Начнем с материально-технических предпосылок. Если хочешь понять, каким образом определенному изобретателю удалось в свое время создать нечто, прежде недостижимое, нам, очевидно, нельзя обойти вопрос о том, какими преимуществами он обладал? Среди своих современников он мог выделяться личными качествами: особенной наблюдательностью, самозабвенной настойчивостью, находчивостью, технической сноровкой и т. п., или же преимуществом в своем положении: ближе к сырью, к производственным нуждам, к знанию, к средствам, к смежным отраслям техники или к более развитым соседям и т. д. Но все эти ценнейшие субъективные моменты не могут заслонить объективных преимуществ, которые к выгоде изобретателя (наравне со всеми его сверстниками) отличают его от предков. Уровень знаний и производства, общий технический прогресс открывают для изобретателя такие возможности, которые прежде отсутствовали.
Возьмем простейший пример из нашей же области. Что книга вообще может существовать (а уж тем более сразу изготовляться!) не в нескольких, немногих, экземплярах, но в сотнях и даже тысячах, такая мысль вообще не могла возникнуть до освоения бумажного производства. Ведь на пергаментную книгу среднего размера (объемом по нынешнему счету в 20—25 листов, т. е. примерно в четыре сотни страниц) шло не менее 16 телячьих кож, и стало быть, даже 30 экземпляров такой книги потребовали бы одновременно около 500 кож. А такое количество не могло бы поставить сразу даже самое богатое стадо того времени. Когда европейцы не только познакомились с бумагой (вероятно, к XI в.), не только стали применять ее как особо драгоценный материал для документов или обертки (в период крестовых походов), но и научились сами изготовлять ее, только тогда (т. е. с конца XIII в., причем распространение бумажные мельницы получили в Западной Европе лишь век спустя) оказалась в наличии эта материальная предпосылка массового книгопроизводства.
Чем же еще требовалось овладеть, кроме производства бумаги? Иногда Гутенберга называют изобретателем печатного станка. Разумеется, честь создания печатного механизма — пресса, заменявшего получение оттиска (с доски) вручную, путем притирания, честь эта принадлежит Гутенбергу. Но это изобретение, резко повысившее качество печати и, главное, впервые позволившее печатать на обеих сторонах листа, было, несомненно, одним из наименее трудных и, вероятно, одним из ранних среди изобретений Гутенберга. Печатный пресс был сконструирован исключительно удачно, за малыми исключениями (замена некоторых деревянных частей металлическими) конструкция его удержалась в течение трех с половиной веков, вплоть до начала XIX столетия (когда его сменили печатные машины). Сам принцип тиснения был весьма прогрессивен (в Китае, и вообще на Востоке, так и не применили станка в течение долгих столетий). И тем не менее вовсе не это изобретение проложило человечеству новые пути — оно было вспомогательным, а не основным: хуже и медленнее шло бы печатание без него, но тем не менее, раз только создан наборный материал и найден наборный процесс, книгопечатание уже вполне возможно, жизнеспособно, неистребимо. И наоборот, при отсутствии наборного процесса наличие пресса улучшило бы, конечно, размножение ксилографии (1), но книгопечатания в полном смысле этого слова все же еще бы не получилось. С другой стороны, печатный пресс технически вовсе не явился столь уж оригинальным механизмом; его скорее следует считать удачным приспособлением (для новых, впрочем, нужд) давно уже известных прессов для отжимки маслин, винограда и т. п. и прессов, применявшихся сукноделами, не говоря уже о том, что близкие конструкции пресса были уже столетиями освоены переплетчиками и совсем недавно — изготовителями бумаги.
Всмотримся пристальнее в специфику нового способа производства книги. Постараемся отчетливее различить, каковы те новые нужды, которые были непосильны для прежней техники до тех пор, пока не развились новые ее приемы.
