Много тяжелых испытаний выпало на долю партизан Ольгинского уезда в первую половину 1919 года.
Продовольственные запасы были в обрез, а численность отрядов все возрастала. Ежедневно прибывали все новые и новые пополнения как из местных крестьян и промышленного пролетариата Владивостока, Никольск-Уссурийского, Сучана, так и перебежчики из мобилизованных в белую армию. Вооружение и снаряжение в отрядах было в большинстве случаев мало пригодное для боевых операций: охотничьи берданы, дробовые ружья и т. д.
Для пополнения боевых запасов было организовано кустарное производство. Бомбы делались из железных труб, начиненных динамитом и обрезками железа. Каждому командиру и партизану было вменено в обязанность подбирать на поле боя гильзы и сдавать их для новой зарядки. К июлю 1919 года после решительного наступления по всему Ольгинскому уезду японских и белогвардейских войск запас патронов выражался в среднем по пяти штук на партизана.
Село за селом переходило в руки противника, и к середине июля 1919 года почти весь Ольгинский уезд находился в руках контрреволюции. Наступил критический момент для партизанского движения.
Но выход был найден. Был отдан приказ высшего объединенного командования о формах и методах дальнейшей борьбы.
Командирам отрядов было предложено разбиться на более мелкие боевые единицы по 50—60 человек и действовать в тылу противника. На долю моего отряда выпала задача перейти в Иманский район, в котором еще не было организовано ни одного партизанского отряда.
Задача была не из легких. Трудности заключались главным образом в переходе через высокие горы Сихотэ-Алинь, сплошь поросшие непролазным лесом, да и притом после трудного двух-трехдневного перехода рискованно было сразу заходить в какой бы то ни было населенный пункт, так как можно было наткнуться на белых и интервентов. 19 августа отряд достиг уже деревни Варпаховка Спасского уезда, т. е. отошел от первоначального исходного пункта на 350 километров. Села на пути встречались исключительно старообрядческие, в большинстве своем враждебно настроенные против советской власти. Крестьяне-бедняки оказывали нам теплый прием.
В селе Кошкарево я даже пустился на инсценировку. Она была устроена просто. Переодевшись в форму штабс-капитана, я с частью своих, тоже переодетых, партизан вошел в село. Богатый кулак устроил нам прекрасную встречу. Были приготовлены угощение и хорошая закуска. Хозяин сам прислуживал за столом. Его невестки подавали блюда на цыпочках, дабы не нарушить мирную беседу. Во время беседы хозяин, поглаживая бороду, все время восхищался белой армией и ее борьбой с большевиками. Он рассказывал, как в Спасске поймали одного большевика, и казаки, подведя его к тюрьме, зарубили. Он рассказывал это с таким пылом и красноречием, как будто сам был палачом. После трех стаканов медовухи — крепкий напиток, приготовленный из меда,— старик стал еще развязнее. Он на ухо шепнул мне, что и у них в селе на другом конце живет настоящий большевик. Человек этот прибыл недавно из германского плена.
Я распорядился немедленно привести этого гражданина. Это был коренастый, широкоплечий, загорелый мужчина лет тридцати с рыжеватой бородкой. Войдя, он хмуро буркнул обычное деревенское приветствие и остановился у порога.
На задаваемые вопросы, почему он недоволен властью правительства адмирала Колчака, — он только хмурился и ничего не отвечал. Допрос был прерван криком одного из сыновей хозяина:
— Партизаны!
Все вскочили, но в это время партизаны уже вошли во двор через огород, а затем в дом. Хозяин дома стал кричать:
— Прячьтесь в подполье, господа!
Но партизаны входили в сени дома, и, отворив дверь, один из них сказал:
— Можно войти? — а затем проговорил: — А, и вы здесь!
Мы сделали вид, что ждем своей участи. Нам было заявлено, что мы арестованы. Стоявший до сего времени неподвижным у порога бывший военнопленный, сверкнув глазами, посмотрел с гневом на нас и громко произнес по нашему адресу:
— Ух, вы, сволочи!
И было рванулся вперед, но его задержал вышедший вперед командир взвода. Немедленно же нас как пленников отвели двором через огород к речке в кустарник, где инсценировка была закончена. Мы переоделись в свои обычные партизанские одежды.
Командирам было дано указание установить дружеские отношения с населением. Собрали сход для разъяснения целей и задач, которые ставят перед собой партизаны. Несмотря на страдную пору — была уборка хлеба — крестьян явилось очень много, так как весть о занятии партизанами села быстро разнеслась по окружным полям.
Крестьяне стояли у сельского правления, а поодаль — женщины — и ждали, что им скажут. Мы разъяснили крестьянам, что Колчак и его разбойная офицерская банда служат только помещикам и капиталистам.
Было рассказано о зверствах белых офицеров над крестьянством: в Гродекове было повешено 40 человек крестьян, а в деревне Новая Москва был замучен и убит хромой парень за то, что он не сказал на допросе, куда ушли из деревни партизаны. Была разъяснена цель борьбы, партизан за советскую власть. Ораторов слушали с большим вниманием. По окончании речей толпа зашевелилась, загудела, женщины утирали концами своих головных платков слезы. Вдруг на середину вышел тот самый крестьянин, которого обвиняли в большевизме, и крикнул:
— Граждане, надо нам создать самооборону и в случае появления светлопогонников дать им решительный отпор, а также и помочь партизанам, кто чем может.
Середняки поддакнули, а группа кулаков, переглянувшись между собой, стала потихоньку отодвигаться на задний план. Тот же крестьянин добавил:
— Потом надо товарищей накормить, они хоть и не с пашни пришли, а, поди, устали. По всему пути в селах и деревнях были устроены такие митинги.
