Развитие капитализма в России во второй половине XIX — начале XX в. проходило при наличии значительных остатков феодально-крепостнических отношений. Капитализм в сельском хозяйстве развивался по так называемому прусскому пути при сохранении крупного помещичьего землевладения и власти дворян-помещиков. Переплетение капиталистической и феодальной форм эксплуатации вело к массовому разорению крестьян и ремесленников, порождало бедствия и страдания народа.
Эта эпоха находит отражение в творчестве великих русских писателей и мыслителей Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого. В конце XIX — начале XX в. идеологами господствующих классов помещиков и буржуазии в философии были идеалисты-мистики В. С. Соловьев, Л. М. Лопатин, А. А. Козлов, Д. С. Мережковский, а также теоретики контрреволюционной либеральной буржуазии, совершившие путь от «легального марксизма» к реакционной идеологии и мистике (Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, П. Б. Струве и др.). Произведения Федора Михайловича Достоевского (1821 — 1881) пронизаны идеями гуманизма, горячим сочувствием к «униженным и оскорбленным», протестом против социальной несправедливости. Однако этот гуманизм сочетался у Достоевского с идеалистическими и мистическими реакционными идеями, идущими вразрез с реалистической правдой его художественного творчества.
Первое литературное произведение Достоевского — «Бедные люди» (1846)— отличается реализмом, демократической направленностью и гуманизмом. Оно было восторженно встречено Белинским, Некрасовым и всеми передовыми людьми. Вскоре, однако, писатель опубликовал повести «Двойник» и «Хозяйка», в которых, оставаясь на демократических позициях, в то же время выдвинул ложные идеи индивидуализма и эгоизма, вытекающих будто бы из двойственной природы человека. Белинский подверг эти произведения критике за элементы мистики, за отступления от «натуральной школы» и за изображение человека как вместилища скверных инстинктов, злых мыслей, пороков и грехов.
В конце 40-х годов Достоевский сблизился с петрашевцами, посещал их собрания, где дважды читал знаменитое «Письмо к Гоголю» Белинского, а при обсуждении вопроса о судьбе крепостного права в России не исключал возможность его уничтожения путем народного восстания. Это, собственно, и было причиной того, что он вместе с другими петрашевцами был арестован, приговорен к смертной казни, замененной ссылкой на каторжные работы в Сибирь.
В годы ссылки в мировоззрении Достоевского произошел перелом в сторону «почвенничества» и христианской этики. В своих произведениях 60—80-х годов Достоевский по-прежнему сочувственно изображает духовные и физические страдания трудящихся, рисует страшные картины пореформенной России, показывает острые противоречия общественной жизни, ужасающее разложение старого строя и утверждение новых жестоких буржуазных порядков, основанных на грубом чистогане и безжалостном угнетении широких народных масс. Вместе с тем, исходя из реакционной концепции религиозно-нравственного совершенствования, он в «Записках из подполья» (1864), «Бесах» (1871—1872), «Братьях Карамазовых» (1879—1880) и других сочинениях обрушивается на революционную молодежь, считая бессмысленной и вредной революционную борьбу, противопоставляя ей принципы христианской морали.
Как мыслитель, Достоевский противоречив и непоследователен. Иногда он отстаивает религию, а иногда критикует ее; то он подвергает материалистов и атеистов нападкам, то сам проповедует атеистические идеи и отрицает спиритизм; в одном случае он критикует социалистическое учение, в другом заявляет о своем сочувствии этому учению. Он готов признать пользу социальных преобразований, но его пугают и отталкивают революционные средства борьбы, и он с порога их отметает. Он критикует помещичье-буржуазные порядки и тут же проповедует смирение и покорность; он защищает униженных и оскорбленных и тут же выдвигает реакционную идею страдания. Отвергая классовую борьбу, Достоевский отстаивает мысль о том, что спасение человечеству, лучшее будущее должен принести народ-«богоносец», придерживающийся христианских принципов смирения и страдания. Таким народом-«богоносцем» он считал прежде всего русский народ, объявив его «исконными» национальными чертами смирение, покорность, аскетизм, всепрощение и выдвинув реакционный призыв: «Смирись, гордый человек».
Мастерски развенчивая и осуждая теорию культа великих личностей, которым якобы «все позволено», Достоевский в романе «Преступление и наказание» ошибочно связывал ее с материализмом и атеизмом, приписывал ее революционным демократам, хотя, как известно, сами революционные демократы не только не разделяли эту субъективно-идеалистическую теорию, но и подвергали ее резкой критике.
Достоевского волновал вопрос о причинах, порождающих социальное неравенство, и о средствах, с помощью которых можно было бы уничтожить социальную несправедливость, достигнуть всеобщего благополучия и братства. Но идеализм и религиозность его мировоззрения приводили его к неверным выводам, будто общественное зло порождается не столько социальными условиями, сколько «двойственной природой» человека, извечно несущей в себе «темное» и «светлое» начала, чувство «греховности» и чувство «справедливости», добра и зла. В отличие от церковников Достоевский хотел рая не на небе, а на земле, выступал в защиту слабых против сильных, бедных — против богатых. Но, не зная законов общественного развития, он ошибочно отождествлял социальный детерминизм с социальным фатализмом. Ключ к решению острых проблем современности он искал не в самой социальной действительности, а в природе человека. Главное для него — преодоление злого, темного начала добрым и светлым.
Достоевский полагал, что подлинное счастье человека заключается в подавлении в себе греховной природы, в нравственном самосовершенствовании личности и общества, в смирении и аскетизме, в моральном возрождении. Высокие же нравственные принципы, по мнению Достоевского, невозможны без религии и всеобщей любви. Освободиться от своей греховной природы человек может только длительным страданием. Страдание, нравственные муки, ведущие к исканиям «божьей правды», Достоевский объявлял «законом нашей планеты». Не удивительно поэтому, что писатель воевал с революционными демократами, отвергавшими религию, отстаивавшими идеи классовой борьбы и народной революции. Он обвинял их в «беспочвенности», в «антинародности», в непонимании ими «исконно» русских народных начал, усматривая главное зло в материализме и атеизме, будто бы ведущих к безнравственности, эгоизму и анархии, к подавлению личности и превращению ее в «штифтик».
