В мае 1918 года я в качестве политического комиссара был командирован с красногвардейским отрядом на Забайкальский фронт. Вместе со мной отправился тов. Бородавкин, который был назначен командиром этого дальневосточного отряда, и еще ряд ответственных работников.
Штаб фронта, командование которым возглавлял Сергей Георгиевич Лазо, стоял в это время на станции Адриановна Забайкальской железной дороги. Тов. Лазо еще во время нашего передвижения на фронт проявлял большую о нас заботу. Он запрашивал нас телеграммами, не нуждаемся ли мы в какой-либо помощи, хорошо ли обеспечены и т. п.
Я лично тогда знаком с Лазо не был и знал о нем лишь по рассказам бойцов, находившихся под его командой, и от своих товарищей, которым приходилось с ним встречаться. Я знал, что родился он в 1896 году в Бессарабии в семье богатых родителей. Учился в Петроградском технологическом институте, откуда в 1916 году был мобилизован царским правительством и направлен в Алексеевское военное училище. Окончив это училище, Лазо был командирован в Красноярск в 15-й стрелковый запасный полк, где в должности офицера 10-й роты обучал солдат. В Февральскую революцию Лазо один из первых офицеров снял погоны и привел свою роту для защиты Красноярского совета рабочих депутатов. В том же 1917 году он был избран в Красноярский совет. После Октябрьской революции председательствовал в солдатской секции. Съезд советов Сибири избрал его членом Центросибири, и он остался работать в Иркутске. В декабре 1917 года Лазо во главе своего Красноярского отряда Красной гвардии участвовал в подавлении иркутского восстания юнкеров и эсеров.
В начале 1918 года, когда атаман Семенов при активной поддержке японских империалистов двинул свои банды на Забайкалье, Сергей Лазо был назначен командующим Забайкальским фронтом; в его распоряжении находились лучшие красногвардейские и интернациональные части. На него как на командующего фронтом решением Центросибири в феврале 1918 года была возложена задача разгромить контрреволюционную банду атамана Семенова. Для усиления отрядов Лазо из Владивостока были направлены красногвардейские отряды, вместе с которыми мы и прибыли на фронт. И здесь, в боевой обстановке, состоялась моя первая встреча с Лазо.
Наш эшелон прябыл на станцию Адриановка примерно к обеду. На платформе собралось несколько человек штабных работников и командиров, среди которых находился и Лазо. Они вышли нас встречать. Когда поезд подошел к платформе, Лазо быстро отделялся от остальных и направился к нашему вагону.
Первое впечатление, которое он на меня произвел, навсегда осталось в моей памяти. Переда мной стоял высокий, стройный человек, с удивительно располагающим, немного полным лицом, покрытым пушком юности (ему было в ту пору не более 22 лет). Темные, большие глаза весело сверкали из-под густых черных ресниц. Над глазами правильным полукружием раскинулись густые черные брови. Он был одет в красноармейскую гимнастерку и в галифе защитного цвета. На ногах — простые солдатские сапоги, а на голове — летняя красноармейская фуражка. Ни сабли, ни револьвера, ни шпор. Во всей внешности - ничего грозного, подчеркнуто боевого. Скромен, прост, приветлив и спокоен.
Мы поздоровались, поочередно представились. Лазо отдал нам по-военному честь и пригласил в свой вагон. Здесь в дружеской беседе он в несколько минут ознакомил нас с положением на фронте, а также с задачами, которые стояли перед нами. Говорил он легко, понятно и просто. В его речи не было ничего лишнего, и в то же время он обладал редкой способностью в немногих словах обрисовать целую картину.
Он рассказал между прочим о дезорганизации, которую вносила подчас в красногвардейские отряды агитация анархистов о случаях неправильного отношения к бурято-монгольскому населению, а также о тех мерах, которые он принял для борьбы с этими ненормальностями.
Надо сказать, что отдельные части красногвардейских отрядов состояли из людей, не только никогда не бывавших на фронте, но часто не умевших держать в руках винтовку и плохо дисциплинированных. Для характеристики, в каких трудных условиях приходилось работать Лазо на фронте, приведу рассказ тов. Жука, который находился в одном из его отрядов.
«Помню, — рассказывает он, — мы стояли на станции Даурия, из которой противник был накануне выбит нами. Но не исключена была возможность, что через два-три дня белые, подкрепившись в Манчжурии, попытаются оказать нам сопротивление. Красногвардейцы, уже успокоенные недавней победой, постановили общим собранием поехать домой «помыться в бане».
Создалось тяжелое положение, так как приказывать командир тогда еще не мог. Но, привыкший действовать во всякой обстановке, Лазо взбирается на площадку вагона щтаба и начинает говорить. Говорит долго и убедительно...
Одна за другой поднимаются руки, голосуя за то, чтобы остаться на фронте. Голосуют сначала единицы, затем и вся масса. Отряд остается».
Не без гордости рассказал нам Лазо об интернациональных частях, сформированных из чехов, мадьяров, немцев, которые под его командованием беззаветно сражались за советскую власть.
— Эти уж ни эа что не подкачают. Дерутся до последнего. Молодцы!
После беседы мы отправились осматривать наши отряды. Они выстроились перед штабом длинными стройными шеренгами. Bсe здоровые, рослые ребята с загорелыми мужественными лицами. Мозолистые руки, которые еще недавно сжимали молотки, кувалды иди шахтерские кайла, крепко держат винтовки. Все они добровольно пришли с копей, с фабрик и заводов защищать родную советскую власть. Они уже приняли первое боевое крещение, подавив мятеж атамана Гамова в Благовещенске, и сейчас готовы были мужественно продолжать дальнейшую борьбу с врагами советской власти.
Лазо обратился к ним с краткой речью, выразив надежду, что под руководством партии и ее представителей вновь прибывшие бойцы сумеют разгромить белогвардейцев на Забайкальском фронте, так же, как разгромили они их в Амурской области. А сейчас пока можете отдохнуть, понабраться сил, а там — в бой!— заключил он свою речь.
