И. В. Бабушкин приехал в Петербург в октябре 1902 года, поселился на Охте, во втором этаже небольшого деревянного дома, под именем страхового агента Шубенко. Эта новая профессия, так же как и недавняя работа офени-коробейника в Орехово-Зуеве, давала возможность ходить по разным учреждениям и частным домам, не вызывая подозрения. Новый агент с усердием выполнял свои обязанности: объяснял домохозяину всю пользу своевременной страховки дома, к тому же еще деревянного, приводил цифровые данные о сгоревших за год домах, не застрахованных по оплошности или забывчивости их хозяев, говорил о том, как опасно держать имущество без надежного страхового полиса, и т. п.
Он охотно показывал дворникам и квартальному эмблемы самых богатых и надежных страховых обществ — «Саламандра», «Феникс» и других — и всегда отмечал, что людям, обладающим недвижимой собственностью, нельзя лечь спать спокойно, если их имущество еще не застраховано. Даже сама походка этого рассудительного в больших очках с золотой оправой, солидного человека поневоле располагала к разговору о банках, сбережениях, имуществе, страховых полисах. Вскоре к страховому агенту из Твери приехала жена, и супруги Шубенко, как казалось их соседям, зажили обычной жизнью: муж ранним утром отправлялся на службу, обходя своих многочисленных клиентов, жена занималась домашними делами и уходом за своей крошкой-дочкой.
Иван Васильевич был очень доволен рождением ребенка: Прасковья Никитична еще в Орехово-Зуеве как-то сказала, что она очень хотела бы воспитать такого же, как ее Ваня, прямого и честного борца за рабочее дело. В долгие месяцы тюремного заключения во Владимире и Екатеринославе Бабушкин сильно беспокоился о жене. Прасковья Никитична осталась в Москве беременной, без всяких средств к существованию. До побега из екатеринославского полицейского участка Бабушкин об участи жены не получал никаких известий. Лишь в Лондоне он узнал от приехавших из Москвы искровцев, что Прасковья Никитична находится в Твери под надзором полиции, получает небольшую помощь от товарищей по организации, что у него уже есть дочурка Лидия.
По приезде в Петербург Ивану Васильевичу почти не приходилось проводить дома вечера: трудная подпольная работа поглощала все время.
Он смело и уверенно выступал против «экономистов», пытавшихся затормозить революционное движение столичного пролетариата и старавшихся помешать окончательному переходу всей массы петербургских рабочих на платформу ленинской «Искры».
Иван Васильевич нашел немало друзей, уцелевших после неоднократных арестов членов «Союза борьбы». Вместе с ними ему удалось быстро разоблачить перед кружковцами и районными работниками немногих ставленников Токарева, показав рабочим всю оппортунистическую сущность «экономизма».
Бабушкин выступал на больших подпольных собраниях рабочих, читал им статьи Ленина в «Искре», подробно останавливался на отдельных положениях ленинских работ «С чего начать?» и «Что делать?».
Он с глубоким удовлетворением читал рабочим о том, что если бы значительное большинство местных комитетов активно взялось за общее дело, то общерусская марксистская газета «стала бы частичкой громадного кузнечного меха, раздувающего каждую искру классовой борьбы и народного возмущения в общий пожар. Вокруг этого, самого по себе очень еще невинного и очень еще небольшого, но регулярного и в полном значении слова общего дела систематически подбиралась и обучалась бы постоянная армия испытанных борцов. По лесам или подмосткам этой общей организационной постройки скоро поднялись и выдвинулись бы из наших революционеров социал-демократические Желябовы, из наших рабочих русские Бебели, которые встали бы во главе мобилизованной армии и подняли весь народ на расправу с позором и проклятьем России».
«Вот о чем нам надо мечтать!» — взволнованно произносил Бабушкин горячий призыв Ленина.
***
К концу 1902 года искровцы возглавили Петербургский комитет.
29 декабря 1902 года И. В. Бабушкин смог написать Ленину:
«Я наконец принял уже ряд обязанностей, состою в районной организации, член Центрального комитета и думаю потребовать от членов, чтобы все корреспонденции проходили через меня».
