Уездный город Вятской губернии Нолинск, как это и было положено каждому уездному городу Российской империи, имел свой «высочайше» утвержденный герб.
На гербе города Нолинска красовался летящий белокрылый лебедь, а в описании объяснялось, что летящий лебедь изображен потому, что эти птицы, «не останавливаясь в окрестностях сего города, мимо пролетают».
Но мимо пролетали не только лебеди. Преобразованный в конце XVIII века из монастырского села в уездный город, Нолинск и век спустя оставался городом только по названию. Находившийся в стороне от больших дорог, не имеющий никакой промышленности, кроме нескольких небольших кустарных кожевенных заводов, он рос очень медленно. В 1865 году его население состояло всего из двух с половиной тысяч человек — мещан, крестьян, «духовного сословия» — священников и прочего церковного причта и горстки чиновников. Нолинск во всех отношениях представлял собой самое настоящее провинциальное захолустье.
Таков был город, в котором 27 апреля 1871 года родился Николай Евграфович Федосеев.
Его отец — Евграф Олимниевич был заметной фигурой в уезде. Он занимал должность судебного следователя, имел чин надворного советника, что по табели о рангах соответствовало чипу подполковника, был дворянином и по нолинским меркам считался богатым человеком.
Николай еще, как говорится, ходил под стол пешком, а отец уже определил его будущее. Решив, что сын должен стать прокурором, он начал вносить деньги в специальную кассу судебного ведомства, из которой платили стипендию студентам — детям судебных чиновников, учащимся на юридических факультетах. Карьера прокурора в нолинском чиновничьем мирке представлялась верхом благополучия.
Когда Николаю исполнилось девять лет, Евграф Олимпиевич отвез его в Казань и отдал в 1-ю казанскую мужскую гимназию.
Учился Николай хорошо, из класса в класс переходил с похвальными грамотами. Живя зиму в Казани, летние каникулы он проводил в родительском доме. Но год от году влияние на него родителей становилось все слабее и слабее. «Я только с глубокой благодарностью вспоминаю о самых ранних ребяческих годах жизни в семье (до поступления в гимназию), — писал Н. Е. Федосеев. — А там все больший с каждым годом разлад, взаимное непонимание, которое одним казалось отсутствием любви, а мне невыносимым гнетом, пока, наконец, не произошло полное отчуждение (нравственное)...»
Мелочной, обывательской философии родительского дома, узким чиновничьим взглядам и предрассудкам, в которых старались воспитать Федосеева родители, в Казани противостояло совершенно противоположное влияние революционно настроенной учащейся молодежи.
Казань издавна являлась одним из революционнных центров. Всем памятна была антиправительственная демонстрация студентов в 1861 году в ответ на расправу в Бездне, «Казанский заговор» 1863 года, когда группа офицеров-землевольцев намеревалась поднять восстание в Поволжье. Из среды казанского студенчества вышло немало революционеров-народников.
В 1880-е годы царское правительство предпринимало особенно жестокие меры против революционеров. Некоронованный правитель России обер-прокурор Победоносцев, ближайший советник царя, объявил, что всех выступающих против самодержавия необходимо уничтожать «железом и кровью». Были приняты специальные жандармские меры «для водворения спокойствия и искоренения крамолы», закрывались прогрессивные журналы, в том числе редактировавшийся М. Е. Салтыковым-Щедриным журнал «Отечественные записки».
Но в то же время никакие репрессии не могли остановить развитие революционного движения. «Именно в эту эпоху, — писал В. И. Ленин, — всего интенсивнее работала русская революционная мысль, создав основы социал-демократического миросозерцания».
В Казанском университете, в Ветеринарном институте, в Духовной семинарии существовали студенческие кружки, в которых читали и обсуждали произведения В. Г. Белинского, А. И. Герцена, Н. А. Добролюбова, Н. Г. Чернышевского, М. Е. Салтыкова-Щедрина и нелегальную революционную литературу. Все эти книги проникали в гимназии и воздействовали на умы старшеклассников.
Не остался в стороне от этого влияния и Федосеев. Будучи учеником шестого класса, он начал серьезно интересоваться общественными науками, и его квартирная хозяйка с удивлением замечала, что если прежде он одевался по последней моде, охотно посещал танцевальные вечера, то теперь большую часть времени проводил за книгами. Он стал серьезнее, у него появились неизвестные хозяйке увлечения, в общем, как она вспоминала впоследствии, за этот год ее пятнадцатилетний квартирант стал «уже другим каким-то человеком».