Громкими криками «Ура», «Да здравствует советская власть», «Смерть белогвардейцам» ответили бойцы на слова своего командующего.
Начались упорные бои. Под руководством Лазо Красная гвардия Сибири и Дальнего Востока наносила семеновцам удар за ударом. Нами были заняты станции Оловянная, Борзя, Шарасун, Даурия и наконец Мациевская, бои за которую велись три рава.
Потерпев поражение, атаман Семенов укрепился близ манчжурской границы на 86-м и 87-м разъездах, где, прикрываясь близостью границы и помощью китайских войск, а также нашим обязательством не трогать чужой территории, он продолжал временами делать вылазки против наших частей. При таком положении выбить врага обычным путем — наступлением и особенно стрельбой из орудий — мы не могли, так как это грозило осложнением с Китаем.
В конце июля 1918 года на строго секретном совещании узкой группы военных работников Сергей предложил: план похода с наиболее крепкими, надежными частями в ночную атаку, чтобы, не пуская в ход орудий, выбить врага. Для этой цели были намечены отряд Красной гвардии интернационалистов и несколько сотен 1-го Аргунского полка.
Банды Семенова, твердо уверенные, что они прикрыты близостью границы и нашим обязательством не открывать стрельбу, чувствовали себя вполне спокойно. Устроили пьянку, собираясь провести веселую ночь. Как вдруг у палаток бесшумно, словно из-под земли, выросли фигуры красногвардейцев. В ход были пушены штыки и приклады. Бой длился недолго. Семеновцы в панике бежали — кто на лошади, кто пешком — за китайскую границу, которая находилась в 6—7 километрах. В палатках остались одежда, обувь, оружие, снаряжение. Кроме того мы захватили обоз и большое количество кавалерийских лошадей.
По рассказам пленных в одной из палаток находился сам Семенов, который при первой же панике сорвал с себя погоны и бежал за границу. К утру от семеновских банд на нашей территории никого не осталось.
На следующий день китайцы выслали к нам свою делегацию для переговоров по поводу ночного инцидента. Делегацию встретили Лазо и М. А. Трилиссер. После долгих переговоров они заключили с китайцами соглашение о том, что китайское правительство разоружит семеновцев и больше не допустит их к советской границе.
Однако разгром Семенова не остановил попыток интервентов и внутренней контрреволюции свергнуть вооруженной рукой советы в Сибири и на Дальнем Востоке. Интервенты при активном участии белогвардейцев, меньшевиков и эсеров организовали мятеж чехословацкого корпуса на всем протяжении железной дороги от Пензы до Владивостока. Необходимо подчеркнуть, что с отъездом тов. Лазо из Центросибири на Забайкальский фронт начавшаяся организация Красной армии задержалась, и вооруженная сила советов Сибири состояла тогда из бойцов Красной гвардии, разбросанной по всей Сибири и занятой почти исключительно на внутренней охране городов и железной дороги. Лучшие же, наиболее организованные части находились в это время на Забайкальском фронте. Именно это обстоятельство и помогло чехо-словакам захватить железную дорогу, ряд городов и свергнуть советскую власть в Сибири.
Центросибири пришлось отступать из Иркутска к Верхнеудинску, а потом к Чите, в то время как чешские и белогвардейские банды двигались со стороны Владивостока к Благовещенску. Стало ясно, что советской власти не удержаться, что поднимает голову контрреволюция. В этот тяжелый момент Сергей опять получает боевое задание: он срочно перебрасывается на Прибайкальский фронт и прикрывает отступление Центросибири.
Приняв командование, Лазо немедленно выехал на линию фронта на станцию Хилок. Он застал здесь лишь отряд курсантов первого выпуска читинской школы красных командиров под командой тов. Сибирякова. Все остальные наши части отступили к Чите. В силу необходимости и этому маленькому отряду пришлось также отступить.
Бронепоезд тов. Лазо отходил от станции Хилок последним, прикрывая эшелоны и отбивая яростные атаки наступающего противника. По пути отступления отряд Лазо взрывал мосты, портил железнодорожный путь и телеграфные аппараты, затрудняя тем самым движение противника и не давая ему возможности напасть на наши отступающие эшелоны. В этой ответственной обстановке тов. Лазо работал с исключительной энергией. Как только в каком-нибудь эшелоне начиналась неурядица или угрожала опасность — Лазо уже там и быстро наводил порядок. Делалось это с мужественным хладнокровием и без угроз. Часто достаточно было одного появления тов. Лазо, чтобы все становились по своим местам. Секрет воздействия Лазо был в том, что он, опираясь на крепких, сознательных бойцов-коммунистов, умел организовать вокруг себя остальную массу. Отступающие эшелоны знали, что позади на бронепоезде вместе со своим отрядом находится тов. Лазо — надежный заслон. Из Читы части Лазо отступили на станцию Карымская, откуда, дождавшись прихода частей армии Восточно-забайкальского фронта и штаба тов. Балябина, двинулись на станцию Урульга Забайкальской железной дороги.
Здесь 28 августа 1918 года была собрана конференция партийных, советских и военных работников, отступавших вместе с армией. Конференция решила: «Борьбу с врагом организованным фронтом прекратить. Объявить всех контрреволюционеров злейшими врагами трудового народа и перейти к новой форме борьбы — партизанской войне». Приняв это решение, изменившее в корне тактику дальнейшей борьбы, участники конференции ушли в тайгу.
Тов. Лазо и на этот раз отступал последним. Отходя, части по его приказу разрушали железнодорожные пути и мосты, телеграф, чтобы задержать чехов и дать возможность коммунистической организации и революционным частям перестроиться и перейти на нелегальное положение.
Отступал он до станции Невер. Здесь, прекратив организованную борьбу с противником, Сергей с кучкой бойцов хотел пробраться в Якутск, но он оказался уже занятым белыми. Оставался один выход — тайга...
