Чтобы ясно представить себе то новое, что внесли Маркс и Энгельс в решение проблемы о роли личности в истории, необходимо остановиться на взглядах, которые предшествовали марксизму, которые в некоторой мере оказали влияние на Маркса и Энгельса и в то же время в борьбе с которыми сложился и развивался марксистский взгляд на роль личности в истории. Здесь следует иметь в виду прежде всего историко-философские взгляды Гегеля и воззрения историков времён Реставрации. Энгельс писал об исторических взглядах этого направления, что в противовес субъективистам «философия истории, особенно в лице Гегеля, признавала, что как явные, выставленные напоказ, так и действительные тайные побуждения исторических деятелей вовсе не представляют собою последних причин исторических событий, что за этими побуждениями стоят другие двигатели, которые и надо изучать. Но философия истории искала этих двигателей не в истории; она привносила их туда извне, из философской идеологии». В ходе французской революции 1789—1794 гг. происходил процесс свержения класса феодалов, приход к власти буржуазии, оттеснение от власти под давлением народных масс умеренной, либеральной буржуазии (жирондистов) радикальной и революционной буржуазией; затем нарастание революции, её восходящая линия сменилась попятным движением, установлением директории, бонапартизма и, наконец, реставрацией. Соответственно этому в ходе революции низвергались представители старой, феодальной власти во главе с королём Людовиком XVI и восходили, поднимались на арену Мирабо, Дантон, Демулен, Сен-Жюст, Робеспьер, а потом они низвергались, отправлялись вслед за королём на гильотину. К власти пришёл Наполеон, перед которым трепетала Франция и Западная Европа. Наполеон казался всемогущим. Но и он терпит военное поражение и низвергается. Восстанавливается легитимная, «законная» монархия во главе с Людовиком XVIII. Эта смена господства партий, исторических деятелей, восхождение их и падение свидетельствовали о том, что в истории действуют более могущественные силы, чем Робеспьер или Наполеон. Такой вывод должны были сделать и сделали такие глубокие мыслители, каким был Гегель.
Что же это за сила, более могучая, чем воля таких людей, как Робеспьер, Дантон, Наполеон? Такая скрытая за поверхностью явлений и за побуждениями исторических деятелей сила — это, по Гегелю, «мировой дух», или «мировой разум». Его поступательное развитие, или саморазвитие, является скрытой пружиной, главным двигателем всемирной истории. По Гегелю, отдельные исторические народы являются носителями определённых ступеней развития мирового духа.
Впервые сознательно применяя диалектику к познанию исторического процесса, Гегель сделал попытку понять исторический процесс в его развитии, в противоречиях, в борьбе противоположностей, в его внутренне необходимой связи. За внешними проявлениями, бросающимися в глаза, проступает историческая необходимость — это заметил, констатировал и пытался понять и выразить Гегель, хотя и не понял характера и основы этой исторической необходимости, мистифицировал её.
За мистическими покровами у Гегеля, однако, нередко скрывается гениальное содержание. Так, например, изображая действия людей, их страсти, Гегель пишет:
«Далее, из вышеуказанного соотношения вытекает, что во всемирной истории благодаря действиям людей вообще получаются ещё и несколько иные результаты, чем те, к которым они стремятся и которых они достигают, чем те результаты, о которых они непосредственно знают и которых они желают; они добиваются удовлетворения своих интересов, но благодаря этому осуществляется ещё и нечто дальнейшее, нечто такое, что скрыто содержится в них, но не сознавалось ими и не входило в их намерения.
Как на подходящий пример можно указать на действия человека, который из мести, может быть справедливой, т. е. за несправедливо нанесённую ему обиду, поджигает дом другого человека. Уже при этом обнаруживается связь непосредственного действия с дальнейшими обстоятельствами, которые однако сами являются внешними и не входят в состав вышеупомянутого действия, поскольку оно берётся само по себе в его непосредственности. Это действие как таковое состоит может быть в поднесении огонька к небольшой части бревна. То, что ещё не было сделано, благодаря этому делается далее само собой: загоревшаяся часть бревна сообщается с его другими частями, бревно — со всеми балками дома, а этот дом — с другими домами, и возникает большой пожар, уничтожающий имущество не только тех лиц, против которых была направлена месть, но и многих других людей, причём пожар может даже стоить жизни многим людям. Это не заключалось в общем действии и не входило в намерения того, кто начал его. Но кроме того действие содержит в себе ещё дальнейшее общее ооределение: соответственно цели действующего лица действие являлось лишь местью, направленной против одного индивидуума и выразившейся в уничтожении его собственности; но кроме того оно оказывается ещё и преступлением, и в нём содержится наказание за него».