В своем художественном творчестве писатель-реалист вступал в противоречие со своими реакционными философскими и социологическими воззрениями. Так, в «Братьях Карамазовых» выражением бесплодности и реакционности религиозных идей смирения, страдания и всепрощения является поведение главного героя — Алеши. Эти взгляды Алеши Карамазова меркнут перед доводами его брата-материалиста и атеиста Ивана, который на примерах бессмысленности страданий невинных младенцев и бедняков показывает нелепость, вздорность и вредность этих идей, и особенно идеи всепрощения и предустановленной гармонии. Содержание «Преступления и наказания», «Идиота» и других сочинений Достоевского объективно свидетельствует о крахе тех самых религиозно-нравственных принципов, которые пытался утверждать писатель. Примечательно, что Достоевский очень дорожил атеистическими рассуждениями Ивана Карамазова, в частности знаменитой «легендой о великом инквизиторе», носившей, по существу, антихристианский, атеистический характер, настаивая на том, чтобы они были сохранены при издании этого произведения.
Таким образом, ценны в художественном творчестве Достоевского не реакционные, мистические идеи, а яркие реалистические картины жизни пореформенной России, где он вопреки религиозно-мистическому мировоззрению обнажал противоречия и конфликты этой жизни. Страстно протестуя против власти капитала, против угнетения человека человеком, показывая лживый характер буржуазных свобод, Достоевский избрал ошибочный путь общественного преобразования, возлагая наивные надежды на принципы христианской нравственности.
В. И. Ленин высоко ценил Достоевского как художника и писателя. «...Достоевский, — говорил Ленин в беседе с В. Д. Бонч-Бруевичем, — действительно гениальный писатель, рассматривающий больные стороны современного ему общества... у него много противоречий, изломов, но одновременно — и живые картины действительности».
Лев Николаевич Толстой (1828—1910) не только гениальный художник слова, чьи произведения по праву составляют гордость русского народа и всего прогрессивного человечества, но и выдающийся мыслитель. Толстой-мыслитель прошел сложный путь идейных исканий, колебаний и сомнений, приведших его от отвлеченных просветительских идей раннего периода к созданию в 80-х годах своей оригинальной социально-философской системы, нашедшей наиболее полное выражение в «Исповеди» (1880—1882), «В чем моя вера?» (1883), «Воскресении» (1889—1899), «Так что же нам делать?» (1882—1886) и других философских, художественных и публицистических произведениях. В 80-х годах Толстой порывает с дворянской средой; он становится выразителем идей и настроений патриархального крестьянства. Если в ранних произведениях Толстого находят свое выражение абстрактные идеи прогресса и добра, всеобщего благоденствия и счастья, то в период создания «Войны и мира» (1863—1869) его занимают проблемы общественно-исторического развития, судьбы Родины, вопрос о движущих силах истории, о роли народных масс и великих личностей, свободе и необходимости, о моральных факторах. Он остро полемизирует с официальной историографией и
субъективистской социальной философией, согласно которой историю делают цари, короли, полководцы. История, утверждает Толстой, имеет своим предметом «изучение движения народов и человечества, а не описание эпизодов из жизни людей». Гениальность исторической личности, в том числе и выдающегося полководца, состоит прежде всего в умении угадывать отправной момент и исход событий, а также в искусстве поднимать народ тогда, когда его деятельность должна решить сам исход этих исторических событий. Исход войны 1812 г. зависел, по Толстому, не столько от поведения гениальных полководцев, сколько от морального духа народа, от его самоотверженных действий. Высокий моральный дух, величие народа проявляются ярче всего «в эпоху неудач и поражений». Толстой высказывает ряд глубоких диалектических идей о соотношении свободы и необходимости в истории, но в то же время встречаем у него и проникнутые фатализмом суждения о «законе предопределения», будто бы управляющем историей человечества.
Толстой отвергал субъективно-идеалистическое учение о свободе воли и христианское учение о божественном вмешательстве в судьбы человечества. По его мнению, мыслитель или историк призван, «отстранив понятие причин, отыскивать законы, общие всем равным и неразрывно связанным между собою бесконечно малым элементам свободы».
Когда Толстой заканчивал роман «Анна Каренина» (1877), в котором осуждается бездушие и фальшь морали господствующих классов, он находился накануне поворота в своих идейных исканиях, в своем мировоззрении. Философские воззрения Толстого, начиная с 80-х годов, представляют собой, по определению Ленина, конгломерат «пассивизма», анархизма, народничества и религии.
Своими бессмертными творениями Толстой оказал могучее и неизгладимое воздействие на развитие передовой литературы не только в России, но и во всем мире. Сильным было также и его влияние как мыслителя, выдвинувшего на первый план вопросы социальной философии, страстно ополчившегося против общественного зла, корень которого он усматривал в крупной частной собственности. Толстой протестовал против самодержавия и остатков крепостничества, против помещичье-буржуазного строя, гневно осуждал порабощение и угнетение человека человеком, клеймил официальную церковь, подкупленное царизмом духовенство и светское чиновничество, продажность суда. Его протестующий голос, голос величайшего гуманиста, мощно звучал на протяжении многих десятилетий. Недаром господствующая клика царской России, служители церкви люто ненавидели и боялись могучего слова Толстого, поносили и преследовали писателя. Но, несмотря на все происки власть предержащих, Толстой не дрогнул, не отступил от своих идей.
И как бы ни ошибался он в решении острых вопросов современности, он был искренен и честен, оставался демократом, поборником просвещения, обличителем социальной несправедливости и общественного зла.
Толстой как писатель и мыслитель крайне сложен и противоречив. Эти противоречия в его творчестве неслучайны. Они были выражением тех противоречивых условий и общественных отношений, которые сложились в России в пореформенный период, в период подготовки и проведения буржуазно-демократической революции 1905—1907 гг., отражением поведения в ней крестьянских масс. Осуждая устои эксплуататорского общества, Толстой противопоставлял им труд крестьян, труд мелких производителей, живущих на собственной земле и собственным трудом. Но он идеализировал патриархальную деревню, мужицкий быт. Он отвергал реальные пути освобождения людей от «власти денег», отрицал классовую борьбу и революцию, полагая, что путь к свободной и счастливой жизни лежит через новую религию, через нравственное самосовершенствование людей и «непротивление злу насилием», через всепрощение и всеобщую любовь.
В своей знаменитой статье «Лев Толстой, как зеркало русской революции» Ленин писал о противоречиях в воззрениях великого художника: «Противоречия в произведениях, взглядах, учениях, в школе Толстого — действительно кричащие. С одной стороны, гениальный художник, давший не только несравненные картины русской жизни, но и первоклассные произведения мировой литературы. С другой стороны — помещик, юродствующий во Христе... С одной стороны, беспощадная критика капиталистической эксплуатации, разоблачение правительственных насилий, комедии суда и государственного управления, вскрытие всей глубины противоречий между ростом богатства и завоеваниями цивилизации и ростом нищеты, одичалости и мучений рабочих масс; с другой стороны, — юродивая проповедь «непротивления злу» насилием. С одной стороны, самый трезвый реализм, срывание всех и всяческих масок; — с другой стороны, проповедь одной из самых гнусных вещей, какие только есть на свете, именно: религии, стремление поставить на место попов по казенной должности попов по нравственному убеждению, т. е. культивирование самой утонченной и потому особенно омерзительной поповщины».