В ТАЙГЕ
В начале 1919 года Лазо приехал во Владивосток. В кармане у него была пачка адресов товарищей, которыми я снабдил его еще на Забайкальском фронте. Он остановился в маленьком домике рабочего тов. Журавлева в Голубиной пади. Место здесь было более или менее безопасное, так как кругом жили грузчики и рабочие временных мастерских порта. Лазо изменил внешний вид почти до неузнаваемости: он отпустил окладистую, черную бородку, усы и сразу стал солиднее. Выдавал он себя за чертежника и прописался под вымышленной фамилией. Здесь он немедленно связался с парторганизацией. Я в это время с группой товарищей — Раевым, Сальниковым, Боборыкиным, Ваней Давыдовым, Ф. Шумяцким — жил неподалеку от Владивостока в тайге. У нас была маленькая землянка, которую мы построили сами. Узнав о приезде Лазо, я немедленно отправился во Владивосток, и здесь на квартире рабочего временных мастерских порта Николая Меркулова у нас состоялась радостная встреча. Лазо сказал мне, что ему угрожает опасность быть открытым контрразведкой, которая осведомлена уже о том, что он прибыл на Дальний Восток, и всюду его усиленно разыскивает. По предложению парторганизации Лазо перебрался в нашу лесную избушку. Теперь народу у нас собралось так много, что потребовалось расширение жилплощади. По предложению Лазо мы затеяли «новое строительство», но на этот раз решили построить не просто землянку, а настоящий «дворец». Мы отыскали для его постройки более удобное место на самом верху так называемого Лувинского ущелья, где все кругом заросло густым лесом и кустарником, через которые очень трудно было пробраться даже зверям. Выбрали крутую отвесную скалу и у ее подножия стали строить «дворец».
Надо было видеть огромную энергию, проявленную Лазо в постройке нового жилья. Сергей обладал незаурядной физической силой. Он один таскал толстые бревна и неутомимо вместе с нами с раннего утра до поздней ночи строил наш лесной «дворец». Когда мы построили помещение человек на 10—15, то стало ясно, что старая наша печка из камня, которая обогревала нас в землянке, не могла дать достаточно тепла для такого большого помещения. Тогда Лазо задорно заявил нам, что он достанет хорошую печь. И вот однажды Лазо неожиданно скрылся. Наступил вечер — Лазо нет. Обеспокоенный, я послал Владивостокова и Раева разыскивать его. Они проходили всю ночь, а наутро пришли без Сергея. Мы подумали, что Лазо попался белым разведчикам, которые рыскали в окрестностях, но, зная его осторожность, не хотелось этому верить.
Через день после его исчезновения, в бурную темную ночь, мы услышали в лесу сильный треск, как будто шло несколько человек. Мы схватили винтовки и заняли позицию, чтобы не попасться врагу врасплох. Впереди между деревьями показалась фигура человека. Он шел, покачиваясь под какой-то невероятно тяжелой и громоздкой ношей, задевая ею за деревья, ломая сучья. Шум и треск стоял такой, словно на нас шел огромный медведь.
Когда фигура подошла ближе, иы увидели, что это был Лазо, нагруженный большой железной печкой, трубами, постелью, продовольствием... Свалив все это у наших ног, он посмотрел на нас лукаво-торжествующим взглядом и весело запел:
Я мороза не боюсь, Я у печки греюсь!
Нам ничего больше не оставалось, как только радоваться его благополучному возвращению.
Надо сказать, что этот период для тов. Лазо являлся наиболее тяжелым. Перед частью товарищей сибиряков и дальневосточников со всей остротой встал вопрос: что же дальше делать? Группа товарищей, среди которых был Резников и другие, считали, что развертывать в этот момент партизанское движение неправильно, так как это приведет к истреблению пролетариата, революционной части крестьянства и казачества, а также и самих организаторов — коммунистов.
Они говорили, что теперь надо накапливать силы, вооружение, снаряжение, развертывать массовую политработу, а потом, когда Красная армия разобьет окончательно интервентов и колчаковцев в Сибири и они начнут отступать на Дальний Восток, — бросить все эти организованные силы на окончательный разгром и уничтожение контрреволюции.
Точка зрения товарищей Дельвига, Сибирцева, Раева, Воронина, Секретаревой, Зои Станковой, А. Крастина, моя и некоторых других была за организацию и максимальное расширение партизанского движения. Мы доказывали, что необходимо всеми мерами разрушать государственную машину власти и аппарата контрреволюции как в городе, так и в деревне. Главным образом мы упирали на разрушение и дезорганизацию железнодорожного транспорта, чтобы помешать интервентам и белогвардейцам подвозить войска, вооружение, снаряжение и продовольствие для колчаковских частей. Одновременно мы ставили задачу дезорганизовать работу на заводах, фабриках, в порту, на судах, разлагать военные силы контрреволюции и войска интервентов, в то время как партизанские отряды должны уничтожать живую силу противника и отвлекать ее по возможности от фронта. Все эти меры в совокупности должны были облегчить победоносное продвижение Красной армии на Восток.
В долгих спорах со мной, Раевым, Федором Шумяцким и Ваней Давыдовым Лазо соглашался с нами, а на конференции все же выступил, отстаивая линию Резникова — не расширять партизанского движения, сохранить силы до момента отхода белых из Сибири на Дальний Восток, чтобы окончательно их здесь добить.
— Бели мы будем продолжать борьбу открытым способом, то можем ослабить свои силы, и в нужный момент, когда наступит время помочь Красной армии, мы этого не в состоянии будем сделать, — говорил Сергей.
Мы чувствовали, что это были не его мысли и слова. Повидимому незаметно для себя самого он подпал под влияние Резникова и других и теперь отстаивал их точку зрения.