Мысль Гегеля о том, что в истории действуют люди, которые ставят перед собой цели, что в ней сталкиваются и перекрещиваются их стремления, а в результате этого образуется ещё нечто, что не входило в намерения и цели действующих лиц, что здесь обнаруживается действие скрытой силы, необходимости (олицетворением коей у Гегеля является «мировой дух», или «мировой разум», который он отождествляет с законом),—¦ эта мысль гениальна. И то, что содержалось в ней рационального, было удержано в последующем развитии, при выработке научного взгляда о закономерностях и движущих силах истории Марксом и Энгельсом.
Развиваемые Гегелем положения об исторической необходимости дают возможность понять его более глубокие, чем у субъективистов, взгляды на роль личности в истории. В ходе истории, по Гегелю, возникают великие столкновения между существующими, признанными обязанностями и правами и между возможностями, которые противоположны данной общественной системе, нарушают её, разрушают её основу и действительность и имеют такое содержание, которое является полезным, существенным и необходимым. Эти возможности становятся со временем историческими, заключая в себе некоторое всеобщее иного рода, чем то всеобщее, которое составляет основу существующего государства. Это всеобщее, заключённое в становящейся возможности, является, по Гегелю, моментом творческой идеи, моментом стремящейся к себе и вызывающей движение истины.
В этой связи Гегелем рассматривается появление и роль великой исторической личности. «Историческими людьми, всемирноисторическими личностями являются те, в целях которых содержится такое всеобщее». К числу таких людей Гегель относит Юлия Цезаря.
Подлинно великие исторические деятели призваны осуществлять то, что исторически назрело, что является необходимым, справедливым и своевременным. «Таковы великие люди в истории, личные частные цели которых содержат в себе тот субстанциальный элемент, который составляет волю мирового духа. Их следует называть героями, поскольку они черпали свои цели и своё призвание не просто из спокойного, упорядоченного, освящённого существующею системою хода вещей, а из источника, содержание которого было скрыто и недоразвилось до наличного бытия, из внутреннего духа, который ещё находится под землёй и стучится во внешний мир, как в скорлупу, разбивая её, так как этот дух является иным ядром, а не ядром, заключённым в этой оболочке. Поэтому кажется, что герои творят сами из себя и что их действия создали такое состояние и такие отношения в мире, которые являются лишь их делом и их созданием».
Прекрасна и глубока мысль о том, что великие исторические деятели — это деятели, подвизающиеся в переломные эпохи и восстающие против старого и отживающего; они черпают свои цели не из спокойного, освящённого существующей, отживающей системой, например, системой капитализма, источника, а из источника, который был скрыт от взора людей и ещё не развился до наличного бытия. Великие люди подобны передовым деятелям XVIII века, когда рушился феодализм и на смену ему рождался новый общественный строй: они в своей деятельности, в формулируемых целях, программах выражали становление этого нового, необходимого, своевременного.
В эпоху, когда капитализм изжил себя, когда в недрах его созрели новые общественные силы и возможности перехода к новому строю, великие люди Маркс, Энгельс, Ленин в своих произведениях и практической революционной деятельности выразили это существенное, субстанциональное, новое, что назрело, справедливо, необходимо и своевременно, что в их время ещё было под землёй и стучалось и стучится во внешний мир, как в скорлупу, разбивая её, и что является правдой нового времени, нового мира.
Буржуа посмеивались над «утопизмом» Маркса и Энгельса, над их «Коммунистическим, манифестом», над «Капиталом», над их прогнозами о грядущей социальной революции, о неизбежности смены капитализма социализмом. Но жалким слепцам буржуазии и её идеологам не дано было видеть то, что своим проникновенным, гениальным взором увидели Маркс и Энгельс, а затем Ленин.
Гегель раскрывает источник иллюзий субъективистски мыслящих людей, которые изображают дело так, будто великие люди творят новый мир сами из себя и будто новые отношения являются делом их созидания и их сознания.
