Переезд Федосеева из Владимира в Самару был назначен на 10 сентября. В ожидании этого дня Федосеев уехал к друзьям в деревню на охоту. А в Орехове-Зуеве события развивались своим чередом.
Обнаружив листовки, полиция всполошилась. Из Москвы приехали опытные агенты охранки. Под видом административно высланного из Москвы рабочего на Ореховскую фабрику поступил работать сторожем урядник Наумов. Ему удалось проникнуть в кружок руководителей подготавливающейся стачки, и его подробные донесения держали полицию в курсе всех событий.
Губернское жандармское управление поняло, что нагревающая стачка может вылиться в такое же мощное движение, каким была знаменитая Морозовская стачка 1885 года. Тем более что память о ней и ее руководителях — рабочих-революционерах П. А. Моисеенко, В. С. Волкове и Л. И. Иванове была жива в Орехове.
Чтобы предотвратить волнения рабочих, губернское начальство потребовало от хозяев фабрики не снижать сезонных расценок. Хозяева сами опасались стачки, к тому же их прибыли были так значительны, что они могли поступиться снижениям без особо ощутимых потерь для своего кармана.
Орехово-зуевские фабриканты отменили снижение расценок. Стачка была предотвращена. Пользуясь спадом боевого настроения рабочих, полицейские проводили энергичное расследование деятельности революционных рабочих кружков.
Вскоре сыщики услышали и о приезде неизвестного агитатора, «господина в золотых очках», как называли его рабочие, произведшего такое большое впечатление на рабочих. Оставленную им рукопись читали и обсуждали на нелегальных собраниях. На одном из таких собраний чтение рукописи Федосеева слышал Наумов. Потом он достал и сам текст рукописи.
Вскоре перед начальником Владимирского губернского жандармского управления полковником Вороновым лежало подробное донесение об орехово-зуевских рабочих кружках. В нем назывались руководители рабочих — ткацкий смотритель Яков Попков, приемщик плиса Андрей Андреевский, красильщик Алекторский и слесарь Штиблетов. «Лица эти, — писал автор донесения — полицейский исправник, — ведут тесную, дружную между собою связь... Главными же руководителями Попкова, Андреевского и других являются: проживающий в г. Владимире сын коллежского советника Василий Васильев Кривошея и товарищ его, какой-то молодой человек, низкого роста, белокурый, в очках, будто бы учитель, Николай Васильев или Алексеев Федосеев, приезжавшие в м. Никольское (Орехово-Зуево называлось также местечком Никольским. — В. М.) в последний раз 30-го августа».
Восьмого сентября арестовали Кривошею. Федосеева в это время во Владимире не было. Он возвратился в город 10 сентября и в тот же день явился к полицейскому приставу засвидетельствовать документы, необходимые для переезда в Самару, по пристав вдруг вскочил, засуетился и пригласил поехать с ним к полицмейстеру «по одному делу».
Федосееву пришлось ехать в сопровождении пристава на квартиру полицмейстера. Там его арестовали и отправили в губернскую тюрьму.
Одиннадцатого сентября арестовали рабочих Попкова, Штиблетова и других.
Федосеева обвиняли в составлении прокламаций и в руководстве стачкой. Но прежде надо было доказать, что приезжавший с Кривошеей агитатор и Федосеев — одно лицо.
Федосеева повезли в Орехово-Зуево, чтобы его опознали рабочие. Рабочие, которые, конечно, хорошо его запомнили, отказались признать Федосеева за неизвестного «господина в очках»; даже наиболее робкие, оставляя себе путь для отступления, говорили, что вроде бы и он и не он, что у того как будто и шляпа и костюм другой, а когда им показывали фотографию Федосеева в той одежде, в какой он был в Орехове, они придумывали какую-нибудь новую увертку. Кроме того, они передавали речи приезжего агитатора в таком смягченном виде, что их при всем желании нельзя было назвать революционными.
Но тут-то сказалась оплошность Кривошеи, допущенная им раньше: в момент ареста в первую минуту растерянности он назвал имя Федосеева. И хотя потом при допросах Кривошея отказывался от своих слов, жандармам было ясно, что 30 августа в Орехове-Зуеве с ним был именно Николай Евграфович. Потом на очную ставку с Федосеевым привели учителя Преображенского и его брата, и они признали в нем приезжего агитатора.