Однако на партийной конференции было принято наше предложение, получившее большинство голосов делегатов Сибири и Дальнего Востока. Сергей, как он сам мне потом признался, был рад решению конференции и особенно ее постановлению — направить крупнейших работников — организаторов и руководителей — в область ддя укрепления партизанского движения. Он тут же принялся за разработку плана расширения партизанского движения и снабжения партизанских отрядов всем необходимым.
СУЧАНСКИЕ СОБЫТИЯ
После конференции, в мае 1919 года, Лазо вместе со мной, Певзнером, Владивостоковым, Игорем Сибирцевым, А. Фадеевым (писатель), Раевым, Федором Шумяцким, В. Яковенко-Ходкевичем, Мишей Поповым, Ваней Давыдовым и другими по решению Дальневосточного обкома партии направился в штаб партизанских отрядов Сучанской долины в село Фроловка.
Мы покинули свой лесной «дворец», где немало провели хороших минут в горячих товарищеских спорах и беседах, и через тайгу отправились к заливу Петра Великого, чтобы переправиться через него в Сучанскую долину. Мы заранее сговорились, что сделаем нападение на рыбалку владивостокского рыбопромышленника Золотарева, которая находилась в корейской деревне Чимбур. На этой рыбалке служило несколько наших красногвардейцев в качестве простых рабочих. Они держали с нами постоянную связь, снабжали нас рыбой и другими продуктами.
В одну темную ночь в конце мая мы спустились к морю, где для нас должна быть заранее приготовлена парусная шаланда. Еще издали мы заметили в тумане какие-то неясные огни возле берега и, приблизившись, увидели, что это была белая миноноска. Она обследовала берега, ища контрабандистов и партизан. Надо сказать, что за несколько дней перед этим партизанский отряд тов. Борисова уничтожил белогвардейскую колонну в заимке в нескольких километрах отсюда. Этим событием повидимому и была вызвана усиленная бдительность сторожевой охраны.
Мы остановились на опушке тайги и решили подождать здесь, пока Ваня Давыдов в качестве разведчика сходит на рыбалку. Ваня ушел и скоро вернулся, сообщив нам, что офицеры сторожевой миноноски пока что занимаются пьянством, но, как только туман рассеется, уедут обратно во Владивосток. Было уже около 11 часов ночи, когда миноноска снялась и ушла, и мы спокойно подошли к рыбалке. Хорошо помывшись в бане, которую к этому времени приготовили нам наши красногвардейцы-рабочие, мы нагрузили шаланды припасами — рыбой, рисом, крупой, хлебом — и, сговорившись заранее с опытным рыбаком, знающим другой берег залива Петра Великого, вооруженные винтовками, сели на шаланду и отправились, держа курс на деревню Петровка.
Едва мы отплыли несколько километров от берега, как в тумане засветились огни. Это была белая миноноска, которая, оказывается, не ушла во Владивосток, а бороздила залив вдоль и поперек и раза два прошла от нас на расстоянии не более 150— 200 метров. Но сильный туман помешал очевидно белогвардейцам разглядеть нас. Под утро мы благополучно прибыли в деревню Петровка, которая расположена в Сучанской долине, где нас встретили наши дальневосточные рабочие-портовики: Григорьев, Волков, Тужиков и др.
Мы совершили объезд партизанских частей и сельсоветов. В Сучанской долине во многих деревнях в ту пору сохранилась еще советская власть. Лазо принял командование партизанскими отрядами Ольгинского района, поставив перед собой задачу прежде всего хорошо организовать партизан и подчинить действия разрозненных партизанских отрядов единой воле. Он сразу же взялся за выполнение этой задачи.
Самым недисциплинированным был отряд Гаврилы Шевченко, который до назначения Лазо главнокомандующим не подчинялся штабу, а дрался с белыми на свой риск и страх. Такое положение дальше терпеть было нельзя, так как самостийные действия Шевченко, несмотря на храбрость отряда и ряд удачных сражений с белогвардейцами, лишали возможности единым организованным фронтом бить врага. Вот с этого-то отряда и начал Лазо. Вместе со штабом явился он в село Новороссия, где стоял отряд, созвал митинг и обратился к партизанам с пламенной речью. В конце митинга партизаны вынесли резолюцию о признании штаба и подчинении отряда единому командованию.
По директиве Дальневосточного областного комитета партии Лазо вместе с командирами отрядов разработал план удара по белогвардейским и интервентским частям, находившимся в Сучанском районе. В задачу этого плана входило: прекращение подачи угля с Сучанских копей Владивостокскому порту, Уссурийской и Китайско-восточной железным дорогам. Это должно было задержать движение поездов и пароходов, подвозивших Колчаку и интервентам вооружение и снаряжение в Сибирь и на Урал. На тов. Лазо было возложено выполнение только одной военнооперативной части общего плана, детально разработанного областным комитетом партии, членом которого состоял и тов. Лазо. Одновременно с началом военных операций партизанских отрядов под командованием тов. Лазо на Сучане, а также и в других районах, партийная организация осуществляла вторую часть плана — проведение всеобщей забастовки на Китайско-восточной и Уссурийской железных дорогах, во Владивостоке и в других городах и районах. Забастовка началась в конце июня. Она прошла не менее блестяще, чем военные операции тов. Лазо. Несмотря на введенное с момента забастовки осадное положение, угрозу расстрела, многочисленные аресты рабочих, увольнение их с работы и выбрасывание вместе с семьями из квартир, рабочие Сучана показали высокую политическую зрелость, чрезвычайную сплоченность, организованность и безграничную преданность делу Октября.
О том, какой страх испытывали враги при осуществлении этого плана, дает представление секретное донесение начальника Владивостокского отделения милиции Уссурийской железной дороги от 6 июля 1919 г., за № 2788, адресованное полковнику Альтману: «Начальник управления милиции Уссурийской ж. д. Мельгунов просил передать Вам о нижеследующем: большевики прислали к рабочим делегатов и просят их продержаться до 10 июля с. г., так как в настоящее время все большевистские отряды отзываются от линии железной дороги и сосредотачиваются в бухте Тавайза под командой прапорщика Лазо. Имеет намерение напасть на Владивосток, главным образом захватить патроны на Второй речке, взорвать склады, а также взорвать Минный городок в Гнилом углу».