Большую борьбу пришлось провести И. В. Бабушкину не только против «экономистов», но и против зубатовщины, этой подлой, ловко задуманной царским правительством ловушки для революционных рабочих.
Еще в январе 1899 года, перед отъездом из Екатеринослава, Бабушкин видел попытку Святополк - Мирского насадить «полицейский социализм». Методы «светлейшего» вскоре развил до небывалых размеров матерый охранник-жандарм Зубатов. Именно он в 1900 году писал в донесении департаменту полиции о том, что «крупнее Ульянова в революции сейчас никого нет», и предлагал план убийства В. И. Ленина.
Теперь, в 1901—1902 годах, Зубатов задумал создать широкие «рабочие организации», чтобы отвлечь рабочих от революционных выступлений, направив все их внимание на экономические требования.
Зубатов старался внушить рабочим, что царское правительство печется о них и непременно удовлетворит их просьбы. Чтобы сделать более правдоподобными свои заверения о защите рабочих правительством от капиталистов, Зубатов заставлял предпринимателей выполнять некоторые мелкие, несущественные требования рабочих и широко рекламировал это «государственное воздействие на предпринимателей». В то же время агенты Зубатова всеми мерами стремились, с одной стороны, выследить наиболее революционных рабочих и, с другой стороны, одурманив рабочую массу рассказами о «заботах царя», организовать монархические манифестации.
На первых порах зубатовщина дала некоторые всходы: ослепленные зубатовскими посулами, подачками, некоторые слои малосознательных рабочих начали ходить на собрания, созываемые полицейскими агентами, слушать ласковые речи развращенных зубатовщиной интеллигентов (например, профессора Озерова, представителя крупных промышленников) о «социальном мире», об «улучшении рабочего законодательства» и т. п. В феврале 1902 года зубатовцам удалось организовать в Москве монархическую манифестацию перед памятником Александру II, в которой участвовали даже и обманутые зубатовцами рабочие. Ободренные этим успехом, зубатовцы начали плести свою паутину в Минске, Одессе и в других промышленных городах запада и юга России. Сам же Зубатов в 1902 году перенес свою развращающую деятельность в столицу: он был назначен начальником особого отдела департамента полиции и пытался еще шире развернуть свои общества в Петербурге.
Провокация, подкуп, самые лживые, демагогические обещания — все было пущено в ход зубатовскими полицейскими и агентами. Зазывая пролетариат столицы в свои «патриотические» общества, Зубатов? то же время создавал изобретенные им «летучие филерские отряды». В его «патриотических» обществах наряду с рабочими появлялись представители духовенства, кулачества, торговцев.
Но эти действия зубатовцев встретили решительный, уничтожающий отпор передовых революционных рабочих. Неутомимо, из номера в номер вела «Искра» убийственный огонь по зубатовщине, срывая всяческие маски с этой подлой полицейской организации, разоблачая перед широкими массами истинные намерения и цели заклятых врагов рабочего класса.
«Новые «друзья» русского пролетариата», «Еще о политическом разврате наших дней» — эти статьи В. И. Ленина стали известны рабочим столицы. В. И. Ленин, придавая большое значение борьбе с зубатовскими ловушками, уничтожал попытки организаторов «полицейского социализма» привлечь на свою сторону рабочих Петербурга, Москвы и других крупных городов России. Наиболее полно В. И. Ленин вскрыл зубатовщину в работе «Что делать?», предсказав неизбежный провал этой широко задуманной полицейской провокации. В. И. Ленин писал, что искровцы обязаны предостерегать рабочих от полицейских ловушек — легальных рабочих обществ, так как на собраниях этих обществ шпики выслеживают наиболее активных рабочих, «людей с огоньком». Кроме того, полиция старается разузнать на этих легальных собраниях о нелегальных организациях, чтобы ввести туда провокаторов.
Зубатовщина неизбежно должна была потерпеть крушение, но искровцам пришлось немало потрудиться для того, чтобы разоблачить хитрые уловки департамента полиции. Бабушкин затратил много труда и энергии для преодоления растлевающего влияния зубатовцев на некоторые слои столичных рабочих.