Солнце садилось за горами, точно устало от большого трудного перехода. После хорошей заправы отряд расположился на отдых в конце села. Выставлено было сторожевое охранение. Через полчаса во мраке ночи, развалившись на траве, большинство партизан уже храпело. Не спали только трое: я, мой помощник Громов и командир взвода Недочников. В темноте тихо шел разговор о предстоящем трудном переходе от Самарки до хутора Ариадное. Этот переход был действительно весьма труден, так как расстояние было хотя и небольшое — километров около 180, но на пути встретились самые высокие хребты Сихотэ-Алинь с непроходимыми дремучими лесами.
ПОД МАЛИНОВКОЙ
Лишь только показался первый луч солнца, как подана была команда:
— Вставай, ребята!
Переходы в большинстве делались вечером и на рассвете, так как в долинах с чередующимися перелесками было очень жарко под палящими лучами солнца. Вот и большое село Самарка у подножья высоких гор. В Самарке был устроен двухдневный отдых, за который надо было заготовить запасов не менее чем на 5 суток. Крестьяне этого села отнеслись к нам очень хорошо и дружелюбно. Некоторые дали партизанам по рубашке и по паре домотканных брюк. Даже купец-китаец отвалил несколько фунтов табаку и ситца на белье, притом ругал белых: — Капитана белый шибко плохо есть, настояща хунхуза, лавка чево-чево бери, деньги не плати. Моя говори: ой, капитана бела шибко сорочи (сволочи)!..
Приготовления к переходу были закончены. Нашелся старый опытный охотник, вызвавшийся в проводники. За два дня стоянки в селе партизаны настолько подружились с местными жителями, что не хотелось расставаться. Когда отряд выстроился после отдыха, то со всех концов сбежались женщины, мужчины, чтобы проводить партизан в дальнюю дорогу. Женщины совали узелки. Подана была команда «смирно». Люди были построены по два, так как дорога, ведущая от села на северо-восток, была очень узкая.
На расстоянии трех километров от села сразу же начался крутой подъем. Шла узкая тропинка. Товарищам приходилось цепляться за ветки орешника, чтобы не опрокинуться. К 8 часам перевалили одну гору, не так чтобы очень высокую, но довольно крутую, с уступами, и спустились в небольшую долину около ручья. Наступила ночь. Отряд остановился на ночлег. На следующее утро опять горы, за горой — гора, одна другой выше. Так шли около трех суток. Проводник сбился с пути. Мы потеряли правильную ориентировку, так как компас отказался служить вследствие больших отклонений, очевидно мы проходили местом, где в недрах земли находились большие пласты железных руд.
Запасов продовольствия нами взято было только на 5 суток, а мы уже прошли 4 дня. Пришлось экономить продовольствие. Сбившись с горной тропы, мы зашли далеко вправо. Люди устали, многие стерли себе ноги и еле тащились. Продовольствие окончательно иссякло, и мы обречены были на голодную смерть. Проводник заявил нам, что охотники, сбившиеся с пути, находят себе пищу, если им не удается убить зверя. Эта пища — листья винограда. Трое суток медленно но все же продвигались вперед, поддерживая себя вареными листьями винограда.
На восьмые сутки, спускаясь в долину, мы нашли жилище: то была китайская фанза (изба). Обитатели ее очевидно из страха, что идут хунхузы, бежали. В фанзе нашли чумизу и кукурузу. Пришлось взять. От этой фанзы шла большая тропа на северо-восток, т. е. в нужном нам направлении. Еще два дня томительной ходьбы, и мы вышли на таежный хутор Ариадное, состоявший из нескольких домов. Обитатели его были бедняки-крестьяне.
На этом хуторе был сделан двухдневный отдых. Хуторяне встретили нас очень хорошо, рассказали о положении в городе Имане — город Иман отстоял от хутора в 140 километрах.
С хутора Ариадное отряд взял курс на Ракитное, большое село в 60 километрах от Имана.
От Ариадного пришлось пройти несколько деревень. Крестьянство Иманского уезда занималось в большинстве своем кроме сельского хозяйства охотой на крупного зверя, а потому почти у каждого крестьянина было огнестрельное оружие — преимущественно трехлинейные винтовки. Лишь только отряд прибыл в село Ракитное, как крестьяне, прибывшие из города, сообщили, что в Вакскую долину посылается, видимо против нас, карательный отряд из города Имана. Нужно было принять меры предосторожности.
Дело происходило в начале сентября. Отряд держать в Ракитном было нельзя, так как от села разветвлялись в четырех направлениях проселочные дороги и оно омывалось с трех сторон большой рекой, через которую можно было переправляться только на пароме. Пришлось отступить до села Малиновка — на 20 километров к юго-востоку от Ракитного. Противник ждать себя долго не заставил. На следующее утро показался его конный разъезд в восемь сабель, а затем пеший дозор около восемнадцати человек. Наш отряд занял благоприятную позицию на сопке, около которой шел тракт на хутор Ариадное. Разведка была пропущена дальше, а затем и пеший дозор. Главные силы противника, около 400 штыков, находились в полутора километрах.
Село Малиновка нам было видно как на ладони. Конная разведка, въехав в село и узнав, что в нем никого нет, быстро помчалась дальше. В конце села, у последнего дома, разведка спешилась, видимо для расспросов о нас. Пеший же дозор подходил уже к селу, части белогвардейцев осторожно к нему подвигались, очевидно ожидая донесений разведки. В это время наша конная разведка под командой Громова в составе десяти сабель кустами пробиралась из-за речки к дому, где остановилась разведка белых, и захватила ее.
Пешая разведка белых, дойдя до села, остановилась. Против нее также было выслано двадцать человек партизан под командой тов. Шалдыбина. Подойдя вплотную к разведке белых, партизаны бросились на противника, но лишь только они показались, как раздался возглас командира: «Партизаны!» Один из солдат белой разведки крикнул:
— Товарищи, мы сдаемся!
В это время командир белой разведки выстрелил из винтовки по кричавшему, но промахнулся. Пять человек белых разведчиков бросились на своего командира и обезоружили его. Разведка целиком перешла в партизанский отряд. Разведчик, который кричал «сдаемся», был крестьянин Покровской волости Иманского уезда, у которого в 1918 году белые расстреляли отца, 65-летнего старика, за сочувствие большевикам.
