Начинает Бэтсон свою речь с категорического заявления, что признание значения наследственности и её изучение представляет совершенно новое явление. Как будто он никогда не слыхал о том, что ещё в половине XVIII века существовал такой точный исследователь, как Кёльрейтер (1761-1766 (1)), по следам которого пошёл Гертнер (1859) с его 9000 опытов, по стопам которого уже пошёл (по его собственному заявлению) Мендель. Если бы Бэтсон не только опровергал Дарвина, но и читал бы его, то он научился бы у него уважать этих предшественников Менделя так же, как их уважал сам Мендель.
В основе современного эволюционного учения лежит представление об изменчивости, и должно признать, говорит Бэтсон, заслугу Дарвина, который, особенно в последние годы, выдвигал значение этого фактора (2).
Но говорит это Бэтсон только потому, что цель его речи, как увидим, доказать, что никакой изменчивости на свете не существует. Затем, почти мимоходом, он разделывается с эмбриологией и цитологией, признавая, что они ничего не дали для основной задачи, представляемой эволюцией. Эти неудачные методы, продолжает он, мы заменим менее притязательными, менее понятными, но не менее прямыми: «Раз мы не можем увидеть, каким образом курица из яйца и семени даёт начало цыплёнку, как душистый горошек из своего яичка и крупинки цветня даёт начало другому душистому горошку, мы можем, по крайней мере, следить за тем, каким образом
-----------------------------------
1. Сакс в своей истории ботаники говорит: «исследования Кёльрейтера производят впечатление, будто они были произведены в наше время».
2. Любопытно, что другой противник Дарвина, Ле-Дантек, с такою же уверенностью утверждает, что Дарвин совершенно упустил изменчивость из виду.
------------------------------------
различия между различными породами кур и душистых горошков распределяются у их потомства. Разбив задачу на её составные части, мы раскрываем для себя новые шансы успеха. Это мы называем менделизмом, так как Мендель научил нас этому. При помощи перекрёстного оплодотворения он сочетал признаки различных разновидностей у их помесей и наблюдал, как они будут распределяться у неделимых последующих поколений». Как будто Кёльрейтер и Гертнер и десятки других учёных не имели в виду той же задачи? С такою же самоуверенностью и вопреки истине, в другом месте, Бэтсон повторил своё обычное неверное утверждение, будто прежние исследователи говорили огульно о наследовании целой организации отца и матери, и только Мендель заговорил о передаче отдельных признаков, между тем как Дарвин во всей своей книге о наследственности говорил именно о передаче признаков (characters), подчёркивая тот факт, как ничтожны бывают иногда эти отдельные передающиеся признаки. Можно подумать, что Бэтсон рассчитывал найти в своей австралийской аудитории дикарей, не имевших в руках ни одной книжки по наследственности. Потешившись над неопределённостью слов-«кровь», «чистокровный» и заметив мимоходом, что ему более? нравилось бы библейское «семя - семя Авраамово», он. догматически поясняет, что современная наука заменила эту неопределённость определённым будто бы понятием «факторы», разумея под этим понятием элементарные зачатки признаков, и заявляет, что первая задача новой науки - экспериментальной генетики (1) сводится к изучению числа и взаимодействия а отих факторов, а затем анализу различных типов жизни. «Excusez du peu!» * -иронически заметил бы на это француз. Шутка, ли сказать - определить число элементарных факторов всех признаков организмов и на этом построить все типы жизни!" И это только для почина, а далее и не то ещё будет. Хотя бы.
----------------------------------
1. Бэтсон, как известно, обозначает этим словом будто бы им самим; изобретённую науку - учение о наследственности.
* «Извините, что так мало». Ред.
----------------------------------
очевидно, заговорившийся оратор вспомнил злоключения другого такого же, как он, смелого учёного, - Де-Фриза. На самом пороге нового XX века на общем собрании съезда германских натуралистов этот довольно-таки легкомысленный учёный выступил с гениальной мыслью, которой он дал широковещательное название биохроначеское уравнение. Это было не более и не менее, как тот же подсчёт числа этих элементарных факторов и такой же смелый подсчёт продолжительности периодов времени, отделяющей появление на свет этих отдельных факторов, а перемножение этих двух гадательных цифр должно было дать реальную величину для определения продолжительности жизни на земле (М х L = BZ). Не знаю, какое впечатление произвела эта гениальная формула на ту аудиторию, которой она была преподнесена, как подарок новорождённому веку; одно только известно, что ни друзья Де-Фриза -по благоразумию, ни противники - из уважения к науке, вот уже пятнадцать лет о ней не упоминали, пока, на днях, не нашёлся жестокий критик, извлекший её из заслуженного забвения для вящшего уязвления своего соперника (1).