Через своих товарищей по кружкам, через членов районных комитетов Иван Васильевич действовал на вовлеченных в зубатовские организации рабочих и разъяснял им истинные цели и намерения агентов департамента полиции. Вскоре рабочие, завербованные было зубатовскими агентами в эти «общества», с презрением отвергли полицейские посулы, разгадав волчью хватку мягко стелющих полицейских лисиц.
Эту разъяснительную, очищающую рабочее революционное движение деятельность И. В. Бабушкина высоко ценил В. И. Ленин:
«При царизме до 1905 года у нас не было никаких «легальных возможностей», но когда Зубатов, охранник, устраивал черносотенные рабочие собрания и рабочие общества для ловли революционеров и для борьбы с ними, мы посылали на эти собрания и в эти общества членов нашей партии (я лично помню из числа их тов. Бабушкина, выдающегося питерского рабочего, расстрелянного царскими генералами в 1906 году), которые устанавливали связь с массой, изловчались вести свою агитацию и вырывали рабочих из-под влияния зубатовцев».
Борьба Бабушкина с «экономистами», зубатовщиной не раз получала одобрительные отзывы В. И. Ленина, с вниманием следившего за работой Ивана Васильевича. Из Лондона через прусскую и финляндскую границы шли в адрес «страхового агента» поручения Ленина, его ответы на запросы Бабушкина, искровская литература.
В конце декабря 1902 года Бабушкин написал В. И. Ленину письмо с просьбой наметить круг вопросов, по которым можно было бы с наибольшей полнотой выяснить отношение членов пропагандистской группы к «Искре». В. И. Ленин получил это письмо 3 января 1903 года и уже б января ответил Ивану Васильевичу:
«Для Новицкой 1 от Ленина.
Дорогой друг! Относительно «экзамена» должен сказать, что предложить отсюда экзаменационной программы нельзя. Пускай напишут все и каждый пропагандисты о той программе, по которой они читают или хотят читать, — тогда я буду отвечать подробно... Смотрите, обязательно исчезайте при первом признаке шпионства за Вами».
К этому письму В. И. Ленина Н. К. Крупская сделала большую приписку относительно техники конспиративной переписки, о текущих событиях в работе искровских агентов. Она сообщила Бабушкину два новых адреса для пересылки корреспонденции в редакцию «Искры» и просила заметить номера адресов: «если будете, кому давать, то непременно сообщайте и №, это необходимо, чтобы можно было печатать, что такой-то № отменяется».
В письме к Е. Д. Стасовой от 15 января 1903 года В. И. Ленин указывал:
«Очень советовали бы взамен выбывшего члена ОК от Питера выбрать Богдана: он этого вполне заслуживает. Да и вообще, видимо, без профессиональных революционеров дело никогда не двинется ни на вершок вперед».
16 января 1903 года В. И. Ленин писал И. В. Бабушкину из Лондона:
«Мы получили из Женевы № 16 «Рабочей Мысли» (видимо, печатанный и даже писанный «Свободой», т. е. Надеждиным), помеченный уже как орган «СПБ. комитета». Там же письмо-поправка вышибаловцев, поправка мелочная, в сущности, не поправка, а комплимент «Свободе». Если вышибаловцы уверяют, что солидарны с «Зарей» и «Искрой», то это явный обман, чистейшее надувательство: люди хотят выиграть время, чтобы усилиться. Поэтому настоятельно и убедительно советуем сейчас же выпустить (а если нельзя выпустить, то прислать сюда) листок с протестом от имени Комитета и вообще отвергнуть всякие примирительные заигрывания и подходы, начать решительную войну, беспощадную войну с вышибаловцами, обличая их в переходе от социал-демократии к «революционно-социалистической» «Свободе». Приветствуем энергичное поведение Новицкой и еще раз просим продолжать в том же боевом духе, не допуская ни малейших колебаний. Война вышибаловцам и к черту всех примирителей, людей с «неуловимыми взглядами» и мямлей!! Лучше маленькая рыбка, чем большой таракан. Лучше 2—3 энергичных и вполне преданных человека, чем десяток рохлей. Пишите как можно чаще и, немедля, дайте ходы к вашим рабочим (и характеристику их), чтобы в случае провала мы не сели на мель».