Великие люди у Гегеля — это доверенные лица исторической необходимости, или, как на идеалистический лад он выражается, «всемирного духа», который через них, используя их деятельность и пользуясь их страстями, как шпорами, осуществляет свою цель.
В учении Гегеля, следовательно, заключён и фаталистический элемент. Гегель принижает роль личности, низводя её до роли орудия «мирового духа»: исторические деятели — это лишь пешки, которыми управляет этот дух. Правда, Гегель говорит, что великие люди дают народам сознание того, что назрело, что нужно, справедливо и своевременно, и они поэтому являются мыслящими людьми, но всё же подлинным творцом истории, по Гегелю, является «мировой дух», а исторические деятели не самостоятельны, ими движет «мировой дух».
В руках Гегеля диалектический метод выступает, как нож в руках хирурга. Его холодный, безжалостный анализ всей предшествующей всемирной истории приводит к заключению, что история не является ареной счастья, что здесь целые народы приносятся в жертву. Гегель делает грустные заключения и по поводу всемирно-исторических деятелей прошлого. «...Если мы бросим взгляд на судьбу этих всемирноисторических личностей, призвание которых заключалось в том, чтобы быть доверенными лицами всемирного духа, оказывается, что эта судьба не была счастлива. Они появлялись не для спокойного наслаждения, вся их жизнь являлась тяжёлым трудом, вся их натура выражалась в их страсти. Когда цель достигнута, они отпадают, как пустая оболочка зерна».
По отношению к прошлым эпохам мировой истории мысли Гегеля о судьбе исторических деятелей имеют смысл. Но они неприменимы к новой эпохе, к новым деятелям, которых выдвигает международный пролетариат, могучее коммунистическое движение.
Великие вожди рабочего класса имеют иную судьбу. Своё счастье они видят в борьбе за дело коммунизма. Они тоже родились не для спокойной жизни, а для великого труда и подвига, но в этом они видели и видят и смысл жизни и личное счастье. Их великая и благородная деятельность во имя блага народа составляет главное содержание их жизни.
Когда Маркса спросили, каков главный девиз его жизни, он ответил: «борьба». Борьба за счастье миллионов простых людей, пролетариев и угнетённых всего мира.
Философско-исторические воззрения Гегеля, являясь антитезой взглядов французских просветителей XVIII века, представляли собой более глубокое учение о соотношении свободы и необходимости и на этой основе более правильное решение проблемы о роли личности в истории. Вместе с тем философия истории Гегеля, как мы видели, впадает в фатализм и обрекает людей на пассивность. Не только отдельные личности, но и целые народы в «Философии истории» Гегеля — это орудия «мирового духа». Поэтому Маркс и Энгельс подвергли философию Гегеля всесторонней критике.
Более реалистическое объяснение движущим силам исторического процесса дал Сен-Симон, а вслед за ним — французские историки времён Реставрации: Тьерри, Гизо, Тьер, Минье.
Социалист-утопист Сен-Симон сделал попытку рассматривать французскую революцию под углом зрения классовой борьбы, борьбы третьего сословия против дворянства, а не только с точки зрения борьбы идей и деятельности одиночек — героев революции.
В трудах французских буржуазных историков этот взгляд на историю Франции, а также на английскую революцию получил дальнейшее развитие. Французские историки из уроков французской революции сделали правильные выводы о том, что не отдельные личности, не герои, а народные массы, классы делают историю. Но французские буржуазные историки, преодолевая субъективистские воззрения просветителей XVIII века, не дали положительного решения вопроса о роли личности в истории. А отсутствие решения этого вопроса делало уязвимой всю их позицию.