Одним из главных завоеваний этого учения о «факторах> Бэтсон глубокомысленно признаёт такое положение: «Родители, оба лишённые известного фактора, могут дать начало только отпрыску, также лишённому этого фактора, и наоборот, родители, чистокровные по отношению к известному фактору, дают начало отпрыску, также чистокровному по отношению к этому фактору». Для установления первой половины этого положения не нужно даже никакой науки - генетики, оно понятно даже с ходячей юридической точки зрения: родители, ничего не имеющие, не могут чего-нибудь завещать, а что касается второй части, то её высказывал уже Ламарк задолго до Менделя. «Но, -продолжает Бэтсон, - если зародышевые клеточки чистокровных организмов все между собою сходны, те, которые происходят от перекрёстного оплодотворения,
----------------------------------
1. Лотси в статье, о которой придётся упомянуть ниже по другому поводу.
----------------------------------
будут смешанного характера». И это положение было известно задолго до Менделя. Следуем далее за Бэтсоном. «Раз удалось определить факторы по их последствиям, можно определить средний состав различных семейств, получаемых при различных комбинациях производителей». Этот закон действительно открыт Менделем и одновременно с ним, в том же 1867 г., Жоденом (1), но Мендель случайно наткнулся на совершенно частный случай (встреча доминантных и рецессивных форм), который его последователи поспешили возвести в общий закон, гласящий, что при скрещивании между собой неделимых рервого поколения помесей должно получиться 3/4 потомства в одного родителя и 1/4 в другого. Настоящий же закон - биномиальт ный - (а + b)2 = а2 + 2ab + b2 был открыт уже после Менделя (Корренсом и др.). Его частный закон проявляется только при доминантности одной из форм, т. е. когда аb = а или Ь, причём получится 3а + b или 3b + а2. Невольно спрашиваешь себя, по какому праву Бэтсон, вопреки всем известным фактам, продолжает приписывать Менделю и то, что было добыто гораздо ранее, и что было выяснено после него. Следует ещё добавить, что ни биномиальный закон, ни его частный случай, изученный Менделем, по которому можно предсказывать средние результаты скрещивания (т. е. при очень большом числе случаев), не представляют какого-нибудь общего значения; так, например, к человеку ни тот, ни другой не применимы. По общему (биномиальному) закону потомство от скрещивания между собой представителей первого поколения мулатов должно бы состоять наполовину из мулатов и по четверти белых и чёрных, а по Менделю на 3/4 из чёрных и 1/4 из белых (или наоборот); но ни того, ни другого, несмотря на значительное число доступных изучению случаев, никогда не наблюдалось. И всё же, как
-------------------------------------
1. Всё это было разъяснено в статье «Отбой мендельянцев». [См. в этом томе стр. 376. Ред.]
2. Напоминаю ещё, что основное представление Менделя и Жодена о расщеплении признаков родителей было самостоятельно высказано Дарвином; им же предложен для этого и термин segregation [изоляция» отделение. Ред.], который Бэтсон постоянно приписывает Менделю.
--------------------------------------
мы видим, Бэтсон самоуверенно обещал (правда, в другом городе) говорить о «применении менделизма к естественной истории человеческого общества».
И нельзя сказать, чтобы мысль о противоречии того, что он продолжает утверждать - о всеобщем значении менделизма - с действительными фактами, не приходила в голову Бэтсону. Нет, он храбро заявляет: «Часто возникает вопрос, не существует ли и других систем наследственности, кроме менделевской (1), и приводит даже пример таких исключений (мериносовая овца, трубастый голубь), но отделывается от этих существенных возражений, доказывающих, как искусственно было раздуто им значение менделизма уклончивой фразой, что эти и «множество (hosts) других фактов пока ещё не затронуты и нуждались бы в слишком технических подробностях изложения для их объяснения». После нескольких голословных и тёмных намёков о чаемых в будущем завоеваниях менделизма он, наконец, переходит к задаче, которую обещал разрешить в этой речи, т. е. к установлению отношений менделизма к «истории органических существ или к тому, что принято теперь называть теорией эволюции». При этом он вторично и ещё определённее заявляет, что «постарается в своей второй лекции (в Сиднее) показать непосредственное значение менделизма по отношению к поведению (conduct) человеческого общества».
Переходя, наконец, к своей теме, Бэтсон снова начинает с похвалы Дарвину (невольно вспоминается Марк Антоний у Шекспира, - «and Brutus was an honorable man!» *). «Мы снова возвращаемся к дарвинову бесподобному своду фактов. Мы, конечно, едва ли могли бы соперничать с ним в его глубоких знаниях, в широте охвата и силе его аргументации, но
------------------------------------
1. Снова могу напомнить читателю свою статью «Отбой мендельянцев», где, для большей наглядности, в форме таблиц показал, какую ничтожную часть всего учения о наследственности занимает менделизм и как много существует «других систем». Статья эта не прошла совсем бесследно в нашей популярной литературе.
* «и Брут был почтенный человек!». Ред.