Одновременно В. И. Ленин писал Е. Д. Стасовой:
«Сейчас получили № 16 «Рабочей Мысли» (из Женевы) и из Питера № 2 и 3 «Листков «Рабочей Мысли»». Теперь уже ясно как день, что вышибаловцы надувают вас и водят за нос, уверяя в согласии с «Зарей» и «Искрой». Немедленно выступайте с боевым протестом (если не в силах издать, тотчас шлите сюда, а копию во всяком случае), ведите решительную войну и выносите ее шире в среду рабочих. Всякая проволочка и всякое примирительство с вышибаловцами было бы теперь не только глупо, но и прямо позорно. И пока есть у вас Богдан, нельзя и на безлюдье жаловаться (подмога послана). Отвечайте немедленно, какие шаги предпринимаете».
В это время во многих городах России местные комитеты переходили на платформу «Искры». Петербургский, Московский, Тульский и ряд южнорусских социал-демократических комитетов стали искровскими. Победа искровского направления среди социал-демократических организаций в России была очевидной и давала возможность созвать II съезд партии.
В этой победе была доля работы неутомимого агента ленинской «Искры», скрывавшегося под фамилией Шубенко.
Работать становилось с каждым днем труднее. Иван Васильевич, обладавший большим опытом подпольной деятельности, заметил, что полиция уже получила сведения о том, в каком районе города он скрывается. Но работа агента ленинской «Искры» была так велика и ответственна, что Иван Васильевич не мог оставить Петербург.
7 января 1903 года к «страховому агенту Шубенко» поздним вечером осторожно постучался закутанный башлыком, в надвинутой на самые глаза папахе неожиданный гость. В руках он держал маленький чемодан и дорожный плед. Иван Васильевич, открыв дверь, с минуту молча вглядывался в посетителя и вдруг горячо обнял его:
— Василий! Дружище!..
Это был старый друг — В. А. Шелгунов. Дверь была плотно закрыта, приезжий сидел у столика, и Иван Васильевич радостно говорил:
— Каждый год встречаемся!.. И все в новых условиях!..
Шелгунов отозвался так же оживленно:
— Ив разных городах!..
Он приехал в Петербург из Баку, где работал по транспортировке ленинской «Искры», и прежде всего решил разыскать своего товарища и друга. Пришлось немало поплутать по петербургским улицам, чтобы не «привести хвоста»: как опытный конспиратор, Шелгунов с полудня исходил и изъездил, чуть ли не половину столицы, стараясь ввести в заблуждение шпиков, если они увязались за ним на вокзале. Но ничего подозрительного он не заметил и теперь глубоко и легко перевел дух, сидя рядом со своим другом.
— Как же, как же, прежде всего, застраховаться пришел: мало ли что с нашим братом, перекати-поле, случиться может!.. — шутил он.
— Да нет, я людей-то не страхую, от огня вот дом или фабрику в обществе «Саламандра» могу застраховать! — таким же тоном отвечал ему «страховой агент».
— Ну, несгораемого теперь мало что на свете осталось! Особенно из фабрик! — многозначительно произнес гость.
И друзья, пока Прасковья Никитична хлопотала для дорогого гостя о еде и чае, начали оживленно обмениваться новостями. Шелгунов спрашивал Бабушкина о положении на петербургских фабриках и заводах, об успехах пропаганды ленинской «Искры», а Бабушкин живо интересовался революционной борьбой на Кавказе.
-...Друзья проговорили до поздней ночи, и все еще оставалось так много интересного, не обсужденного и крайне важного.
— Знаешь что? — сказал хозяин. — Давай устроим на днях маленькую дружескую беседу: отпразднуем твой приезд да, кстати, и день моего рождения: ведь третьего января мне тридцать лет стукнуло!
