Красные партизаны Приморья и рабочие Владивостока в конце января 1920 года освободили нас из Новокиевского концентрационного лагеря. В этот лагерь мы попали после пятнадцатимесячного сидения в красноярской тюрьме и скитания в «эшелонах смерти» по семеновским и калмыковским застенкам.
Много товарищей погибло. Оставшиеся в живых были до крайности истощены. И если бы не революционный переворот во Владивостоке, то вероятно никто из нас не вернулся бы к жизни и борьбе.
По прибытии из лагеря во Владивосток я стал работать редактором газеты «Набат». Хозяевами в городе были японцы.
Форты крепости находились во власти японского гарнизона. В гавани стояли иностранные суда. Над лучшими домами города развевались японские флаги.
Шла эвакуация чехов и американцев. Японцы же не думали пока что выезжать. Владивосток явился последним оплотом колчаковщины. Колчаковцы перед своим бегством в Японию сосредоточили в нем огромные запасы, которые не успели эвакуировать.
Задача большевистской организации состояла в том, чтобы не только сохранить и использовать эти запасы, но и передвинуть их в более безопасное место.
Было совершенно ясно, что для продолжения борьбы с японской интервенцией надо избрать другие, более выгодные в стратегическом отношении пункты.
И вот несмотря на бдительный надзор японских интервентов оружие, ценности и снаряжение, оставленные колчаковцами, стали вывозиться из Владивостока вглубь Приморья. Когда уже многое было вывезено, японцы задержали в Никольск-Уссурийском один из наших эшелонов. Начались переговоры между военным советом и японским командованием.
В этот момент в Никольске собрался съезд трудящихся Дальнего Востока, на котором должен был решиться вопрос об установлении советской власти в Приморье и Амурской области. Я был избран на съезд делегатом от одной из профессиональных организаций Владивостока и вместе с группой делегатов съезда выехал в Никольск-Уссурийский.
Съезд оказался весьма многолюдным: прибыло свыше 400 делегатов — все участники гражданской войны на Дальнем Востоке.
При выборе президиума съезда намечаемые кандидаты должны были рассказать о своей прошлой жизни и работе. Называют фамилию Бессонова. Выходит высокий, болезненного вида человек и заявляет: «Товарищи, моя фамилия Бессонов. Я был расстрелян Калмыковым.
Помню, это лаконическое сообщение так подействовало на всех, что в зале заседаний воцарилась напряженная тишина, а когда секретарь объявил, что тов. Бессонов избран в президиум единогласно, раздался долго несмолкаемый гром аплодисментов.
Впоследствии, встретившись с тов. Бессоновым в Благовещенске, я узнал от него подробности его расстрела Калмыковым.
Тов. Бессонов при первой советской власти, в 1917/18 году, работал комиссаром транспорта. Во время контрреволюционного переворота он был посажен в хабаровскую тюрьму. Осенью 1918 года вместе с группой других товарищей он был по распоряжению Калмыкова выведен на расстрел. Товарищей раздели и поставили у края вырытой ямы. Когда раздался залп, все расстреливаемые упали в яму. Бессонов, раненный двумя пулями, остался живым среди трупов товарищей. Палачи перед уходом еще несколько раз стреляли в яму, но эти пули в Бессонова не попали. Начали засыпать землей. Бессонов не выдержал и стал рукой отгребать сыпавшуюся ему в лицо холодную и липкую землю. Но палачи не заметили его движений и ушли. Тогда Бессонов собрал последние силы, разгреб землю, выбрался из-под трупов наружу и пошел по направлению к бараку, где жили транспортные рабочие. Те узнали своего бывшего комиссара, оказали ему первую помощь. Поправившись от ран, Бессонов пробрался к амурским партизанам.
Съезд открылся докладом о текущем моменте. Настроение среди делегатов было приподнятое и в то же время весьма тревожное. Эта тревога особенно усилилась после того, как стало известно, что находящиеся в Никольске японские офицеры нацепили красные бантики и стали проявлять усиленное внимание к съезду, заявляя при этом, что они желают жить с нами в «дружбе и мире».