Нов ли самый принцип получения оттиска? Нет, конечно, он весьма древен. Хорошо известно, что в древнем Египте и странах Междуречья за тысячи лет до нашей эры уже применялись вырезные печатки, с которых имена царей или жрецов переходили в рельефе на глину. Более того, уже в эти столь давние времена люди додумались до небольших цилиндров, от прокатывания которых получалась (и могла непрерывно повторяться несколько раз подряд) связная надпись. Стало быть, перед нами уже печатная форма и притом довольно сложная и совершенная. А перстневые
----------------------------------
1. Т. е. гравюр, оттиснутых с деревянной доски; об этом способе см. ниже.
----------------------------------
печати? Они были широко распространены в античности; римлянин не ставил подписи под документом, а, прижимая к нему кольцо, оттискивал на цветном воске изображение, вырезанное на камне, вделанном в это кольцо. Сохранились и оттиски с фигурами богов, животных, священных предметов и даже с отдельными буквами и целыми надписями, правда краткими. Еще в гораздо большем количестве сохранились сами резные камни (так называемые геммы), обычно изумительно тонкой художественной работы (1).
Этот обычай оттискивать личный (или «фамильный») знак, вырезанный на перстне, широко распространен у многих народов. Из античности он перешел в средневековье и бытовал вплоть до начала XIX в. (2) Клеймо мастера на вазе, и даже тавро, выжигаемое на быке или коне, тоже не что иное, как разновидности этого же приема оттиска, и тоже восходят к седой старине даже более давней, так как возникают еще при родовом строе.
Но не только печатная форма такого вида, т. е. с цельным связным изображением или надписью, насчитывает тысячи лет существования. Весьма древним является и применение формы «однозначной» для простейшего узора (кружочков, звездочек, крестиков и т. п.), наносимого путем чеканки на оружие, посуду, части одежды, украшения. Более сложный узор (например, надписи и орнамент на монетах) тоже получался чеканкой, однако уже путем комбинирования отдельных чеканов (и притом задолго до того, как люди научились штамповать монеты с портретными изображениями государей). Что особенно поразительно в этом отношении, так это использование отдельных штампов для нанесения знаков письма на так называемом «диске из Феста». Знаки эти доныне не прочтены; не вполне ясно, слоговое или буквенное здесь письмо, вовсе ли невозможно, чтобы эти знаки сохранили частично даже иероглифическое значение. Но не может быть сомнений в том, что повторяющиеся на нем одни и те же знаки не вырезаны изумительно одинаково, но именно оттиснуты с одной формы. А ведь эта надпись сделана (вероятно, в Малой Азии) не позднее середины II тысячелетия до н. э.!
Однако, как бы широко ни применялись на Древнем Востоке, в классическом мире или в феодальной Европе все эти клейма, чеканы, геммы, печатки и пр., принцип получения оттиска был один и тот же: изображение вдавливалось в глину, дерево или металл и, не отличаясь от него по цвету (3), становилось видимым именно и единственно благодаря контрасту в освещенности у поверхности и во вдавленных в материал частях (совсем как у клинописных глиняных табличек). Но вот возникает совсем новая техника — на-
----------------------------------
1. В Государственном Эрмитаже хранится богатейшее собрание гемм, чрезвычайно интересных.
2.. Этим объясняется столь частый в фольклоре, а затем и в литературе мотив узнавания по кольцу.
3. В этом отношении несколько особое место принадлежит тавру, выжигаемому на шкуре животного.