Из этого донесения видно, как популярно и грозно было имя «прапорщика Лазо» у врагов. Враг был так перепуган, что ему мерещилось нападение партизан на Владивосток, захват патронных складов, взрыв погребов со снарядами на Второй речке и даже взрыв Минного городка в Гнилом углу. Кстати сказать, если бы партизанами был взорван Минный городок, то это повлекло бы за собой величайшее разрушение крепости и самого города Владивостока. Партийная организация никогда таких директив не давала. Ясно, что враг терял голову, и это удесятеряло наши силы и наш натиск на него...
Среди партизан Сучанской долины, по приказанию Лазо, под его непосредственным руководством и наблюдением, командирами отрядов велись правильные полевые занятия, проверялось оружие, запасы патронов, снаряжение и т. п. Утром чуть свет горнист играл сбор, и к опушке тайги съезжались кавалеристы упражняться в верховой езде и рубке шашками. В это же время пехотные части занимались стрелковой учебой и тактикой.
Сергей Лазо — душа партизан. Его можно было видеть всюду — и в цепи во время перестрелки, где он хладнокровно отдавал распоряжения, и в штабе, где каждое его слово и предложение звучали просто, веско и понятно. Он, как метеор, появлялся то в одном, то в другом партизанском отряде, знакомился лично с командирами отрядов и с рядовыми партизанами, оценивая способности каждого.
Между прочим для характеристики тов. Лазо приведем один из его приказов.
ПРИКАЗ № 22 по партизанским силам Ольгинского уезда.
В ближайшие дни отряды должны принять меры для порчи путей и проводов. Для этой цели отправляйте небольшие команды, которые незаметно будут делать свое дело. Ведите непрерывную разведку, выясняйте, где и как охраняется железная дорога, ведет ли противник разведку в нашу сторону.
Если по линии имеются посты противника, то их нужно тревожить. Для этой цели посылайте двух-трех надежных партизан. Не предпринимайте крупных операций. Не передвигая значительных сил, мы должны все время тревожить противника, ни на один день не оставлять его в покое и разрушать мосты...
Всякое расстройство железной дороги и телеграфа внесет расстройство в ряды наших врагов в Сучанском районе.
Копию этого донесения спешно направьте в Петровский и Майхинский отряды. Информируйте, что будет сообщаться из Петровки и Многоудобного.
Если в Петровке действительно взяты пленные, то таковых не отпускать и не обменивать до получения указания от штаба или от меня. С пленными обращаться хорошо.
Командующий отрядом Ольгинского района
Сергей ЛАЗО.
В своем выступлении перед партизанами накануне операции против белогвардейцев и интервентов тов. Лазо говорил ярко, образно о счастье отдать свою жизнь за дело революции: «Как для обильного урожая требуется влага, так для победы пролетарской революции требуется кровь революционеров, и мы всегда готовы отдать эту кровь».
Вскоре партизанскими отрядами было предпринято наступление развернутым фронтом на все решающие участки Сучанской железной дороги.
Поставленную задачу партизаны выполнили блестяще. Подъемники были взорваны на всех трех перевалах: «Бархатный», «Тахэ» и «Сихотэ-Алинь», причем дорогостоящие части были сняты и спрятаны. Таким образом сучанский уголь интервенты и колчаковцы больше использовать не могли.
Операции партизан в Сучане отвлекли значительные силы белогвардейцев и интервентов, которые предназначались к отправке на фронт против Красной армии. Сучанские события имели также большое моральное влияние на массы. Партизаны, рабочие и революционные крестьяне наглядно убедились в силе и мощной несокрушимой воле партии, руководящей массами через лучших своих сынов.
Победа была одержана нами при неравном соотношении сил как в количественном, так и техническом отношении. Наши силы были малочисленны и во много раз хуже вооружены технически. Но революционный энтузиазм, преданность делу пролетарской революции и глубокое убеждение в непобедимости дела социализма еще больше окрылили и воодушевили наши героические части. Политика воспитательной работы партии полностью оправдала себя. 27 июня в Сергеевке открылся съезд советов Ольгинского уезда. В его подготовке тов. Лазо принимал деятельное участие. На съезде было 150 делегатов — крестьян, партизан и рабочих Сучанского рудника. Некоторые из них пришли сюда пешком за 300—400 километров. По решению съезда Лазо принял на себя командование партизанскими отрядами всего Приморья, штаб которого находился в селе Анучино.
Решения съезда советов заставили белогвардейцев поспешить. Они чувствовали, что партизаны крепнут изо дня в день. Они повели наступление. Начались бои, в которых кроме белых участвовали японцы и американцы.
Вскоре на помощь им прибыли свежие отряды американцев, японцев и белогвардейцев. Устоять против них партизанам было трудно, приходилось отступать. Армия врага в 8 тысяч штыков была снабжена в изобилии пулеметами, артиллерией и неограниченным количеством огнеприпасов. В таких условиях партизаны не смогли вести борьбу единой линией фронта. На свинцовый дождь врагов партизанам приходилось отвечать редкими расчетливыми выстрелами — нехватало патронов. Один за другим партизанские отряды отступали и скрывались в тайге.
В одном из боев был ранен адъютант Лазо тов. Попов. Белогвардейцам удалось его захватить, и он был зверски замучен. Ему выкололи глаза, отрезали уши, привязали к хвосту лошади и, волоча по деревне, допрашивали, каковы силы партизан и кто ими командует. Но ничего добиться они не смогли. Тогда обозленные палачи вырезали тов. Попову язык и еще живого зарыли в яму. Отступление наших отрядов продолжалось. Ставка врага была на полное окружение и поголовное истребление партизан.
