должен отказаться от всякой сознательной деятельности, направленной к достижению «наибольшего блага наибольшего числа»; точно так же, как из того, что он указал на существование в природе приспособлений для естественного обсеменения при помощи ветра и животных, ещё не следует, что человек не должен более сеять и пахать. А главное, нигде, кроме немногих мест своего сочинения, которых мы коснёмся ниже, он и не касается этих вопросов; они лежат за пределами его задачи; он не только не преподал никаких правил для руководства человечества в его настоящем и будущем, но даже почти не касался ни того, ни другого, ограничиваясь лишь объяснением его тёмного прошлого. Как мыслитель, имевший случай лично наблюдать полуживотный быт дикарей, он только остановился перед вопросом, каким образом из этого жалкого материала мог создаться физический и нравственный тип цивилизованного человека, каким образом могло случиться, что ceci a tue cela (1), - и пришёл к тому выводу, что и здесь первоначальным фактором был естественный отбор. Вот как он сам описывает процесс зарождения в нём этой мысли. «С сожалением думаю я, что главный вывод этого сочинения, - именно, что человек происходит от менее совершенной органической формы, - придётся многим не по вкусу. Но ведь невозможно отрицать, что мы произошли от дикарей. Никогда не забуду я, как я был озадачен, увидав в первый раз на диком изрытом прибрежий Огненной земли её первобытных обитателей. Первая мысль, пришедшая мне в голову, была: таковы были наши предки. Эти люди были совершенно наги и испачканы красками; их длинные волосы свалялись, на губах выступила пена, вызванная их возбуждённым состоянием; лица выражали дикий испуг и подозрительность. Они не имели понятия ни о каких ремёслах и, как дикие животные, питались только тем, что могли поймать; у них не было никакого правительства; и ко всем людям, не принадлежащим к их маленькому племени, они не знали жалости. Тот, кто видел дикаря в его естественной обстановке, не почувствует стыда, придя к заключению, что в его жилах течёт кровь более скромного существа. Что касается меня, то я так же готов вести свою родословную от той героической
--------------------------------
1. «Вот это убило то».
--------------------------------
маленькой обезьянки, которая бросилась на самого страшного своего врага, чтобы спасти жизнь своему сторожу, или той старой обезьяны, которая спустилась с гор и с торжеством унесла своего маленького товарища, отбив его у целой своры озадаченных собак, как и от этого дикаря, приносящего кровавые жертвы, безжалостно умерщвляющего собственных детей, обращающегося со своими жёнами, как с рабами, не знающего стыда и заражённого самыми грубыми суевериями».
Начиная с обзора физической организации человека, Дарвин прежде всего подтверждает то положение, что в строении тела человека нельзя указать ни одной коренной черты, которая бы резко отличала его от высших животных: далее он указывает на сходство их зародышей, до того полное, что на ранних стадиях развития невозможно их различить; указывает на присутствие у человека заглохших, выродившихся органов, развитых у животных, и приходит к общему заключению, что те же доводы, которые применимы по отношению к взаимному сходству между различными животными, применимы и по отношению к сходству между человеком и животным и позволяют в том и другом случае заключать об единстве происхождения. Переходя к умственным и нравственным качествам человека, Дарвин старается показать, что между этими качествами у цивилизованного человека и у дикаря можно проследить ряд переходов, точно так же, как от этих последних можно найти переходы к инстинктам высших животных (1). Он указывает на присутствие у животных в элементарной форме основных умственных и нравственных качеств человека - впечатлений радости и страха, подозрительности, мстительности, любви к детям, любопытства, внимания, памяти и т. д., он перебирает последовательно все свойства, в которых полагают видеть исключительную особенность человека, как-то: умение изготовлять орудия, речь, чувство прекрасного, самосознание, отвлечённые представления, религиозное чувство,
----------------------------------
1. Возможность объяснить происхождение этих последних путём естественного отбора подробно рассмотрена им в отдельной главе его книги «О происхождении видов».
----------------------------------
и приходит к заключению, что или зачатки этих свойств присутствуют уже в животных, или они не составляют атрибута человека вообще, а только характеризуют высшие ступени его развития, отсутствуя у первобытного дикаря.
С особенным вниманием останавливается Дарвин на вопросе о происхождении нравственного чувства, или совести. «Я вполне присоединяюсь к мнению тех мыслителей, которые утверждают, что из всех различий между человеком и животными нравственное чувство, или совесть, - самое важное», так начинает он главу, посвященную этому вопросу, и продолжает далее: «Это чувство, по выражению Макинтоша, „справедливо господствующее над всеми другими началами, которые управляют поступками человека", сводится к этому краткому, но полному высокого смысла повелительному слову - должен. Это благороднейший из атрибутов человека, заставляющий его без минутного колебания рисковать своей собственной жизнью для спасения жизни себе подобных или, после зрелого обсуждения, под влиянием глубокого чувства правды или долга, жертвовать ею на служение великому делу. Эммануил Кант восклицает: „Долг! Дивная мысль; ты, которая действуешь не заманчивым обещанием, не лестью, не угрозой, а просто налагая на душу свой закон; ты, вынуждающая к себе уважение, если и не всегда - повиновение; ты, перед которой смолкают все вожделения, как бы втайне они ни возмущались, - откуда взялся твой прообраз?" Этот вопрос обсуждался многими талантливыми писателями, и если я решаюсь его коснуться, то потому только, что не могу его обойти и потому, что, насколько мне известно, никто ещё не касался его с исключительно "естественно-исторической точки зрения".