У ПЕРЕПРАВЫ ЧЕРЕЗ РЕКУ ВАКУ
Уборка хлеба закончилась, стояли благоприятные сентябрьские дни. Постепенно стали прибывать в отряд с оружием и боеприпасами местные крестьяне, а также служившие у белых солдаты местных деревень. Отряд начал быстро расти. Кроме того присоединились маленький отряд тов. Дубова и конный отряд Тетерина-Петрова, пришедшие также из южного Приморья. Дубов-Кишкин — сучанский рабочий-забойщик, очень толковый и преданный делу товарищ. Он привел свой небольшой отряд в Иманский уезд. Отряд Дубова состоял из двадцати человек пеших и пяти конных. Самому Дубову недолго пришлось быть в отряде. Слепая случайность вырвала из наших рядов боевого соратника. Однажды утром, сидя за завтраком в крестьянской избе в деревне Любатовка, тов. Дубов отвязал свою бутылочную бомбу и начал очищать ржавчину. Я предупредил его, чтобы он вышел на улицу, но он ответил:
— Ничего не случится, не в первый раз обращаюсь с этими штуками.
Заговорившись с товарищами, он незаметно для себя снял предохранитель, и бомба зашипела. Вместо того чтобы бросить ее в окно, он выбежал с ней в сени. В сенях послышался оглушительный взрыв. Мы все выбежали в сени и увидели, что тов. Дубов лежит в луже крови с вырванным горлом. Эта нелепая утрата боевого соратника произвела на нас сильное впечатление. Мы похоронили его с почестями на хуторе Ариадное.
Прибывший крестьянин из города Имана сообщил, что снаряжена новая экспедиция для подавления партизан. Необходимо было соблюдать предосторожность, так как начальник гарнизона города Имана приказал перевести гарнизон к берегу, ведущему по направлению к селу Боголюбово. Сторожевую службу партизаны несли прекрасно. Ночь была напряженная, так как противник был в 18 километрах. В четыре часа выезжал связист из караула, расположенного около переправы через реку Ваку, и доложил: — По направлению к Ракитному вспыхивают огоньки, а главное — слышен сильный грохот колес.
Все было ясно. Немедленно я скомандовал построить людей и разбить отряд на две части. Одна часть расположилась в кустарнике около переправы через реку Ваку, а вторая была послана по направлению к деревне Третьяковка, так как со стороны последней можно было скорее всего ожидать белых: там имелся паром, противник мог переправиться и обходным путем напасть на Богодюбово. Строжайше запретили курить и шуметь.
После приготовлений наступила мертвая тишина. Время приближалось к рассвету. Вдруг около самого берега по ту сторону раздался крик:
— Эй, кто там! Гони сюда паром!
Ответа с нашей стороны не последовало, паромщик был отослан домой еще с вечера. Кричавший выругался и зашагал в обратном направлении. Минут через пятнадцать около переправы собралось до шестидесяти человек пеших и человек пятнадцать конных. Противник делал приготовления к переправе. Брезжил рассвет. Фигуры людей ясно вырисовывались на том берегу. Через 15—20 минут можно было разглядеть даже лица. Вдруг появляется тучная фигура на берегу и кричит:
— Всадники, вплавь на тот берег и живо подать паром! Команда была беспрекословно исполнена. Это был подполковник, командир экспедиции. Семь всадников, отъехав метров сорок берегом по течению реки, стали спускаться к воде. Около парома берег был крутой, обрывистый. У партизан, лежащих вблизи меня, выступил на лбу пот. Все взоры партизан были обращены на ту сторону. Наступила тишина, точно кругом все вымерли, только слышно было плюханье въезжавших в воду всадников. По цепи среди партизан уже слышны были недовольные перешептывания, что пора, мол, открыть огонь, а мы все медлим. Однако снова было передано распоряжение соблюдать полнейшую тишину. Подполковник подошел к канату и, опершись о столб, к которому был прикреплен канат, закурил папиросу. Солдаты белых все больше и больше грудились кучками к берегу. Наступил решительный момент. Всадники подплывали уже к нашему берегу. Подана была команда:
— Приготовиться!
По цепи прошел легкий перестук затворов. Едва лошади с всадниками вышли на наш берег и не успели отряхнуть с себя воду, как была подана команда:
— Отряд, огонь!
Раздался оглушительный залп. До десяти человек белых сразу же свалились. Подполковник, всплеснув руками, упал около паромного столба. Белые бросились врассыпную, десятка два осталось на месте. Стон пошел по берегу.
Приказано было напрасно патронов не тратить, а бить исключительно лишь по цели, так как в среднем на каждого товарища было до 25 штук патронов. Вдруг над головой резко просвистел первый снаряд противника. Чей-то зычный голос по ту сторону кричал: — Куда бежите, мерзавцы? В цепь!
Это командир белых подавал команду панически бежавшим солдатам. Через десять минут показалась первая цепь противника. Затрещал «Максим», а за ним второй. Кусты, в которых мы залегли, на расстоянии метра над головой, точно подстриженные, падали на голову. Завязалась сильная схватка в направлении к деревне Третьяковка, где залегла вторая часть отряда. Оттуда грохотала беспрерывная ружейная и пулеметная стрельба. Мы не ошиблись, приняв меры предосторожности, так как в противном случае оказались бы отрезанными и выход был бы один — вплавь по реке.
В этом бою с нашей стороны был легко ранен только один товарищ, а со стороны белых — до двадцати человек тяжело, около пятнадцати легко, а сам командир экспедиции белых от ранения берданочной пулей в живот навылет, не доехав до села Ракитное, умер. Отряд отошел на сопку близ села, ожидая дальнейшего передвижения противника, но белые, постреляв бесцельно из ружей и пулеметев, отошли в обратном направлении.
НАЛЕТ НА СТАНЦИЮ МУРАВЬЕВО-АМУРСКАЯ
До октября 1919 года белые не выступали против нас. За месячную передышку отряд вырос до 250 человек. Боеприпасы пополнялись за счет местных крестьян-охотников.