Но эта операция противнику не удалась... Партизанские отряды, чрезвычайно ослабленные, ушли в глубь непроходимой тайги и притаежные деревни.
ТЯЖЕЛЫЕ ДНИ
Остатки партизанских отрядов стягивались к деревне Молчаново, в узком конце Сучанской долины, замкнутой впереди непроходимыми хребтами гор. Отсюда они пытались уйти за перевал, в Иманский уезд. К этому времени распространился слух, что белогвардейцы сделали обход с западной стороны долины и сжимают остатки партизанских сил в смертельном кольце.
Тогда Лазо сам обследовал хребет на протяжении 20 километров и принес точные сведения о том, что не только отрядам японцев, но даже привычным партизанам через хребет пройти невозможно. Ему самому с трудом удалось вернуться, ведя лошадь под уздцы.
Партизаны мелкими отрядами более или менее организованно рассыпались по тайге, распределив имевшиеся запасы. Лазарет был переброшен в глубь непроходимой тайги, куда ни японцы, ни белогвардейцы пробраться не могли.
Выполняя постановление съезда и видя бесполезность пребывания в Ольгинском уезде, тов. Лазо с небольшим отрядом направился к селу Анучино. Отойдя поглубже в тайгу, отряд расположился на отдых и стал обсуждать вопрос, как быть дальше. Часовые привели задержанного китайца, который сообщил, что отряд преследуют японцы. Партизанам, усталым, измученным долгим переходом по горам, положение казалось безвыходным. Не было патронов, хлеба, а отступать в тайгу без того и другого — верная гибель.
Лазо был решителен и никогда нигде не терялся.
— Товарищи, — скомандовал он, — все в ближайшую деревню, сделайте там запас, так как нам предстоит тяжелый путь.
Лазо был уверен в помощи населения. И действительно через несколько часов партизаны, прицепив к лошадям узелки с крупой, пробирались по тайге в Улахинскую долину Иманского уезда, откуда неприятель уже ушел. По дороге, недалеко от пройденного села, отряду Лазо попалась группа раненых партизан, которых бросил фельдшер, спасая собственную шкуру. Если бы не помощь Лазо, эти десять человек были бы обречены на гибель. Он решил доставить раненых в Чугуевку, а потом вернуться в Улахинскую долину.
Отряд шел 12 дней, пробивая себе путь топорами среди непроходимых зарослей тайги. Двигались медленно, наугад. По дороге один из раненых, молодой партизан, умер. Быстро, со стиснутыми зубами вырыли партизаны яму и похоронили бойца в безвестной могиле. Четыре дня отряд питался одними лепешками, но скоро и их не из чего было печь — вышла мука. Убили лошадь, ели конину без соли, но кончилась и конина. Последние четыре дня шли совершенно без пищи. На пятый зашли в какую-то деревушку. Оставив раненых на попечение деревенской учительницы, отряд Лазо отправился обратно. Целых восемь дней были в пути вместо обычных четырех. После этого похода тов. Лазо заболел — сказались голод и переутомление.
До села Анучино он добрался только к концу июля 1919 года и прямо явился ко мне.
Я сначала его не узнал — до того он изменился. Весь опух от цынги и еле передвигал ноги. За плечами у него были перекинуты ружье и мешок с вещами.
Несмотря на то, что ему трудно было держаться на ногах, он все-таки и тут проявил свою удивительную выдержку и дисциплинированность; прямо с дороги он явился ко мне как военному комиссару области обсуждать дальнейший план нашей работы. Доложив о положении в Сучанской долине и других районах, Лазо просил дальнейших приказаний и директив.
Вместе с ним мы решили, что сначала он отдохнет немного в нашем таежном лазарете, а затем вернется в Сучанскую долину, чтобы поставить там работу по разложению колчаковских частей и оказать помощь в организации партизанских отрядов. Закончив это дело, он переберется во Владивосток для работы в областном комитете партии и главным образом для организации и усиления военного отдела, который он должен был возглавить.
В момент моего разговора с Сергеем вблизи Анучино шел бой между нашими партизанскими отрядами и японо-белогвардейскими частями.
Лазо ушел от меня в тот же день под грохот выстрелов. Вместе с ним отправилось несколько товарищей в лазарет в Чугуевку. Тут я еще раз имел случай убедиться, как мало думал Сергей о себе. Я дал ему лошадь, так как он почти не мог ходить. Но Лазо передал ее раненому партизану, а сам, еле двигаясь, пошел пешком.
Однако найти лазарет в тайге было не так-то легко. Ему пришлось скитаться целых двое суток по лесным чащам и ночевать под открытым небом. В одну из таких ночей мимо него очевидно прошел тигр, так как наутро Лазо нашел возле себя его следы.
Отчаявшись найти лазарет, Лазо хотел уже повернуть обратно, но попавшийся навстречу крестьянин показал ему наконец правильный путь.
Вот как описывает приход в лазарет Сергея партизан тов. Лев, находившийся там в то время на излечении:
«В один из теплых августовских дней мы увидели из нашего шалаша внезапно выросшую на тропинке высокую фигуру человека с винтовкой и походным мешком за спиной. Крик изумления вырвался у наших караульных: «Лазо!»
Мы знали, что тов. Лазо должен был в это время находиться в Анучинском районе, километров за сто от места нашей стоянки. Я с интересом присматривался к человеку, которого я раньше знал только понаслышке как командира объединенных партизанских отрядов и главнокомандующего Забайкальским фронтом в 1918 году.
Вид у Лазо был ужасный. Лицо было отекшее от развившейся болезни почек. К тому же прибавились страдания от экземы. Ноги до того распухли, что потеряли свою форму. Он едва ходил и просто шатался от усталости. Мы предложили Лазо место в нашем шалаше, и он начал рассказывать нам о тех неописуемых лишениях, которые пришлось перенести ему и его спутникам за последние несколько недель».