----------------------------------
бивка или набойка тканей. Прежде узор на ткани получался либо при самом тканье, либо с помощью вышивки или рисунка; теперь же научились оттискивать орнамент и изображения цветов, зверей и т. п. с рисунка-рельефа на доске. На поверхности доски оставляют те части рисунка, которые должны отпечататься, а все остальное («фон») вырезают, выскабливают. Для того чтобы этот рисунок перешел на ткань, вовсе не требуется такой сильный нажим, как при чеканке или штамповке: печатную форму покрывают жидкой краской и прикладывают к ткани. Узор может быть совсем простым или, наоборот, весьма тонким и сложным, он может наноситься ударами маленькой формы или, напротив, может сам равномерно повторяться не раз на форме более крупного размера (вроде как в наши дни происходит при печатании обоев и при набойке тканей), он может печататься одной краской или же несколькими, даже очень многими, но во всех случаях оттиск не углублен в материал, а поставлен на нем и отличается от фона именно цветом. Этого античность при всем художественном и ремесленном совершенстве своих изделий не знавала; техника эта появилась не ранее IV—V вв. н. э. и широкое распространение в Европе нашла лишь с XIII в. Поскольку тем самым была освоена техника вырезания (гравирования) деревянных форм и перенесения с них краски на ткань, оставался лишь шаг до изобретения ксилографии. Такой шаг не мог не быть сделан уже в ближайшее время, благо, как мы уже видели, в XIV в. стала в достаточном изобилии изготовляться бумага. В самом конце этого века возникло печатание игральных карт (1), увлечение которыми охватило европейцев незадолго до этого. А затем, в начале XV в. появились первые картинки, сперва неказистые и примитивные, а позднее не лишенные высоких художественных достоинств, сперва вовсе без текста (это были чаще всего изображения святых, усердно раскупаемые паломниками), потом с кратчайшим текстом в виде имени святого или названия монастыря и т. п., наконец, с целой молитвой для данного праздника. Монахи многих монастырей, главным образом по Рейну, успешно торговали подобными дешевыми картинками, которые широко употреблялись в быту, породив все позднейшие виды «лубка».
Впоследствии (2), составляя вместе листы, отпечатанные с таких досок с вырезанными на них рисунками или текстами, пытались даже получить целые «книги». Но «книги» эти (так называемые блокбухи) были, конечно, крайне беспомощными: отпечатанные на одной стороне листа (другая при притирании листа для прижатия ее к форме неизбежно загрязнялась, и на ней проступал продавливающийся с оборота рисунок), поневоле очень короткие по содер-
----------------------------------
1. Легко понять, что первоначально требовались лишь простейшие печатные формы (в виде знака масти), которые позволяли вручную «штемпелевать» на куске бумаги одно, два, три и т. д. очка; затем стали на одной доске вырезать уже всю карту (скажем, «семерку» или «девятку») и, наконец, по нескольку карт вместе, которые после отпечатания достаточно было разрезать.
2. Не ранее середины XV в., т. е. уже после изобретения книгопечатания.
----------------------------------
жанию каждой отдельной страницы и по общему объему (вырезание мало-мальски длинного текста было делом чрезвычайно трудоемким).
Мы уже знаем (см. выше), какие повышенные требования точности лежат в основе самого принципа набора, и теперь нам ясна вся несерьезность и даже фантастичность нередко встречающегося обывательского воззрения, будто изобретение книгопечатания состояло в том, что некто догадался разрезать гравированный на доске текст на отдельные литеры и будто вообще некогда применялись деревянные литеры. Конечно, изготовить литеры из дерева можно, но это столь же легко и экономично, как ходить по канату, заклинать змей или глотать шпаги. Искусные китайские костерезы умеют выточить по три-четыре ажурных шарика один внутри другого, это шедевр точности, но производственное значение подобных кунстштюков, разумеется, ничтожно и ни о какой массовости (а ведь онa составляет самое существо наборного процесса) и речи тут быть не может. К тому же точно одинаковыми размерами шрифт должен не только обладать в момент изготовления, но и сохранять их в течение всего — максимально долгого! — срока службы (иногда — десятилетий).
Никто, кроме искуснейшего резчика по дереву, не мог бы приняться за такое предприятие, как вырезание (в десятках экземпляров минимум) целого комплекта шрифта. Но очевидно, именно искусному резчику не могла не быть заранее ясной практическая безнадежность подобной затеи: не говоря о том, что деревянные литеры быстро снашивались бы и притом заведомо неравномерно, при печатании неизбежное их соприкосновение с краской неминуемо приводило бы то к разбуханию, то к растрескиванию при высыхании и притом опять-таки заведомо неравномерно, то есть для одних литер сильнее, для других меньше. Вспомним, что следствием этого сразу же явится полная невозможность образовать из литер печатную форму, и мы убедимся окончательно, что версия о деревянных литерах как якобы промежуточной стадии в процессе изобретения (1) книгопечатания — плод досужих, чисто кабинетных домыслов.