-------------------------------------
в наших глазах ему уже недостаёт философского авторитета!.. Мы читаем его эволюционную теорию, как читаем Лукреция или Ламарка, наслаждаясь их простотой и смелостью. Практическое, экспериментальное изучение явлений изменчивости и наследственности не только открыло новое поле исследования, оно открыло новые воззрения, предъявляет новые критические требования. Ещё находятся натуралисты, развивающие свои телеологические системы, которые привели бы в восторг Панглосса, но в настоящее время немногие ими соблазняются». Бэтсон снова прибегает к своему излюбленному приёму, который Щедрин так метко характеризует: «если сознаёшь в себе какой-нибудь порок - припиши его непременно своему сопернику». Почтенный сын клэрджимена, выступивший с первого же своего шага (в эпиграфе к своей первой книге) не только телеологом, но и креационистом, называет Дарвина телеологом и Панглоссом, вполне сознавая, что вся причина его ненависти к Дарвину лежит именно в том, что тот навсегда покончил с защитниками телеологии и креационизма. На этот раз Бэтсон даже забывает, что сам только что засвидетельствовал факт, что Дарвин, особенно в последние годы, именно склонялся к экспериментальному изучению явлений изменчивости, на которые он сам ссылается, не имея, как увидим далее, о них никакого понятия и голословно их отрицая. Весь комизм его речи заключается именно в том, что он пускается судить о том, о чём не имеет никакого представления. А пока вот как победоносно в нескольких словах разделывается он с учением о естественном отборе: «Учение о переживании наиболее приспособленных ещё имело бы смысл в применении к организму, как целому, но пытаться на основании этого принципа приписывать значение каждой части, каждому явлению и во имя науки видеть везде только приспособление - значит возвращаться к оптимизму восемнадцатого века». Очевидно, Бэтсон снова думает, что заехал к таким дикарям, которые не знают, что ни Дарвин, ни его последователи никогда таким вздором не занимались. Они только показали, что именно те особенности организмов, которые подали повод самым выдающимся философам (как Кант) и телеологам (как Пэли) строить свои телеологические и креационистские учения, что эти особенности, отличающие органические существа от предметов неорганических и составляющие коренную загадку органического мира, могут получить естественное научное объяснение. Этого-то люди, подобные Бэтсону, и не прощают дарвинизму. Что касается до тех особенностей строения, которые не являются приспособлениями, то они не нуждаются в объяснениях, и это не служит орудием в руках метафизиков и теологов, а следовательно, и не вызывает ответа со стороны учёных, хотя для присутствия многих из этих особенностей строения Дарвин и дарвинисты могли бы дать объяснение на основании его другого принципа - соотношения (correlation). Читатели «Вестника Европы» могли в одной из моих статей познакомиться с замечательными исследованиями Н. В. Цингера, доказавшего, что у исследованных им растений целый ряд безразличных признаков находится в соотношении с одним признаком, представляющим необходимое жизненное приспособление или, по меткому выражению самого автора, является его функцией (1). И только рассчитывая на полное невежество своей аудитории, мог Бэтсон позволить себе такую дерзкую выходку: «Подобные допущения, последние лохмотья телеологической (2) пестряди (fistian), в которую любили рядиться викторианские философы, окончательно уничтожены. Те, кто утверждают, что всё существующее прекрасно (3), должны будут впредь откровенно основывать эту свою веру на неприступной скале предрассудка и отказаться от фактов природы».
----------------------------------
1. «Год итогов и поминок». «В. Е.», 1910. [См. Соч., том IX. Ред.]
2. Рядящиеся в лохмотья «викторианцы» (любимая брань мендельянцев), как объяснил Кибль, один из учеников Бэтсона, это - Лайель, Дарвин, Гёксли, Гальтон и т. д.; словом, та плеяда учёных, которыми гордится современная наука. Повидимому, Бэтсон и ему подобные вообще мечтают о возврате георгианских времён, так удачно охарактеризованных также «викторианцем» Теккереем в его «Четырёх Георгах».
3. Это говорится о дарвинистах, которые, рядом с опровергнутой ими телеологией философов и теологов, основали другую область исследования - дистелеологию (Геккель).
-----------------------------------
Разделавшись ценою такого бесстыдства с эволюционным учением, Бэтсон с развязностью безответственного невежды разделывается и со всей биологией: «Всякая теория биологии должна основываться на фактах химии и физики (1). Но ваши сведения о химии и физике живых тел почти равны нулю». «Живые тела, как это видно из простейшего опыта, обладают силами (powers), о которых нам и не снилось» и «кто знает, что за всем этим скрывается?» И этим вопросительным знаком, ва которым скрывается феноменальное невежество, говорящий уничтожает всё, что сделано гениальными учёными в течение трёх столетий. Очевидно, Бэтсон воображает в эти минуты, что перед ним сидят какие-нибудь Маорисы.