При обыске у одного из рабочих обнаружили рукопись Федосеева. Она стала главным пунктом обвинения. Николай Евграфович привлекался по политическому делу уже второй раз. В глазах жандармов он являлся закоренелым преступником.
Условия, в которые Федосеев попал во владимирской тюрьме, оказались еще более тяжелыми, чем в «Крестах».
Его сразу посадили в одиночку — вонючую камеру без свежего воздуха. В камере не было ни стола, ни кровати. Когда Федосеев потребовал стол и кровать, то начальник тюрьмы ответил ему, что столы и кровати положены только в уголовной дворянской камере, и Федосеев по этому поводу иронизирует: «Я имел бы право воспользоваться ими, если бы был вором, мошенником, убийцей, но не подозреваемым в идеализме».
М. Г. Гопфенгауз в это время находилась в Самаре. Узнав об аресте Федосеева, она порывалась приехать во Владимир. Но Николай Евграфович настойчиво отговаривал ее: «Я тебе несколько раз (кажется, три раза) телеграфировал, что твой приезд неудобен до окончания следствия и что я надеюсь скоро приехать сам, это же я писал тебе в письмах, добавляя, что тратить деньги на свидания теперь излишняя роскошь, что деньги будут очень нужны в будущем. Кроме того, ты рискуешь даже не получить разрешения на свидания со мной, хотя и имеешь на это «законное» право».
Зная, что Марию Германовну беспокоят те лишения, которые он испытывает в тюрьме, Федосеев пишет ей: «Но, моя дорогая, не забывай, что русский человек «привыкает» к возмутительным условиям или по крайней мере ухитряется относиться к ним довольно легкомысленно».
Но, отвергая заботы о своем здоровье, о питании, об элементарных удобствах, Федосеев настойчиво просил сообщать ему о новых книгах, статьях, очерках, посвященных экономике современной России.
Федосеев получил право переписываться с оставшимися на воле товарищами. Это право он и его товарищи использовали очень широко. М. Г. Гопфенгауз сообщает ему многочисленные факты общественной и экономической жизни, с Н. Л. Сергиевским у Николая Евграфовича развертывается обширная дискуссия на теоретические темы.
Но кроме официально разрешенной переписки, во владимирской тюрьме вскоре наладился самый оживленный нелегальный обмен письмами и записками между арестованными.
В тюрьме Федосеев вел интенсивную переписку с рабочими. Он очень интересовался Морозовской стачкой 1885 года и ее руководителями Моисеенко и Волковым, интересовался психологией рабочих, их жизнью, запросами и тем, что они ищут в революционном движении. Из этой переписки он почерпнул для себя много ценного.
Федосеев впервые смог так тесно общаться с рабочими-революционерами и вынес из этого общения не только совершенно ясное представление о различных тинах рабочих-революционеров, но и сделал вывод о зрелости русского пролетариата и путях и тактике дальнейшей революционной борьбы.
«В тюрьме подводишь итоги» — эти слова Федосеев написал в «Крестах».
Пребывание в тюрьме было для русского революционера обычно тем временем, когда он восполнял пробелы образования и подводил итоги. Многие сочинения русских революционеров были написаны в тюремной камере, многие идеи рождались в голове заключенного, когда он шагал от зарешеченного окна к железной двери. А на воле ждала практическая работа.
После поездки в Орехово-Зуево и всего произошедшего там, перед Федосеевым с особой остротой встал вопрос о роли и месте марксистов в революционном движении и таким образом о его собственной роли и его собственном месте. Об этом он размышляет в письме к Н. Л. Сергиевскому. «С ясным представлением о человеческой деятельности во всех предыдущих эпохах, — пишет Федосеев из тюрьмы, — мы вступаем в современные общественные отношения, в водоворот общественной борьбы. Мы твердо займем наше общественное место и, руководимые ясным представлением о результатах нашей деятельности, неуклонно пойдем к цели».
Далее Федосеев особенно подчеркивает ведущую роль рабочего класса в современном общественном развитии, характеризует марксизм как его идеологию и переходит к задачам, стоящим перед русскими марксистами: «Дать представление русскому пролетариату о его исторической роли, указать путь, по которому он должен идти, чтобы выполнить свою историческую миссию, — это ближайшее дело русских идеологов — «марксистов», т. е. тех немногих личностей из господствующих классов, которые могли понять сущность исторического момента и сделать своими интересами, смыслом своей жизни интересы пролетариата».
