События развивались с неумолимой последовательностью. Сибирь превратилась в сплошной фронт. Разгромленные Красной армией полчища верховного правителя адмирала Колчака отступали в невероятном беспорядке. А в тылу у белых всюду вспыхивали восстания, партизанские отряды внезапно появлялись там, где их никто из белых генералов никогда не ждал.
В Иркутске, на рубеже Восточной Сибири, завязывался последний узел. Здесь скопились чехо-словаки, сотни эшелонов беженцев, транспорты с золотом и оружием, поезда с министрами Колчака. Сюда же бежали дезорганизованные и обезумевшие белые банды вешателей и рубак.
Бежали на Дальний Восток, к Семенову, в Китай — лишь бы спасти свою шкуру.
На Дальнем Востоке собрались главные силы международной интервенции. Белые держались здесь уверенней: они знали, что интервенты не позволят разгромить их базу. Во Владивостоке, на рейде, стояли броненосцы, крейсера, истребители
Японии, Англии, Америки. Город наводнили иностранные войска.
Но и эта цитадель интервенции уже давно не знала покойных дней. Приморье глухо волновалось. Еще не так давно японцы и американцы выбили партизан из Сучанской долины и из города Ольги, где долгое время держались советы, а теперь, к концу 1919 года, партизанское движение разлилось по всему хребту Сихотэ-Алинь, перебросилось к Спасску, Иману, Никольск-Уссурийскому.
Партизаны не давали покоя белым и интервентам. Подрывные летучие команды партизан все время появлялись вдоль железных дорог и пускали под откос поезда с вооружением, продовольствием, войсками. На воздух взлетали мосты, водокачки, станционные сооружения.
За партизанами в погоню бросались карательные отряды, но красные, уйдя с трофеями в тайгу в одном месте, завтра неожиданно появлялись на новых участках дороги. И опять погоня и опять те же результаты: партизаны разрушили телеграфную линию, сняли аппараты, забрали оружие и пленных и исчезли. Канули в тайгу и пропали бесследно. Белогвардейские контрразведчики метались по Владивостоку — они искали подпольные организации красных.
Но в городе, в порту и во всех рабочих слободках не было никаких внешних признаков подпольной работы.
Работали заводы, мастерские, учреждения, транспорт. Во всех цехах Судостроительного завода, на электрических станциях и по Эгершельду шныряли шпики.
Ночью, озираясь по сторонам, по рабочим слободкам и окраинам галопировали патрули казаков, и томительно часами мерзли запрятанные засады японцев и секретные посты русских гардемаринов и юнкеров.
Проходила ночь, а вместе с ней исчезали ночные страхи и судорожная напряженность белых. Но днем опять ползли по городу тревожные слухи, атмосфера накалялась снова.
Красные не подавали никаких признаков оживления, и это еще более усиливало беспокойство. Усиливались лихорадочные приготовления японцев, и беспрестанно маршировали солдаты.
Между тем Дальневосточный крайком компартии, являвшийся центром революционного движения в крае, вел боевую работу. От комитета шли хорошо скрытые нити связей в рабочие коллективы, в части колчаковского гарнизона, в действующие отряды партизан.
Направляющая рука партии чувствовалась всюду — в городах, селах, в тайге. В отряды на руководящую работу бросались лучшие коммунисты. Туда же отправлялись в качестве пополнений наиболее бесстрашные и самоотверженные добровольцы-рабочие.
Неуловимый «флот» из рыбачьих шаланд доставлял партизанам оружие, патроны, гранаты, медикаменты, снаряжение.
В районах партизанского движения действовали советы, происходили съезды трудящихся, конференции партизанских отрядов. И здесь же работали патронные мастерские, «заводы» для изготовления гранат, таежные лазареты. Через большевистскую областную военную организацию проходили десятки пудов одного динамита, который был нужен для этих «заводов» и для подрывной работы. В тайгу с динамитом уходили самые надежные партизаны, доставлявшие его отрядам сквозь девственные чащи, через горные хребты, иногда эа сотни километров.
Подпольная организация компартии превратилась в сложную, всюду проникающую боевую организацию, разбросанную по всему Приморью.
Контрреволюционеры догадывались обо всем этом. Они пытались раскрыть хорошо законспирированную работу большевиков. Пойманные партизаны подвергались нечеловеческим истязаниям и пытками Но это не помогало: большевики и беспартийные партизаны, преданные Советам, умирали, не проронив ни одного лишнего слова о своей организации.