К нам примкнули все жители по долине реки Ваку за исключением кулаков. Работа не пропала даром. В отряд прибыл тов. Новосяд, бывший унтер-офицер, проживавший на хуторе близ села Ракитное, боевой и храбрый товарищ, знавший хорошо весь уезд. Тов. Новосяд оказал нам большую услугу по организации местного населения.
Через несколько дней связной сообщил, что по ту сторону реки Ваку, т. е. в Иманской долине, формирует новый отряд тов. Ярошенко Ефрем, прибывший из южного Приморья. Это был талантливый организатор и храбрый командир. Работа закипела вовсю. Бывший Иманский уезд стал опорой в борьбе партизан средней полосы Приморской области.
Настроение партизан было великолепное. Отрывочные сведения поступали с южного Приморья о том, что там снова организованы крупные отряды.
В лагере белых и интервентов шла лихорадочная работа по подготовке к экспедиции уже по двум направлениям — по долинам рек Ваку и Имана. Укрепив организационно тыл работниками, отряд перебросился в село Сретенка, отстоящее от города Имана в тридцати километрах. Здесь была налажена связь с подпольной организацией города Имана через местную учительницу тов. Харченко Таисию, которой было в то время около девятнадцати лет. Она очень хорошо выполняла поручения. Связь была установлена тесная, и нужная информация получалась своевременно.
Иманский гарнизон белых состоял из двух батальонов японской пехоты, казачьего кавалерийского полка и пешего казачьего дивизиона.
Партизанские налеты делать на город Иман было рискованно, а время шло, и нужно было действовать. Из газет белых можно было вывести заключение, что Красная армия в Сибири перешла в наступление по всему фронту. Полковник Ширяев, начальник иманского гарнизона, забрал в свои части всех бывших военнопленных-красногвардейцев для пополнения резерва. Военнопленные были привезены из Красноярска и сидели в концентрационных лагерях города Имана и села Графское. Всех их было до 800 человек. Военно-пленные были разбиты на два батальона. Среди них велась разъяснительная работа их же товарищами — Петровым, Мучником, Мощенским, Штык, Загородным и др. С этой группой подпольщиков-партийцев, находящихся в плену у белых, была установлена тесная связь через Таисию Харченко и Филиппа Волынец из села Введенское.
В конце октября было решено сделать налет на гарнизон белых, находящийся на станции Муравьево-Амурская (ныне станция Лазо). Гарнизон состоял из пехотного полка и эскадрона кавалерии. Пройдя Введенскую и Рождественку, на рассвете мы напали на Муравьево-Амурскую. У железнодорожного моста близ станции находился усиленный караул японских солдат. Партизаны — народ смышленый; по открытому месту проползли около полутора километров, добрались до палаток, а подрывники заложили под мост большой динамитный фугас. Взрыв был условным сигналом к наступлению на палатки. Ровно в 2 часа ночи раздался оглушительный взрыв, и большая мостовая ферма взлетела на воздух. Был открыт частый огонь по палаткам. Несколько японских солдат легло убитыми и до десятка ранеными.
В этом бою было взято двадцать японских винтовок, десять тысяч патронов и много разной аммуниции, а главное — палатки. У нас ранен был лишь один боец Нечипуренко.
Одновременно на протяжении полутора километров были срезаны железнодорожные телеграфные столбы по направлению к станции Прохаско.
Наступать дальше на гарнизон было чрезвычайно рискованно, так как близ станции находилось казачье село, в котором население было вооружено до зубов. К тому же на станции стоял бронепоезд белых, а в пяти километрах, в селе Графское, — гарнизон. Пришлось довольствоваться малым.
Еще не дойдя до села Рождественка с километр, наткнулись на белогвардейские разъезды.
Белые немедленно бросили свои силы к Рождественке, дабы отрезать нас на чистом месте, где мы не выдержали бы дальнейшего боя. Обстреляв разъезды противника, мы заняли южную окраину села, тогда как белые заняли его почти целиком. Каждый из партизан-приморцев знает особую директиву ревштаба, запрещавшую в населенных пунктах принимать бои во избежание бесцельного убийства мирных граждан. Поэтому, несмотря на начавшуюся залповую стрельбу со стороны противника, мы без выстрела оставили село и отрогами гор перебрались в село Сретенка. Белые, наученные горьким опытом, бежали в город Иман. После удачи партизаны еще больше воспрянули духом.
МОБИЛИЗАЦИЯ. НАСТУПЛЕНИЕ НА ПОСЕЛОК КНЯЖЕСКИЙ
В начале ноября в село Сретенка из заставы, ведущей по направлению в село Введенское, приехал связист и доложил, что неподалеку идут какие-то солдаты. Пришлось принять меры предосторожности, но тревога была напрасная. Спустя двадцать минут в штаб вошло несколько человек — то были бежавшие из белогвардейского гарнизона из числа военнопленных товарищи Петров, Логинов, Калашников, Стерлядкин, Карасев и др. Это были работники подполья.
В октябре мной был отдан приказ о мобилизации родившихся в 1895—1898 годах. В Ракитном был организован главный призывной пункт. Явилось около ста человек, причем в полном вооружении и снаряжении, привезенном по демобилизации с германского фронта.
Мобилизация была вызвана тем обстоятельством, что на крестьянском съезде в селе Ракитное не раз высказывалось пожелание о ее проведении. Крестьяне надеялись, что в случае занятия белыми того или иного села будет меньше расправ, так как сыновья ушли якобы не по доброй воле, а мобилизованными. На крестьянском съезде в селе Ракитное был организован так называемый комитет обороны из местных крестьян. В задачи комитета входило:
а) организация правильного снабжения продовольствием и лечебной помощи;
б) создание баз для зимовки отряда в тайге на случай занятия интервентскими войсками территории;
в) разъяснительная работа среди местных крестьян о целях и задачах партизанской борьбы.