Вскоре мы увидим, почему не приходится приписывать Гутенбергу никаких экспериментов с деревянными клише, но уже сейчас становится понятным, что в ходе изобретения определяющей предварительной догадкой явилось осознание того, что литера должна быть металлической. Относительно быстрый темп разработки изобретения Гутенберга очевидно тем и объясняется, что оно пошло в этом отношении сразу по правильной дороге и времени на опробование порочной деревянной технологии не затрачивалось. Но мы
-----------------------------------
1. Временный переход в Китае от глиняных и оловянных литер к деревянным и притом получаемым путем разрезания доски (на которой они специально гравировались в расчете на это!) не противоречит сказанному; он означал определенный шаг вперед на пути исканий более прочного материала — столетиями после того, как самый способ изготовления одинаковых литер посредством формовки был уже нащупан и распространен в самом же Китае.
-----------------------------------
сами остались бы на чисто кабинетных позициях, если бы ограничились таким выводом. Догадка, самая гениальная, иногда может означать половину успеха, но никогда не более того. Техническое воплощение этой догадки — вот что отличает смелую фантазию от реального прогресса. А если так, то за простыми словами «изготовлять литеры из металла» встают один за другим серьезнейшие вопросы; собственно говоря, тут только и начинается работа изобретателя. Сознательно упростим дело, отбросив множество проблем и затруднений, обходить которые на самом деле было невозможно, и задержим наше внимание только на двух вопросах: 1) как, то есть какими приемами, получать из металла литеры и 2) из какого металла? А это отнюдь не производные, побочные вопросы, но, напротив, самые коренные и вовсе не столь простые, как может несведущему человеку показаться.
И в горячей, и в холодной обработке металла человечество, начав с века бронзы, достигло замечательных результатов. Оружие, украшения, утварь, инструменты изготовлялись из железа и золота, серебра и олова, меди и других металлов в обилии и изумительном совершенстве. Тяжелые цепи подъемных мостов и острейшие кинжалы, прочные кольчуги и блестящие панцири, кувшины и бокалы с замысловатейшим орнаментом, серьги и подковы изготовлялись на протяжении минимум двух тысячелетий. Хитроумные самодвижущиеся приборы александрийских ученых, занимательные игрушки-автоматы Харун аль Рашида, сложнейшие механизмы башенных часов с их фигурами ангелов и рыцарей, отбивавших удары каждый час,— все это делалось из металла и служило на славу. Тончайшие проволочки применялись в ювелирном деле и для перегородчатой эмали, золотых дел мастера умели выбивать сверхтонкую золотую фольгу, которой так широко пользовались миниатюристы рукописей. И все же ни в одной отрасли обработки металла не требовалось изготовление деталей, столь мелких и точных, как узор буквы, столь многих и точных, как ножка и основание литеры. В основе технологии изготовления и применения шрифта лежал дотоле малоизвестный, а потому и неосознанный принцип массовости, впоследствии, но уже при машинном производстве, завоевавший господство. Мы окружены стандартными изделиями, нормальными деталями, для нас совершенно естественно, что двугривенные незачем взвешивать, что автомобильная или велосипедная покрышка с одного колеса может быть переставлена на другое, даже на любую другую сходную машину. Наоборот, мы и представить себе затрудняемся, чтобы, например, пуля не подходила ко всем винтовкам армии, лезвие — к любой безопасной бритве, кирпич — к любой кладке стены, стальное перо — к каждой ручке, любой конструкции точилка — к любому карандашу. А ведь еще полвека назад далеко не все так совпадало, а сто лет назад и подавно. В те же века, которые нас занимают, и вообще-то почти не знали массового универсального спроса. Конечно, и гвозди, и кирпичи расходовались тысячами, и очень точной сортностью должна была обладать пряжа,
в огромных количествах потребляемая ткачами, очень ровными должны были быть кольца, из которых делалась кольчуга. И все же, все это изготовлялось вручную, часто заготовлялось тут же на месте. Даже в арсеналах (на верфях) Венеции, где одновременно работали многие сотни судостроителей, или при многолюднейших работах по сооружению городских стен или башен замка, какой бы степени ни достигало разделение труда, каждая доска, каждый камень, крюк и т. п. подбирался и подгонялся отдельно. После того как в середине XIV в. впервые взревели бомбарды, долгое время пушкарям причиняла много хлопот не только дозировка заряда, но и соответствие ядра (преимущественно каменного!) каналу ствола; а стрелки сами отливали пули и подгоняли их к калибру.