Переходя, наконец, к заявленной им теме своей речи «Об отношении эволюционного учения к менделизму», он ещё суживает её и объясняет, что будет говорить только о значении одного из фактов современного эволюционного учения - об "изменчивости". «Здесь, конечно, не место для каких-нибудь обобщений», так приступает он, наконец, к настоящему содержанию своей речи и через несколько слов огорашивает слушателей заявлением, что никакой изменчивости не существует. Какое ещё более широкое обобщение можно было придумать? В этом широчайшем обобщении и заключается действительное содержание его речи.
Но Бэтсон мог бы ещё более озадачить своих слушателей, открыто высказав им, если бы был действительно откровенен, что главное содержание его речи заключается в отречении менделизма, так как это и составляет фактически самую существенную часть его речи. Таким образом, из двух слов, из двух понятий, вошедших в состав заголовка его речи, ни того, ни другого не существует - не существует ни эволюции, ни менделизма. О какой же связи между ними может быть речь? Постараемся разобраться в этой путанице, харак-
------------------------------------
1. К которым Бэтсон ещё недавно относился с полным презрением, но которых - после полученного жестокого урока (см. «Отбой мендельянцев») - вдруг стал уважать.
------------------------------------
терной для всех выступлений Бэтсона. Я уже указывал выше на несостоятельность и этой речи, на постоянное метанье из стороны в сторону, может быть, умышленное, но потому именно делающее трудным её толковое изложение.
Мы видели уже выше, что он возбуждал вопрос, не существует ли, помимо менделизма, и других систем наследственности, и оставил его открытым; но теперь необходимо его разрешить для того, чтобы показать, каким роковым образом вынужден Бэтсон отказаться от своего менделизма, заменив его именно тем, что прежде он не менее категорично отрицал. Это необходимо подчеркнуть, потому что сам Бэтсон старается затушевать своё окончательное поражение, скрыть, что он вынужден поклониться тому, что сжигал, и сжигать то, чему поклонялся.
Из моих предшествовавших статей (1) читатели, вероятно, припомнят точку зрения Бэтсона на учение Менделя, - то, что можно называть менделъянством в отличие от менделизма, т. е. того, чему учил сам Мендель. Напомню вкратце основные черты этого различия. Выражаясь языком самого Бэтсона, для Менделя существовали две "системы" наследственности, изложенные в его двух известных мемуарах. Для Бэтсона и его школы (2) только одна - та, которая выражена формулой: три - в папашу, один в мамашу или vice versa *. Другой тип, который признавали все учёные и практики, в том числе и Мендель, тот, когда потомство представляет средний характер, т. е. соединяет признаки и отца и матери и передаёт эти средние признаки потомству. Бэтсон и его школа голословно отрицали эту «систему» наследственности. В разбираемой теперь речи он категорично отрекается от прежней точки зрения и должен признаться, что "более обычный результат скрещивания заключается в образовании формы, средней между чи-
----------------------------------
1. На что я указывал на этих страницах не раз.
2. Это, вероятно, все эти Пунеты, Донкастер и др., в унисон подпевавшие своему патрону, а теперь выброшенные им за борт. Как отнесутся теперь к ним и многочисленные их русские поклонники?
* наоборот. Ред.
----------------------------------
стыми формами родителей". Этим категорическим заявлением, можно сказать, бэтеоновское мендельянство упраздняется, сдаётся в архив излюбленный случай в учении, обязанный своим происхождением упрямству ограниченного, фанатического человека, в течение длинного ряда лет утверждавшего прямо противоречившее подавляющему числу фактов и - что ещё изумительнее - находившего последователей и поклонников.
Этим можно было бы и удовольствоваться, признавшись, что в течение ряда лет упрямо сам заблуждался и вводил других в заблуждение и сказать своё «mea culpa» *. Но это не похоже было бы на Бэтсона. Он сваливает всё на каких-то "своих коллег мендельянцев" (some of my Mendellian collegues (1)). Это они, видите ли, «утверждали, что генетические факторы неизменны и неуничтожаемы; я же теперь утверждаю, что они могут порою претерпевать количественную дезинтеграцию, вследствие чего получатся разновидности средние между теми, из которых они произошли. Всё это только отклонения от нормальной правильности ритма или тех волн диференциации, в силу которых свойства распределятся между различными членами типа!». Наговорив ещё несколько таких же ничего не объясняющих тёмных фраз и свалив таким образом свою многолетнюю ошибку на каких-то безответственных коллег мендельянцев, Бэтсон выходит сух из воды. Впрочем, в двух местах своей речи он должен ещё признаться, что и этим своим новым превращением из исключительного мендельянца в такого же исключительного кернерьянца (2) он обязан не себе самому, а Лотси (3).
Но признать другую «систему» наследственности, кроме своего мендельянства, для Бэтсона мало; на его языке признать
-----------------------------------
1. На что я указывал на этих страницах не раз.