— Давай, Ваня! — охотно согласился гость. — В кои-то веки мы с тобой опять по душам разговариваем, как будто опять в кружке на Шлиссельбургском тракте.
Встречу свою друзья предполагали отпраздновать через день. Прасковья Никитична хотела похлопотать по хозяйству, чтобы угостить Шелгунова — старого петербуржца — хорошим копченым сигом и миногами. А Бабушкин, обычно цельте дни, до самой ночи, или работавший в каком-нибудь районном комитете искровцев, или проводивший беседу в рабочем кружке при заводе, думал уже с шести часов вечера быть у себя на квартире. Шелгунов первые два-три дня не должен был выходить на улицу: следовало проверить, утерян ли его след бакинскими шпиками, если они все-таки сумели проведать об его отъезде из Баку, выследить в поезде и на вокзале «передать» под наблюдение петербургским ищейкам — филерам.
...Ярко горела лампа в этот памятный Бабушкину вечер. Друзья сидели за столом и вновь и вновь вспоминали прошедшее. Прасковья Никитична уложила дочку в кроватку и присоединилась к ним. Иван Васильевич рассказывал своему другу, как он в Екатеринославе печатал листовки, как Прасковья Никитична помогала в распространении их; Шелгунов, поглаживая уже седеющую бороду, с одобрением смотрел на молчавшую Прасковью Никитичну.
— Да, брат, это хорошо! Это очень хорошо: жена — товарищ! — сказал он.
Внезапно в сенях загремели чьи-то тяжелые шаги, упали предусмотрительно положенные перед дверями крест-накрест половая щетка и рубель.
Бабушкин вскочил и подошел к двери. Но она уже распахнулась от ударов.
На пороге появились жандармский подполковник, полицейский пристав, городовые, дворники.
— Попрошу всех оставаться на своих местах! — любезным, но в то же время угрожающим тоном заявил жандарм и добавил: — Господин пристав, потрудитесь приступить.
Обыском руководил отдельного корпуса жандармов подполковник Рыковский. Он явился во главе целого отряда. Пристав старательно выстукивал стены, подоконники, приказал даже вскрыть пол в тесной кухне, стараясь отыскать тайник. Каждую книгу, каждую бумагу жандармы старательно рассмотрели, занумеровали и приложили в качестве вещественного доказательства к протоколу обыска. Налет полиции совпал с приездом Шелгунова случайно: жандармы уже с месяц через дворников следили за квартирой «страхового агента Шубенко». Рыковский, не торопясь, писал про тчжол, отметив в графе 17-й «Что обнаружено по обыску»:
«17 экземпляров разных нелегальных брошюр, гектографированное воззвание «Царь в Курске», подушечка с синей краской, пузырек с бесцветной жидкостью, вылитой Бабушкиным во время обыска, копировальная и чистая писчая и почтовая бумага с конвертами».
Бесцветной жидкостью Бабушкин писал своим товарищам в Лондон, Самару, Москву и поэтому постарался вылить ее, воспользовавшись тем, что в первые минуты обыска жандармы сосредоточили свое внимание на книгах. Рыковский, заметив это, запретил Ивану Васильевичу и его другу переходить с места на место, в особенности переговариваться между собой. Он приказал городовым и дворникам не спускать глаз с арестованных.
Обыск начался около полуночи и продолжался до утра.
— Одеваться! — скомандовал Рыковский, тыча пальцем в Бабушкина, его жену, Шелгунова и даже в маленькую кроватку, в которой спал ребенок.
Почти на рассвете арестованных вывели на улицу,, где уже дожидалась тюремная карета.
Словно чувствуя, что он видит жену и дочь в последний раз, Иван Васильевич всматривался в лицо Прасковьи Никитичны, безмолвно сидевшей в карете рядом с ним и охватившей обеими руками закутанного в одеяло ребенка. Напуганная шумом обыска, грубо разбуженная, девочка тихо плакала... Украдкой удалось Ивану Васильевичу в последний раз пожать руку старому другу— Шелгунову, и карета остановилась у ворот дома предварительного заключения. Арестованных немедленно разлучили: Бабушкина посадили в одиночку, а его жену и Шелгунова отправили в другие камеры. И — уже третий раз в жизни ленинского ученика — потянулись мучительные дни, недели и месяцы тюремного заключения...
