Четвертого сентября 1918 года я попал в хабаровскую тюрьму за организацию красногвардейского отряда грузчиков, боровшегося на Уссурийском фронте. В это время в тюрьме сидело несколько сот политических заключенных, из которых 82 человека были командиры и комиссары Красной армии и гвардии. Из тюрьмы удалось бежать только мне и еще трем товарищам. Все остальные были зверски замучены калмыковцами.
При мне привезли в тюрьму железнодорожного рабочего станции Хабаровск тов. Горбанчука, простреленного шестнадцатью револьверными пулями. На площади около реального училища три японских офицера использовали его как мишень для практической стрельбы.
Возле базара находилась казачья конюшня, она была превращена в застенок. Оттуда днем и ночью слышались нечеловеческие крики и стоны: рубили носы, уши, конечности, выкалывали глаза; потом расстреливали.
Так поступили с советскими работниками — начальником тюрьмы Богдановым и комиссаром Поповым: их расстреляли после зверских пыток.
Японцы и белогвардейцы каждую ночь и не один раз выводили по 50—80 человек политических заключенных и расстреливали за вокзалом.
А что творилось в «вагоне смерти» на станции Хабаровск! Ужасы неописуемые! Кровь холодеет, и немеет язык. Не лучше было в крестьянских районах.
В деревне Николаевка за декабрь была перепорота добрая половина крестьян, на японские штыки был поднят и брошен под лед бывший краевой комиссар просвещения Щепетнов — учитель из деревни Николаевка. В селе Архангеловка крестьянину С. Шидловскому отрубили ноги. А. Черкесу и Г. Ильченку распороли животы и набили их мерзлой рыбой. М. Гульке и Т. Куцаку шашкой вынули глаза, полуживыми заперли в доме Демина и сожгли.
В деревне Новокаменка под японским и белогвардейским пулеметами было выстроено население с детьми, выводили пятого и пороли, не считаясь ни с возрастом, ни с полом.
В деревне Верхнеспасская японские солдаты на глазах крестьянина Суслова изнасиловали его жену и пятнадцатилетнюю дочь. Отец заступился, его избили прикладами.
С каждым днем росли и множились неслыханные ужасы, метался рабочий, кряхтел крестьянин, в слезах и обмороках от белогвардейских и японских насилий валялись женщины.
В 1919 году только тайга дышала свободой. Она принимала под свою кровлю и четырнадцатилетнего юнца и семидесятилетнего старца и наполняла их ненавистью к угнетателям.
Один из первых партизанских отрядов родился в 1919 году на левом берегу Амура под моим командованием. Назвали мы его Тунгусским — по имени реки Тунгуски. Отряд был мал численностью, зато крепок духом, одушевлен сознанием правоты и верой в конечную свою победу.
Он ястребом носился между реками Амуром, Тунгуской в железной дорогой, всячески затруднял продвижение интервентов и белогвардейцев в Сибирь, задерживая пароходы, военные поезда, сжигая мосты, прерывая телеграфное сообщение. Врагам революции не было покоя от партизан ни днем, ни ночью. Отряд с каждой неделей рос численно, укреплялась его революционная мощь.
К этому времени японские гарнизоны заполнили не только дальневосточные города, но и все крупные населенные пункты, железнодорожные узлы, особенно рабочие районы.
На станции Ин Уссурийской железной дороги стоял карательный японский отряд в составе роты. Редкий рабочий и крестьянин не подвергся его пыткам.
Девятого ноября 1919 года наш отряд решил уничтожить инский гарнизон и освободить население от японского террора, а также снабдиться обмундированием и припасами.
Японцы были вооружены до зубов. Кроме винтовок имели пулеметы, гранаты и большой запас патронов.
За три дня до предполагаемого налета на станцию Ин был послан партизан Власовский в разведку. Власовский ушел под видом рабочего, желающего поступить на работу в железнодорожное депо. Разведка прошла хорошо. Власовский узнал, где стоят часовые, по каким улицам проходят патрули, когда производится смена постов и т. д., а также выяснил подступ к японским казармам.
Отряд выступил на Ин из села Архангеловка в ночь с 9 на 10 ноября.