Потом Федосеев раскрывает огромное значение деятельности «русских идеологов-«марксистов». «Это — великая задача, — говорит Федосеев, имея в виду деятельность марксистов по разъяснению пролетариату его исторической роли, — выполнение ее быстро поставит их во главе сильнейшей прогрессивной партии, выведет борьбу пролетариата в открытое поле, на позицию, которая обеспечит верную победу, выведет борющихся за свои интересы пролетариев с неудобной позиции, где масса бойцов гибнет в трясине и от вражеского огня — гибнет бесполезно, прежде чем сообразит, что пункт выбран неудачно. Великое значение научного социализма, повторяю, заключается в том, что он ставит своих последователей на твердую цочву практической деятельности, дает в их руки общественное знамя, которое не будет запачкано грязью реакции, вожделениями классового господства и ребяческими фантазиями».
М. Г. Гопфеигауз все же приехала во Владимир. Она добилась у начальника тюрьмы разрешения приобрести для Николая Евграфовича стол, тотчас же, пока начальство не передумало, достала его и привезла на извозчике в тюрьму.
Но начальник тюрьмы уже опомнился.
Извозчика остановили у ворот.
— Что такое? Стол? Не разрешаю. Вези обратно!
И потребовалось снова немало сил и настойчивости, прежде чем стол все-таки был водворен в камеру Федосеева.
Жандармы и тюремное начальство считали Федосеева закоренелым преступником, всячески старались сделать для него условия заключения более тяжелыми, но в это время группа рядовых надзирателей готовила ему побег. Все эти надзиратели не первый год служили в тюрьме, были на хорошем счету у начальства, повидали немало разных революционеров и относились к ним и к их делу с недоверием.
Но отношение надзирателей к Федосееву было совсем другим. Они по собственному почину взялись переправлять его записки на волю и доставлять оттуда ответы.
Сергиевский рассказывает, как надзиратели в темную, ненастную ночь прокрадывались через сад к его окну, из шва шинели бережно доставали запрятанную записку Федосеева и были очень довольны, что исполнили поручение. Делали они все это совершенно бескорыстно.
Однажды надзиратель сообщил Федосееву, что ночная смена все подготовила и он может бежать.
— Но у меня нет средств, чтобы оплатить такую услугу, — сказал ему Федосеев.
Надзиратель обиделся:
— Мы не за деньги...
Надзиратели готовы были рисковать своей головой, благополучием семей: ведь почти наверняка их всех, всю смену, выгонят со службы, а возможно, и отдадут под суд. Федосеев отказался от побега, не желая подвергать опасности самих надзирателей и обрекать на лишения их семьи, именно это — невозможность помочь их семьям — он имел в виду, когда говорил об оплате.
Впоследствии Сергиевский, сам попав во владимирскую тюрьму, смог наблюдать, какое огромное нравственное влияние оказывал Федосеев на тюремных надзирателей — крестьян из-под Владимира. «Образ этого чистого, благородного человека, — свидетельствует Сергиевский, — с такой силой запечатлелся в их душе, что они через несколько лет воспроизводили каждую черту его, будто он стоял перед ними».
Одних подкупал в Федосееве его настоящий, внутренне присущий ему, а не внешний демократизм, других — умение подойти к человеку и понять самые сокровенные мысли и чувства, третьих — его отзывчивость. Все делились с Федосеевым своими горестями, он по-человечески сочувствовал, давал советы.
Кроме того, надзиратели видели, как относятся к Федосееву рабочие, а уж им-то, своим людям, они могли верить, и это убеждало их в том, что Федосеев — человек, который действительно болеет душой за народ и защищает его настоящие интересы.
Новое пребывание в тюрьме Федосеев использовал для дальнейшей работы над сочинением по крестьянскому вопросу. Собственно только сейчас он подошел вплотную к изучению самой реформы 1861 года.
Получив возможность заниматься научной работой, он занимался ею по 10—12 часов ежедневно. М. Г. Гопфенгауз и Н. Л. Сергиевский доставали ему литературу в общественной и частных библиотеках, покупали книги у букинистов. Все это прочитывалось необыкновенно быстро. Так же быстро росли груды выписок, на которые, естественно, уходила большая часть времени.