Г. В. Плеханов в своей превосходной работе «К вопросу о роли личности в истории» приводит возражения французского критика Сент-Бева, направленные против Тьера, автора «Истории французской революции». Тьер, как и другие буржуазные французские историки времён Реставрации, сделал попытку рассмотреть французскую и английскую революции и другие исторические события как закономерный, необходимый, объективный процесс. Это и вызвало резкие возражения Сент-Бева. Последний писал: «В каждую данную минуту человек может внезапным решением своей воли ввести в ход событий новую, неожиданную и изменчивую силу, которая способна придать ему иное направление, но которая, однако, сама не поддаётся измерению вследствие своей изменчивости». Сент-Бев в данном случае имеет в виду деятельность человека, стоящего во главе событий. Эти люди, исторические деятели имеют различную степень одарённости, талантливости, различные знания, большую или меньшую решительность, смелость или трусость — словом, такие черты характера, которые нельзя объяснить общими причинами, социальными законами, но которые, несомненно, могут иметь то или иное влияние на ход и исход событий. Здесь выдвинут вопрос о роли случайности или случайных причин, а также о соотношении случайного и необходимого, общего и единичного в истории. Без правильного решения этой проблемы, как мы уже говорили выше, нельзя дать научного освещения действительной роли личности в истории.
В этой связи заслуживают особого интереса взгляды русских революционных демократов. Будучи диалектиками, русские революционные демократы вплотную подошли к правильному, научному решению вопроса о роли народных масс и личности в истории. Они исходили из положения о закономерном характере исторического процесса ив связи с этим, как отмечалось в первой главе, признавали решающую роль народных масс и классовой борьбы в истории. Правда, они ещё не могли раскрыть действительный характер закономерностей общественного развития, экономическую основу существования классов и классовой борьбы. В России 50—60-х годов XIX века не было ещё условий, благоприятствующих раскрытию действительных законов, определяющих развитие общества. Но, стоя на уровне тех знаний, которые дала мировая историческая наука до Маркса, эти русские мыслители пошли дальше взглядов французских историков времён Реставрации, правильнее и более глубоко решали вопрос о соотношении общего и единичного в истории.
Н. Г. Чернышевский, рассматривая роль личности в политических событиях, причины её успехов или неудач и поражений, пишет, что политический деятель находится в отношениях очень многосложных, в положениях, неразрешимых путём применения прежних случаев, потому что в истории ничто не повторяется и каждый момент её имеет свои особенные требования, свои особенные условия, которых не бывало прежде и не будет после.
Политический деятель, пишет Чернышевский, чтобы достигнуть успеха в своей деятельности, «...должен верно понимать силы и стремления каждого из элементов, движущих обществом; должен понимать, с какими из них он может вступать в союз для достижения своих добрых целей; должен уметь давать удовлетворение законнейшим и сильнейшим из интересов общества, как потому, что удовлетворения им требует справедливость и общественная польза, так и потому, что только опираясь на эти сильнейшие интересы, он будет иметь в своих руках власть над событиями. Без того, его деятельность истощится на бесславную для него, вредную для общества борьбу; общественные интересы, отвергаемые им, восстанут против него, и результатом будут только бесплодные стеснительные меры, которые необходимо приводят или к упадку государственной жизни, или к падению правительственной системы, чаще всего к тому и другому вместе».
Видя движущую силу истории в борьбе классов, вызываемой противоположностью интересов, Чернышевский и роль личности рассматривает в связи с борьбой за нужды и интересы общественных классов.
Друг и соратник Чернышевского Н. А. Добролюбов писал, что само появление великих исторических деятелей есть следствие исторических обстоятельств, выражение потребностей общества и времени. Историческая личность может иметь успех в своей деятельности лишь тогда, когда её цели и стремления отвечают назревшим потребностям времени. Добролюбов критикует наивный, поверхностный взгляд на историю как на историю великих людей. Лишь для невнимательного и поверхностного взора великие исторические личности являются единственными и первоначальными виновниками событий. Глубокое и внимательное изучение истории показывает, что историческое движение не зависит от произвола частных лиц, его путь определяется закономерным ходом событий. Исторический деятель лишь тогда может повести за собой массу, пишет Добролюбов, когда он «как бы воплощает в себе общие мысли, чаяния и стремления.
«Без сомнения, великие исторические преобразователи имеют большое влияние на развитие и ход исторических событий в своё время и в своём народе; но не нужно забывать, что прежде, чем начнётся их влияние, сами они находятся под влиянием понятий и нраеов того времени и того общества, на которое потом начинают они действовать силою своего гения... История занимается людьми, даже и великими, только потому, что они имели важное значение для народа или для человечества. Следовательно, главная задача истории великого человека состоит в том, чтобы показать, как умел он воспользоваться теми средствами, какие представлялись ему в его время; как выразились в нём те элементы живого развития, какие мог он найти в своём народе... Значение великих исторических деятелей можно уподобить значению дождя, который благотворно освежает землю, но который, однако, составляется всё-таки из испарений, поднимающихся с той же земли».