Критикуя догматическое богословие и церковь, находящуюся на службе сильных мира сего, Толстой пытался создать «новую религию», религию в «истинном смысле», религию без попов и установленных ритуалов, без церквей и монастырей, доказывая,
что такая религия не враждебна науке и что на нее должна опираться философия.
Толстой был объективным идеалистом. Он отрицал личного бога и говорил о «всемирном дух«», который управляет нами, о боге, которого отождествлял с любовью, разумом (логосом), добром, законом, благом, совестью, сводя тем самым бога к высшим этическим ценностям. Эти нравственные принципы и должны быть, по мнению Толстого, положены в основу жизни и деятельности людей и призваны привести общество к разумному и справедливому устройству, где не будет вражды, ненависти, угнетения человека человеком.
Признавая принцип любви к человечеству и принцип смирения, всепрощения, и непротивления главными движущими началами, Толстой не видел истинных причин общественного прогресса. Поэтому, когда в России разразилась революция 1905—1907 гг., великий писатель не разобрался в ее характере и движущих силах. Он не понял значения рабочего движения и его роли в борьбе с самодержавием, помещиками и буржуазией, не сумел разобраться в научном социализме и его отличии от утопического социализма, хотя и читал произведения Маркса. И в то время, когда шла ожесточенная борьба народа против угнетателей, когда начались вооруженные восстания и революция, Толстой продолжал развивать свою теорию «непротивления злу насилием», идею всеобщей любви, нравственного совершенствования личности.
В. И. Ленин указывал, что в своих художественных произведениях Толстой поставил много великих вопросов, сумел передать настроение широких крестьянских масс, придавленных господствовавшими в стране реакционными порядками, отразил силу и слабость русской революции. «Толстой, — писал В. И. Ленин, — велик, как выразитель тех идей и тех настроений, которые сложились у миллионов русского крестьянства ко времени наступления буржуазной революции в России. Толстой оригинален, ибо совокупность его взглядов, взятых как целое, выражает как раз особенности нашей революции, как крестьянской буржуазной революции. Противоречия во взглядах Толстого, с этой точки зрения, — действительное зеркало тех противоречивых условий, в которые поставлена была историческая деятельность крестьянства в нашей революции... Толстовские идеи, это — зеркало слабости, недостатков нашего крестьянского восстания, отражение мягкотелости патриархальной деревни и заскорузлой трусливости «хозяйственного мужичка»... Толстой отразил накипевшую ненависть, созревшее стремление к лучшему, желание избавиться от прошлого,- и незрелость мечтательности, политической невоспитанности, революционной мягкотелости». В. И. Ленин, критикуя реакционные стороны мировоззрения великого писателя, одновременно учил хранить все положительное, что имеется в его многогранном наследстве, в частности толстовскую критику помещичье-буржуазного государства, церкви, частной собственности, капитализма, морали господствующих классов.
Толстой был не только гениальным писателем, но и своеобразным теоретиком искусства. Его эстетические идеи составляют важный момент в истории и теории эстетических учений. Воспитанный на лучших традициях русской и мировой литературы, Толстой был противником реакционной теории «чистого искусства» и таких ее разновидностей, как декаданс, формализм. Он подвергал их беспощадной критике, доказывал, что эти направления чужды народу своей надуманностью, абстрактностью, вычурностью. Разница между наукой и искусством, по определению Толстого, в том, что наука апеллирует к рассудку, разуму, искусство же, опираясь на арсенал красок, звуков, линий, образов, слов, обращается к сердцу, к чувствам. Такое определение искусства, ограничивающееся сферой чувств, является узким, односторонним и поэтому ошибочным. И сам же Толстой своим творчеством постоянно доказывал это, обращаясь в своих художественных произведениях не только к чувствам, но и к разуму. Искусство, по Толстому, выражает духовную связь настоящего, прошлого и будущего; оно призвано проповедовать высокие нравственные идеалы, быть доступным народу. Художественное произведение должно быть гармоническим сочетанием формы и содержания, нравственного и эстетического. Толстой зло высмеял формалистов, декадентов как «художников паразитного меньшинства» в искусстве, которые заявляли, что их творения не потому отвергают, что они непонятны, а потому, что читатели, зрители, слушатели еще не доросли до них. Подобными рассуждениями писатель, художник, доказывал Толстой, «освобождает себя от всяких истинных требований всякого искусства, ас другой стороны, подписывает себе смертный приговор, подрывает в себе главный нерв искусства». Сторонник реализма и народности в художественном творчестве, Толстой связывал дальнейшее развитие искусства с осуществлением его главного назначения — служение народу, трудящимся, а не кучке «паразитного меньшинства».
Владимир Сергеевич Соловьев (1853—1900) — русский философ-идеалист, создал своеобразную теософскую систему, которая вскоре после его смерти была поднята на щит идеологами контрреволюционной буржуазии — «веховцами», богоискателями, интуитивистами и иррационалистами, а также современными реакционными буржуазными философами.
В своей магистерской диссертации «Кризис западной философии. Против позитивистов» (1874) Соловьев нападал на материализм и атеизм, представляя их как учения безнравственные, опустошающие духовную природу человека и ведущие людей в тупик. Он подверг критике материалистически истолкованный позитивизм, кантовский и гегелевский рационализм. Недостатки гегелевской философии он видел в том, что Гегель признавал активную роль разума и мало, с его точки зрения, уделял внимания религии. Сам Соловьев высказывался за «универсальный синтез науки, философии и религии». В книге «Философские начала цельного знания» (1877) Соловьев требовал от философии разработки поставленных теологией вопросов «цельного знания», или живого общения человека с «абсолютом». В работе «Критика отвлеченных начал» (1880) он доказывал, что главная задача философии — обогатить, оплодотворить себя теологическими идеями, стать наукой христианского вероучения, т. е., по существу, превратиться в служанку богословия.
Вопрос о взаимоотношении материального и духовного Соловьев решал с позиций объективного идеализма. Начало всего сущего, согласно его учению, абсолютное. Абсолютное и бог — понятия однозначные, тождественные. Первое абсолютное, сверхсущее, божество следует отличать от идеального космоса, т. е. от божественной идеи. Абсолютное воспринимается не разумом, а только через веру. Оно содержит в себе вечные идеи. Видимый, физический мир условен, он порожден миром идеальным и связан с абсолютным началом через человека, который обладает и материальной и идеальной субстанциями.