На ревком отряда мной была возложена ответственная задача по укреплению тыла, с которой он блестяще справился несмотря на большие трудности. Почти одновременно с этим в поселке Княжеский, расположенном севернее Имана, по реке
Уссури, атаманом уссурийского казачьего войска Калмыковым предложено было начальнику гарнизона полковнику Ширяеву сформировать пластунскую (пехотную) сотню из казаков близлежащих поселков.
Наша связь в тылу у белых работала хорошо, и о всех мероприятиях белых штаб отряда знал все до мелочей.
Принято было решение совместно с отрядом тов. Ярошенко ликвидировать новое формирование белых. В деревне Звенигородка, находящейся в восемнадцати километрах на северо-восток от Имана, встретились два отряда — Ярошенко и Мелехина. Обсудив план действия, двинулись в поход. Переход от Звенигородки до Рождественки был чрезвычайно труден, так как пришлось из опасения быть замеченными переваливать через горы, в которых уже лежал глубокий снег и крепчали морозы. Стоял ноябрь 1919 года. Сорокакилометровый переход горами при труднейших условиях был сделан за сутки.
В полутора километрах от деревни Гондатьевка стояла китайская интервентская рота в двести человек, охраняющая полотно железной дороги.
Вступить в бой с этой китайской частью не представлялось возможным, так как, наделав столько шума, мы неизбежно должны были бы уйти назад в исходное положение. Нас отделяло от Имана расстояние в 25—30 километров по железной дороге, гарнизон Имана мог бы быть быстро брошен против нас, и тогда неизбежна была бы схватка с хорошо вооруженным противником.
Решено было пойти на переговоры. Через находящихся в отряде партизан установили связь со старшим китайским офицером — командиром роты. В записке, поданной ему, было указано, что если он выступит против отряда, то будет уничтожен вместе со всеми людьми. Численность наша была в записке увеличена до трех тысяч человек. (На самом же деле нас было не более 400—500 человек.) Переговоры отняли очень много времени. Когда мы почувствовали, что командир китайской роты готов держать нейтралитет, решено было пригласить его к себе.
Около часа ночи китайский офицер в сопровождении двух вооруженных солдат явился в наш штаб. В знак дружеской солидарности китайские солдаты принесли шесть банок спирта и мешок сигарет, а галантный командир подарил Мелехину свои прекрасные кожаные перчатки.
Переговоры были краткими. Командиру китайской роты было предложено невмешательство при всех обстоятельствах. Выслушав нас, офицер заерзал на скамейке и побледнел. Затем отрывисто и нервно заговорил о том, чтобы разрушение полотна железной дороги мы произвели подальше от места расположения его части. Ему дано было на это согласие. Кроме того командиру охранной железнодорожной роты было предложено одолжить нам до десяти тысяч патронов. Он сначала отказался, но в конце концов согласился. Нами ему дана была инструкция такого порядка, что если его спросят, где патроны, то он должен сказать, что вел бой с партизанами и израсходовался. Он согласился, и патроны от японских винтовок в количестве десяти тысяч штук были доставлены в штаб отряда. Проводив китайского офицера, мы приступили к действиям; прежде всего южнее деревни Гондатьевка на протяжении полутора километров спилили все телеграфные столбы.
Одновременно с этим повели наступление на поселок Княжеский. На пути было захвачено шесть человек казаков этого поселка. Им было объявлено, что они заложники. Не доходя двух километров, мы послали одного из казаков в поселок предупредить односельчан, что если они откроют огонь, то с захваченными будет поступлено, как с заложниками.
Вот при лунном свете на белом покрове снега показались очертания поселка. Была мертвая тишина, только снег хрустел под ногами, да ярко блестели зимние звезды. В четырехстах метрах раздался первый залп — стреляли казаки. Вопрос был ясен. Нужно было принять бой. Приблизительно около ста человек предусмотрительно было послано обойти поселок с тыла. Когда белые казаки открыли огонь, почти одновременно от реки Уссури раздались залпы — стреляла наша обходная колонна. Казаки, видя наше решительное наступление, стали отходить к реке Уссури. В 3 часа ночи после упорного боя казачий поселок был взят. Казаки бежали на китайскую территорию. Оперативный план был выполнен блестяще, без единой жертвы. Захвачены были оружие, привезенное для формирующихся частей, и боепатроны.
БОЙ ВОКРУГ ЗВЕНИГОРОДКИ И СРЕТЕНКИ
Вернувшись в деревню Гондатьевка и передохнув, двинулись тем же путем — тайгой — в деревню Звенигородка. В Звенигородку отряд прибыл в 7 часов вечера. Люди сильно устали. Решено было переночевать. Звенигородка, как и большинство деревень Приморья, растянулась километра на четыре, а то и больше. Население деревень в большинстве состоит из переселенцев украинцев, но в Звенигородке исключительно молдаване.
Штаб разместился в центре деревни, в школе.
По дороге, ведущей в Иман, была выслана рота для сторожевого охранения. Противник главным образом ожидался по тракту из Имана, но наши предположения не оправдались. Не успели мы выйти из Гондатьевки, как из Имана уже были посланы белые части, для того чтобы встретить нас по выходе из тайги около деревни Звенигородка. Из-за снежных заносов, как впоследствии выяснилось, они сбились с дороги. Мы прибыли в Звенигородку раньше их на шесть часов. Выйдя из тайги, противник не решился на нас наступать, так как не имел связи с японским батальоном, который выехал из Имана на подводах.
Ночь прошла спокойно. Командиры и партизаны, будучи предупреждены, в эту ночь несмотря на усталость не спали. Утром, только что показался первый луч солнца, как послышались частые ружейные залпы на конце деревни со стороны Имана. Трубач заиграл сбор. Люди собрались довольно быстро, хотя от хаты до хаты было метров по 100, даже по 200.