2. В вышеупомянутых своих статьях я особенно подчёркиваю, что, кроме менделевской «системы» наследственности, существуют и другие, причём указывал особенно на Кернера.
3. На курьёзной статье которого нам, может быть, придётся остановиться.
* «моя вина». Ред.
-----------------------------------
что-нибудь значит - признать это исключительно существующим и отрицать всё остальное. Так, признав изменчивость в силу образования средних форм при скрещивании, он объясняет, что никаких других причин изменчивости и не существует. Остановимся на этой его аргументации несколько подробнее, так как она содержит целое новое или, вернее, подогретое очень старое антиэволюционное учение.
Все явления изменчивости, по Бэтсону, могут быть подведены под три случая: 1) через потерю факторов, 2) через их фракционирование, 3) через появление новых факторов. Первый случай он допускал и при своём узком мендельянстве: это его излюбленная теория absence presence - отсутствия присутствия, по которой изменения сводятся к исчезновению какого-нибудь признака, ранее существовавшего. Второй случай, это - выдуманное им объяснение для образования средних форм, которое он всегда отрицал (даже наперекор самому Менделю), а теперь признаёт за преобладающий способ изменчивости. Остаётся ещё третий случай - появление новых факторов. Этот случай он категорически отрицает и с необычною для него ясностью и определённостью развивает свой взгляд, сводящийся к формальному отрицанию какой бы то ни было эволюции. На этот раз он даже принимает необычно торжественный тон. «Мы должны начать с серьёзного обсуждения вопроса: не может ли ход эволюции быть разумно представлен как развёртывание первоначального комплекса, уже заключавшего в себе всё то разнообразие, которое проявляется ныне живущими существами. Я не предлагаю произнести какое-либо решительное суждение - решить, что в этом отношении вероятно, что невероятно. Как я уже сказал, не время теперь выдумывать какие-нибудь теории эволюции, да я и не предлагаю никакой; но так как мы должны признать, что эволюция всё оке совершалась, что так или иначе современные формы возникли из меньшего числа форм, то мы и вправе остановиться на вопросе: обязаны ли мы остановиться на старом воззрении, что эволюционный процесс шёл от простого к сложному, или, в конце концов, мыслимо, что он шёл совсем навыворот?». Отметим прежде всю лукаво уклончивую форму этого толкования: то поставленный вопрос признаётся вполне уместным и законным, то объявляется несвоевременным и праздным, то вновь признаётся и провозглашается вполне уместным и предлагается в ещё более определённой, категорической форме. Очевидно, Бэтсон желает себе обеспечить отступление и, в случае провала, ожидающего его новую затею покончить с эволюцией, выйти снова сухим из воды, взвалив позор поражения, как только что указано с мендельян-ством, на каких-то анонимных «коллег». Но как ни хитроумен этот приём, Бэтсон не может скрыть факта, что главное содержание его лекции (отказ от мендельянства - только затушёванный им вводный эпизод) - отношение наследственности к эволюции и сводится к этому вопросу. И он сам склоняется не на старое воззрение, как он презрительно выражается, т. е. на то, которого держатся все современные учёные, способные мыслить и обладающие необходимым запасом фактов, а на новое, по его мнению, в действительности же старейшее, т. е. то, которого в семнадцатом и восемнадцатом веке придерживались люди, не обладавшие необходимыми данными для составления какого бы то ни было правильного воззрения. Новое учение Бэтсона, действительно, только повторение очень старых воззрений; он словно никогда не слыхал о борьбе старого «эволюционного (правильнее - инволюционного) учения с вытеснившим его «эпигенезисом». Он ещё убеждён, что «когда факты, открытые генетической наукой (1), станут достоянием всех биологов, а не одного только кружка, как теперь», неизбежно возникнут многие и долгие прения - «я только подготовляю для них почву. Я прошу вас держать
-------------------------------------
1. Он продолжает воображать, что создал какую-то новую науку о наследственности. Хорош основатель новой науки, который через десять лет должен сознаться, что не знал целых обширных категорий фактов о наследственности, уже четверть века тому назад ставших достоянием популярной литературы (Кернер, идеи которого только теперь дошли до Бэтсона, им признаётся за новость).