Такое положение вещей не годилось для осуществления идеи набора. Определилась очевидная необходимость ни в коем случае не вырезать литеры поодиночке, не грубо штамповать их в расчете на последующую отделку, но непременно именно отливать — и притом с предельной точностью.
Казалось бы, чего проще! Ведь литейное дело — порождение еще бронзового века. А теперь, именно с появлением артиллерии, стали в неслыханных количествах изготовляться огромные отливки (пушек). Однако ни поделки античных и средневековых литейщиков до того времени, ни сами пушки никак не годились здесь в образцы — слишком крупные и грубые то были изделия, требовавшие после отливки длительной отделки и вполне допускавшие такую отделку. Крошечная же литера требует иного: она должна получаться быстро и чисто. Металл должен успеть проникнуть в тончайшие «волосные» части литейной формы и застыть без мельчайших изломов, трещин или раковин (пузырьков).
Ученые до сих пор не пришли к окончательному согласию относительно того, не применялась ли Гутенбергом первоначально отливка в опоку, т. е. не переносил ли он на отливку литер ту технологию, которая была общеупотребительной в литейном деле. Один немецкий исследователь даже сумел сам изготовить таким способом шрифт, вполне сходный с гутенберговским. Однако не подлежит сомнению, что даже если на первых порах подобные попытки не исключены, то они сразу же были отброшены и был предпочтен другой вариант — отливки в форму. Мастер вырезает из твердой стали пунсон (франц. poincon, ием. Punze), рабочая поверхность которого представляет собой рельефное и зеркальное изображение нужного знака (буквы, цифры, знака препинания и т. п.). С помощью пунсона выбивают в кусочке мягкого металла (меди) матрицу — уже прямое, но углубленное изображение, которое и явится литейной формой для очка будущей литеры. Это очко должно быть в свою очередь рельефным и зеркальным, иначе с него на бумагу не сойдет прямое черное изображение буквы, это понятно само собой; но почему здесь матрица названа формой только для очка литеры, а не просто формой для всей литеры? И почему не назван здесь же материал, из которого делают литеры?
Вспомним, что два измерения литеры должны быть одинаковыми не только для всех экземпляров одной и той же буквы, но и для всех, без малейшего исключения, знаков одного шрифта (см. выше). Гравер пунсонов воспроизводит изумительные по точности стилистического замысла (и по размерам) рисунки букв; но ему пришлось бы, сверх того, обеспечивать в сотнях случаев идеальное совпадение как роста, так и кегля,— труд явно неблагодарный и малоэффективный по конечному результату. Матрица же, задуманная не как вся литейная форма, но лишь как ее съемная часть, сама уже являлась ответом Гутенберга на основной вопрос производства шрифта отливкой: нужна разборная литейная форма с подвижными стенками. Она и создается в ручном словолитном аппарате, сконструированном в XV в. и служившем до XIX. Подвижная стенка позволяет при разной ширине литер одного кегля обеспечивать их одинаковую высоту, а рост литеры (т. е. длина ее ножки), одинаковый не только для данного кегля, но и для всех шрифтов, автоматически обеспечивается размерами самого прибора. И конструкция, и технология просты до гениального; но как непросто было их задумать, нащупать, а главное — осуществить!