Около школы дома были расположены погуще. Конный связист доложил, что на край села наступает японская пехота числом до трехсот штыков и батальон белых. Не успел он договорить последней фразы, как по школе со стороны реки Иман белые открыли пулеметный и ружейный огонь. На ходу части приняли боевой порядок. Завязался бой. Принять позиционный бой было рискованно. Пришлось отступить по направлению к селу Сретенка. На чистом месте за селом из опасения сильного поражения приказано было ползти около двух километров. У белых очевидно не было должной согласованности с японцами. Заняв середину села, батальон белых в числе шестисот штыков приостановил дальнейшее наступление, провожая нас частым огнем. Белые ждали подхода японцев, чтобы общими силами ударить нам в спину. Японцы, встретив сильное сопротивление нашего сторожевого охранения, медленно продвигались вперед, так как их орудия в пяти километрах от Звенигородки увязли в снегу. Только после подвоза орудий японцы открыли артиллерийский огонь, но было уже поздно: мы подходили к лесу. Укрывшись в лесу, отряд остановился, чтобы собрать и привести в порядок свои силы.
Тов. Ярошенко со своим отрядом отступил вглубь Иманской долины к деревне Гоголевка, а наш отряд — в село Сретенка. Противник же, отказавшись от преследования, в этот же день вернулся в город Иман, чтобы обрушиться на нас с новыми силами.
С неделю мы простояли в Сретенке. Через связных мы узнали, что белые стягивают крупные силы для наступления.
Был уже декабрь 1919 года. Прибывшая из города Имана тов. Харченко доложила, что через два дня белые выступят против нашего отряда. Информация была точная, она шла от начальника штаба белых Хренова, бывшего офицера, привезенного белыми в «эшелоне смерти» и заключенного в концентрационный лагерь в городе Имане. Впоследствии, когда всех бывших военнопленных мобилизовали, его назначили начальником штаба при полковнике Ширяеве, начальнике гарнизона города Имана. В сводке из Имана было указано, что экспедиция, идущая против отряда Мелехина, будет состоять из 500—600 штыков, кавалерийского эскадрона при двух орудиях и пулеметах, под общей командой сотника уссурийского казачьего войска Дьячкова. Зная точный маршрут экспедиции, мы решили встретить ее возле села Сретенка, поближе к городу Иману — в селе Введенское. Экспедиция белых была почти вся целиком из бывших военнопленных красногвардейцев за исключением батарейцев и кавалерийского эскадрона. Кроме того согласно информации была надежда, что две роты могут перейти на нашу сторону.
К 2 часам отряд в 400 человек прибыл на исходное положение в Введенское. Командиру кавалерийского отряда тов. Федорцу (был убит в 1921 году во время второго периода борьбы с белогвардейцами на Дальнем Востоке) было приказано налететь в лоб на противника, остальные силы зайдут в тыл по реке Ваку от города Имана. Все было учтено.
Сигнал к наступлению должен был дать тов. Федорец. В 4 часа 30 минут волчьим бесшумным шагом отряд подошел к реке Ваку к указанному месту. Чтобы не быть обнаруженными, шли снежной целиной. В 5 часов утра громыхнул залп со стороны Сретенки. Тов. Федорец приступил к выполнению оперативного приказа. Отряд принял боевой порядок. В лагере белых произошла паника. Солдаты выбегали из хат и наскоро строились, подвигаясь к концу села. С криками «ура» отряд бросился на село, предварительно дав залп. Командир батареи приказал открыть огонь по направлению села Сретенка, т. е. в том направлении, откуда наступал тов. Федорец.
Были уже заняты крайние хаты, когда раздались крики «сдаемся». Одна из рот перешла к нам. Приказано было не прекращать огня, чтобы наделать больше паники и этим дать возможность захватить в плен колеблющихся, но стрелять вверх во избежание жертв. Две роты действительно перешли, а третья еще стояла — стреляла в нашем направлении, но, окруженная двоими с одной стороны и отрядом с другой, — сдалась.
Только командир батареи долго не сдавался, разъяренно кричал: «Батарея, огонь!» Но подбежавшими товарищами был обезоружен.
Так закончилась столь неудачная для белых экспедиция, начальник которой сотник Дьячков едва убежал в город Иман. В результате около шестисот хорошо вооруженных и обмундированных человек влилось в наш отряд; при них были пулеметы и артиллерия. Отряд, состоящий из старых партизан, был целиком обмундирован, и оказались даже излишки, которые были отправлены в тыловую базу в село Ракитное.
МЫ ВЕДЕМ НАСТУПЛЕНИЕ
После перехода батальона с шестнадцатью офицерами из числа военнопленных партизанский отряд пришлось переформировать. По характеристике подпольной партийной организации города Имана эти люди в большинстве были преданными делу революции. Это событие вызвало новый приток добровольцев в партизанский отряд из числа местных крестьян и перебежчиков из белой армии. Крестьянство смотрело на партизан как на своих избавителей. Представители деревень и больших сел прибывали в штаб отряда с подарками — бельем, продуктами, а также оружием и снаряжением.
Закончив переформирование отряда, снова пришлось перейти к военным операциям. Старые партизаны были сведены по-ротно в первый батальон как старослужащие, но туда был взят и взвод из вновь прибывших квалифицированных военных работников. Старые же остались при вновь назначенных командирах в виде политкомов. Это мероприятие вызвало со стороны старых командиров и партизан некоторое недовольство, но после разъяснительной работы вопрос был урегулирован.
Жалкие остатки противника стягивались в город Иман. Мобилизация, объявленная белыми среди уссурийского казачества, не дала нужных результатов. Из партизанских отрядов были выделены мелкие экспедиции для разоружения казачества и остановки поездов, везших вооружение и снаряжение на Западный фронт.
Белые еще раз сделали попытку наступления одновременно по Вакской и Иманской долинам.