Чтобы сэкономить время Федосеева, Сергиевский и Гопфенгауз организовали дело так, что он только отмечал в книгах нужные места, а они уже делали выписки и передавали их ему. Готовые части своего труда Федосеев доже передавал на волю, и товарищи их переписывали. Начав с переписки, добровольные помощники Николая Евграфовича увлеклись теми проблемами, которыми занимался он, и стали отыскивать касающиеся реформы статьи и книги по собственному почину.
М. Г. Гопфенгауз поддерживала переписку с Самарой. Законченные части работы Федосеева она пересылала Ленину.
Началась переписка между Лениным и Федосеевым, которая, но словам Владимира Ильича, «касалась возникающих тогда вопросов марксистского или социал-демократического мировоззрения».
Только по данным архива жандармского управления Федосеев отправил в Самару из тюрьмы 19 писем и две ценные посылки с рукописями, а получил 36 писем и одну посылку. Кроме того, конечно, немало писем было нереслано нелегальным путем.
В. И. Ленин с самым живым интересом следил за работами Федосеева, изучал их и высоко оценивал. Участник самарского кружка, руководимого Лениным, А. А. Беляков свидетельствует, что «оживленная переписка Владимира Ильича с Николаем Евграфовичем имела огромный интерес и практическое значение для самарского марксистского кружка... Переписка эта постоянно ставила перед кружком все новые и новые вопросы о необходимости оформлять, расширять и укреплять организацию в целях немедленной пропаганды идей социализма в рабочих массах».
Высказывая свое мнение по поводу работы Федосеева, В. И. Ленин посылал ему свои статьи, чтобы узнать мнение Федосеева. «Пошлите ее, поскорее Н(иколаю) Е(вграфовичу)», — пишет он об одной своей статье.
К сожалению, переписка В. И. Ленина с Н. Е. Федосеевым до сих пор не обнаружена, так же как и работа Федосеева о реформе 1861 года.
Но работа Федосеева была широко известна среди революционеров 1890-х годов, ее изучали в Нижнем Новгороде, в Самаре, знали в Москве и других городах. Она производила такое большое впечатление на читателей, нто ее содержание помнилось много лет спустя.
Осенью 1893 года В. И. Ленин переехал из Самары в Петербург, где существовали наиболее благоприятные условия для революционной работы среди пролетариата.
Н. Е. Федосеев находился в тюрьме уже почти год. Усиленные занятия, тяжелый тюремный режим пагубно отражались на состоянии его здоровья. После настойчивых ходатайств и просьб М. Г. Гопфенгауз тюремный зрач констатировал «сильное расстройство» здоровья Николая Евграфовича и признал необходимым выпустить его из тюрьмы до суда. Следствие было закончено, так
что жандармы по существовавшим тюремным законам могли заменить пребывание в тюрьме проживанием на частной квартире под надзором полиции.
М. Г. Гопфенгауз сообщила Ленину, что 25 сентября Федосеев выходит из тюрьмы.
Время, которое Федосеев мог прожить во Владимире в ожидании суда, представлялось единственной возможностью для встречи. Ленин ответил, что он приедет во Владимир.
Двадцать пятого сентября Ленин приехал. Как было условлено, Сергиевский встретил его на вокзале. Обменявшись паролем, они вышли из привокзального буфета в город и пошли по Вокзальной улице, Лукьяновскому спуску, мимо кремля, пересекли Большую Московскую улицу с Золотыми Воротами в конце... Ленин внимательно смотрел по сторонам, запоминая обратную дорогу.
На Сергиевского Ленин произвел большое впечатление. Его поразило, как не бросающийся в глаза внешний облик и осторожное поведение Владимира Ильича контрастировали с внутренней, известной Сергиевскому по письмам темпераментностью. «Ого, думал я, — вспоминал Сергиевский об этой встрече, — если пламенный, отчаянный Николай Евграфович сложит свою буйную голову, то этот сложит голову общего врага. Как я пожалел тогда, что они не вместе... Так они дополняли бы друг друга...»
Ленин и Сергиевский благополучно добрались до Ново-Конной площади, где в мезонине деревянного домика была снята для Федосеева квартира. Там никого не оказалось. Ждали несколько часов.