Без народа исторические деятели не могут основывать царства, империи, вести войны, творить историю, заключает Добролюбов.
Большой интерес представляют исторические взгляды Л. Н. Толстого. В гениальном творении «Война и мир» Лев Толстой делает историко-философский экскурс, в котором пытается открыть более глубокие причины, вызвавшие войну 1812 г., чем воля Наполеона или Александра.
«Что произвело это необычайное событие? Какие были причины его? Историки с наивной уверенностью говорят, — пишет Толстой, — что причинами этого события были: обида, нанесённая герцогу Ольденбургскому, несоблюдение континентальной системы, властолюбие Наполеона, твёрдость Александра, ошибки дипломатов и т. п.».
Справедливо издеваясь над ничтожеством взглядов официальных историков, Толстой продолжает:
«Следовательно, стоило только Меттерниху, Румянцеву или Талейрану, между выходом и раутом, хорошенько постараться и написать поискуснее бумажку, или Наполеону написать к Александру: Государь, брат мой, я соглашаюсь возвратить герцогство Ольденбургскому герцогу, — и войны бы не было.
Понятно, что таким представлялось дело современникам. Понятно, что Наполеону казалось, что причиной войны были интриги Англии (как он и говорил это на острове св. Елены); понятно, что членам английской палаты казалось, что причиной войны было властолюбие Наполеона; что принцу Ольденбургскому казалось, что причиной войны было совершённое против него насилие; что купцам казалось, что причиной войны была континентальная система, разорявшая Европу». Много можно было бы привести причин возникновения войны, подходя к ней с различных точек зрения, говорит Толстой.
«Но для нас — потомков, созерцающих во всём его объёме громадность совершившегося события и вникающих в его простой и страшный смысл, причины эти представляются недостаточными... Действия Наполеона и Александра, от слова которых зависело, казалось, чтобы событие совершилось или не совершилось, — были так же мало произвольны, как и действие каждого солдата, шедшего в поход по жребию или по набору. Это не могло быть иначе потому, что для того, чтобы воля Наполеона и Александра (тех людей, от которых, казалось, зависело событие) была исполнена, необходимо было совпадение бесчисленных обстоятельств, без одного из которых событие не могло бы совершиться. Необходимо было, чтобы миллионы людей, в руках которых была действительная сила, солдаты, которые стреляли, везли провиант и пушки, надо было, чтобы они согласились исполнить эту волю единичных и слабых людей, и были приведены к этому бесчисленным количеством сложных, разнообразных причин. Фатализм в истории неизбежен для объяснения неразумных явлений (то есть тех, разумность которых мы не понимаем)».
Есть две стороны жизни, говорит Толстой: личная, свободная, и роевая, общественная, стихийная.
«...Человек сознательно живёт для себя, но служит бессознательным орудием для достижения исторических, общечеловеческих целей. Совершённый поступок невозвратим, и действие его, совпадая во времени с миллионами действий других людей, получает историческое значение. Чем выше стоит человек на общественной лестнице, чем с большими людьми он связан, тем больше власти он имеет на других людей, тем очевиднее предопределённость и неизбежность каждого его поступка. «Сердце царёво в руце божьей». Царь — есть раб истории. История, т. е. бессознательная, общая, роевая жизнь человечества, всякой минутой жизни царей пользуется для себя, как орудием для своих целей...
В исторических событиях так называемые великие люди суть ярлыки, дающие наименование событию, которые, так же как ярлыки, менее всего имеют связи с самым событием. Каждое действие их, кажущееся им произвольным для самих себя, в историческом смысле непроизвольно, а находится в связи со всем ходом истории и определено предвечно».
Толстой, великий художник слова, вполне понимал поверхностность и неубедительность взглядов школьных, официальных историков времён царизма, приписывавших государственным деятелям сверхъестественную мощь и силу, объяснявших великие события ничтожными причинами. Он дал по-своему уничтожающую критику взглядов этих историков.