Соловьев не мог обойти молчанием эволюционную теорию происхождения органического мира. Однако он дал ей идеалистическое истолкование. Развитие, утверждал он, шло не от низших организмов к высшим, не от простых к более сложным, а наоборот. Каждое появление высшего типа бытия есть творение бога, и положительное содержание этого бытия существует от века в форме идей. Стало быть, высшее предшествует низшему, идеальное — материальному: условия того или другого явления происходят от естественной эволюции, но само являемое — от бога. Отсюда видно, что В. Соловьев пытался приспособить эволюционную теорию к христианскому вероучению, выхолостив из нее материалистическое содержание, и придать ей теологический смысл. При этом он говорил о наличии «гармонии» в природе, предустановленной богом в силу любви бога к существам и любви существ к богу.
Теория познания В. Соловьева всецело подчинена его идеалистической и религиозно-мистической философской системе, где решающая роль отводилась интуиции и мистике. Создатель теософской системы, Соловьев воевал с материалистами прежде всего по вопросу об источнике и характере нашего знания, сводя, по существу, на нет значение чувственных восприятий и опытных данных в познании действительности. В то же время он выступал и против гегелевского рационализма, доказывая, что ни сенсуализму, ни рационализму истина, как таковая, недоступна. Правда, опытное и рациональное знания он не прямо отвергал, а объявлял их низшими, примитивными формами познания. Так как истина, рассуждал Соловьев, находится в «абсолюте» (в боге), то она может быть познана только через религиозное восприятие, через веру, через мистическую интуицию. Большое место в теории познания Соловьев отводил мистически толкуемой «софии» как «божественному логосу» и «божественному самораскрытию».
В. Соловьев — автор реакционной теории «вселенской теократии». В последней четверти XIX в., когда особенно стала обостряться классовая борьба в России, когда в стране нарастало революционное движение, Соловьев, проповедовал, что в,отношениях между собой люди должны забыть все распри и руководствоваться христианским учением о любви к ближнему. Этот же принцип должен быть положен в основу отношений между отдельными народами (государствами), и легче всего его может осуществлять христианская религия. Чтобы претворить в жизнь христианский принцип «любви к ближнему» и окончательно исключить из общества классовые и национальные противоречия, православной, католической и протестантской церквам необходимо слиться воедино под эгидой римского папы и русского самодержавия, образовав вселенскую теократию.
Хотя философская концепция Соловьева и носила религиозно-идеалистический и мистический характер, официальная церковь относилась к мыслителю и его учению настороженно, а порой даже и враждебно. Это объяснялось тем, что в ряде своих работ («Россия и Вселенская церковь», «Великий спор и христианская политика», «Чтение о богочеловечестве», «История и будущность теократии» и др.) Соловьев брал под сомнение отдельные положения официального богословия, нередко критиковал вопиющий догматизм теологов, отвергая противопоставление ими небесного земному, божественного человеческому.
Говоря о социализме, требующем «общественной правды», но якобы чуждом «нравственных начал», Соловьев утверждал, что его можно осуществить не «на конечных природных основаниях», а только на религиозных принципах.
Вслед за Достоевским В. Соловьев выдвигал реакционное учение о народе-«богоносце», который будто бы призван преодолеть действующие в обществе «центростремительную» и «центробежную» силы религиозной, или божественной, силой. Такими народами, наделенными религиозно-мистическим началом, Соловьев объявляет славянские народы, и особенно русский народ, который, по его мнению, отличается «смирением», «покорностью», «самоотречением»; они легко подчинятся и римскому папе, и самодержавию, останутся равнодушными к земным делам и положатся всецело на божественную премудрость и провидение. Необходимость межклассового мира и межнациональной солидарности Соловьев пытался доказать, исходя из реакционных религиозно-нравственных принципов.
В области эстетики В. Соловьев проповедовал и обосновывал идеалистическую теорию «чистого искусства», теорию символизма, доказывая, что писатель, художник только тогда творит, когда он охвачен мистическим экстазом («теургией»), интуицией, когда его творения являются воплощением божественного откровения.
Религиозно-мистическая философия В. Соловьева — рафинированная поповщина — стала идеологическим оружием в руках помещичьей и буржуазной реакции и контрреволюции. В той или иной степени продолжателями философии В. Соловьева выступили С. и Е. Трубецкие, Н. Лосский, а также Н. Бердяев, С. Булгаков, С. Франк и другие идеологи «веховства».
В конце XIX — начале XX в. в России растет пролетарское движение в промышленных центрах и накапливается недовольство крестьянских масс в деревне, быстро назревают условия буржуазно-демократической революции. В период, предшествовавший революции 1905—1907 гг., а также после ее поражения в России распространяются неокантианство, персонализм, интуитивизм и другие модные течения буржуазной идеалистической философии, объективно ведущие к идеологическому разоружению революционных масс.
Проповедь философских идей неокантианства в России в конце XIX — начале XX в. вели так называемые легальные марксисты Петр Бернгардович Струве (1870—1944), Николай Александрович Бердяев (1874—1948), Сергей Николаевич Булгаков (1871—1944) и другие, а также некоторые представители официальной университетской философии — Александр Иванович Введенский (1856—1925), Георгий Иванович Челпанов (1862—1936).
А. Введенский и Г. Челпанов выступали против материализма и атеизма с позиций идеализма и агностицизма. Челпанов проповедовал так называемый эмпирический параллелизм, согласно которому физическое не может породить психическое. Физические и психические явления происходят параллельно. Психические явления порождаются волей, душой, в конечном счете богом и могут быть познаны только путем самонаблюдения, «внутреннего опыта». Воля, чувства, мысли даны непосредственно, а материя и атомы не более как гипотеза.
Введенский был приверженцем кантовского критического метода, который он объявлял единственно пригодным для философии. Априорное знание, утверждал он, имеет большую степень достоверности, чем апостериорное; априорные принципы логически предшествуют опыту и служат условиями его возможности. Введенский доказывал необходимость соединить науку с верой, ограничивал сферу деятельности науки и человеческого разума, признавал бытие бога, бессмертие души, свободу воли. Челпанов и Введенский давали субъективно-идеалистическое истолкование времени, пространства, причинности, считая их априорными понятиями.