Дарвин проводит основную мысль, что нравственное чувство, в известной мере наследственное, явилось в форме инстинкта и постепенно перешло в сознательное чувство. Таким инстинктом был социальный инстинкт, стремление к общественной жизни, так глубоко коренящееся в природе человека. После инстинкта самосохранения это едва ли не самый сильный инстинкт, недаром же после смертной казни самым тяжким наказанием является одиночное заключение. Дарвин стремится доказать общее положение, что существо с такими развитыми умственными способностями, как человек, и в то же время обладающее сильно выраженными социальными инстинктами, неизбежно должно было приобресть нравственное чувство, или совесть. Совесть не что иное, как внутренняя борьба между более или менее укоренившимися инстинктами, между эгоизмом, выработавшимся в индивидуальной борьбе, и альтруизмом - результатом социального инстинкта, который в свою очередь выработался из инстинкта материнской любви. Что такова была последовательность развития нравственного чувства, на это указывает факт более раннего развития общественных добродетелей сравнительно с нравственными качествами чисто личными, каковы воздержанность, стыдливость и пр. Развивая далее свою мысль, Дарвин старается показать, что естественный отбор могущественно способствовал победе высших инстинктов над низшими, их укоренению и развитию. Уоллес, как замечает Дарвин, высказал глубокую мысль, что, как только человек достиг значительного превосходства над животными в умственном и нравственном отношении, дальнейшее действие отбора должно было следовать преимущественно в этом направлении, потому что - какую пользу могли принести какие-либо телесные приспособления существу, которое благодаря умственным качествам могло «со своим неизменённым телом приспособляться к изменяющимся условиям окружающей его вселенной». Что всякое умственное превосходство должно было сообщать перевес в борьбе, само собою понятно, но нетрудно понять, что и нравственные качества могли сохраняться и развиваться путём естественного отбора. Как инстинкт матери, забота родителей о детях могли быть могучим орудием в индивидуальной борьбе, так общественные инстинкты должны были обеспечивать успех в борьбе между племенами, и, по мере того, как одно племя побеждало другое, должен был расти идеал нравственности, причём немалым стимулом служило одобрение соплеменников, чувство славы и пр. Конечно, эти первобытные добродетели касались только взаимных отношений между членами одного племени; по отношению к врагам господствовало совершенно другое мерило нравственности. Но то прославление патриотических идеалов в ущерб идеалам общечеловеческим, которое ещё так часто раздаётся в наше время, - не доказывает ли оно, что и современные понятия о нравственности находятся ещё в переходной стадии, что они далеки ещё от того законченного неподвижного идеала, какими желали бы его выставить противники теории развития? (1)
Таково в самых общих чертах воззрение Дарвина на тёмное прошлое человека; он сам не раз говорит, что это - только смелая попытка, только намёк на возможное разрешение этой колоссальной задачи, но, повторяем, везде он имеет в виду лишь прошлое, стремится объяснить возникновение умственных и нравственных качеств цивилизованного человека, исходя из качеств дикаря или основных свойств высших типов животного царства; никогда не принимает он на себя роль пророка или моралиста, хотя такая воздержанность и ставится ему в упрёк некоторыми критиками, очевидно, не понимающими основного смысла всей его деятельности. Как мало вообще основания в нападках на него тех его противников, которые полагают, что он готов проповедывать самую бессердечную животную борьбу как закон для взаимных отношений между людьми, можно усмотреть из следующих слов заключительной главы его сочинения: «Человек, как и другие животные, без сомнения, достиг своего современного высокого состояния путём борьбы за существование, являющейся результатом его быстрого размножения, и если он должен развиваться далее, то должен оставаться под влиянием этой строгой борьбы. Иначе он погрязнет в лени и бездельи, и более даровитый не будет выходить победителем из борьбы с менее даровитым. Отсюда наше есте-
--------------------------------
1. То озверение, свидетелем которого человечеству пришлось быть за последние четыре года, свыше всякой меры доказывает, что только в торжестве общечеловеческих идеалов - залог будущего спасения. См. мои статьи «Наука, демократия и мир», 1917, и «Красное знамя», 1917. (Эти статьи К. А. вошли в сборник «Наука и демократия», ГИЗ, 1920. Соч., том IX, Ред.) Примечание 1918 г.
--------------------------------
ственное стремление к размножению, хотя оно и является источником многих и несомненных зол, не должно быть пи под каким видом значительно задержано. Всем людям должна быть доставлена возможность к открытому состязанию, и законы или обычаи не должны препятствовать наиболее способным иметь успех в жизни и воспитать возможно большее число детей. Но как ни важна роль, которую борьба за существование играла и продолжает играть до сих пор, тем не менее, по отношению к высшим сторонам человеческой природы существуют деятели гораздо более важные. Развитие нравственных качеств гораздо более обусловливается посредственным или непосредственным действием привычки, мыслительных способностей, образованием, религией и пр., чем действием естественного отбора; но этому последнему смело может быть приписано происхождение социального инстинкта, послужившего основанием, на котором развилось нравственное чувство».