--------------------------------------
ваши умы открытыми ввиду этой возможности. Для этого необходимо некоторое усилие. - Мы должны извратить наш обычный склад мышления. На первый раз может показаться чистой нелепостью предположение, что первобытные формы протоплазмы могли быть достаточно сложны, чтобы дать начало разнообразнейшим формам жизни. Но разве легче себе представить, что эта возможность была дана добавлением чего-то извне?» И с чисто схоластической диалектикой он пытается доказать невозможность второго предположения. Какова может быть природа этих добавлений? Будет ли это материя? Конечно, нет. Говорят, что удобрение железными солями может превратить розовую гортензию в голубую. Но ведь железо не наследуется, оно не может размножаться и т. д. Бэтсон, вероятно, не слыхал, что лет сорок и более тому назад Гофмейстер, а по его стопам Сакс, высказывали ту мысль, что уже того, что им известно об изменении растительных форм под влиянием света, тяжести, влажности и других факторов, допуская их действие в течение несметных промежутков времени, было бы, может быть, достаточно для объяснения бесконечного разнообразия растительных форм, и что всё, ставшее нам позже известным в этом направлении, делает более и более вероятным это воззрение. Если всё это неизвестно Бэтсону, то хоть заглянул бы он в книгу Генсло, своего соотечественника, к тому же ещё клерджимена и антидарвиниста (два наиболее существенных качества в глазах Бэтсона). Генсло в своей книге («The heredity of acquired characters» *, 1908) приходит к выводу, что изучение географического распределения растений на бесчисленных примерах учит нас, что целый ряд признаков (даже таких, которыми пользуются для установления целых отделов растительного царства, как, например, однодольных) зависит от условий их обитания, на что, с другой стороны, указывают прямые ответы, подтверждающие, что такие же изменения вызываются экспериментально действием именно тех условий. Ему ничего этого неизвестно;
---------------------------------
* «Наследственность приобретённых признаков». Ред.
---------------------------------
он просто не слыхал о существовании или, по своему обыкновению, голословно отрицает существование одного из наиболее успешно развивающихся отделов биологии - экспериментальной морфологии. Только этим полным невежеством в той области современного исследования, которую он выбрал темой своей речи, объясняется дерзко-самоуверенная выходка вроде следующей: «Ещё скептичнее (т. е. скептичнее, чем к учению о естественном отборе) относимся мы (т. е. мендельянцы) к вескости тех ссылок на внешние условия, как на прямые причины явлений изменчивости, на которые Дарвин, во всяком случае в позднейшие годы, с таким жаром (emphasis) ссылается». Эта выходка доказывает только одно, что Дарвин предугадал то направление, которое биология приняла уже после его смерти и особенно в XX столетии, между тем как Бэтсон голословно отрицает целое плодотворное направление современной биологии, как до этой речи отрицал существование других «систем» наследования, кроме той, которую признавали мендельянцы, в чём теперь должен каяться (1). Тем не менее, полагая, что своим остроумничанием насчёт того, что железо не наследуется и не размножается, он что-то доказал, Бэтсон приступает, наконец, к главному тезису своей речи: изменчивость заключается не в появлении чего-нибудь нового, а только в потере или в перетасовке старого. И, чтобы не оставалось в умах слушателей ни малейшего сомнения относительно его точки зрения, он поясняет её на самом предельном случае, на применении к человеку. «Я уверен в том, что когда-нибудь окажется, что артистические способности человечества зависят не от придачи чего-нибудь к экипировке обыкновенного человека, а от удаления факторов, которые в нормальном человеке препятствуют проявлению этих дарований. Почти
-----------------------------------
1. Ученики Бэтсона в грубом отрицании явлений изменчивости пошли ещё далее учителя. Я указывал, что один из них, Кибль, всё учение об изменчивости называет «старый хлам, который можно видеть па окнах старьёвщиков». «В. Е.», 1913. [Цитата неточная, но она правильно передаёт смысл выражения Кибля. Ср. примечание К. А. на стр. 389 этого тома. Ред.]
-----------------------------------
не подлежит сомнению, что они должны быть рассматриваемы, как кнопки, при давлении на которые освобождаются способности, обыкновенно задерживаемые. Инструмент всегда налицо, но он заторможён». В награду за такое блестящее открытие невольно хочется пожелать самому Бэтсону поскорее нажать на кнопку, которая тормозит его собственный умственный механизм. Не довольствуясь этими заверениями, в подкрепление которых он может привести только такие доводы: я уверен, не подлежит сомнению, - он пытается пояснить свою мысль на конкретном примере. Недавно профессор Кокрель, между тысячами культивируемых им подсолнечников, нашёл один с цветками (1) отчасти красными. Разводя его потомство без скрещивания, он получил невиданное чудо - красный подсолнечник. Всякий здравомыслящий человек просто скажет, что это любопытный случай изменчивости - появление нового свойства у растения, возделываемого в громадных размерах в течение веков. Бэтсон не смущается и говорит, что стоит только допустить, что вместе с жёлтой окраской у всех растений подсолнечника существует и красная, да кроме того, существует начало, препятствующее его проявлению (inhibitor), и всё объяснится исчезновением этого неизвестного "ингибитора". Конечно, дело очень просто: вместо очевидного факта - появления нового признака, стоит при каждом признаке допустить существование другого, да ещё третьего ингибитора, делающего его невидимкой, тогда, вместо наблюдаемого факта появления нового свойства, стоит только допустить появление другого выдуманного Бэтсоном невидимого, постоянного свойства, обусловленного исчезновением ещё третьего, выдуманного им постоянного свойства (2). А главное,
------------------------------------
1. Бэтсон не поясняет, что он разумеет под этим словом - цветок или соцветие; вероятно, последнее.