В конце 90-х годов Струве, Булгаков, Бердяев были буржуазными либералами, выступавшими с позиций «легального марксизма». Они заявляли о своем согласии с некоторыми положениями так называемого экономического материализма, не принимая, однако, марксизма в целом, и прежде всего его теоретической основы — диалектического материализма, его учения о неизбежности краха капитализма, о пролетарской революции и диктатуре пролетариата. В работах В. И. Ленина «Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве», «Еще одно уничтожение социализма» и других подвергнута критике философская основа этого направления.
«Легальные марксисты» пытались эклектически соединить отдельные положения материалистического понимания истории с идеалистической философией кантианства, с его агностицизмом, враждебным марксистской теории, предлагая научный социализм заменить «этическим социализмом». В выступлении ревизиониста Бернштейна они усматривали последнее слово общественной науки, считая вместе с ним, что «движение — все, а конечная цель — ничто», и подменяя диалектический материализм неокантианской философией и вульгарным эволюционизмом. Выступление «легального марксизма», указывал Ленин, было отражением марксизма в буржуазной литературе, ибо «легальные марксисты» пытались выхолостить из марксизма его революционное содержание, растворить марксизм в буржуазном либерализме. «Для «легальных марксистов» разрыв с народничеством «означал переход от мещанского (или крестьянского) социализма не к пролетарскому социализму, как для нас, а к буржуазному либерализму». Будучи апологетами капитализма, «легальные марксисты» не хотели замечать ежедневно порождаемых капитализмом антагонистических противоречий между трудом и капиталом, между пролетариатом и буржуазией, между общественным характером производства и частной формой присвоения и другие противоречия, разрешимые Только путем пролетарской революции. Выступая с критикой либерального народничества по вопросу о судьбах капитализма в России, «легальные марксисты» идеализировали капиталистический строй, призывали «признать нашу некультурность и пойти на выучку к капитализму». Они проповедовали пошлые идеи реформизма, классового сотрудничества, надклассового государства.
После поражения революции 1905—1907 гг. Струве, Бердяев, Булгаков перешли на позиции контрреволюции, тесно сомкнулись с помещичье-монархической реакцией; они со злобой обрушились на революцию, марксизм, на освободительное движение вообще и его идеологию. В роли идеологов буржуазной контрреволюции наряду с ними выступили богоискатели С. Л. Франк, Д. С. Мережковский, З. Н. Гиппиус, Д. В. Философов, которые в это время широко проповедовали религиозно-мистическую философию. В. И. Ленин отмечал, что «русской буржуазии в ее контрреволюционных целях понадобилось оживить религию, поднять спрос на религию, сочинить религию, привить народу или по-новому укрепить в народе религию».
В 1909 г. Бердяев, Булгаков, Гершензон, Изгоев, Кистяковский, Струве, Франк выпустили сборник «Вехи», в котором осуждали пролетарское и демократическое движение, всячески поносили революцию 1905—1907 гг. и открыто выражали благодарность царизму за разгром революции. Помещичье-буржуазная пресса увидела в «Вехах» знамение времени — поворот кадетов (партии либеральной буржуазии) вправо, их переход на сторону самодержавия и других контрреволюционных сил. Наиболее умные из кадетов (например, Милюков) поняли, что «Вехи» выболтали тайные замыслы буржуазных либералов и что это ведет к дискредитации их в глазах общественного мнения. Для спасения чести своего мундира эти кадеты стали делать разные оговорки, вносить «исправления» в «принципы», выдвигавшиеся и защищавшиеся «Вехами». Однако все эти «исправления» были сплошным лицемерием. В. И. Ленин писал по этому поводу: «Как бы ни «исправляли» к.-д. газеты слишком бьющие в нос отдельные места «Вех», как бы ни отрекались от них отдельные кадеты, совершенно бессильные повлиять на политику всей к.-д. партии или задающиеся целью обмануть массы насчет истинного значения этой политики, — остается несомненный факт, что «Вехи» выразили несомненную суть современного кадетизма. Партия кадетов есть партия «Вех»». Ленин указывал далее, что появление «Вех» знаменует собой полный разрыв кадетов с либерализмом и с освободительным движением, со всеми его основными задачами и коренными традициями. «Авторы «Вех», — подчеркивал Ленин, — выступают как настоящие идейные вожди целого общественного направления, давая в сжатом наброске целую энциклопедию по вопросам философии, религии, политики, публицистики, оценки всего освободительного движения и всей истории русской демократии».
Богоискатели-«веховцы» отбрасывали материалистическую традицию, развивавшуюся в России в XVIII—XIX вв.; они выдвигали на первое место в истории русской философии религиозные, мистические и идеалистические направления и утверждали, что материализм и атеизм в России — явление, занесенное из Западной Европы, чуждое миросозерцанию русского народа. Марксизму, а также материализму и атеизму революционных демократов «веховцы» противопоставляли идеализм и мистику славянофилов, В. Соловьева, Н. Лосского, Л. Лопатина и др. «Веховцы» откровенно проповедовали союз философии с религией и теологией. «Философия, — доказывал Бердяев, — есть один из путей объективирования мистики; высшей же и полной формой такого объективирования может быть лишь положительная религия».
Ботоискатели-«веховцы» ставили своей задачей опровергнуть материалистическую теорию познания. Они разглагольствовали о «непостижимой сложности человеческого духа» и объявляли истинным источником познания мистическую интуицию, или «непосредственный внутренний опыт». Выступая против исторического материализма и его основного положения о том; что общественное бытие определяет сознание, богоискатели-«веховцы» пытались доказать «независимость» и «автономность» сознания от материальных условий жизни общества. Сознание, утверждали они, обусловлено «врожденной психофизической организацией личности». Поэтому оно способно воспринимать «сверхиндивидуальную истину», т. е. бога. Поскольку истина — это «бог в человеке» или «сознательное космическое самоопределение человека», философия должна заниматься «самооценкой личности», ее «неповторяющейся психофизической организацией», а «деятельность сознания должна быть устремлена внутрь, на самую личность, и должна быть свободна от всякой предвзятости, от всякой инородной тенденции, навязанной внешними задачами жизни». Под «внешними задачами жизни» «веховцы»-богоискатели подразумевали материальные условия жизни общества, экономическую и политическую борьбу. Они призывали отрешиться от классовой борьбы и сосредоточить внимание на религиозно-нравственном самосовершенствовании личности, на «внутренней свободе», на «духовной цельности», выражающейся в религиозности.
Ратуя за «внутреннюю свободу», за «автономность и независимость сознания», «веховцы» отвергали марксистское учение о партийности философии и проповедовали буржуазный объективизм и «универсализм», утверждая, что партийность в философии «искажает истину», не дает мыслителю приблизиться к «абсолютной ценности». Особенно «веховцы» нападали на русскую революционную интеллигенцию, обвиняя ее в беспочвенности, в отрыве от народа и враждебности истинно народному
миросозерцанию. В трактовке этого вопроса «веховцы» полностью смыкались с махровыми реакционерами-мистиками В. В. Розановым, А. Волынским и др.