«Извинительно, - так заключает Дарвин свою книгу, - извинительно то чувство гордости, которое испытывает человек при мысли, что он возвысился, хотя и не собственными усилиями, до высшей степени органической лестницы, а самый факт этого возвышения может подавать надежду в отдалённом будущем на ещё более высокую судьбу. Но здесь мы имеем дело не с надеждами и опасениями, а с одной лишь истиной, насколько она доступна нашему разуму. По мере своего разумения я привёл свидетельства, которые, на мой взгляд, вынуждают нас притти к заключению, что человек, при всех его благородных и высоких качествах, его готовности сочувствовать самым униженным, его доброте, простирающейся не только на «других людей, но и на низшие существа, при его богоподобном разуме, проникшем в тайну строения и движения солнечной системы, - человек в своей телесной оболочке несёт неизгладимую печать своего низкого происхождения». Эта основная мысль его труда вызвала против Дарвина целую бурю. Люди, готовые с восторгом повторять метафору поэта: * «я царь, - я раб, я червь, -
---------------------------------
* Г. Р. Державин (1743-,1846), из стихотворения «Бог». Ред.
---------------------------------
я бог!», с ужасом пятятся перед хладнокровным, строго научным обсуждением того фактического смысла, который кроется под этой поэтической метафорой, считая самую попытку углубиться в эту мысль каким-то оскорблением человеческого достоинства, клеймя её названием кощунственной и безнравственной. Как мало основательно это обвинение, можно видеть из следующих слов человека, которого два века отделяют от этого спора, гарантируя таким образом его беспристрастие, - человека, которого, конечно, никто не обвинит в распространении безнравственных идей или в отсутствии спиритуалистических стремлений. «Опасно, - говорит Паскаль, - слишком ясно обнаруживать перед человеком его близкое сходство с животными, не указывая в то же время на его величие. Одинаково, предосудительно внушать ему только понятия об его величии, не указывая на его низменные стороны. Ещё предосудительнее оставлять его в неведении относительно того и другого. Но весьма полезно заставлять его одновременно иметь в виду и то и другое». Появившееся в следующем, 1872 году сочинение «О выражении чувств у человека и животных», по заявлению самого Дарвина, представляет только разросшуюся до размеров целого тома главу его сочинения «О происхождении человека». Это, быть может, одно из наиболее оригинальных произведений Дарвина. Такое, повидимому, капризное явление, как игра физиономии под впечатлением различных душевных движений, становится в его обработке предметом строго научного исследования, как всегда изобилующего массой любопытных фактов, сопоставленных и обобщённых. Некоторые выражения, неизменно повторяющиеся у всех людей, во всех возрастах, у всех народов, на всех степенях культуры, являются неизбежными результатами физиологических процессов и анатомических особенностей человеческого тела; другие представляют полезные приспособления, унаследованные от далёких предков и вошедшие в привычку; третьи, наконец, - выродившиеся до неузнаваемости остатки привычек, встречающихся у высших животных, и, подобно атрофированным органам, указывают на единство происхождения.
Все последующие, состоящие в связи с его теорией труды Дарвина, как уже сказано, были посвящены вопросам ботаническим. Подобно тому, как половой подбор являлся необходимым дополнением его учения, объясняя происхождение чисто эстетических сторон организации животных, так учение о вреде самоопыления и пользе перекрёстного оплодотворения растений, подробно развитое Дарвином в трёх упомянутых выше сочинениях, являлось необходимым дополнением по отношению к органам растений, имеющим, повидимому, такое же эстетическое значение, т. е. не представляющим прямой, непосредственной пользы. Это учение давало первое удовлетворительное объяснение для значения частей органа, более всех остальных останавливавшего на себе внимание ботаников и, тем не менее, остававшегося загадкой, т. е. цветка. Ботаники давно различали в цветке двоякого рода части: существенные, т. е. собственно органы размножения, мужские и женские, и несущественные, их сопровождающие; каковы яркие покровы, медоносные желёзки и пр. Этой второй категории органов затруднялись приписать какое-нибудь определённое значение. Яркий, пахучий, медоносный цветок с его бесконечно разнообразными формами, игравший главную роль во всех ботанических классификациях, оставался необъяснённым с точки зрения физиологической, т. е. с точки зрения отправления этих частей, их пользы для всего организма. Дарвин в первой своей работе, посвященной строению цветка и способу оплодотворения орхидей, показал, что причудливые формы цветка у этого семейства приспособлены к тому, чтобы их цветень попадал, при содействии посещающих цветок насекомых, на рыльце, вызывая таким образом оплодотворение, которое, благодаря особому строению цветка, было бы иначе невозможно, и растения эти, следовательно, были бы обречены на бесплодие. Целый ряд загадочных, замысловатых форм стал понятен как приспособление к этой цели, притом осуществляющее её с изумительною точностью. В то же время обнаружилось, что у этой группы растений господствующей формой оплодотворения является оплодотворение перекрёстное, а самооплодотворение как бы систематически устранено.