2. Лет тридцать тому назад мне приходилось возражать на совершенно сходную теорию одного известного ботаника (Прингсгейма) в другой области науки. Я говорил, что можно придумать существование целых, недоступных отрицанию миров, стоит их только одарить свойствами всегда парными, равными и с противным знаком. Результатом будет = 0. Отрицать их существование невозможно так же, как невозможно и утверждать его.
-------------------------------------
будет вновь завоёван принцип предвечного творения всего существующего, столь драгоценный уже не метафизикам-телеологам, а теологам-креационистам. Всё существующее было когда-то предвечно создано во всей своей сложности и потом только изменялось, теряя по пути часть своих первозданных свойств или перетасовывая их в новых комбинациях. Бэтсон откровенно высказывает свою надежду на то, что науке будущего удастся восстановить "прерогативы" неизменных со дня их сотворения «линнеевских» видов в отличие от изменяющихся в ничтожных пределах разновидностей. Возврат к Линнею, т. е. почти на два века назад, вот то "новое", что предлагает Бэтсон взамен "старому", т. е. современному эволюционному учению, за целые полвека подвигающемуся вперёд, отражая и сводя к нулю все ожесточенные нападки таких прогрессистов, как Бэтсон.
Воображая, что он успел кого-то убедить в необходимости вернуться к восемнадцатому или семнадцатому веку, а то и прямо к средневековью, он с напускным величием так заканчивает свою речь: «Результат, к которому мы пришли, отрицательный. Он разрушает то, что многими принималось за эволюцию. Но уничтожение, как бы оно ни было полезно, низменная работа. Мы находимся теперь в том положении, в котором находился Бойль в семнадцатом веке. Мы можем расправиться с алхимией, но то, чем мы сами заняты, только quasi * химия. Мы ещё только ждём своего Пристли, своего Менделеева. Да, по правде сказать, и не эти широкие темы генетики занимают нас пока. Их время придёт. Великие успехи науки, как и эволюции, осуществляются не едва заметными движениями масс, а спорадическим зарождением прозревающих вдаль гениев. Обыкновенные подёнщики идут по их следам, как мы идём по следам Менделя». В одном только Бэтсон верен себе. Он начинает и кончает свою речь, признавая священное для него, как первосвященника его узкой секты, имя
--------------------------------------
* якобы. Ред.
--------------------------------------
Менделя, с каким на этот раз правом, мы далее разберём. Но к чему ему понадобилось призывать имя Менделеева, когда ой уже ранее приравнивал Менделя Пастеру и Ньютону - да к тому ше и Менделеева генетики он ещё ждёт, значит Мендель ещё рангом ниже Менделеева, это из Ньютонов-то! Уж не одно ли созвучие соблазнило его к этому сопоставлению имён? Если бы Бэтсон сознательно относился к химии, а следовательно, и к её современным творцам, он, вероятно, слыхал бы что-нибудь о другом русском химике - о Бутлерове, а между тем вот как позволяет он себе отзываться в другом месте своей речи о новейших исследованиях в направлении, первый толчок к которому был дан Бутлеровым. Известно, что Бутлеров первый указал на возможность происхождения сахаристых веществ из муравьиного альдегида, мысль эта была подхвачена Байером, и в последнее время английскими и американскими химиками делаются попытки доказать, что именно этим путём осуществился первый синтез органического вещества, переход из неорганического мира в органический. Ссылаясь на эти исследования, Бэтсон позволяет себе такое грубое издевательство. «Когда мы слышим, что синтез формальдегида принимается за первый шаг, обусловливавший появление жизни на земле, нам приходит на память Гарри Лаудер, Глазгоуский школьник (1), который, выворачивая карманы своих штанов, наполненных всякой дрянью, говорит: „Тут у меня всё, что нужно для постройки автомобиля"». Это образец отношения Бэтсона ко всему в науке, что превышает его понимание.
Попытаюсь подвести итог этой длинной речи, беспорядочная бессистемность которой делает крайне затруднительной её краткую передачу, а чтение в целом сопряжено с громадным трудом вылущивания действительного ядра её. Содержание её определено самим автором, - «Менделизм и эволюция». Относительно менделизма нового в этой речи только категорическое признание, что то превознесение, то исключительное
-------------------------------------
1. Действующее лицо в каком-то произведении Киплинга.