В области литературы богоискатели пропагандировали идеи декаданса, символизма, мистики, иррационализма и т. д.
Уничтожающую критику контрреволюционной идеологии «Вех», ее мистики дал В. И. Ленин в статье «О «Вехах»» и в других произведениях. Ленин охарактеризовал «Вехи» как «энциклопедию либерального ренегатства». Со страниц «Вех», писал Ленин, проводится: «1) борьба с идейными основами всего миросозерцания русской (и международной) демократии; 2) отречение от освободительного движения недавних лет и обливание его помоями; 3) открытое провозглашение своих «ливрейных» чувств (и соответствующей «ливрейной» политики) по отношению к октябристской буржуазии, по отношению к старой власти, по отношению ко всей старой России вообще».
Религиозно-мистическая философия богоискателя-«веховца» Бердяева явилась одной из ранних разновидностей экзистенциализма. В работах «Новое религиозное сознание и общественность» (1907), «Философия свободы» (1911), «Смысл творчества. Опыт оправдания человека» (1916) и других Бердяев противопоставлял личность обществу, воспевал одинокую, замкнутую личность, ушедшую в самопознание, утверждал, что личность первичнее бытия, что ей должно принадлежать центральное место в новом религиозном сознании. При этом Бердяев выдавал себя за защитника «обновленного» или «универсального христианства», превосходящего «догматическое» или «традиционное христианство» и базирующегося на «творческом откровении» личности. Источником философии он объявлял «интуицию бытия», утверждая, что «религиозное откровение для философа есть интуиция философа», что «философия имеет жизненно-религиозное питание». Развивая экзистенциалистские идеи, Бердяев доказывал, что «тайна личности невыразима», что «окончательное преодоление одиночества происходит лишь в мистическом опыте, где все во мне и я во всем». Бердяев утверждал, что существуют два мира — «высший» (или бог) и «низший» (физический мир), что не только человек нуждается в боге, но и бог в человеке, что высшее назначение человека заключается в «откровении творчества» и в обращении к вечному богу. Окружающую нас реальность он объявил «символической», «вторичной», «отраженной» от божественного бытия, продуктом «грехопадения».
Существующий мир Бердяев рассматривал как «зло», от которого надо избавиться. «Свобода от мира — пафос моей книги», — заявлял Бердяев в работе «Смысл творчества». Отсюда следовал религиозно-мистический вывод о том, что «смысл истории в искуплении греха», в преодолении «иррациональной свободы» через «творчество личности», через страдания, жертвы и мистическое совершенствование личности. Если под «рациональной свободой» Бердяев понимал исполнение человеком морального долга, то под «иррациональной свободой» он подразумевал свободу «несотворенную», которая, согласно его учению, извечно заложена в небытии, предшествует богу и бытию и несет в себе как добро, так и зло. Ответственность за зло как проявление «иррациональной свободы» всецело несет личность, а не бог. При этом сама личность истолковывалась как спиритуалистическое, а не социально-историческое явление. Личность, по Бердяеву, имеет большую ценность, чем общество и государство, она должна защищать свою духовную свободу и от общества, и от государства.
Всемирный общественно-исторический процесс, согласно Бердяеву, есть действие трех сил — бога, судьбы и человеческой свободы, где личность представляет собой арену иррациональных сил истории. Здесь не может быть каких-либо законов и разумного смысла. С этих позиций субъективизма и иррационализма Бердяев злобно нападал на марксистское учение о классовой борьбе и революционном преобразовании мира, на научный социализм, диалектический и исторический материализм. Все это логически привело Бердяева в белоэмигрантщину, к борьбе против Советского государства и коммунизма.
В своих произведениях периода богоискательства — «Апокалиптический социализм» (1910), «Два града» (1911), «Философия хозяйства» (1912), «Свет невечерний» (1917) и других — С. Н. Булгаков с особой ненавистью ополчался против марксистского учения, клеветнически утверждая, что материализм и атеизм уничтожают индивидуальность, превращают человеческое общество в «муравейник». С целью опровержения марксизма он сравнивал идеи научного социализма с христианской хилиастической утопией, пролетарскую революционность — с религиозной эсхатологией, учение Маркса о пролетариате как могильщике капитализма — с религиозным иудейским учением об избранном богом народе, теорию обнищания пролетариата в буржуазном обществе — с концепцией мессианских страданий и мук, учение марксизма о социальной революции — с религиозно-мистическим энтузиазмом и т. д. и т. п.
По Булгакову, истина познается через мистический опыт и религиозные переживания, наитие и интуицию. Поэтому философия должна быть обогащена религиозным опытом и откровением, задача ее — разработка учения о «богочеловеке», поиски «града божьего».
В своих трудах Булгаков много говорит о «трех ипостасях», о «божественной и тварной Софии», о «сатанинских соблазнах»,
«грехопадении и искуплении», о чудотворных знамениях, о воскрешении и преображении. Вся эта мистика была выдвинута им для того, чтобы подправить устаревшие христианские догматы, обновить христианское вероучение.
Разного рода религиозно-мистические идеи развивали и другие богоискатели-«веховцы» — С. Л. Франк, М. О. Гершензон, Н. Минский, а также реакционный писатель Мережковский, выступивший с инсинуациями против революционного народа, написавший такие реакционные произведения, как «Грядущий хам» (1906), «Христос и Антихрист» (1896—1905), проповедовавший учение о богочеловечестве.
Главными представителями субъективно-идеалистической философии персонализма в России были Лев Михайлович Лопатин (1855—1920), Алексей Александрович Козлов (1831 — 1901). По мнению А. Козлова, соотношение между духовным и материальным нам недоступно, материальные же предметы суть лишь условные знаки и символы духовных монад. Сторонник теории «панпсихизма», Козлов утверждал, что основу мира составляет множество психических субстанций, или духовных начал — монад. Эти духовные начала не самостоятельны, а управляются высшим духовным началом, или верховным психическим субъектом, т. е. богом.
В своей основной работе «Положительные задачи философии» (1886—1891) и в статьях, опубликованных в журнале «Вопросы философии и психологии», Л. Лопатин стремился опровергнуть материализм как цельное философское учение, проповедовал «монистический спиритуализм».