Ряды Организации компартии пополнялись прибывшими в Приморье видными большевиками: приехали Сергей Лазо, бывший командующий Забайкальским фронтом против Семенова, А. Ширямов, Дельвиг, М. Сахьянова, В. Шишкин и другие. Из чехо-словацкого концентрационного лагеря бежал виднейший партийный работник М. Губельман. Эти товарищи выполняли ответственную партийную работу.
Сергей Лазо был членом крайкома партии и командующим партизанскими отрядами Приморья; М. Губельман, известный под кличкой «Дядя Володя», — военным комиссаром в повстанческих районах и членом крайкома. Остальные товарищи являлись также либо членами комитета, либо выполняли отдельные задания партии.
Такой подбор партийцев на решающих участках конечно имел огромное значение. Революционное движение, возглавленное коммунистами, сразу же приняло четкое политическое направление.
65-я ВЫСОТА
В декабре 1919 года колчаковщина доживала свои последние дни. В Иркутске вспыхнуло восстание. Колчак и его министры были арестованы.
Во Владивостоке неожиданно для интервентов и белогвардейцев 3 января 1920 года разразилась всеобщая односуточная забастовка протеста против реакции и интервенции. Заводы, мастерские, предприятия опустели. Замерла кипучая жизнь в порту. Закрылись магазины, кафе, рестораны, рынки, парикмахерские, суды, театры, учреждения, кино.
Вечером город погрузился в зловещую темноту. И не только город, но и все крепостные районы, где за все время существования крепости еще ни разу не потухал свет.
Забастовка сломала суровые военные законы. Пролетариат Владивостока стал подлинным хозяином всей жизни города-крепости.
Это было серьезнейшее предупреждение интервентам и первая, проба организованных сил революции в городе.
К этому времени крайком партии вызвал из области Сергея Лазо. На него были возложены организация вооруженного восстания и оперативное руководство партизанскими отрядами.
Крайком компартии развернул в области партизанское движение. Профессиональные союзы превратились в монолитную организацию, руководимую партией, готовую к боевым выступлениям. На очередь вставали большие и серьезные задачи повстанческой стратегии, массовых революционных выступлений городского пролетариата и солдатской массы.
Сибирь освободилась от колчаковщины и интервентов. Но на Дальнем Востоке в целом ряде областей попрежнему хозяйничали интервенты. Крайком партии решил поднять знамя восстания.
Для организации и проведения восстания партия создала Объединенный оперативный штаб военно-революционных организаций (сокращенно ООШ).
Объединенный ревштаб помещался в слободке на Первой речке на конспиративной квартире у одного рабочего. Здесь находились члены штаба: Сергей Лазо — начальник штаба, Иван Мамаев («Николаев») — секретарь; Иосиф Кушнарев («Дядя Петр») и Леонид Коровин («Карпов» или «Иванович»).
Курьеры, ординарцы штаба и многочисленные представители нелегальных военно-революционных организаций, приходившие с донесениями и за приказами штаба, являлись с паролем в разные «приемные». Эти приемные располагались кольцом вокруг штаба и представляли собой те же рабочие квартиры.
Сюда, в эти «приемные», передавались приказы штаба, или в случае необходимости здесь же происходили личные встречи штабистов с представителями военных организаций, и короткие летучие совещания. Негласная охрана штаба и уличная разведка держали связь также с этими «приемными».
В одной из таких «приемных» произошло весьма важное по своим последствиям свидание Лазо с представителями подпольного солдатского комитета 7-й роты 35-го пехотного полка.
Огромный океанский пароход «Печенга», на котором квартировала эта рота, был уже давно сдан в «архив» и стоял в порту на приколе, превращенный в пловучую казарму.
Через портовых рабочих, входивших в боевую подпольную организацию на Чуркине-мысе, с солдатами 7-й роты была установлена деятельная связь, и здесь вскоре же образовался нелегальный солдатский комитет. Через 10—15 дней комитетчиками была сагитирована вся рота. Ротный командир, узнав о подпольной организации в своей роте, подчинился комитету.
Делегация этого солдатского комитета доставила в штаб резолюцию общего собрания, в которой говорилось о безоговорочном подчинении роты приказам штаба и о ее полной боевой готовности выступить против узурпаторской власти генерала Розанова.
Нужно было принять неотложные оперативные мероприятия, чтобы сохранить роту как боевую единицу и обезопасить ее от разгрома или разоружения.
После небольшого обсуждения представители солдатского комитета получили боевой приказ Объединенного ревштаба вывести роту с «Печенги» со всем боевым имуществом и занять Красные казармы на 55-й высоте, господствовавшей над Владивостоком со стороны Гнилого угла.
Задача была сложная и чрезвычайно ответственная. Роте предстояло высадиться на берег, построиться в обычную колонну, пройти по самой людной улице мимо всех штабов, не вызвав подозрений.