В следующем труде, составляющем ряд статей, появившихся в журнале Линнеевского общества и позднее собранных в отдельный том, Дарвин раскрыл целую новую область поразительных фактов, указывающих на присутствие у многих растений цветов двоякой и даже троякой формы (так называемые ди- и триморфные растения), дающих при самооплодотворении и при перекрёстном оплодотворении совершенно различные результаты (1). Оказалось, что самооплодотворение или оплодотворение пыльцой сходной формы даёт результаты, всегда менее благоприятные, чем скрещивание форм несходных, и что этот результат опять обеспечивается при помощи посещения цветов насекомыми. На этот раз это последнее обеспечивает не оплодотворение вообще, как у орхидей, а лишь способствует более благоприятному перекрёстному опылению. Эти два ряда исследований ставили вне сомнения факт участия насекомых в оплодотворении растений и делали возможным объяснение роли несущественных органов цветка. Это объяснение предполагает, в свою очередь, существование закона природы, заключающегося в том, что самооплодотворение или браки в близких степенях родства вообще вредны и что в природе существуют приспособления для предотвращения этого вреда. Хотя существование такого закона было дознано по отношению к животным и прямо вытекало из его опытов над ди- и триморфными цветами, тем не менее, Дарвин счёл нужным проверить его целым рядом опытов. В течение десяти лет производил он подобные опыты, и результаты их, составившие содержание третьего тома, вполне подтвердили его ожидания. Цветы, оплодотворённые собственной пыльцой, давали менее семян, чем цветы, оплодотворённые пыльцой других особей, а полученное потомство в первом случае было слабее, чем во втором.
Таким образом, учение о значении частей цветка получило прочную экспериментальную почву. Самый факт перенесения
-------------------------------------
1. Относящихся сюда фактов мы уже отчасти коснулись выше, при обсуждении вопроса о физиологическом признаке вида. Дарвин сам при этом исследовании имел в виду двоякую цель.
-------------------------------------
цветня с цветка на цветок посещающими его насекомыми уже давно был подмечен Шпренгелем, но от этого наблюдения было далеко до стройного, целостного учения Дарвина, объяснявшего значение этого факта, его пользу для растительного организма, а следовательно, и дозволявшего объяснять происхождение всех особенностей цветка путём естественного отбора. Потому понятно, что, между тем как открытие Шпренгеля не обратило на себя должного внимания и было почти забыто, учение Дарвина было с восторгом приветствовано ботаниками и в несколько лет породило богатую, всё более и более разрастающуюся литературу. Это учение даёт нам действительную физиологическую теорию цветка; перед наблюдателем развёртывается уже не случайный набор причудливых форм, доставляющий только материал для упражнения памяти, а осмысленный ряд органов, соответствующих известным отправлениям, прямо или косвенно клонящимся к пользе организма. Перекрёстное оплодотворение даёт начало более многочисленному и здоровому потомству, - значит, каждое приспособление, клонящееся к тому, чтобы обеспечить это перекрёстное оплодотворение, должно являться могучим орудием в борьбе за существование и, следовательно, становиться предметом отбора. Отсюда прежде всего раскрытые цветы, способные принимать пыльцу из других цветов, случайно заносимую ветром (1); отсюда нектарники, своим мёдом привлекающие насекомых, представляющих в сравнении с ветром более верное экономическое средство для перенесения цветня с цветка на цветок; отсюда имеющие такое эфемерное существование яркие покровы и запах цветов, издали направляющие полёт насекомых, отсюда так часто встречающаяся симметрическая форма цветка, облегчающая его посещение; отсюда, наконец, те многочисленные, нередко поразительно сложные аппараты, не дозволяющие насекомым воспользоваться мёдом, не перенеся на рыльце цветень, вынесенный из другого цветка. Бесчисленные разнооб-
------------------------------------
1. Самооплодотворение удобнее осуществляется в закрытых цветках, и такие цветы действительно существуют.
------------------------------------
разные формы цветов вдруг стали понятны, будучи освещены основным принципом - пользы перекрёстного оплодотворения при помощи насекомых. Новые примеры, новые приложения этого учения посыпались со всех сторон, и теперь оно составляет одну из обширных глав физиологии, оживляя и осмысляя массу фактов, приобретённых стараниями прежних систематиков.
Как обыкновенно случается, и в этом направлении излишнее усердие сторонников этого учения породило некоторые крайности и натяжки, вызвавшие в свою очередь преувеличенный скептицизм, подвергший сомнению самые основы этого учения, но результатом этой во всяком случае полезной критики было ещё более очевидное выяснение его справедливости. Представителем этого скептицизма выступил талантливый молодой французский ботаник Гастон Бонье в сочинении, трактующем о строении а роли нектарников, - сочинении, получившем премию Парижской академии. Многие в этом действии Парижской академии усматривали остаток её враждебного отношения к Дарвину, но это предположение едва ли справедливо, - труд Бонье с фактической стороны действительно почтенный, и к тому же сам Бонье поспешил заявить, что напрасно было бы его причислять к противникам эволюционизма (1). Кроме целого ряда частных возражений против современной теории цветка, возражений, опровергнутых выдающимся защитником этого учения в Германии Германом Мюллером, Бонье главным образом основывает своё несогласие с господствующим воззрением на следующем соображении: нектарники не могут быть признаны органами, специально предназначенными для привлечения насекомых, потому что они встречаются не в одних только цветах и вообще представляют не что иное, как отложения, запасы питательных веществ для потребностей самого растения. Но это возражение только доказывает, что Бонье недостаточно освоился о основными положениями учения Дарвина и даже недостаточно осно-
----------------------------------
1. Позднейшее враждебное отношение Бонье к дарвинизму показывает, что первоначальные подозрения были основательны.