Живший тогда с Федосеевым на одной квартире И. X. Лалаянц оставил интересное описание его комнаты. «Помню отлично, - писал Лалаянц, как меня поразила своей обстановкой эта комната, когда я в первый раз попал в нее. Она была очень богато, изящно и уютно обставлена (вся обстановка комнаты была Федосеева) и паряду и вперемешку с такой обстановкой — совершенно иная: обстановка демократа-интеллигента, всецело отдавшегося науке, самообразованию и отвернувшегося от пустых забав жизни. На столе и этажерках масса научных книг по социологии, истории, общественным вопросам, каталогов, рукописей, и наряду с ними — «в художественном беспорядке» - масса излишних безделушек, среди которых бросаются в глаза флаконы тонких духов, пудра, куча белоснежных лайковых перчаток, изящных дорогих галстуков, шелковых платков и проч. Контраст был настолько велик, что я не смог скрыть выражения своего удивления и недоумения. Заметив это, ои раскрыл дверку платяного шкафа, и я увидел там разные шелковые и атласные костюмы, туфли, шляпу с пером, бутафорские шпаги и проч. Он обвел рукой всю комнату и с грустно-иронической улыбкой пронзнес: «Вот видите, сколько тут пустых, глупых вещей».
Даже в обстановке комнаты Федосеева-гимназиста проявился совершающийся в нем перелом. Влияние революционной Казани победило в нем чиновничий провинциальный Нолинск.
Николай Евграфович твердо заявил отцу, что он не будет прокурором. «Ну, будь адвокатом», — пытался уговорить его отец. Но Федосеев вообще решил отказаться от карьеры юриста. Его больше влекла профессия врача. «Я видел, — рассказывал Николай Евграфович впоследствии, — что в юристы идут негодяи, франты, лентяи, а в медики — все более уважаемый народ; потом юристы все на балах да на панелях шмыгают, а медики солиднее и делом занимаются. Кажется, это было причиной предпочтения карьеры медика».
Федосеев установил связь с революционно настроенными студентами: Н. А. Мотовиловым — социал-демократом, организатором марксистского рабочего кружка в Ростове-на-Дону, Е. Н. Чириковым — будущим писателем и другими.
Николай Евграфович вошел в один из студенческих кружков, но его выбор оказался неудачным. Старшие товарищи относились к гимназистам свысока, деспотически, вместо живого обмена мнениями и товарищеского разговора занятия превращались в «механическое, — говоря словами самого Федосеева, — приобретение фактов».
У гимназических товарищей Федосеев пользовался большим авторитетом. Мария Ильинична Ульянова писала, что «с самой гимназии он был магнитом, притягивающим товарищей, дрожжами каждого кружка. И начитанность его была большая, и он не мог, буквально не мог не делиться прочитанным, не разливать тотчас полученные знания вокруг, не претворять их в жизнь. Усвоение а распространение шли у него одновременно». Федосеев, выйдя из студенческого кружка, в следующем году вместе с товарищем-одноклассником Г. Волковым создал свой гимназический кружок. Этот кружок ставил своей задачей саморазвитие его участников и переход к практической революционной деятельности.
В 1884 году из всех русских общественных библиотек были изъяты книги революционеров-демократов, в свое время разрешенные цензурой. Министерство просвещения составило специальный каталог книг, разрешенных для чтения гимназистам. Кроме того, оно подкрепляло время от времени свое распоряжение циркулярами, которыми запрещало чтение книг, не помещенных в каталоге, запрещало брать книги из публичных библиотек и предписывало сообщать начальству о нарушителях этого запрещения.
Но через знакомых студентов Федосеев получал книги для коллективного чтения в кружке. Кроме того, он сам стал собирать нелегальную литературу, и вскоре у него образовалась тайная библиотека, которой пользовались гимназисты. Из предосторожности Федосеев держал библиотеку не у себя, а у товарища.
Занятия в кружке Федосеева были поставлены серьезно. Кружковцы ставили своей задачей «ознакомиться с русской действительностью». Мерным шло изучение «фабричного вопроса», т. е. положения рабочих, затем «крестьянского вопроса» и «нужд интеллигенции». Такое разделение на «вопросы» было сделано лишь для удобства изучения, Федосеев понимал, что все эти «вопросы» неразрывно связаны между собой, и сам занимался изучением русской действительности и революционного движения в самом широком плане.