Комитетчики были настроены необычайно бодро и решительно.
— Приказ выполним, высота 55-я будет взята, — говорили они, прощаясь и энергично пожимая руки штабистам. Это было утром 28 января.
После пятиминутного общего собрания всей роты, на котором был объявлен приказ Объединенного ревштаба о выходе с «Печенги» и о занятии высоты 55-й, рота единодушно одобрила приказ и тут же начала выходить на берег и строиться.
Вперед по улице города выслали головное сторожевое охранение. Сама рота пошла крупным походным шагом и повзводными колоннами. За взводами внутри колонны двигались пулеметные и патронные двуколки. Сзади на некотором расстоянии движение роты прикрывалось тыловым охранением.
Под песню, чередующуюся с гулкой барабанной дробью, рота весело и легко прошла по городу.
На вопросы встречных офицеров солдаты охранения неизменно отвечали:
— Идем на тактические занятия.
Дошли до Гнилого угла. Дорога раскинулась по открытому месту.
— Ну, теперь нам не страшно, — облегченно вздохнули солдаты. — Опасные места миновали.
В это время из охранения, прикрывающего тыл колонны, пронесся тревожный сигнал:
— Казаки!
И тут же команда:
— Третий взвод в цепь!
В две-три минуты движение роты оказалось прикрытым цепью.
По улице бешено-беспокойным аллюром мчался эскадрон уссурийских казаков. Это видно было по шапкам и желтым лампасам.
В воздухе блеснули обнаженные клинки шашек. Казаки лихо приготовились к атаке.
— Опоздали, черти боговы! — пронесся по цепям насмешливый и в то же время вызывающий крик.
И вдруг, как будто дернуло казаков электрическим током, эскадрон осадил лошадей, начал кучиться и пятиться в беспорядке назад.
Солдаты неистово громко рассмеялись.
— Слабо?!
Солдаты требовали команды стрелять.
Казаки, напоровшись на цепь, растерялись окончательно. Через несколько минут они, как отброшенные тайфуном, гнали лошадей обратно, оглядываясь и ежесекундно ожидая стрельбы в спину. Но стрельбы не произошло.
Казаки скрылись за домами. Цепь снялась и, сомкнувшись в колонну, ускоренным шагом двинулась вперед вместе со всей ротой.
К вечеру Объединенный оперативный штаб получил донесение:
«Седьмая рота приказ выполнила. Высота 55-я занята. Солдаты размещены в казармах. Укрепляем позиции. Да здравствует революция!»
ИСКУССТВО ВОССТАНИЯ
На совещании Объединенного оперативного штаба стоял во всей широте вопрос о тактике восстания. Говорил Лазо. Обрамленное черной бородой молодое энергичное лицо было освещено снизу свечой. Как всегда при обсуждении деловых вопросов, речь его была спокойной, обнимающей собой главное содержание смело задуманной операции.
Край был фактически оккупирован соединенными войсками интервентов. У врага — вооружение, прекраснейшая техника, первоклассная база снабжения, броненосцы и десятки тысяч вымуштрованных разноплеменных солдат — от японцев до американцев и чехо-словаков. Вся эта армия располагала широко разветвленным разведочным аппаратом и занимала, главным образом японцы, почти неприступные форты на Русском острове и вершины сопок, поднимающиеся над городом и бухтой Золотой рог.
Прибавьте к этому изрядное количество русских офицеров, сбежавших на Дальний Восток, юнкеров, гардемаринов, казаков, разные пехотные и инженерные части.
Соотношение сил говорило о необходимости применения такой тактики, которая могла бы в корне изменить обстановку в пользу революции.
Лазо обладал крупнейшим военным талантом. Он совершенно ясно представлял себе картину восстания, сложность политического переплета в крае и огромные исключительные затруднения — нужно было свергать контрреволюционную розановщину на глазах у вооруженных до зубов империалистов.
Но враг должен быть сломлен во что бы то ни стало. Надо было совершенно изолировать белое офицерство от солдатской массы, вырвать у него всякую почву для отражения удара.
Это был трудный и в то же время рискованный путь. В любой момент схватки повстанцев с розановцами на помощь могли выступить японцы, поддерживавшие генерала Розанова. Поэтому нужно было на ходу учиться искусству восстания, проводить напряженную нелегальную агитационную работу в массах, сколачивать в частях гарнизона партийные боевые ячейки и охватывать революционным влиянием все средства связи, сообщения и снабжения.