Зная теперь, как происходит со времен Гутенберга отливка литер, мы можем сформулировать ряд требований, которыми должен обладать материал для такой отливки. Он должен обладать: а) повышенной текучестью в расплавленном виде (иначе не удадутся мельчайшие детали, так называемые волосные штрихи); но и б) по возможности низкой точкой плавления; он должен при этом в) быстро застывать; быть г) весьма твердым (чтобы выдерживать тысячи раз нажим при печатании), но притом д) не хрупким, е) хорошо воспринимать и отдавать краску, и т. п. Сочетание всех этих свойств не встречается ни у одного природного металла. Не требовалось гения, чтобы найти обходное решение, т. е. применить сплав: в XV в., да и гораздо ранее, к нему пришел бы любой ювелир и алхимик, оружейник, а быть может и просто кузнец. Но вот как подобрать именно нужный сплав? В наши дни к услугам изобретателя конструкторские бюро и заводские лаборатории, десятки технических справочников и инженерный опыт, обобщенный в курсах металловедения и обработки металлов, в вузовском обучении и т. д. Как же без всего этого необычайно быстро — всего в несколько лет — Гутенбергу удалось не только сконструировать свой прибор для отливки литер, но и так удачно подобрать сплав (так называемый гарт или типографский металл), что он применяется и доныне? В этом сказались, разумеется, изумительные упорство и целеустремленность изобретателя, его сноровка в работе с металлами, но сейчас нас интересует иное: что позволило ему сделать этот стремительный рывок? Иными словами, какова была техническая предпосылка именно этого успеха? Если этот вопрос покажется докучным, поставим его иначе. Могли ли бы самые блестящие инженеры античности (скажем, Архимед или Герон) решить ту задачу, которая была решена Гутенбергом?
Как ни велик был опыт, накопленный человечеством со времени первой ковки и первой плавки (не забудем, что уже бронза — сплав), этого опыта было недостаточно. В металлургии средневековье мощно продвинулось вперед и на Востоке, и на Западе, хотя основное — доменная плавка — еще было впереди. Но именно в литейном деле, в тонком литье, европейское средневековье, особенно после крестовых походов, с XIII—XIV вв., сделало большие успехи. Научились отливать предметы сложной конфигурации, подбирать сплавы. Художественное литье процветало в северной Италии и городах по Рейну. Большую роль в усовершенствовании приемов литья сыграло литье колоколов.
Нам, жителям больших городов, рабочих поселков или сельских местностей наших дней, трудно даже вообразить, как насыщена была жизнь средневекового города колокольным звоном. В десятках церквей и монастырей, с колоколен, городских башен и с ратуш колокола вовсе не только призывали к молитве. Они регулировали весь уклад, от начала и конца работы или выгона городского стада, и до созыва веча или ополчения; колокол предупреждал о приближении грозы и о закрытии ворот, набат звал тушить пожар и хвататься за оружие. Появившись в Западной Европе в VIII—IX вв., колокола приобретали со временем все большие размеры, все более сложные украшения и надписи. Их подбирали по созвучиям и умелые мастера, принимая заказ, гарантировали не только вес, размер и красоту колокола, но и тон, которым он будет звучать. Непростое дело — отливка пушки, но отливка колокола еще гораздо сложнее. С деревянной моделью и опокой тут не обойтись, как и при отливке в наши дни бронзовых монументов. Управлять процессом заполнения сложнофигурной формы, постепенного и равномерного застывания металла может только тот, кто накопил громадный опыт, изучил свойства и капризы металла и огня.
То, что этим искусством люди к началу XV в. уже вполне овладели, явилось тоже одной из необходимых ступеней, без которых технически не могли бы воплотиться в металл самые смелые мечты изобретателя книгопечатания.
Таким образом, мы уже не можем сомневаться ни в том, что именно Гутенбергом были осуществлены технически самые ответственные изобретения, на которых основано книгопечатание (словолитный прибор, гарт, пресс), ни в том, что с технической стороны дела книгопечатанию должны были предшествовать собственное производство бумаги, широкое освоение набивки тканей, распространение тонкого литья сплавов.