Благодаря И. А. Мотовилову Федосеев познакомился с сочинениями Карла Маркса и, но свидетельству А. М. Горького, осенью 1887 года «Федосеев на чтении в кружке народников «Наших разногласий» Плеханова выступал как горячий сторонник взглядов последнего».
Первого марта 1887 года в Петербурге жандармы арестовали шестерых членов «Народной воли», участников неудавшегося покушения на Александра III. Восьмого мая пятеро из привлеченных по делу о покушении — В. Генералов, П. Андреюшкин, В. Осипанов, П. Шевырев и А. Ульянов — были казнены.
Новый шквал преследований обрушился на все передовое, прогрессивное, имевшее какие-либо связи с революционным движением.
Еще после убийства Александра II 1 марта 4881 года правительство установило усиленную слежку ва учащейся молодежью. В университеты засылались шпики. Гимназическому начальству было вменено в обязанность следить sa гимназистами. Даже среди учителей появились провокаторы.
Преподаватель 1-й казанской гимназии, в которой учился Федосеев, историк Кулагин на уроках иной раз пускался в либеральные рассуждения. Неискушенные гимназисты, совершенно не предполагая, что о каждом их неосторожном слове учитель доносит начальству, заводили с ним разговоры на революционные темы, кто-то даже проговорился о кружке и библиотеке.
По роковому стечению обстоятельств Федосеев с первых же шагов своей революционной деятельности попал под наблюдение охранного отделения. В гимназии за ним и его кружком наблюдал Кулагин, но и дома, в квартире, которую он снимал у некоего Ефимова, называвшего себя «уфимским хлебовладельцем», Федосеев оказался на глазах у охранки.
Жена «хлебовладельца», бывшая гораздо моложе его и слывшая в Казани красавицей, устраивала у себя студенческие вечеринки, во время которых гости не стесняясь высказывали либеральные и антиправительственные взгляды.
Сам хозяин дома — пожилой седой господин — на этих вечеринках сидел молча в углу и слушал разговоры молодежи, потом почти каждый вечер отправлялся, по его словам, в клуб.
Впоследствии оказалось, что «уфимский хлебовладелец» по вечерам уходил не в клуб, а на службу — в жандармское управление, где он работал, как говорили, начальником тайного политического сыска.
Когда весной 1887 года Кулагину стало известно о тайной библиотеке Федосеева, по его доносу на квартире Николая Евграфовича произвели обыск. Библиотеки, находившейся в другом месте, естественно, не нашли. Но это не избавило Федосеева от дальнейших преследований: о его взглядах и революционной деятельности казанская охранка оказалась прекрасно осведомленной.
Обыск не дал жандармам в руки никаких улик, необходимых для ареста Федосеева, но переполошившееся гимназическое начальство решило во что бы то ни стало исключить его из гимназии.
По гимназическим правилам за приезжими гимназистами, живущими не у родственников, надзирал инспектор. Он мог в любое время явиться на квартиру, проверить, чем занимается гимназист, проследить, кто у него бывает. Чтобы избавиться от инспекторской опеки, Федосеев сказал, что живет у родной тетки. Обман, конечно, скоро раскрылся. Педагогический совет постановил вывести Федосееву «тройку» по поведению, что влекло за собой исключение из гимназии.
Директор вызвал отца Федосеева в Казань, сообщил ему, что попечителю гимназии известно о библиотеке, об истории с теткой и что поэтому попечитель обязательно потребует исключения. «Но, — добавил директор, — принимая во внимание примерное поведение и успехи вашего сына в продолжение всего курса, предлагаю взять его из гимназии, не дожидаясь официального исключения, и таким образом избавить от волчьего билета».
Видимо, тут сыграло роль не только хорошее отношение директора к одному из лучших учеников гимназии, но и желание обойтись без широкой огласки неприятного происшествия, которое бросало тень на репутацию гимназии.
Как бы то ни было, в начале декабря 1887 года Федосеев «по прошению отца» (как было сказано в официальных бумагах) вышел из последнего класса гимназии. Он решил самостоятельно подготовиться к сдаче экзаменов на аттестат зрелости и поступлению в университет. Но разыгравшиеся в Казани события 4 декабря 1887 года резко изменили его планы.