Работа агитаторов и организаторов боевых коммунистических ячеек шла уже давно. На эту работу крайком компартии бросал хорошо проверенных и бесстрашных товарищей. А сейчас их работа становилась особенно ответственной и решающей. Основное внимание Объединенного оперативного штаба было обращено на Русский остров, где квартировали главные силы белых. Здесь между прочим находилась известная инструкторская школа генерала Нокса, где муштровался по английскому образцу низший комсостав для белых армий.
За короткое время боевые ячейки возникли в этой школе и в расположенных там же инженерных частях. В артиллерийских мастерских, на электростанциях и в военном госпитале еще раньше существовали подпольные боевые организации по преимуществу из рабочих и электромехаников. Таким образом Русский остров, представлявший в миниатюре Кронштадт, постепенно оказался под перекрестным влиянием двух нелегальных боевых коммунистических организаций — рабочей и военной. Оба эти разветвления единой организации постепенно превратились в могучий источник широкого и разностороннего влияния подпольного Объединенного оперативного штаба на весь гарнизон Русского острова.
За последнее время внимание организаторов боевых ячеек было сосредоточено на расширении и укреплении связей с другими частями крепости: с артиллерийским училищем, с флотским экипажем, пехотными полками.
В двадцатых числах января солдатская масса и специальные части колчаковской армии были распропагандированы настолько, что часть их стала проявлять нетерпение и рвалась в бой.
Лазо, слегка картавя, подводил итоги предварительной работы по организации восстания и тут же вернулся к узловому вопросу, который до сих пор оставался неразрешенным и был чреват неожиданностями.
— А как будут вести себя во время восстания господа интервенты? Товарищи, мы должны это знать, и должны знать теперь же. Ведь нельзя превращать тысячи распропагандированных нами солдат розановского гарнизона и наши боевые дружины рабочих в пушечное мясо.
И тут же, отвечая на этот вопрос, Лазо предложил:
— Мы должны пустить в ход нашу революционную дипломатию! Да! Да! Быть стратегами и дипломатами — вот чего требуют от нас компартия и складывающаяся политическая ситуация.
Было странно и непривычно слышать это подпольщикам-большевикам.
Но для всех было ясно, что в своей речи Лазо выражает общее мнение штабистов и что без дипломатии нельзя обеспечить успех восстания.
Среди союзников несмотря на формальную согласованность их действий и в Сибири и на Дальнем Востоке существовали глухие, едва прикрываемые трения. Особенно это сказывалось во взаимоотношениях японцев и американцев, интересы которых были резко противоположны.
После разгрома Колчака Красной армией чехо-словаки стали особенно быстро революционизироваться. Рядовая солдатская масса чехо-словацкой армии к этому времени поняла, как жестоко она была обманута союзниками и своими офицерами, превратившими ее в слепое орудие империалистского разбоя. Солдаты отказывались сражаться с Красной армией и предъявили командованию требование направить их к себе, в Чехо-Словакию.
Компартия должна была использовать существующие противоречия между империалистами и именно теперь попытаться поставить хищников в такое положение, чтобы каждый из них бдительно следил за другим.
Доводы и предложения Лазо были приняты до этого крайкомом и теперь легли в основу политики Объединенного оперативного штаба. Штаб выделил парламентеров для зондирования настроений американцев и чехо-словаков. А глубокой ночью курьер доставил в штаб донесение о готовящемся восстании егерей.
Преждевременное и изолированное восстание небольшой части гарнизона могло вызвать замешательство среди одних и непредвиденный взрыв в других частях. Тотчас же к егерям были направлены товарищи для предотвращения восстания.
Однако утром в штаб поступило второе донесение, говорящее уже о том, что егеря восстали, арестовали своих офицеров и, выслав делегатов в Приморскую областную земскую управу с резолюцией общего собрания, забаррикадировались в Коммерческом училище.
Как только стало известно штабу об этом непредвиденном выступлении егерей, тут же были приняты срочные меры для того, чтобы сохранить их как боевую силу. Нужно было отделить восставших от остальных боевых организаций в городе и усилить революционную дисциплину от штаба до боевой ячейки. 26 января батальон егерей был окружен казаками, разоружен и интернирован.
ПРОДИКТОВАННЫЕ УСЛОВИЯ
Часам к 11 утра, 27 января, Лазо расслабленной походкой вышел из штаба. Он был одет в черный полушубок, шея и нижняя часть лица были укутаны шерстяным шарфом, на глаза нахлобучена оленья шапка.
На перекрестке улицы его поджидал извозчик — молодой, кряжистый парень. Лошадь, видимо чувствуя крепкие руки, нетерпеливо переступала с ноги на ногу.
— Сергей? — спросил тихо извозчик, наклоняясь с своего сиденья к подходящему.