Наконец, пришла расстроенная Мария Германовна. Она сказала, что жандармское управление отложило освобождение Федосеева еще на один день.
Задуманная встреча не состоялась. Владимир Ильич не мог остаться и в тот же вечер уехал в Москву.
Вышедший на следующий день из тюрьмы Федосеев очень сожалел, что ему не удалось увидеться с Лениным.
Николай Евграфович знал, что его пребывание на воле до тюрьмы или, в лучшем случае, до ссылки в места, куда, как говорится, Макар телят не гонял, будет очень непродолжительным, и поэтому стремился использовать его как можно более полно.
М. Г. Гопфенгауз взяла на себя ведение хозяйства Федосеева, заботилась о его питании, о дровах, о чистоте. Сергиевский вытаскивал на прогулки и вообще старался, чтобы Федосеев больше отдыхал. Но скоро они убедились, что в те 6—8 часов, которые Николай Евграфович проводил с ними, он подчинялся установленному ими распорядку, а едва они уходили, садился за работу и остальную часть суток посвящал ей.
В октябрьском номере журнала «Русское богатство» за 1893 год была напечатана статья популярного литератора-народника Н. К. Михайловского, в которой он обвинял русских марксистов в том, что они якобы преследуют цель разорения крестьян и превращения их в пролетариев и на процесс пролетаризации, сопровождающийся голодом, болезнями и невыносимыми страданиями трудящихся, взирают спокойно и даже радостно, так как все это подтверждает марксистскую теорию.
Если подобные взгляды на марксизм и марксистов высказывал глубоко образованный, близкий к революционным кругам человек, каким был Н. К. Михайловский, то люди, далекие от революционного движения, зачастую представляли себе марксистов чуть ли не разбойниками.
Прочитав статью Н. К. Михайловского, Федосеев тотчас же пишет ему письмо. «Я — «русский марксист» и притом оскорбленный Вами!» — так представляется он Михайловскому, и затем блестяще опровергает все обвинения против марксизма и марксистов, выдвинутые им, приводит примеры деятельности марксистов, указывает на марксистскую литературу.
Пребывание на воле оказалось недолгим. В конце октября состоялось решение суда: В. В. Кривошее — два года «Крестов», Федосееву — три года ссылки в Вологодскую губернию. Николай Евграфович иронизировал: «Врач писал, что мне необходимо ехать лечиться кумысом, а врачи духовные, видите ли, нашли более полезным для меня Сольвычегодскую ссылку с ее 40-градусными холодами, непроходимыми болотистыми волоками и медвежьими берлогами. Это по-русски называется послать «кушать тотемскую морошку».
Двадцать четвертого ноября осужденных отправляли из владимирской тюрьмы. М. Г. Гоифенгауз и Сергиевский достали необходимую в дорогу одежду, деньги. На вокзале Николай Евграфович тайком передал Сергиевскому письмо, которое тот спрятал в карман.
Прозвенел станционный колокол. Поезд тронулся и, набирая скорость, застучал по стрелкам мимо заснеженных садов, мимо белого холма с белым кремлем. И только когда скрылся из виду последний—арестантский вагон, Сергиевский, сжимая в кармане письмо, пошел с вокзала.
Дома он прочел письмо. Оно содержало указания и размышления о продолжении революционной работы среди орехово-зуевских рабочих. «Завтра утром к вам зайдет Андрей Андреевич», — писал Федосеев и далее сообщал, что через него можно завязать прерванные связи с рабочими, что надо снабдить его революционной литературой для распространения среди товарищей, и Федосеев перечисляет, какая именно литература нужна: «Чем люди живы» Дикштейна, «Манифест Коммунистической партии», брошюра «Развитие научного социализма», статьи Аксельрода, В. Засулич, Плеханова.
Большая часть письма заключала в себе подробную характеристику Андрея Андреевича Андреевского. О нем Федосеев писал, что это «человек с мягким характером, с очень тонкой, «аристократической» душой, хмельного в рот не берет, не развратничает, ни телом, ни языком, ни умом...», что «он обладает еще одним достоинством — именно привычкой думать». Правда, мировоззрение Андреевского очень «неопределенное», но, как полагает Федосеев, «под влиянием выработанной научной мысли он может скоро превратиться в выдающегося социалиста-рабочего». Николай Евграфович поручал Сергиевскому заняться марксистским просвещением Андреевского.