----------------------------------
вательно знаком с его сочинениями, посвященными этому вопросу, иначе он не видел бы препятствия в том, что служит только подтверждением справедливости общих воззрений Дарвина, как это указано самим Дарвином в его сочинении «О перекрёстном оплодотворении» и пр. и даже отчасти в «Происхождении видов». Факт прямой пользы, приносимой нектарниками в процессе питания, не устраняет косвенной пользы, приносимой ими в процессе оплодотворения, а напротив, объясняет нам возможность возникновения этого специального приспособления. В самом деле, если бы нектарники существовали только в цветке, в форме совершенно обособившихся органов, исключительно приспособленных для привлечения насекомых, то их происхождение представляло бы загадку. Предположить, например, что они возникли вдруг случайно, во всём своём совершенстве, значило бы оставаться на почве праздных догадок; на деле же объяснение гораздо проще. Нектарники представляют не что иное, как местные накопления сахаристых веществ, отложенные в особых органах цветка, высачивающих наружу избыток этих веществ. Но рядом с подобной совершенной формой нектарника встречаются нектарники, выделяющие нектар лишь при известных условиях или вовсе его не выделяющие, - нектарники, не представляющие особого внешнего органа, а просто часть ткани, более богатую сахаристым веществом, а это последнее, в свою очередь, принадлежит к числу наиболее обыкновенных, почти повсеместно распространённых составных начал растительной клеточки и в некоторых случаях в изобилии выделяется на поверхности целых растительных органов, без пользы и даже ко вреду растений, как, например, в явлениях так называемой медовой росы, часто покрывающей листья наших лип в других растений в косвенно влияющей на появление паразитного грибка, так называемой сажистой росы. Что цветочные нектарники служат временными запасами питательных веществ, в том едва ли есть основание сомневаться, но также не подлежит сомнению, что в период цветения обнаруживается застой в спросе на эти питательные вещества. До этого периода они затрачиваются на рост цветка, после оплодотворения - на рост плода и семени; в самый же период цветения в них нет непосредственной надобности, и тогда избыток их высачивается наружу, собирается в шпорцах и иных подобных органах и утилизируется растением для совершенно побочной, но не менее важной цели - для обеспечения его, при содействии насекомых, более многочисленным и здоровым потомством. Остаток нектара, со свойственною организмам экономией, вновь всасывается. Рассматривая нектарник только с точки зрения питания, трудно было бы видеть какую-нибудь пользу в этих последовательных высачиваниях и всасываниях сахаристых веществ. Таким образом, нам становится понятным, как самое основное и распространённое свойство растений - их способность вырабатывать сахаристые вещества - целым рядом усложнений, целым рядом промежуточных степеней, самих в себе полезных, могло путём естественного отбора выработаться в загадочно сложное приспособление, гармонически связывающее пользу, а в некоторых случаях и самое существование двух форм, принадлежащих к различным царствам природы. Таков везде основной строй мыслей, руководящих Дарвином в его объяснениях самых, невидимому, непонятных явлений органической жизни: раскрыть и доказать пользу изучаемого явления, обнаружить цепь переходов, связывающих это явление с его простейшим проявлением, показать широкое распространение этого простейшего явления - вот всё, что может сделать натуралист по отношению к раскрытию происхождения той или другой формы; время и естественный отбор, эти логически неотразимые факторы природы, довершают искомое объяснение. К совершенно подобным заключениям приводит исследование Дарвина над насекомоядными растениями. В конце XVII столетия была открыта мухоловка, листья которой при малейшем прикосновении неосторожного насекомого схватывают его и пожирают. Факт этот в течение целого века передавался охотниками до диковинок как одно из чудес природы, скептиками - как пример увлечений, до которых может довести телеологический взгляд на природу. Самого факта движения, захлопывания половинок листа под влиянием раздражения, никто не мог отрицать; сомнительною представлялась только его чудесная целесообразность в качестве процесса питания, совершенно не свойственного растительному организму, а скорее напоминающего сложный процесс пищеварения и сознательные движения животного, ловящего свою добычу. Едва ли во всей органической природе нашёлся бы факт более поразительный, более одиноко стоящий, не представляющий, по-видимому, аналогии в организации и образе жизни остальных представителей того же царства, - понятно, каким пробным камнем он мог служить для проверки основного воззрения Дарвина на постепенную выработку даже самых сложных приспособлений. С точки зрения его учения самый факт только и мог существовать, если процесс этот был полезен для растения в смысле акта питания, следовательно, его точка отправления была диаметрально противоположна ходячим воззрениям. Прежде всего он показал, что факт этот не стоит одиноко, что в различной степени и в несколько видоизменяющейся форме способность эта присуща всем известным представителям семейства росянковых, к которому относится мухоловка, и сосредоточил своё внимание на почти повсеместно распространённой болотной росянке (Drosera). Длинным рядом оригинальных и точных опытов, произведённых над этим растением, а также над мухоловкой, он несомненным образом доказал, что процесс этот - действительное, настоящее пищеварение, даже в подробностях своих сходное с пищеварением животных, что здесь, как и там, растворение белков происходит при содействии такого же фермента и кислоты. Явление это у различных родов этого семейства представляет различные степени усложнения: у одних движение раздражительных органов весьма быстро, они действуют, как