Стояла холодная, пасмурная осень. Тайга шумела и билась на ветру голыми ветками, ветер пробирал насквозь. Из Архангеловки до станции Ин сорок километров. Тунгусцы нажимали, надо было успеть до утра.
Одежда у партизан была «по моде»: на ногах самодельные ичиги, брезентовые брюки да брезентовые пиджаки на «рыбьем» меху, но шли так, что в этой одежде пот пробирал несмотря на то, что ветер бушевал вовсю.
В километре от станции Ин мы разделились на девять групп: одни легли в засаду, другие пошли ловить патрули, снимать часовых у казарм, разбирать на станции путь с запада и востока, перерезать телеграфное сообщение. Девятая группа должна была оцепить японскую казарму на случай тревоги и не выпускать оттуда никого.
Тунгусцы во главе со мной окружили японскую казарму. Сняв часовых, подошли к ней вплотную. Я постучал в окно. Было видно, как вскочил офицер, но быстро повернул обратно и потушил свет.
Выхватив шашки, мы вчетвером бросились в казарму. Началась рубка направо и налево, поднялись крик, стрельба. Партизан Мордоплюев, заскочивший со мной в казарму, выкрикнул: «Меня ранили!» По моей команде мы выскочили на улицу, прихватив Мордоплюева.
Японцы оправились. Стрельба усилилась. Японские гранаты падали в мягкий снег и не сразу взрывались, часть их партизаны успевали подхватить и быстро бросить обратно в казарму, где они рвались от удара по твердому.
Через несколько минут из казармы заработали два пулемета. У нас не осталось гранат, чтобы заставить их замолчать. Я отдал приказ выйти за проволочные заграждения, окружавшие казармы, и зажечь здание, не считаясь с тем, что погибнут патроны, гранаты, винтовки и, главное, пулеметы, в которых отряд так нуждался. Один угол казармы облили керосином. Пламя быстро охватило сырую от осенних дождей стену и сейчас же погасло. Поджечь казарму не удалось. И мы отступили, не преследуемые японцами. Партизаны имели двух убитых и одного тяжело раненого. Японцы, как нам после удалось установить, потеряли убитыми 60 с лишним человек. Казарма была повреждена, подбито два пулемета.
Инский бой показал интервентам, что партизаны способны не только защищаться, но и уничтожать противника. Таковы были результаты нашего первого налета на японцев.
В последующих боях японцы считались с моим отрядом как с серьезной силой. Во втором инском бою 1 января 1920 года японцы имели броневик и все же понесли большие потери. 16 января они организовали против отряда сильную экспедицию с артиллерией, однако были вынуждены отступить в Хабаровск. Многократные атаки японцев закончились для них потерей нескольких сот убитыми. 23 апреля 1920 года в бою у Черной речки два эскадрона японской кавалерии и восемь рот пехоты с несколькими десятками пулеметов, опираясь на броневик, шесть легких и шесть тяжелых орудий, наступали против моего отряда. Однако и в этом бою они вынуждены были отступить, увезя убитых на 70 крестьянских телегах. Таковы были действия одного отряда, не говоря о других, которые тоже били японцев не хуже нашего.
Всю политическую воспитательную работу в отряде и особенно массовую по деревням и в Хабаровске вел политотдел нашего отряда во главе с тов. Постышевым Павлом Петровичем.
До поступления в отряд Павел Петрович скрывался в деревне Шаманка под видом школьного сторожа Тараса. Велико же было удивление у бойцов моего отряда и у крестьян, когда сторож Тарас, обросший длинными волосами, в дырявых мужицких ичигах, оказался потом руководителем всей политической работы в огромном районе.
Вот он, этот сторож, ходит по классу крестьянской хибарки-школы, заложив руки за спину, ходит и диктует воззвания насчет «собачьих душ — белых гадов». А потом собирает крестьянский сход и разъясняет, кто за что стоит, чего добиваются беляки и японцы, как надо организоваться, чтобы выгнать насильников за порог земли родной.
В кратких выражениях не опишешь той огромной политической работы, которую вел у нас Павел Петрович Постышев.
Пятнадцать лет тому назад под руководством П. П. Постышева мы, плохо вооруженные, необученные, полураздетые, полуголодные, с успехом били японских интервентов. Пусть же сегодня вспомнят об этом японские интервенты, вспомнят и сделают кое-какие для себя выводы.