— Да, — коротко ответил Лазо. — Знаешь, куда ехать? В земскую управу.
— Знаю, — весело подхватил извозчик, сразу же пуская лошадь полной рысью.
В улицах города стоял туманный полумрак. Движение все еще было вялым. На углу Алеутской и Светланской извозчик лихо повернул к подъезду большого здания грифельного цвета и оглянулся по сторонам. С тротуара сошел человек и, проходя мимо извозчика, как бы случайно обронил:
— Все в порядке.
Лазо все той же походкой совершенно больного человека вошел в здание. Извозчик отъехал немного в сторону и, закурив дешевую японскую сигарету, скучающе стал разглядывать прохожих.
Лазо прошел по коридору в кабинет председателя областного земства.
— Лазо, — проговорил он, протягивая руку председателю и освобождая лицо от шарфа. Высокий, нескладный председатель с подстриженной седеющей бородой, в золотых очках был подготовлен к этой далеко необычной встрече. Он неловко во весь свой рост поднялся из-за стола и, стараясь сохранить служебное превосходство, протянул руку и ответил отечески-покровительственно:
— Медведев.
— Вы знаете, зачем я приехал к вам? — сразу же заговорил Лазо, не обращая внимания на покровительственный тон председателя. — Я долго здесь не могу задерживаться, буду краток. Революционный штаб подтянул к Никольск-Уссурийскому и Владивостоку партизанские отряды. Гарнизоны этих городов в подавляющем большинстве готовы в любой момент выступить по приказу штаба против Розанова. Но успех восстания сейчас зависит от того, под каким лозунгом будет оно происходить. Рабочие повстанческие части и партизаны борются за воссоединение Дальнего Востока с советской Россией. Но в настоящих условиях, когда мы находимся в кольце интервентских войск, восстание под лозунгом борьбы за советы неизбежно превратится в ожесточенную и кровопролитную бойню. Чтобы избежать этого, мы по тактическим соображениям готовы передать временно власть земской управе, но будем требовать, чтобы управа обеспечила проведение политики сохранения Дальнего Востока за советской Россией.
— Управа к сожалению не подготовлена к этому, — уклончиво возразил Медведев. — Ведь это большой и сложный вопрос.
— Время не терпит. Я это подчеркиваю, — сказал Лазо.— Японцы, чтобы захватить край, готовы раздувать любую междоусобицу. Но это невыгодно теперь ни для вас, земцев, ни для нас, большевиков. Чтобы земство не несло ответственности за события в целом, мы произведем переворот самостоятельно и введем в город свои революционные войска.
— А после переворота? — с застывшей улыбкой спросил Медведев.
— После переворота подпольный штаб мы реорганизуем в военный совет. От будущего правительства мы ждем невмешательства в дела революционной армии.
Медведев сидел в своем покойном кресле и, слушая Лазо, погружался в глубокое раздумье. «А что, ежели на самом деле большевики одолеют Розанова?» думалось ему. И тут же он мысленно сопоставлял земство и свою роль во время свержения советов в 1918 году. Тогда управа выступила вместе с чехами против большевиков, они были разгромлены. А теперь?..
— Я жду от вас согласия.
— Боюсь, что из этого ничего путного не выйдет.
Лазо поднялся. Его раздражал торг с человеком, который путается с интервентами и ищет для себя наибольшей выгоды.
— Мы обсудим ваше предложение, — сказал неопределенно Медведев, все еще не решаясь на открытый разрыв со своими интервентскими союзниками.
В тоне и во всем поведении этого либерала-земца чувствовались внутренняя неустойчивость, колебания и страх.
— Впрочем, — улыбаясь, и как бы между прочим обронил Лазо, — если бы вы даже и не согласились, мы потребуем
от имени восставшей армии, чтобы земство взяло власть в свои руки.
В голосе Лазо прозвучали уверенность и твердость, еще больше смутившие запутавшегося в своих противоречиях лидера земцев.
После встречи Лазо с Медведевым подняли голос эсеры, свившие теплые гнезда в земстве, в кооперации и в городском самоуправлении. Они были взбешены смелостью большевиков и, отгораживаясь от участия в перевороте, кричали:
— Большевики затеяли кровавую авантюру... Японцы большевизма не потерпят. Всякую попытку выйти на улицу с оружием в руках они подавят беспощадно.
Это грязное, лакейски-услужливое подсказывание японцам их тактики в момент восстания было для эсеров обычным предательским поведением и никого не удивило.
Через несколько дней комитет партии договорился с земством, и управа, приняв условия большевиков, решилась взять власть в свои руки.