западня; у других - насекомое удерживается липкою жидкостью, выделяющеюся ворсинками, которые медленно направляются к нему, охватывая его со всех сторон; у третьих, наконец, движения вовсе нет, насекомое улавливается только липкою жидкостью, - словом, опять раскрывается целый ряд усложнений, переходов от простых к самым сложным аппаратам. Далее обнаружились приспособления к улавливанию насекомых и в других группах растений; давно известные так называемые кувшинчатые органы Nepenthes, Utricularia и др., оказалось, соответствуют тому же отправлению. Здесь опять встречаются различные ступени совершенства: одни органы представляют только ловушки для насекомых, которые уже только после разложения служат для питания растений, другие представляют настоящие подобия желудков, т. е. на внутренней своей поверхности покрыты железистым слоем, выделяющим, подобно росянке или мухоловке, сок, совершенно подобный пищеварительным сокам животных. Этот последний факт, т. е. присутствие у очень ограниченного числа растений ферментов, подобных ферментам животного организма, представлялся малопонятным, и Дарвин на основании этого и других соображений высказал предположение, что ферменты эти, по всей вероятности, очень распространены в растительных организмах, но только не обратили на себя внимание ботаников. Не успел он высказать это предположение, как оно уже оправдалось. Горуп Безанец открыл пепси-нообразный фермент в прорастающих семенах вики, а вслед за тем он был найден и во многих растениях, в том числе в млечном соке растения Garica Papaya, уже давно употреблявшемся южноамериканскими дикарями для размягчения мяса. Фермент этот, папаин, в настоящее время едва ли не наилучше изученный из всех ферментов. Наконец, оказалось, что подобный фермент, вероятно, представляет составную часть всякой протоплазмы. Таким образом, анализ, казалось, совершенно исключительного, совершенно одиноко стоящего явления, представляемого мухоловкой, привёл к открытию полной аналогии между растениями и животными по отношению к происходящим в них химическим превращениям белковых веществ. Мы видели, что Дарвин с особенною тщательностью остановился на доказательстве того факта, что улавливаемые насекомые идут в пищу растению, и поставил этот факт вне всякого сомнения, но явились скептики, которым и этого показалось мало; они возражали: процесс этот несомненно питание, но, быть может, оно представляет только излишнюю роскошь, так как растения эти помимо того могут питаться углекислотой воздуха; Дарвин не доказал, что это питание действительно полезно. В ответ на это Дарвин предпринял ряд сравнительных опытов, доказавших, что росянки, которые он питал мясом, развились лучше и дали более семян, чем росянки, которые были ограждены от посещения насекомыми. Как и в предшествовавшем случае (т. е. в объяснении значения частей цветка), нам понятен общий ход развития, давший начало типу насекомоядного растения. Три, как оказывается, весьма распространённых свойства растений: способность вырабатывать пепсинообразные ферменты, способность высачивать свои соки при помощи желёзок, способность к движению под влиянием внешнего толчка (также весьма распространённая у самых разнообразных растений), комбинируясь самым различным образом, представляя весьма различные стадии совершенствования, выработались, наконец, в те изумительные органы, которые нас поражают у мухоловки. Очевидно, этот случай входит в круг явлений, объясняемых действием естественного отбора. Переходим к третьему и ещё более обширному примеру, взятому Дарвином из мира растений. Ему посвящено сочинение «О лазящих растениях», появившееся первоначально в 1865 г. и затем вторым изданием в 1875 г. В этом сочинении Дарвин уже ясно даёт предугадать основную мысль его последнего труда «О способности растений к движению», представляющего ключ к разъяснению этих и многих других явлений растительной жизни, так что и эти оба сочинения, подобно сочинениям о роли цветка, составляют одно целое. Когда мы взглянем на какое-нибудь лазящее растение (вьющееся или цепляющееся усиками или другого рода прицепками), весь образ жизни которого предполагает существование какого-нибудь другого растения или предмета, точно так же, как при виде цветка орхидного или листа мухоловки, мы выносим впечатление какой-то предусмотренной гармонии или порой инстинктивной, пожалуй, даже сознательной деятельности. Для того, чтобы объяснить себе, как могли возникнуть подобные организмы, приходится вновь найти те три фактора, исходя из которых мы вправе объяснить их происхождение путём естественного отбора, т. е. мы должны доказать полезность этого свойства, постепенность его совершенствования и его распространённость в самой элементарной его форме.
Польза лазящих стеблей сама собою очевидна: листья всех растений нуждаются в свете; чем более освещена солнцем листовая поверхность, тем обильнее питание растения, но для того, чтобы нести большой шатёр листьев, для того, чтобы выбраться на свет, не быть заглушённым, растению необходимо иметь сильно развитые, высокие и ветвистые стебли, а это, в свою очередь, невыгодно, так как на построение прочного стебля тратится слишком много материала. Для организма, понятно, выгоднее воспользоваться чужим стеблем или вообще посторонним предметом и на тонких, хрупких стебельках развить широкую листовую поверхность. И вот являются такие совершенные приспособления, каковы стебли, снабжённые прицепками в форме нежных, тончайших усиков, вооружённых на концах липкими комочками или маленькими цепкими когтями, или, наконец, вследствие своей раздражительности при самом ничтожном прикосновении постороннего предмета охватывающих его и сжимающих его в своих кольцах, - усиков, затем закручивающихся спиралью, превращаясь таким образом в пружины, которые, обеспечивая прочное и в то же время подвижное прикрепление стеблей, делают для них безопасными самые сильные порывы ветра.