-------------------------------------
значение, которое приписывалось этому весьма скромному исследованию, вопреки самому его автору объяснялось только глубоким невежеством маленькой фанатической кучки. То, что проповедует теперь о «системах» наследственности Бэтсон, только то, что было известно всем, знакомым с литературой этого предмета, и прежде всего Дарвину, Кернеру и самому Менделю (1). Что же касается эволюции, то Бэтсон останавливается только на одной трети этого учения - на изменчивости, и огульно tотрицает всё, что приобретено наукой, особенно за последнюю четверть века. Несмотря на жестокий урок, полученный им за его невежество в области учения о наследственности, Бэтсон позволяет себе дерзкое отрицание всего, что приобретено в совершенно ему неизвестной области изменчивости. От себя он предлагает возврат к представлениям восемнадцатого и семнадцатого века, к учению Линнея о «созданных видах», к учению об «emboitement», т. е. включении зародышей одного поколения в зародыше другого и так далее, вплоть до замечательных вычислений, сколько зародышей находилось в утробе праматери, если она должна была заключать готовые зачатки зародышей всего последующего человечества. В заключение остаётся напомнить, что даже смелость этого возврата к тёмным преданиям прошлых веков не составляет его личного подвига. Несколько раз в своей речи он повторяет имя Лотси и должен признаться, что основная мысль его речи уже высказана в 1913 г. этим известным ботаником. И, действительно, этот учёный, отличающийся более обилием своих компилятивных произведений, чем строгой критической мыслью, в статье, носящей широковещательный заголовок: «Успеха со времени Дарвина наших воззрений на учение о происхождении и современная точка зрения на этот вопрос» (2) - пришёл ещё ранее и тем же путём к тому же заключению, выраженному в ещё более нелепо-откровенной
-----------------------------------
1. См. статьи «Дарвин» и «Отбой мендельяицев». [См. ниже - стр. 416 - примечание второе. Ред.]
2 Fortschritte unserer Anschaunden uber Descengenz und der jetzigen Standpunkt der Frage von S. P. Lotzy. Progressus Rei Botanicae. 1913.
-----------------------------------
форме. Здесь, конечно, не место распространяться о содержании этой статьи, тем более, что с ней уже поторопились познакомить русскую публику (1). Исходным толчком для Лотси является вдруг осенившая его "гениальность" идей Кернера (2). А проникшись их гениальностью, он впадает в обратную крайность, приписывает процессу образования средних помесей снова исключительное значение и заявляет: «Причину образования новых видов я усматриваю только в новой перегруппировке предсуществовавших уже в родоначальных, а в конце концов в первозданных, организмах (Urorganismen) потенций или ген. И в этом отношении разделяю мнение Гагедорна: «что, может быть, у Парамеции (3) уже передавалась из поколения в поколение генетическая вещь, обладавшая способностью сделать хвост животного вьющимся или зубы его тупыми, но за отсутствием хвоста и зубов эти вещи должны были дожидаться своего времени». Итак, по современным эволюционистам, любая инфузория со дня творения обладала несметными мириадами таких бесполезных "вещей", как кудрявость несуществующих хвостов и тупость несуществующих зубов. И только потеряв по дороге кое-что от этих ненужных вещей, кое-что перетасовав, из этой первозданной инфузории произошли новые формы животных вплоть до червяка. Неужели необходим новый Вильям Оккамский, чтобы обуздать этих воскресших схоластиков-реалистов?
----------------------------------
1. «Природа». Октябрь, 1915.
2. Кернер высказал свои воззрения двадцать пять лет тому назад в популярной книге. В том же году я подробно изложил их в публичном курсе «Исторический метод в биологии», упоминал о нём на страницах «Вестника Европы» («Дарвин», 1909, «Отбой мендельянцев», 1913), разумеется, предостерегая от его крайностей. [В наст, издании, «Исторический метод в биологии» см. том III; «Отбой мендельянцев» - стр. 376 этого тома. В журнале «Вестник Европы» за 1909 г., кн. 2, была напечатана статья К. А. «Чарлз Дарвин», которая в данном томе перепечатана под изменённым самим автором названием «Чарлз Дарвин и полувековые итоги дарвинизма» - см. стр. 233. Ред.] Теперь можно ожидать, что за полосой мендельянства наступит полоса кернерьянства.
3. Инфузория.
-----------------------------------
Но если трудно постичь содержание этой новой «эволюционной» (?) теории Бэтсона и тех, у кого он её заимствовал, зато ясна её цель. Остановимся ли мы на чудесной инфузории Лотси, или, проще, на линнеевских видах, воскрешённых Бэтсоном, начало их, очевидно, одно - линнеевский креационизм, что Бэтсону и требовалось доказать. Нельзя только не пожалеть, что первое торжественное слово европейской науки у антиподов явилось прямым антиподом действительной современной науки - представляясь образцом эволюционного учения a rebours *.
На речи президентов не принято возражать, что, конечно, и входило в расчёты Бэтсона, но возражение всё же пришло и сравнительно скоро - не из Австралии и не из Европы, а из третьей части света, из Америки, более старой, чем Австралия, но более молодой, более свободной от пережитков старой Европы, защитником которых выступил в своей речи Бэтсон.
---------------------------------
* наизнанку. Ред.
---------------------------------