Стерегли Бабушкина на этот раз исключительна строго: власти боялись побега «государственного преступника».
14 января начальник Петербургского губернского жандармского управления составил подробные «Сведения о лице, привлеченном к дознанию в качестве обвиняемого по делу о «С.-Петербургском Комитете Российской социал-демократической партии» Бабушкине. Иване Васильеве». В этих «сведениях» жандармы постарались перечислить все дела особого отдела департамента полиции, в которых хранились материалы о революционной деятельности И. В. Бабушкина. Характерны ответы на 18-й и 19-й вопросы — о «месте воспитания» и на «чей счет воспитывался»: «Около трех лет учился грамоте в земской школе на родине и в 1894 г. посещал воскресную техническую школу в С.-Петербурге. Воспитывался бесплатно».
В тот же день жандармский ротмистр при С.-Петербургском губернском жандармском управлении Гришин составил «протокол примет крестьянина Вологодской губ. Тотемского уезда Ивана Васильева Бабушкина». Жандармы, опасаясь нового побега, старались снабдить своих филеров «особыми приметами» арестованного.
15 января состоялся первый допрос. Жандармы за вели новое дело, в котором были подробно изложены все «противоправительственные действия» И. В. Бабушкина: побег из екатеринсславской тюрьмы, проживание в Петербурге по подложному паспорту, организация подпольных рабочих собраний, издание листовок и т. п.
Арестованный держал себя на допросе спокойно и твердо и наотрез отказался отвечать на вопросы о своих товарищах, о том, кому и когда он пересылал листовки. В особой «Справке», приложенной к протоколу допроса, жандармы вынуждены были записать:
«На допросе Бабушкин не признал себя виновным в принадлежности к названному выше тайному сообществу... Найденные при обыске нелегальные брошюры Бабушкин, по его объяснению, получил для прочтения по пути следования от лица, называть которого не пожелал, а листок «Рабочей Мысли» и воззвание «Царь в Курске» нашел за несколько дней до обыска в одной из петербургских пивных; шифровальную азбуку составил лично, но не употреблял с преступными целями...» Жандармы особенно интересовались жидкостью в пузырьке, которую успел вылить Бабушкин во время обыска. Но и при этом вопросе Бабушкин остался верен себе:
«...Какая жидкость находилась в пузырьке — не знает; вылил ее машинально под влиянием нервного возбуждения, в котором находился во время обыска».
Допрос был прекращен, и за Бабушкиным вновь закрылись двери одиночки.
На допрос его больше не вызывали: следователь решил, что долгие месяцы тюремного заключения заставят, быть может, «закоренелого преступника» обратиться к власти с какой-нибудь просьбой или заявлением. Тогда можно будет в виде особой «милости» удовлетворить эту просьбу (например, о свидании с родными) и попытаться вновь задать все те же необходимые жандармам вопросы о связях Бабушкина с товарищами в различных городах, о шифре, способах переписки и т. п.
Но Бабушкин стоически переносил тяжелые условия одиночного заключения. Он сильно беспокоился об участи Прасковьи Никитичны, о здоровье своей маленькой дочки, о судьбе друга Шелгунова. Иван Васильевич не знал, что в его семью пришло большое горе...
Мать И. В. Бабушкина, Екатерина Платоновнп, 11 апреля 1903 года подала на имя царя просьбу об облегчении участи сына и Прасковьи Никитичны. Екатерина Платоновна писала, что «Прасковья Рыбас также арестована и вместе с дочерью помещена в доме предварительного заключения. В настоящее время дочь Лидия находится на излечении от воспаления легких в Боткинской барачной больнице».
Екатерина Платоновна просила: «облегчить участь женщины, бескорыстно по любви связавшей свою судьбу с судьбою сына, повелеть о скорейшем окончании их дела, дабы они, разлученные ныне, могли, хотя и в ссылке, влачить вместе дальнейшее свое существование...»