А в это время от Никольск-уссурийского революционного штаба Объединенный штаб получил закодированную телеграмму:
«Акции поднимаются. Двадцать шестого заключаем сделку».
Это означало: организация восстания закончена, 26 января происходит переворот.
Большинство Никольского гарнизона революционизировалось и подчинилось подпольному ревштабу. К городу подошли партизаны группы тов. Андреева. Через день Владивосток затих. В городе уже открыто говорили о предстоящем перевороте. Среди белых началось смятение. Японцы вели себя странно и вместе с тем неуверенно.
Известие о перевороте в Никольске, как и предполагал Объединенный ревштаб, вызвало огромный подъем в рядах революционных солдат и первую панику среди офицеров.
Восставший Никольск-Уссурийский готовил поддержку крайкому компартии. К Владивостоку подтягивались партизанские отряды, во главе которых шли сучанские рабочие.
На 55-й высоте изо дня в день шло накопление одиночек и отдельных групп повстанцев. Здесь был создан сводный отряд 55-й высоты с пулеметами и 1-й Амурской батареей, в числе первых перешедшей в подчинение Объединенному штабу. В порту, на Первой речке и на судостроительном заводе формировались вооруженные рабочие отряды и дружины.
Японцы, американцы и чехо-словаки оставались в роли наблюдателей, выжидая дальнейшего развития событий.
Розановский штаб терял голову. А сам Розанов все больше и больше чувствовал образующуюся вокруг себя пустоту и развал военной дисциплины сверху донизу.
На сцену выплыл знаменитый комбинатор — японский майор Андо. Этот зловещий вестник командующего экспедиционными войсками генерала Оой возмущался поведением американцев, сочувствовавших перевороту.
— Будет страшная резня, — волнуясь, говорил Андо. — Офицерам пощады не будет. В особенности, когда в город ворвутся партизаны.
— Но что делать? — терялся Розанов. — Я уже отдал приказ всем семьям офицеров погрузиться на пароходы.
— Нам нужно организовать самих офицеров, создать из них корпус самообороны и начать действовать без промедления. Генерал Оой обещает взять этот корпус под свое покровительство.
— Постараюсь. Доложите генералу, что завтра я собираю всех господ офицеров, чтобы создать такой корпус.
29 января, вечером, собрались офицеры гарнизона. Генерал Розанов, покачиваясь от послеобеденного возлияния, обратился к офицерам с сумбурной, бестолковой речью.
Офицеры поняли только одно: нужно защищать свою жизнь и организовать офицерский корпус. Посыпались вопросы о силах красных, о боеспособности гарнизона.
Генерал мрачно стоял за председательским столом. Оплывшее лицо у него начинало багроветь, а глаза, похожие на студень, остановились. На груди у него зазвякали аксельбанты. Генерал слегка качнулся и тут же затопал ногами, поднимая на сцене облака пыли. Бросив господам офицерам обвинение в бездеятельности и предательстве «родины», он закричал дребезжащим голосом завзятого алкоголика:
— Замолчать!..
Офицеры притихли, как школьники.
Они так же угрюмо и молча шли потом к отдельному столику и записывались в организующийся офицерский корпус защищать свою жизнь.
Командовать корпусом генерал назначил одного подполковника.
После собрания подполковник получил от генерала инструкции и, вложив список офицеров в планшетку, отправился домой.
А через полтора-два часа подполковник явился в одну из «приемных» Оперативного штаба вместе с другим офицером штаба крепости, принимавшим деятельное участие в подготовке восстания.
В «приемной» они встретились с Лазо. Спустя полчаса этот подполковник, возмущенный продажностью и беспринципностью самодура-диктатора, уходил из подпольного революционного штаба с тем, чтобы не допустить организации офицерского корпуса или в нужный момент парализовать его боевую деятельность.
Майор Андо потерпел поражение. Офицерский корпус был дезорганизован в самом начале и как боевая единица во время восстания так и не выступил.
Части гарнизона, подчиненные Объединенному оперативному штабу, выносили резолюции о готовности выступить против произвола Розанова и о признании правительством края областного земства.
КРАСНЫЙ ФЛАГ
С 29 января 1920 года гарнизон крепости за исключением казаков, гардемаринов и некоторых других частей формально числился розановской армией, а фактически действовал, подчиняясь приказам Объединенного оперативного штаба. Такое двойственное положение армии продолжалось до самого переворота.
Наступило 30 января. Без сна пролетело двое суток. Незаметно промелькнул день. И опять ночь. Город, казалось, совершенно вымер. С наступлением темноты улицы опустели сами собой. Не видно было даже японцев. Но в Оперативном штабе шла беспрерывная работа, сопровождаемая глубокой сосредоточенностью.