Приход Лазо внес свежую струю в жизнь таежников. Сам больной, он помогал в уходе за ранеными, в минуты уныния ободрял падавших духом. А надо сказать, что наше положение было поистине печальное. Помимо того что все наши съестные припасы заключались в одном мешке ржаной муки и картофеле, начинала ощущаться острая нужда в медикаментах, перевязочные материалы быстро истощались. Изнуренные от медленно залечивавшихся ран и плохого питания, отрезанные от всего мира со всеми его событиями и изнервничавшиеся от постоянной опасности быть открытыми японскими и колчаковскими отрядами, мы смотрели очень мрачно на будущее. Не унывал лишь один Лазо».
«Выздоравливающие раненые выписывались и уходили кто в город, кто в зимовья партизан. Ни один из партизан не мог лучше указать тропу или дорогу, дающую возможность обойти врага, как это делал Лазо», рассказывает доктор Сенкавич.
— Не забудь, товарищ, идя по тропе к деревне, пройти вниз по ручью до старой китайской фанзы. Там будет кладка. Дальнейший путь советую продолжать ночью...
Он знал, что эти мелочи имеют громадное значение в жизни таежника-партизана. А Лазо с гордостью называл себя опытным таежником.
«За последующий месяц, который Лазо провел в нашем шалаше, понемногу поправляясь от своего болезненного состояния, я имел возможность ближе познакомиться с ним, — вспоминает тов. Лев. — Меня поражала в Лазо его удивительная способность проявлять свои дарования на самых разнообразных поприщах. Своим призванием, как говорил он мне в одной из наших бесед, он считал математические науки...
Сам знакомый с высшей математикой и механикой, я мог убедиться, что его познания были незаурядными для студента 2-го курса, каким он считался, и носили характер самостоятельных изысканий.
Лазо также знал хорошо медицину, в этом он почти не уступал врачу».
Между прочим Лазо обладал огромными знаниями в сельском хозяйстве и удивительно умел передавать их другим. Часто на фронте в Забайкалье и Приморье он собирал вокруг себя несколько десятков бойцов и рассказывал им, как можно добиться увеличения урожая посредством простого отбора лучших семян, о том, какое огромное значение имеет в сельском хозяйстве пчеловодство, как можно улучшить породу скота, разводить рыбу, птицу и т. д. Этим качествам Лазо, которые делали его особенно близким трудящимся, я всегда поражался.
Лазо обладал удивительной работоспособностью: ему приходилось иногда работать до шести-семи часов утра и довольствоваться лишь несколькими часами сна.
Медленно поправлялся Лазо, ибо предписанная для него доктором диэта оставалась лишь в области мечтаний. К несчастью заболели серьезно доктор и сестра, так что таежный лазарет представлял картину сплошного уныния.
«Через несколько недель, когда стало небезопасным оставить лазарет на прежнем месте, мы переехали за тридцать километров от прежнего места к одной деревне, и здесь при новом нашем устройстве,— указывает тов. Лев, — я мог заметить, как удивительно легко применялся Лазо ко всяким условиям.
К этому времени он уже значительно поправился и начал неутомимо работать. Исключительно хороший ходок, он обходил деревни Сучанской и Анучинской долины, устанавливая связь между разрозненными отрядами и вселяя во всех бодрость и желание работать».
«Ходил он, — рассказывают о нем партизаны, — с брезентовым ранцем и длинной выделанной под трость палкой. Ранец у Сергея — это походная канцелярия и обоз главкома. Тут объемистая тетрадь-дневник с подробной записью событий. Груда карт-двухверсток Приморской области. На них красным пунктиром нанесены тропы и зимовьюшки.
Поройтесь еще в ранце и вы найдете: топорик, нож, неприкосновенный запас сухарей, на всякий случай, изолированные от сырости спички и прочие необходимые для таежного странника вещи. Словом, у предусмотрительного Лазо есть все.
Сергей узнает, что в одной деревушке учительствует его жена — Ольга Лазо. Живет впроголодь вместе с маленькой дочуркой, тщательно скрывая от всех, что она жена Лазо. Сергей пробирается к деревне.
Но осторожность — отличительная черта Лазо — и здесь проявилась. Как ни рвалась его душа поскорее увидеть жену и дочурку, из опасения обнаружить себя и семью, даже в деревне, где крестьяне были своими людьми, Лазо провел два дня в тайге, вблизи деревни, пока ему не удалось устроить конспиративное свидание».
Едва оправившись от болезни, Лазо опять возвращается к работе. Дальневосточный областной комитет поручает ему руководство военным отделом партии. Он разрабатывает план организации военно-политической работы, который полностью принимается областным комитетом.
Огромную работу проделал тов. Лазов военном отделе партии. Он наладил связь с партизанскими отрядами, снабдил их патронами, оружием, медикаментами. Словом, провел генеральную подготовку к широкому восстанию партизанских масс на Дальнем Востоке.
ПОСЛЕДНЯЯ РЕЧЬ
31 января 1920 года Владивосток без выстрела был занят партизанами. И опять Лазо горит на работе. Он — председатель военного совета, где работает вместе с Сибирцевым, Цейтлиным, Луцким, Мельниковым, Саковичем и многими другими, пользуясь исключительной любовью и уважением окружающих. В то же время по решению Дальневосточного областного комитета партии он организует из партизан и бывших колчаковских частей, перешедших на нашу сторону, регулярную армию по советскому образцу.
Вместе со мной тов. Лазо в феврале 1920 года совершил объезд наших вооруженных сил от Владивостока до Хабровска, встречаемый везде любовно, преданно как вождь, друг, близкий и свой, чье слово принималось как директива, как обязательство для исполнения. Мы собирали рабочих, отдельных членов партии и партийные комитеты в Никольске, Спасске, Хабаровске и от имени областного комитета партии давали им указания о тактике на ближайший период и о задачах нашей организации на Дальнем Востоке.