Эти чудесные приспособления, как и другие, не могли сразу вылиться в такую законченную форму, - и вот Дарвин развёртывает перед нами ещё более полный, чем в предшествовавших примерах, ряд вероятных последовательных переходов. Прежде всего, по всей вероятности, явились стебли, снабжённые крючковатыми органами, дозволявшими им удерживаться за посторонние предметы; затем появилась способность образовывать вьющиеся стебли, как, например, у нашего хмеля, повилики и других; затем черешки листьев приобрели способность под влиянием раздражения охватывать стебли, вокруг которых извивалось растение; далее эти листья стали изменяться, превращаясь в усики, - и здесь природа представляет нам целый ряд переходов, - и, наконец, усики получили все свои поразительные свойства - различную степень раздражительности, способность закручиваться и т. д.
Таким образом, по мнению Дарвина, самая совершенная форма, снабжённая цепляющимися усиками, произошла из сравнительно простой вьющейся формы, и это предположение подтверждается тем фактом, что просто вьющиеся растения не снабжены раздражительными листовыми органами, между, тем как растения, снабжённые усиками, представляют в различной степени способность виться, вероятно, унаследованную от их предков. Но если цепляющиеся растения произошли из просто вьющихся растений, то они должны представлять преимущество перед этими последними, и действительно, едва ли в этом можно сомневаться. Во-первых, укрепление посредством усиков представляется более прочным, чем простое обвивание; когда мы, например, желаем поддержать какое-нибудь растение на наших клумбах, мы его подвязываем, - того же результата, но ещё с большим совершенством, достигает растение при помощи усиков. Далее, цепляющиеся растения поднимаются на одинаковую высоту при сравнительно малой затрате строительного материала: так, например, стебель гороха, цепляющийся своими усиками, достигнув высоты двух футов, имеет почти такую же длину, между тем как, взобравшись на ту же высоту, вьющийся стебель фасоли имеет длину почти в три фута. Наконец, и это самое важное соображение, цепляющиеся растения имеют возможность расстилаться по паружной, освещенной солнцем поверхности шатра растений, между тем как вьющиеся стебли прикованы к стволу и ветвям и находятся, следовательно, в тени этого шатра.
До сих пор мы только рассматривали, так сказать, различные этапы на пути развития этого полезного приспособления, но теперь рождается вопрос: а эта способность усиков цепляться за раздражающие их предметы и, ещё ранее, способность стеблей виться, - она-то откуда же вдруг взялась? Дарвин смело отвечает на этот вопрос, что способность к движению, под влиянием внешнего раздражения или без него, в особенности способность молодых, растущих частей к круговому движению, подобно тому, которое свойственно вершинам вьющихся стеблей, должна быть признана за общее свойство растений, гораздо более распространённое, гораздо более общее, чем ботаники привыкли полагать.
К этому выводу вынуждает прежде всего тот факт, что форма лазящих стеблей не составляет исключительной особенности какой-нибудь ограниченной группы растений, а, напротив, широко распространена во всём растительном царстве (1). В высшей степени невероятным являлось бы предположение, что эта особенность была таким перемежающимся образом унаследована от одной родоначальной формы, а, с другой стороны, если она неоднократно возникала в течение истории развития растительного мира, то это может быть объяснено только значительною степенью полезности этого явления и в то же время значительною распространённостью того основного свойства, которым мог воспользоваться естественный отбор.
Это смелое, неожиданное для большинства ботаников предсказание, точно так же, как и предсказания относительно широкого распространения ферментов, не замедлило оправдаться и на этот раз, благодаря неутомимой деятельности самого Дарвина. Подтверждений этого общего положения, обнимающего все высшие растения, посвящен последний труд этого гениального учёного, находящийся в связи с его общим учением, - именно его исследование «О способности растений к движению». При помощи очень простого и остроумного приёма исследования, на громадном числе примеров, относящихся к всевозможным органам самых разнообразных растений, он обнаружил, что вершины растущих органов, а в некоторых случаях и органов, прекративших рост, но тогда снабжённых особой тканью, находятся в непрерывном движении, описывая в горизон-
---------------------------------------
1. Из 59 порядков, на которые Линдлей делит цветковые растения, Дарвин нашёл подобные стебли у 45.