Давать бой в Сретенке мы не хотели во избежание жерта и отступили на три километра вглубь, заняв на сопке перпендикулярно тракту очень выгодную позицию. Войдя в Сретенку вечером, противник не решался двигаться дальше и ждал утра. С сопки нам было видно все как на ладони. В километре от нас в овраге в качестве сторожевой заставы была спешена казачья сотня. К подножью занятой нами горы то и дело подъезжал казачий кавалерийский отряд, но дальше к деревне Новотроицкая не двигался и возвращался обратно. Мы себя не обнаруживали. Батарея, поставленная на специально сделанные сани, была наготове.
Изрядный мороз заставил нас самих перейти в наступление. Перед рассветом наш эскадрон двинулся в лобовую атаку, а один батальон через село Красное, что левее села Сретенка, был переброшен в тыл на случай, если белые вздумают отступать по тракту, ведущему в село Введенское. Уже брезжил рассвет, а условленного сигнала для наступления со стороны первого батальона, посланного в тыл противника, не было. (Как потом оказалось, батальону пришлось итти по глубокому снегу, почему он во-время и не поспел на место.) Не дождавшись его сигнала, мы ударили противнику в лоб. Пользуясь рассветной сутемью, два батальона спустились к подножью горы, ведущему в село Сретенка. Кавалерийский эскадрон во главе с командиром отряда бросился с криком «ура» на заставу белых. Застава, не ожидая такого дерзкого налета, стала, отстреливаясь, отступать к селу. Эскадрон, ворвавшись в село, промчался почти в конец его несмотря на то, что оно было занято противником.
Белые, растерявшись, выбегали из хат без шапок и через заборы бежали огородами. Брань и крики слышались в конце села; командир экспедиции собирал своих беляков. В результате было захвачено много оружия, боеприпасов, амуниции и лошадей. Сам начальник экспедиции бросил своего коня. Это была кобылица арабской породы — редкая лошадь, под седлом в серебряной оправе. Лошадь была впоследствии подарена тов. Загорецкому за проявленную им храбрость.
Противник, собрав свои жалкие остатки, стал постепенно отступать к Введенскому, т. е. по направлению к городу Иману. Второй экспедиции, посланной против отряда тов. Ярошенко, также попало здорово, и она, не солоно хлебавши, вернулась обратно в город Иман.
Белые, отступив километра на три, открыли артиллерийский огонь по селу Сретенка, но долго им не пришлось стрелять, так как первый батальон партизан взял их в обход. Белые в панике начали отступать в Введенское и дальше — на Иман.
Такой печальный конец имела и эта попытка белых ликвидировать партизан. Отряд был переброшен в село Введенское, в восемнадцати километрах от города Имана.
В это же время прибыла делегация нашего отряда, росланная на партизанский съезд Приморья в село Чугуевка. Делегация отряда рассказала о положении партизанского движения в Приморье и методах дальнейшей борьбы. В то время была впервые налажена периодическая связь с ревштабом, от которого получались руководящие инструкции и распоряжения.
ВТОРОЙ НАЛЁТ НА МУРАВЬЕВО-АМУРСКУЮ
Декабрь 1919 года приближался к концу. Наступило рождество. Мы прекрасно знали, что белогвардейцы займутся попойками по такому радостному случаю. Решено было это использовать.
Командирам было приказано явиться на совещание в штаб, на котором они были информированы о предстоящем ночном походе на станцию Муравьево-Амурская.
К шести часам вечера отряд был уже готов к походу. К двенадцати часам ночи достигли казачьего поселка в одном километре от станции Муравьево-Амурская. При занятии поселка было взято в плен несколько пьяных казаков. Наметили план действий. Командир эскадрона тов. Федорец должен в 12 часов 35 минут ночи демонстративно наступать на город Иман и приковать к себе стоящие на станции Муравьево-Амурская два бронепоезда. Подрывной же команде было приказано, как только отправятся бронепоезда к городу Иману, сейчас же взорвать железнодорожный мост между Муравьево-Амурской и Иманом. Второму батальону совместно с третьим преградить путь на случай наступления гарнизона с Графского.
Графский — это военный городок в трех километрах от города Имана, где стояли главные силы иманского гарнизона. Первый батальон должен был захватить депо и повести дальнейшее наступление. Состав муравьево-амурского гарнизона белых был следующий: казачья сотня, пеший пластунский казачий отряд и отряд китайцев.
В 12 часов 35 минут ночи раздались первые залпы со стороны города Имана — это кавалерийский эскадрон под командой тов. Федорца выполнял свою задачу. Одновременно с этим была разоружена охрана депо, после чего депо заняли втихую, без боя. Два бронепоезда со станции Муравьево-Амурская быстро один за другим двинулись по направлению к городу Иману. Около железнодорожного моста также послышалась ружейная перестрелка, там завязался бой между подрывной командой и охраной моста, но подоспевшие роты второго батальона охрану уничтожили. Минут через десять-пятнадцать у моста послышались два оглушительных взрыва. Первый батальон бросился в атаку на белокитайские казармы. Раздались первые залпы, затрещал наш пулемет «Гочкис», а затем пошла общая перепалка. Командир батальона Якутин подавал команду оглушительным басом, едва не покрывавшим собой трескотню ружейного и пулеметного огня. Первая рота первого батальона уже подошла вплотную к казармам китайского отряда. Китайские солдаты панически бежали по направлению к реке Уссури.
Китайский отряд как боевая единица был выведен из строя. Китайцы бросали шубы, вооружение и снаряжение, чтобы скорее удрать через реку Уссури на свою сторону. Оставались пластуны и казачья сотня.
Казаки засели в каменных казармах, открыв из окон бешеный огонь по первому батальону. От казарм нас отделяла только улица, на которой бойцы первого батальона из-за выступов каменных домов меткими выстрелами били белых.
Слышны были стоны раненых; казаки решили пробить себе дорогу, пустив в ход ручные гранаты, но было поздно. Все выходы из казармы поливались нашим свинцом.
Спустя несколько минут белые закричали: «Сдаемся!»
В казарме было обнаружено несколько человек убитых, кного раненых. На полу валялись расстрелянные гильзы.
Около пирамид висели казачьи шашки. Все это мы погрузили на подводы и отправили через казачий поселок в тыл.