Вместе с тов. Лазо на партийной конференции Дальневосточного края 16—19 марта 1920 года нами была выработана резолюция о постановке военного дела. В этой резолюции четко было указано, что работа должна вестись в нашей армии точно так же, как она поставлена в советской рабоче-крестьянской Красной армии, что на работу в войсках необходимо двинуть лучшие силы партии. Мы внесли также предложение о том, что бойцы Дальневосточной армии и партизаны должны установить товарищеские отношения с солдатами других армий, ибо такая тактика с нашей стороны является одним из самых сильных средств втягивания в борьбу солдат армий интервентов против своих поработителей и против интервенции. Как известно, эта политика вывела из строя империалистских армий не одну тысячу просветленных идеями коммунизма солдат, усилив революционное коммунистическое движение в странах капитала.
Росли и крепли революционные силы Дальнего Востока под руководством нашей партии и ее вождей товарищей Ленина и Сталина.
Но империалисты подготовляли заранее разработанный план уничтожения наших революционных и вооруженных сил на Дальнем Востоке.
Третьего апреля собрался Владивостокский совет рабочих, красноармейских и краснофлотских депутатов под моим председательством. На этом заседании Лазо произнес исключительно яркую по красоте и глубине речь. Он говорил:
«Товарищи! После долгого перерыва, после тяжелой кровавой борьбы мы снова собрались здесь, во Владивостоке, в этом «окне» советской России, на берегах Великого океана, в этом центре интервенции на Дальнем Востоке. Здесь собрался совет, и этот факт громче многих слов говорит нам о мощи советской России, о силе международной пролетарской революции...
В борьбе за восстановление советов во Владивостоке и во всех краях пролито много крови, и еще будет пролита кровь, но рано или поздно советская власть восторжествует здесь».
Эта исключительная речь нашего друга и товарища по борьбе за диктатуру пролетариата была последней его речью.
ГИБЕЛЬ СЕРГЕЯ
Памятны дни 4—5 апреля 1920 года. Японские империалисты выступили во Владивостоке и других городах Приморья. Они арестовали Сергея Лазо вместе с членами Военного совета: Всеволодом Сибирцевым, Луцким и Мельниковым. Тов. Мельников, которому удалось потом бежать, так передает свои впечатления об этом аресте: «При первом допросе, снятом японскими жандармами, я и Лазо своих фамилий не открыли, не особенно доверяя «рыцарским» чувствам японцев по отношению к своим пленным. Сибирцев и Луцкий на первом же допросе назвали свои настоящие фамилии.
За время нашего пребывания в плену в помещении следственной комиссии до 9 апреля нас посещали наши знакомые. Неоднократно нас посещали также и японские жандармы с переводчиками. При этом они разыскивали членов Военного совета.
Восьмого вечером Лазо был сфотографирован, а 9-го в 6 часов утра пришел переводчик, бывший при нас, и приказал Лазо, Луцкому и Сибирцеву итти за ним. На вопрос Лазо — брать ли вещи с собой — переводчик сказал: «Нет, не надо, тут недалеко». После этого я их больше не видел.
И никто из друзей с тех пор ни Лазо, ни Луцкого, ни Сибирцева не видели.
Лишь много лет спустя после гражданской войны мало-помалу из свидетельских показаний и из оставшихся скудных документов выяснилась страшная гибель Лазо, Луцкого и Сибирцева.
Из следственной комиссии во Владивостоке арестованные товарищи Лазо, Луцкий и Сибирцев были переведены в японский штаб, а оттуда в японскую контрразведку, помещавшуюся на Китайской улице. Числа 15—20 апреля ночью их увезли на Первую речку, в распоряжение японских войск, которые после заключения мирного соглашения с приморским временным правительством Медведева занимали всю магистраль Уссурийской железной дороги. Наши части были отведены за 30 километров в нейтральную полосу. 25—28 мая в почтовой теплушке японцы привезли Лазо и его товарищей на станцию Уссури.
В районе станций Иман—Уссури действовал в то время бочкаревский отряд, чувствовавший себя безопасно в этой нейтральной полосе под охраной японских частей. Знаменитые бандиты бочкаревцы, остатки колчаковских отрядов, избрав станцию Уссури своей резиденцией, понимали, что резиденция эта временная — на день, на два, — и поэтому жили вовсю. Целый день все пьяные, начиная с командира — мрачного бандита Бочкарева — и кончая последним кашеваром в отряде.
Вот в лапы этих-то зверей японцы и передали завязанных в мешках Лазо, Луцкого и Сибирцева. Бандиты, взяв мешки, перенесли в депо, согнали бригаду с одного из паровозов и затащили их в паровозную будку.
Первым был сожжен тов. Лазо. Его вынули из мешка и хотели живым втиснуть в топку. Завязалась борьба. Лазо, обладая большой физической силой, уперся руками, но удар по голове лишил его сознания, и он был брошен в топку.
Все это видел машинист паровозной бригады, опознавший тов. Лазо, когда его вытаскивали из мешка. Борьба с Лазо вероятно утомила палачей. С другими товарищами было поступлено иначе: они были пристрелены в мешках, а затем брошены в топку.
Так погиб Сергей Лазо. Ему было в это время всего лишь 24 года.
Тов. Лазо принадлежал к левым эсерам-максималистам, когда пришел со своими частями защищать советы. Но в процессе борьбы с контрреволюцией и интервенцией, находясь всегда среди широких масс вооруженных рабочих, революционных крестьян и казаков, соприкасаясь изо дня в день с коммунистами, он понял, что только одна партия большевиков является подлинным выразителем интересов и воли революции. В середине 1918 года он становится большевиком. В 1919 году тов. Лазо избирается членом Дальневосточного комитета партии, которым и остается до конца своей славной жизни.
Пролетариат, колхозники и все трудящиеся Советского союза никогда не забудут этого беззаветно преданного борца, отдавшего себя до последней капли крови за лучшую светлую жизнь, за мировую пролетарскую революцию.