Крайком партии только что выпустил обращение, в котором давалась политическая оценка момента и беспощадная критика хозяйничанья Розанова. Массы призывались к восстанию и сплочению своих рядов вокруг боевых знамен советов и Октябрьской революции.
Центральное бюро профсоюзов также обратилось с призывом ко всем рабочим и служащим принять активнейшее участие в борьбе с контрреволюцией. В день восстания массы призывались к всеобщей забастовке, которая парализовала бы на время жизнь города и лишила бы белогвардейцев средств связи и сообщения.
Механизм огромного, пока все еще глубоко скрытого движения работал бесшумно и напряженно.
Только что ушел курьер с меморандумом Объединенного оперативного штаба на имя дипломатического корпуса. В меморандуме консулы держав, участвующих в интервенции, предупреждались о предстоящем занятии Владивостока революционными войсками. Штаб предлагал к рассвету выслать к определенным пунктам следования революционных частей парламентеров консульского корпуса с особыми нарукавными знаками. Тон меморандума был твердый и значительный.
Ночью стало известно, что консулы Японии, США, Англии и Франции окончательно договорились о невмешательстве и нейтралитете. Но это было лишь формальное решение, так как японцы и Розанов про себя рассчитывали на офицерский корпус, на казаков и на гардемаринов. Они полагали, что этих сил будет вполне достаточно для того, чтобы превратить рабочие районы в мышеловку, чтобы обезоружить взбунтовавшихся солдат и закрыть для партизанских отрядов доступ в город.
К 10—11 часам ночи была разработана и утверждена общая диспозиция восстания, составленная в этот вечер только что назначенным командующим революционными войсками тов. Саковичем.
В отдельных диспозициях была точно сформулирована боевая задача для каждой группы повстанческих войск, указаны часы выхода частей в поход и точный маршрут следования.
В полночь штаб получил срочное донесение о том, что Шкотово занято партизанами, которые, захватив броневики, направились к Владивостоку. Повстанческие части Никольск-Уссурийского также двинулись на Владивосток.
После этого в штабе стало как-то непривычно пусто. Напряженность безотступной многодневной работы и живой связи штаба с частями спала. Борьба была перенесена в массы. Теперь уже не здесь, в штабе, а в массе решался вопрос — быть или не быть у власти продажной генеральской клике. Наступал серый, неприютный рассвет. Приближалась развязка.
Первым получил диспозицию штаба и первым выступил сводный отряд 55-й высоты.
К 7 часам утра отряд был уже в Гнилом углу. Здесь рабочие приготовили для повстанцев трамвайные вагоны. Вагоны быстро наполнились бойцами. Следом двинулась пехота, а за ней 1-я Амурская батарея. Вся эта колонна в стройном порядке, с головной разведкой, фланговыми охранениями, тронулась к центру крепости, через Светланскую, мимо затаившихся союзнических штабов.
Около Мальцевского базара произошла встреча с парламентерами консульского корпуса. Они с удивлением рассматривали массу бодрых вооруженных людей и видели, как к колонне дружно примыкали рабочие дружины, команды матросов, как будто бы все эти отдельные отряды уже давно составляли единое целое.
Кое-где появлялись и быстро исчезали японцы. Светланская улица постепенно заполнялась бастующими рабочими и служащими. Трамвайные вагоны с повстанцами, с пулеметами и с красным флагом, впервые появляющимся за эти мрачные годы, рабочие встретили бурными возгласами одобрения, криками «ура» и радостным воодушевлением. Но вот небольшая заминка.
К дому Розанова быстро подкатил японский автомобиль. Почти на виду у повстанцев разжиревший и оплывший от пьянства генерал испуганно выбежал из дома и тут же вскочил в раскрытую машину. Вслед за ним — японский офицер, до странности похожий на майора Андо.
Автомобиль тронулся. На нем — японский флаг. Подбежавшие матросы, судорожно стиснув в своих руках карабины, могли проговорить только одно:
- У-у, гад!.. Отдал концы? Ушел? Ну, погоди!
И опять — восторженная улица, плотное движение массы плечо к плечу по обоим тротуарам туда, к центру. А по мостовой — вооруженные бойцы, рабочие, матросы.
У одних появились на штыках красные флажки, у других — банты на груди.
Японские дозоры, неизвестно зачем шныряющие, утопают в массе людей, теряются в ней. Но их стараются не замечать, не видеть.
Вот уже занят Морской штаб, где-то остались позади оцепленные гардемарины. Разоружен особый батальон при штабе розановских войск. А из улиц, вливающихся в Светланскую, стремятся новые массы людей.