---------------------------------------
тальной проекции неправильные замкнутые кривые, более или менее приближающиеся к кругу. Этому круговому движению он дал название «циркумнутации». Круговое движение верхушек вьющихся стеблей оказывается только принявшим большой масштаб частным случаем явления, общего верхушкам всех растущих стеблей. Как во всех предшествовавших его исследованиях, и это открытие послужило ключом для объяснения целых рядов самых разнообразных явлений. Остановимся только на одном. Давно были известны, но нисколько не объяснены с точки зрения их значения явления так называемого сна растения, т. е. то ночное складывание листьев, которое встречается у весьма многих растений. Дарвин показал, что и это явление полезно для растений, представляет целый ряд градаций и в ускользающих от обыкновенного наблюдения размерах встречается почти у всех листьев, т. е. сводится к присущему им всем круговому движению их вершин. Общее заключение этого труда Дарвина или, точнее, формулировка этого заключения не без основания оспаривается некоторыми немецкими ботаниками, но это разногласие не касается самого факта, который не подлежит сомнению, а лишь его дальнейшего толкования. По мнению Дарвина, это вращение верхушек растущих частей при современном состоянии наших знаний представляется простым, т. е. неразложимым на дальнейшие факторы, свойством растительных организмов; по мнению возражающих ему, это явление сложное, разложимое, зависящее от того, что растущие части находятся под влиянием обыкновенно борющихся между собою внешних сил - света, теплоты, земного притяжения и пр. Спор, следовательно, касается возможности более глубокого физиологического анализа этого явления - анализа, собственно даже не входящего в задачу Дарвина. За ним остаётся никем не оспоримая громадная заслуга открытия целого ряда явлений, до него не подозреваемых, и ещё большая заслуга обобщения, подведения под одно общее начало самых разнородных явлений движения, столь распространённых в ускользающих от непосредственного наблюдения размерах и лишь только изредка достигающих таких размеров, которые невольно должны были обратить на себя внимание ботаников. Дарвин даёт вполне удовлетворительное объяснение и этому основному факту. Он указывает на то, что растения не нуждаются в движении в такой мере, как животные, так как их главная пища, газообразная и жидкая, сама движется к ним навстречу. Потому-то, за исключением некоторых, сравнительно редких случаев, они и не воспользовались этой способностью, которую разделяют с животными. Зато во всех этих случаях можно указать ту специальную пользу, которую они при этом извлекают, как этого и следовало ожидать на основании учения об естественном отборе.
Таковы в самых общих чертах результаты колоссальной творческой деятельности, обнаруженной Дарвином после выхода в свет его знаменитого сочинения. Нельзя не порадоваться, что он покинул первоначальную мысль подробного, мотивированного изложения основных положений своего учения, а предпочёл показать примеры плодотворности его приложения к исследованию природы. Без этих специальных исследований учёный мир не получил бы настоящего понятия об его изумительной способности являться повсюду истолкователем природы даже в самых запутанных и сложных её проявлениях. В то же время едва ли какие-либо аргументы могли бы доставить более наглядные доказательства могущества его теории. Если пробным камнем всякой теории служит её способность объяснять и предсказывать факты, если верно, что «savoir c'est prevoir *, то каких ещё доказательств можно требовать от этой теории по,сле тех объяснений и оправдавшихся предсказаний, которыми нере-полнепы специальные исследования Дарвина? Противники этого учёного стараются выставить его специальные труды как бы не имеющими ничего общего с его учением, а их результаты - лишь плодами кропотливой деятельности досужего старичка. Не будучи в силах опровергнуть самое учение, они пытаются выставить его чем-то совершенно посторонним науке, какою-то
-------------------------------------
* «знать, это - предвидеть». Ред.
-------------------------------------
излишнею роскошью, без которой она может легко обойтись, какими-то, пожалуй, оригинальными и даже блестящими, но праздными мечтаниями, нисколько не важными для дальнейших успехов знания. Приведённой краткой характеристики его специальных трудов, полагаю, достаточно для того, чтобы обнаружить всю несостоятельность этого взгляда. Во всех этих исследованиях волшебным жезлом, вызывающим истину, объясняющим то, что веками оставалось необъяснимым, является учение о происхождении организмов медленным путём естественного отбора. Основной логический приём исследования везде один и тот же. Выбираются какие-нибудь наиболее поразительные по своей сложности формы или явления. Самый факт их существования, на основании теории, необъясним без допущения их полезности для обладающего ими организма. Строится предположение о природе этой пользы, и предположение это тщательно проверяется экспериментальным путём. Но это полезное приспособление, на основании той же теории, не могло возникнуть вдруг во всём своём совершенстве, - и вот разыскиваются промежуточные ступени, чрез которые оно должно было пройти, пока в конечном анализе не раскрывается какое-нибудь значительное распространённое свойство, присущее большому числу или почти всем живым существам, пока не обнаруживается широкая аналогия, какой-нибудь общий закон природы, обнимающий целую обширную группу фактов. Очевидно, что такое учение должно было сделаться могучим логическим орудием исследования, действительной «рабочей гипотезой», «a working hypothesis», по меткому выражению Аза Грея. Без неё современный биолог не может сделать ни шага, если не хочет ограничить свой труд одним только описанием встречающихся ему живых тел, - отсюда понятен тот энтузиазм, с которым это учение было встречено именно натуралистами-исследователями во всех концах образованного мира.
Основная заслуга Дарвина заключается в том логическом повороте, который он совершил в наших коренных воззрениях на органическую природу. Гармония, совершенство, польза - все эти так называемые конечные причины, causae finales старой
метафизики, превратились в его руках в действительные, деятельные causae efficientis *, а результатом этого кругового сплетения причины и следствия, цели и средства явилось объяснение основного факта целесообразности организмов, а, следовательно, перемещение всей относящейся сюда категории явлений из области простого созерцания и немого изумления в области исследования и понимания.
---------------------------------------
* «причины производящие». Ред.
---------------------------------------