Затем она обращалась с просьбой дать Прасковье Никитичне возможность быть вместе с больным ребенком или же хотя «разрешить иметь с нею свидания в доме предварительного заключения, так как она, удрученная горем и болезнью ребенка, ни от кого не слышит слово утешения...»
Глухи и безжалостны остались царские чиновники к этой просьбе старой матери; в переписке по делу об И. В. Бабушкине имеется канцелярская сухая пометка: «В просьбе отказано, о чем объявлено просительнице Е. П. Лепек по месту ее проживания — в С.-Петербурге, Галерной гавани, по Опалининой ул., д. 22, кв. 3». Оторванная от матери, девочка вскоре умерла: в барачной больнице мало заботились о выздоровлении больного ребенка, отец и мать которого «числились за следователем отдельного корпуса жандармов».
Прасковья Никитична заболела, услышав эту тяжелейшую для матери весть, грубо сообщенную ей в темной камере надзирателем. Через несколько недель Прасковью Никитичну выслали из Петербурга в Полтаву под строгий надзор полиции.
Не скоро узнал об этом Иван Васильевич... Его держали на строгом режиме как «особо важного подследственного», не желающего к тому же давать показания. Но даже известие о смерти любимой дочурки, о высылке жены, которое он ухитрился получить при помощи «тюремного телеграфа» — перестукивания (за это «преступление» Бабушкина немедленно перевели на три дня в карцер), не сломило закаленного борца. Иван Васильевич провел эти три дня на хлебе и воде, в холодном каземате на голом каменном полу. Многое он вспомнил в эти бессонные ночи, много передумал... Вышел он из карцера по-прежнему внешне спокойный и твердый. Только появилось несколько ранних седин в волосах, словно иней посеребрил голову, да глубокие морщинки залегли в уголках глаз...
Прошло уже более полугода с того раннего зимнего утра, когда Ивана Васильевича привезли в дом предварительного заключения. Допросов больше не было: жандармы настороженно выжидали, как отзовется на их несгибаемом пленнике тягостный долгомесячный режим тюремной одиночки.
Но Бабушкин на все намеки надзирателей и самого начальника тюрьмы, заходившего проверить «общее состояние подследственного», о возможности смягчения режима, если заключенный согласится дать хотя бы некоторые сведения, отвечал презрительным молчанием. Тогда департамент полиции решил расправиться с ним излюбленным способом: административной ссылкой в «места от центров империи Российской весьма отдаленно отстоящие».
4 августа 1903 года вице - директор департамента полиции Языков в секретном порядке сообщил начальнику Петербургского жандармского управления: «...по состоявшемуся соглашению г.г. министров внутренних дел и юстиции признано возможным ныне же привести в исполнение, состоявшееся об Иване Бабушкине высочайшее повеление, воспоследовавшее 5 марта 1903 года, на основании коего названный обвиняемый подлежит, по вменении в наказание предварительного заключения, высылка под гласный надзор полиции в Восточную Сибирь на пять лет, не ожидая окончательного разрешения производящегося о нем при вверенном вам управлении дознания». Жандармы надеялись получить дополнительные материалы о деятельности Бабушкина в Петербурге и с этой целью затягивали приведение в исполнение царского решения о ссылке Бабушкина. Убедившись же в полной бесплодности своих надежд, прокуратура и департамент полиции решили подвергнуть Бабушкина пятилетнему заключению в «ледяной тюрьме», как называли тогда ссылку в Восточную Сибирь. Якутскому губернатору было послано извещение, что «крестьянин И. В. Бабушкин направляется в его распоряжение для отбытия срока административного наказания».
Однако прошло еще четыре месяца, пока жандармы окончательно оформили свое решение: лишь 23 ноября 1903 года Бабушкину было объявлено «высочайшее повеление» о высылке его этапом в Восточную Сибирь. 25 ноября, несмотря на наступившую зиму, Ивана Васильевича отправили с очередной этапной партией за десять тысяч километров от Петербурга...