Отбросив диалектические элементы в монадологии Лейбница, Лопатин заимствовал ее телеологию. Основу мироздания, утверждал он, образует «творческая сила духа», духовное начало. Материальному миру предшествует некий «нравственный идеал», обладающий свободой воли и творчества. В мире имеется множество «индивидуальных духовных центров», которые «обладают своим независимым творчеством». Философ должен проникнуться спекулятивным мистицизмом, а философия призвана выступать не против религии, а в союзе с ней. С позиций спиритуализма Лопатин пытался опровергнуть материалистическую теорию познания. Мы, говорил он, не способны познать объективную истину, так как истина всегда субъективна; наши чувственные восприятия не отражение действительности, а, наоборот, «образы, чувственно воспринимаемые, суть сама внешняя действительность». Вслед за Лопатиным эту субъективно-идеалистическую выдумку повторил махист-эмпириокритик Базаров.
Подобно Маху, Авенариусу, Вилли и другим эмпириокритикам Лопатин ополчился против тех ученых, которые стихийно проводили материалистическую линию в естествознании.
По этому поводу Ленин писал, что «суть доводов г. Лопатина и г. Вилли против всякого материализма вообще и естественно-исторического материализма в частности совершенно одинакова. Для нас, марксистов, разница между г. Лопатиным и г. Вилли, Петцольдтом, Махом и К0 не больше, чем разница между протестантским и католическим богословами». Ленин охарактеризовал Лопатина как «философского черносотенца», у которого было «преимущественное «устремлением в пограничную область философского и полицейского».
Одно из реакционных идеалистических направлений в русской философии начала XX в. составлял религиозно-мистический интуитивизм, представителями которого были Н. О. Лосский, С. Л. Франк и др. Согласно их учению, познание истины совершается через «подсознательное», своего рода таинственным наитием. Опыт, чувство, разум — это лишь примитивные, низшие формы познания, пригодные для повседневного обихода, но не для философского ума, не для раскрытия истины. Самый опыт интуитивисты толковали мистически, включая в него религиозный экстаз, «наитие».
Субъективный идеалист и мистик, Лосский утверждал, что мир состоит из двух видов бытия: «реального» (обычные вещи и предметы, расположенные во времени и пространстве) и «идеального» (вневременного, внепространственного). Реальное бытие, в сущности, лишь фикция, оно всецело зависит от «идеального бытия», определяется им. Учение о зависимости «реального» бытия от «идеального», интуитивист назвал «идеальным реализмом». «Идеальное бытие» само по себе недоступно опыту, чувствам, разуму, оно познается только «интеллектуальной интуицией». «Идеальное бытие» в свою очередь порождается «металогическим бытием», которое выходит за пределы законов логики, за пределы законов тождества, противоречия и исключенного третьего. Другими словами, это — «бытие бога».
«Реальное бытие», по мнению интуитивистов, воспринимается путем сверхинтеллектуальной интуиции; познание его осуществляется «сверхвременным и сверхпространственным деятелем, субъектом», или «индивидуальным человеческим Я». Однако это «индивидуальное человеческое Я» в системе Лосского теряет все свои свойства «реального Я» и каким-то образом становится уже «потенциальной личностью», «субстанциальным деятелем», творящим весь духовный и материальный мир, познавательные акты и бытие. Такие «субстанциальные деятели», как носители «творческих сил», индивидуальны и независимы. Они обеспечивают возможность непосредственного общения с богом и творят многочисленные системы, из коих складывается система космоса. Во главе космоса стоит «высокоразвитый субстанциальный деятель», мировой дух, т. е. бог. Бога Лосский называет также «сверхкосмическим принципом», который может существовать без мира, находится над миром и познаваем мистической интуицией, «живым религиозным опытом».
Нетрудно убедиться, что философия русских интуитивистов — это сплошная мистика, разновидность религиозного учения, где в хитроумно составленных философских терминах излагается христианское учение о трех ипостасях, о перевоплощении, идея предустановленной гармонии и т. п. Философия интуитивизма, как и другие течения реакционной идеалистической философии, находилась на службе теологии, была в корне враждебна науке, научному мышлению, преследовала цель подчинения науки и философии религиозному мировоззрению.
Наиболее видными неогегельянцами в России в разбираемый период были Борис Николаевич Чичерин (1828—1904), Николай
Григорьевич Дебольский (1842—1918), Иван Александрович Ильин (1882), которые, испытав сильное влияние гегелевской философии, старались «обогащать» и «развивать» ее в религиозно-мистическом направлении. Из произведений русских неогегельянцев следует отметить «Науку и религию» (1879), «Положительную философию и единство науки» (1892), «Основания логики и метафизики» (1894) Б. Чичерина; «О диалектическом методе» (1872), «Философию будущего» (1882), «О высшем благе или верховной цели нравственной деятельности» (1886), «Философию феноменального формализма» (1892—1895) Н. Дебольского; «Философию Гегеля как учение о конкретности бога и человека» И. Ильина (1918).
Неогегельянцы критиковали Гегеля за то, что он принизил бога, возвышая науку, умалил роль религии, считая ее низшей ступенью философского сознания. В теории познания неогегельянцы нападали как на материалистов, так и на позитивистов. Так, по Чичерину, «философия относится к религии, как чистая мысль к живому единению, то есть как отвлеченно-общее начало к конкретному единству». Религия удовлетворяет стремление человеческого духа к живому общению с «абсолютным», а философия в высшем своем значении есть «познание абсолютного», где человек выступает «исполнителем абсолютного закона», ибо разум его есть порождение абсолютного или верховного разума. Выдвигая абсолютный разум (бога) в качестве первотворца Вселенной, Чичерин утверждал, что мир управляется «всемогущим разумом», что разум как субстанция бессмертен, бессмертна и душа человека. «Бог, — писал он, — открывается человеку по мере того, как человек способен его понимать». Но так как
умственное состояние людей разное, то различно и понимание божества, различны религии, которые развиваются, как и ум человека.
Дебольский критиковал Гегеля за то, что из его школы вышли не только идеалисты, но и материалисты, атеисты и социалисты. Необходимо, сделал вывод Дебольский, «абсолютный формализм Гегеля» заменить «формализмом феноменальным», ибо наш ум — порождение абсолютного ума и призван, познавая мир, познать «абсолют» или «сущее». «Ошибка Гегеля,— заявлял Дебольский, — состояла именно в том, что он возвел в абсолютный ум тот ум, который только феноменален, т. е. ум, проявляющийся в нашей мысли как ее форма или закон».