Но сам он стоял на ошибочных позициях фатализма. Поэтому, несмотря на справедливую критику поверхностных взглядов субъективистов и стремление проникнуть глубже в сущность событий, Толстой, рассматривая множество причин, вызвавших Отечественную войну 1812 г., считал их одинаково важными и неважными. Он признавал равнозначными причинами возникновения войны и обиду принца Ольденбургского, и недовольство купцов континентальной блокадой, и чувство оскорбления в Александре, и существование самодержавной власти в России, и французскую революцию, и диктаторство Наполеона.
В этом неумении отделить существенное от несущественного фатализм смыкается с субъективизмом. Беда субъективистов, поверхностных историков, над которыми справедливо и зло издевается Толстой, и состоит как раз в том, что они не умеют отделить существенное от несущественного, случайное от необходимого, коренное, определяющее, от частного, второстепенного. Для историка-субъективиста всё только случайно и всё одинаково важно. Для фаталиста нет ничего случайного, всё «предопределено» и» следовательно, всё также одинаково важно.
Толстой как художник дал гениальное, непревзойденное изображение великой эпопеи Отечественной войны 1812 г., её участников, героев, создал целую галерею великолепнейших и незабываемых образов. Он постиг умом великого художника народный характер Отечественной войны и решающую роль русского народа в разгроме полчищ Наполеона. Художественное проникновение в смысл событий в «Войне и мире» поразительно. Но историко-философские рассуждения Толстого о причинах войны, выражающие общее философское мировоззрение писателя, не выдерживают серьёзной научной критики. Толстой верит в судьбу, в предопределение, в действие сверхъестественных, божественных сил. По Толстому, что должно быть, то должно быть; фатализм в истории неизбежен. Толстой впадает в мистику, но наука и мистика исключают друг друга.
Неумение вскрыть действительные причины исторических событий ведёт или к субъективизму или к фатализму. А фатализм современными реакционными буржуазными социологами и политиками используется как один из способов оправдания войн божественной волей, волей провидения, судьбой и т. п. Если великие люди лишь орудия истории, бога, «мирового духа»; если «сердце царёво в руце божией» и государственные деятели лишь рабы истории и не могут поступать иначе, чем поступают, так как их действия предопределены свыше, — то нет виновников войны, и люди бессильны бороться против войн.
Наполеон действительно считал себя посланником судьбы. Цари и короли считали себя помазанниками или даже потомками бога. Император Японии Хирохито до последнего времени считался и выдавал себя за потомка бога. Современные реакционеры прикрывают именем бога, религии и судьбы самые отвратительные свои деяния. Они пишут и говорят разные пошлости о материализме и материалистах, проповедуя старый-престарый вздор, освящая всю свою антинародную деятельность именем бога и религии.
Подлинная общественная наука — марксизм считает войны в современном обществе явлением не случайным и вместе с тем уже не неизбежным. Поскольку существует империализм с его законом неравномерного развития, с его стихийностью, антагонизмами, властью монополий, войны возможны, они естественно порождаются силами и условиями капитализма и опасность империалистических войн существует. Но марксизм показывает, что в нашу эпоху силам войны противостоят выросшие и организующиеся силы мира. Силы могучего и всё крепнущего лагеря социализма и других сторонников мира вполне могут сорвать планы поджигателей новой мировой войны. Марксизм всегда считал, что нет фатально действующих общественных сил, законов и причин. Люди, народные массы, если они осознали источник зла и если они организованы и имеют такую базу, опору и действующую силу в борьбе за мир, как страны социализма, в этих условиях они в состоянии успешно бороться с таким злом, как войны, и с порождающими их причинами.
Фатализм, как и религия, ведёт к бездействию, пассивности, безнадёжности, пессимизму. Только материалистический детерминизм даёт ясное понимание исторических событий, силу ориентировки, уверенность в благоприятном для общества результате действия передовых, прогрессивных сил.
Фатализм рассматривает исторических деятелей, в том числе и великих людей, как простые «ярлыки» событий: они, великие люди, лишь кажутся всемогущими, в действительности они являются слабыми марионетками в руках «всевышнего», «судьбы».
Это неправильно. Исторические деятели — не ярлыки, дающие лишь имя историческим событиям, эпохам. Это прогрессивные или реакционные представители классов, масс, ускоряющие или замедляющие своими действиями закономерный ход истории. Великие люди, выражающие коренные потребности исторического развития и имеющие опору в массах, в народе, — это великая сила.