Орудийная стрельба на станции Иман не прекращалась, слышны были глухие взрывы снарядов по направлению села Введенское; там противник обстреливал с бронепоездов эскадрон тов. Федорца, отходящий от города Имана. Белые, поняв наш план, все силы свои бросили к Муравьево-Амурской.
Приказано было обоим батальонам партизан с боем отступить за казачий поселок близ станции. Вступать в бой с хорошо вооруженным и численно превосходящим противником было бы безрассудно.
КРУШЕНИЕ БЕЛЫХ И ИНТЕРВЕНТОВ
После боевой операции под Муравьево-Амурской отряд был отведен в село Рождественка. Спустя час после нашего отхода кавалерийская разведка донесла, что белые в числе двухсот сабель движутся на Рождественку со стороны Муравьево-Амурской и около восьмисот штыков пехоты — по дороге от города Имана. Мы только что прошли большое расстояние снежной целиной, и бойцам была нужна передышка. Решено было отступить. Вперед по дороге на Введенское отправили роту 1-го батальона для прикрытия обоза. Спустя полчаса в том же направлении двинулись главные силы отряда.
К вечеру отряд был на месте. Белые не решались наступать на Введенское и из Рождественки вернулись обратно в город Иман. Раненых мы отправили в село Ракитное, где имелась волостная больница, переделанная нами на манер военного госпиталя. Работа тылового ревштаба, стоявшего в селе Ракитное, чувствовалась во всем.
Ревштаб неустанно вел работу среди местного крестьянства как по организации сельских советов на местах, так и по укреплению боеспособности отряда.
Случаи дезертирства во время боевой обстановки рассматривались на сходах самими крестьянами, и ими же выносились позорящие дезертиров резолюции.
Информация, исходящая от ревштаба Приморья, стала поступать в наш отряд почти регулярно, но уже не через трудные перевалы Сихотэ-Алинь, а окольными деревнями.
Каждая боевая операция кончалась для нас успехом. Это обстоятельство вселяло в бойцов веру в скорую победу. Время шло своим чередом. Наступил январь 1920 года. Белые и интервенты находились в железном кольце боевых партизанских отрядов.
В феврале была получена информация от ревштаба о нейтралитете, объявленном японским командованием. Это было подтверждено подпольной партийной организацией города Имана с радостным для нас добавлением: у белых идет лихорадочная подготовка к бегству на Хабаровск.
Срочно был послан запрос в японский штаб, расположившийся в городе Имане. Начальник японского гарнизона немедленно просил прислать представителей.
Текст соглашения был разработан командованием отряда, подписан им с приложением печати и вручен парламентерам.
Японский кавалерийский разъезд встретил нашу мирную делегацию около моста в четырех километрах от города Имана.
Переговоры длились не более получаса. Японское командование подписало соглашение о нейтралитете.
Белое командование всполошилось и стало готовиться к бегству в Хабаровск. Мы же, узнав об этом, немедленно отправили полуэскадрон кавалерии к деревне Гондатьевка с заданием разрушить мост. Но полуэскадрон опоздал на 30 минут. Бронепоезд белых с прицепленными к нему классными вагонами успел проскочить.
Начальник гарнизона полковник Ширяев с штабными офицерами ночью бежал. Оставшись без руководства, гарнизон города Имана растерялся. В городе началась паника. Был отдан приказ о наступлении на город Иман. Отряд выступил в поход. Командиру кавалерийского эскадрона тов. Федорцу было приказано немедленно двинуться в город с частью и занять правительственные учреждения: телеграф, почту, телефонную станцию, городскую думу и электростанцию.
Еще в полпути от Введенского до города Имана было получено донесение тов. Федорца, что учреждения взяты под охрану кавалерийским эскадроном.
Отряд шел в строю по два человека. Издалека отряд казался внушительной армией. У Сосновского моста в пяти километрах от города Имана был заслушан рапорт от временно исполняющего обязанности начальника гарнизона Хренова — рапорт о присоединении гарнизона к партизанскому отряду.
По ту сторону моста колыхалось море голов. Там собрались горожане для встречи партизанского отряда. У стоящих впереди были в руках красные знамена с наскоро нашитыми буквами из белого полотна: «Да здравствует власть советов», «Долой палача атамана Калмыкова», «Да здравствуют красные партизаны» и др.
Подошли три чисто выбритых, хорошо одетых человека и преподнесли хлеб-соль. Это был городской голова Иванченко и члены управы.
Вдруг из толпы пробился человек в засаленной куртке и крикнул:
— Товарищи, вот наши избавители от золотопогонных генералов и интервентов. Они боролись за советскую власть!
Толпа заколыхалась. Договорить ему не дали, несмолкаемое «ура» загремело под морозным небом.
Работая локтями, к нам пробрался мужчина лет сорока, а за ним второй с двумя детьми на руках — это были девочка и мальчик. В замерзших ручонках они держали бумажные кульки, в которых были завернуты цветы. Это были дети красногвардейца, погибшего в бою под Спасском в 1918 году.
Стройными рядами прошли партизаны мимо подпольного партийного комитета. Несмолкаемые крики «ура» сливались в один мощный гул. На площади был устроен митинг. Партизаны были на площади выстроены в карре, а вокруг стояли тысячные колонны манифестантов, в том числе и школьники с красными флажками.
По окончании митинга отряд был расквартирован в военном городке села Графское. Красные бойцы показали себя выдержанными и дисциплинированными.
К вечеру прибыл отряд из Иманской долины под командой тов. Ярошенко и также был расквартирован в военном городке.
Из двух отрядов были сформированы два полка — 1-й и 2-й иманские революционные полки.
Через несколько дней было открытие первого съезда советов Иманского уезда. На съезд прибыло около 350 человек, избравших председателем совета крестьянских, казачьих, красноармейских депутатов тов. Петрова, до избрания бывшего председателем военного трибунала в партизанском отряде Мелехина... Закончился первый период борьбы с белыми интервентами в Иманском уезде.