В религиозно-мистическом плане трактует гегелевскую философию Ильин. Центральная задача философии, по его мнению,, «вновь найти доступ к научному знанию о сущности бога и человека». Хотя он и заявляет, что «философское приятие мира не может состоять ни в бунтующем изобличении того, что мир лежит во зле (Платон), ни в восторженном изображении его мнимого совершенства (Лейбниц)», что «учение о мире должно быть прежде всего предметно», однако вся «предметность»сводится им к «овеществившей себя идее», к «духу, сущему во образе вещи», где совершается «самооблечение бога в чувствующую душу или созерцание душою своей божественной природы». Отсюда его призыв — философия должна познать сущность божества.
Что касается диалектики Гегеля, в частности его учения о противоречиях и борьбе противоположностей, то у Ильина она сводилась к «перемириям», «компромиссам» и установлению равновесия борющихся сил.
Позитивизм в России в конце XIX — начале XX в. был представлен Константином Дмитриевичем Кавелиным (1818—1885), Владимиром Викторовичем Лесевичем (1837—1905), Николаем Константиновичем Михайловским (1842—1904), а также махистами и эмпириокритиками. Разумеется, между указанными позитивистами были разные оттенки и различия, нередко по тем или другим вопросам между ними возникали разногласия и споры.
Особенно это отличие сказывалось в политической ориентации, скажем, Кавелина — «одного из отвратительнейших типов либерального хамства» и Михайловского, который «был одним из лучших представителей и выразителей взглядов русской буржуазной демократии в последней трети прощлого века» и не только сочувствовал, но и помогал революционному подполью. Но когда разговор идет о решении позитивистами коренных вопросов философии, то, как писал Ленин, «марксизм отвергает не то, чем отличается один позитивист от другого, а то, что есть у них общего, то, что делает философа позитивистом в отличие от материалиста». А общим у русских позитивистов было то, что они отрицали значение философии как мировоззрения того или другого класса, сводя ее в одном случае к голому, ползучему эмпиризму, в другом — к чистому гносеологизму, но в обоих случаях лишали ее своего предмета, растворяли ее в естествознании.
Русские позитивисты, как правило, пытались обойти основной вопрос философии, объявляли борьбу материализма с идеализмом неправомерной, своего рода данью старой метафизике, а себя изображали мыслителями, сознающими односторонний и бесполезный характер этих «метафизических споров» и поднявшимися выше материализма и идеализма, противопоставляя им пресловутый психофизический параллелизм. Идеями психофизического параллелизма, учением о свободе воли были пронизаны и сочинения позитивистов по психологии (Кавелин, Грот, Троицкий и др.). Под флагом психофизического параллелизма позитивисты пытались похоронить материализм и возродить стыдливый идеализм и даже фидеизм. Ленин отнес позитивистов к жалким эклектикам и крохоборам, которые в философии отличаются друг от друга «ничтожными пустяками», разными «измами», придуманными для того, чтобы отвлечь читателя от сути дела. Проповедь психофизического параллелизма сопровождалась у позитивистов попыткой выдать свою философию за «надпартийную». Ленин резко осудил позитивистов, махистов и прочих путаников в философии, пытавшихся отрицать принцип партийности в философии: «...«позитивисты», махисты и т. д., все это — жалкая кашица, презренная партия середины в философии, путающая по каждому отдельному вопросу материалистическое и идеалистическое направление. Попытки выскочить из этих двух коренных направлений в философии не содержат в себе ничего, кроме «примиренческого шарлатанства»».
В теории познания русские позитивисты, как правило, были сторонниками субъективизма и агностицизма. Особенно это относится к Кавелину и Лесевичу. Лесевич закончил свой жизненный путь страстным приверженцем эмпириокритицизма. Его сочинения «Письма о научной философии» (1878), «От Конта к Авенариусу» (1904), «Эмпириокритицизм и импрессионизм» (1905) и др. представляют собой образчик эволюции позитивистской философии от Конта к Маху и Авенариусу. Он разделял субъективно-идеалистическое учение Маха об «элементах мира», о том, что предметы суть комплекс наших ощущений. Он ратовал за «чистый опыт» Авенариуса и «эмпирический феноменализм» в теории познания, отстаивал учение Авенариуса о «принципиальной координации» и «экономии мышления», «метод элиминации». Одновременно он отрицал объективное существование «вещей в себе», причинность и необходимость в природе.
Михайловский, Лесевич и другие позитивисты проповедовали субъективный метод в социологии, идеалистическую теорию «героев и толпы», пытались опровергнуть основные положения диалектического и исторического материализма. Михайловский выдвинул учение о «правде-истине» и «правде-справедливости». Первой руководствуются естествоиспытатели, имеющие дело с природой; второй — социологи, имеющие дело с обществом, с человеком и его духовным миром. В первом случае применим объективный метод, во втором — субъективный. С позиций субъективного метода Михайловский решает все социальные вопросы — об обществе и прогрессе, о личности и государстве. Рассуждения его носят абстрактный характер, он говорит об обществе вообще, о прогрессе вообще, о личности вообще. Критикуя органическую теорию Спенсера как буржуазно-апологетическую, сам Михайловский суть проблемы прогресса усматривал в «неделимости целого», в целостности индивида как биологического существа, требуя при этом не смешивать «общий уровень развития общества» с «общим типом развития индивида». «Общий уровень развития общества» прогрессирует, но этого, по Михайловскому, нельзя сказать об «общем типе индивида», который из универсала, каким он был на ранних этапах, превращается в узкого специалиста в современном буржуазном обществе. В связи с этим Михайловский критикует буржуазное общество, которое разделением труда, узкой специализацией уродует личность, исключает возможность гармонического развития ее физических и интеллектуальных задатков. Однако Михайловский, отвергая органическую теорию Спенсера, не дает правильного представления об обществе, изображает его как простую сумму индивидов, игнорирует производственную деятельность людей и характер производственных отношений.
Михайловский и другие либеральные народники 90-х годов (Воронцов, Южаков, Кривенко) выступали в защиту общинного принципа землевладения. Они хотели задержать развитие капитализма в России, выдвигая идеи «уравнительного раздела земли», «народной промышленности», организации крестьянских банков и т. д. Плеханов и в особенности Ленин подвергли уничтожающей критике философские и социологические теории народников-позитивистов.
Широко распространившиеся в России в конце XIX — начале XX в. школы идеалистической и религиозно-мистической философии (философия Вл. Соловьева, неокантианство, неогегельянство, богоискательство и «веховство», персонализм, интуитивизм, позитивизм и т. д.) были порождением политической реакции, напуганной нараставшим в стране освободительным движением, революционной борьбой рабочего класса.
Религиозно-идеалистические и мистические учения находились на идейном вооружении реакции и контрреволюции. Вот почему, когда в России совершилась Великая Октябрьская социалистическая революция, многие из этих философов-идеалистов оказались в стане открытых врагов советского народа.