И откуда-то из этих же уличных ущелий люди выволакивают растерявшихся и обезумевших от страха генералов, офицеров, шпиков или казаков и ведут их по улице с непокрытыми головами, как живые трофеи.
Около 11 часов утра сводный отряд занял без боя штаб крепости...
Сообщения из города говорили о том, что всюду царит образцовый порядок. Магазины открылись. Улицы попрежнему переполнены массой рабочих, обсуждающих события дня.
Труднейший переворот закончен. Город оделся в красные флаги. А к вечеру пришли в город по льду с оркестром музыки Инструкторская школа и ряд других частей Русского острова.
Лазо и остальные члены Объединенного ревштаба находились в штабе крепости. Лазо доложили о прибытии частей с Русского острова с вновь выбранным комсоставом и солдатскими комитетами.
Площадь перед штабом превратилась в огромный клокочущий лагерь повстанцев. Серошинельная масса, пришедшая с опозданием, была наэлектризована стремительными событиями. Солдаты требовали, чтобы к ним вышел кто-нибудь из революционного штаба и выступил бы с сообщениями о перевороте и о том, что нужно было делать сейчас каждому бойцу.
На трибуне появился Лазо. Он уже одет в военную форму. Бороды нет, и лицо цветет молодым, почти юношеским возбуждением.
Площадь мгновенно притихла, приняла строгий военный порядок.
Перед Лазо стояли проникнутые революционной дисциплиной бывшие солдаты белой армии — оплот контрреволюции. Только вчера эти солдаты арестовали своих офицеров, сеявших ненависть и озлобление против большевизма. А сегодня?
Лазо всматривался в восторженные лица. Сегодня он говорил с той массой, которая впервые доверилась революционному штабу, верит партии коммунистов и способна на подвиги. Говорил он ярко и зажигательно. Рассказывал о падении Колчака в Сибири, о движении на восток победоносной железной Красной армии, разоблачал гнилое, развращенное и продажное розановское командование.
— Мы сбросили сегодня власть самую кровожадную, самую ненавистную для трудящихся края. Генерал Розанов еще вчера вместе с интервентами готовил для расправы с бунтовщиками офицерский корпус. Но эта авантюра провалилась, и вы видите, что сегодня в момент восстания в крепости с десятитысячным гарнизоном для защиты предателя не нашлось ни одной воинской части. Лакей интервентов вынужден был бежать от неизбежной расправы к своим хозяевам — японцам. Туда ему и дорога! Перед восстанием Розанов готовил тайное соглашение с японцами о закабалении всего края... Теперь власть этого палача сброшена! Но в крае остаются войска господ интервентов. Японцы готовят захват Дальнего Востока. Вот почему мы, коммунисты, говорим: революционная армия должна быть готова к борьбе в любой час!
Повстанцы устроили Лазо овацию, в которой прорвалась долго сдерживаемая буря. Они принесли торжественную клятву партии коммунистов драться за соединение Дальнего Востока с советской Россией. Отовсюду несутся возгласы многотысячной массы.
— Да здравствуют советы!
— Да здравствует мировой Октябрь! Кто-то крикнул совсем близко у трибуны:
— Да здравствует наш товарищ Лазо!
В ту же минуту его подхватили десятки рук.
Лазо взлетает над головами товарищей под возбужденные крики.
— Лазо! Лазо! — пробегает по рядам радостный гул.
Такой же взрыв революционного энтузиазма и непередаваемой радости вызвало появление на улицах города партизанских отрядов.
Партизаны представляли собой исключительную и незабываемую картину. Бесстрашные герои тайги и сопок были одеты в овчинные нагольные полушубки, стянутые патронташами и завешанные походными сумками и гранатами.
Обветренные, обожженные и давно небритые лица дышали суровостью беспримерной и жестокой таежной борьбы. И эти отвыкшие от радости жизни угрюмые лица среди многочисленной дружественной рабочей толпы озарялись счастливой улыбкой. Они обнимались с рабочими, а потом, гремя котелками, летели вверх, подбрасываемые сотнями мозолистых рук.
Партизаны шли к штабу крепости, где повстанцы Русского острова слушали и качали Лазо. И это было восторженное триумфальное шествие колонн бойцов под знаменем большевизма, которого так страшились вооруженные до зубов интервенты и целые армии контрреволюции.
Пролетариат Владивостока торжествовал. На улицах и площадях гремели «Интернационал» и «Марсельеза». Город вздохнул свободно и облегченно. Но до окончательной победы было еще далеко. Открывалась новая страница истории героической борьбы за Дальний Восток.