Работа съезда подходила к концу. Оставался необсужденным только один вопрос — доклад военного совета. Этот вопрос дважды откладывался вследствие неприбытия докладчиков из Владивостока.
На вечернем заседании 4 апреля было решено перенести обсуждение этого вопроса на завтра, и если Лазо и другие представители военного совета не приедут, то съезд закрыть и разъехаться по местам.
Квартиры для делегатов съезда были отведены в бывшем военном городке. Тут же неподалеку помещался и штаб наших войск.
Вернувшись со съезда часов около 11 вечера, мы собрались в бывшем офицерском собрании и оживленно беседовали. Тов. Уткин информировал нас о подозрительном поведении японцев, а тов. Кушнарев, только что приехавший из Москвы, рассказывал о советской России, знакомил с директивами центра по дальневосточному вопросу, показывал советские деньги,
делился впечатлениями о чехах, в поезде которых ему удалось благополучно проехать через семеновское царство.
С особым вниманием мы слушали рассказы Кушнарева о советской России. Каждое событие по ту сторону японо-семеновского фронта имело для нас огромное значение. Ведь в советской России шла величайшая в мире, небывалая в истории борьба за уничтожение капиталистического строя, за создание на его развалинах коммунистического общества. Многие из нас в течение 15—20 месяцев были вне жизни. Сидя в колчаковских застенках, ежедневно ожидая расправы, мы всегда и неизменно думали об одном, что отдаем свои силы и жизнь за дело рабочего класса, за коммунизм. И вот теперь нам Кушнарев рассказывает, что там, за Байкалом, пролетариат побеждает, что строится новая жизнь на социалистических основах. Как же нам было не интересоваться каждой подробностью этой стройки?..
Поздно за полночь разошлись спать.
ЯПОНСКИЕ ИМПЕРИАЛИСТЫ ДЕЙСТВУЮТ
Только успели заснуть, как раздалась тревога. Просыпаемся, слышим выстрелы, шум, крики. Через несколько минут в наше помещение вбежали японцы, щелкая затворами винтовок. Нас окружили, начали обыскивать. Меня притиснули к открытому окну.
На улице чуть забрезжил свет, слякоть, проливной дождь. Многим из нас, только что испытавшим ужасы калмыковщины и колчаковщины, смерть при побеге показалась более заманчивой, чем новый плен.
Сговорившись с товарищем, хорошо энающим Никольск, мы незаметно в суматохе выпрыгнули в окно и спрятались в глубокой грязной канаве. Лежа, видели, как японцы вывели товарищей из помещения, выстроили впереди себя в цепь и под угрозой расстрела заставили их итти впереди своих частей, наступающих на штаб наших войск.
Становилось совсем светло. Оставаться далее в канаве было нельзя. Мы решили пройти через весь город, в котором шел бой, к ветеринарной лечебнице, к надежным знакомым, у которых можно укрыться. На мне была «канадская интервентка» и военная фуражка. Итти в такой одежде невозможно. Зашли в первый попавшийся двор, чтоб переодеться. Товарищ был в штатском. Он предложил мне остаться и ждать его, а сам пошел доставать для меня подходящую одежду. Во дворе и в домике было много бежавших командиров и красных бойцов.
Слышалась артиллерийская стрельба из многих орудий. Это японская артиллерия била с вокзала по нашим отступающим частям. Проезжали японцы на броневиках. Район, где мы находились, уже был занят неприятелем.
Наконец пришел товарищ и принес рваную китайскую куртку, в которую я спешно переоделся.
Пошли вдоль забора под свист пуль. На наших глазах произошла штыковая схватка японцев с красноармейской частью.
Во второй половине дня мы добрались до лечебницы. Знакомые товарища — врач и фельдшер — согласились нас спрятать, но предупредили, что могут быть облавы, так как японцы уже заняли прилегающие улицы.
К вечеру бой с японцами в Никольске закончился. Наши части вынуждены были отступить.
Много товарищей погибло при отступлении в засаде, устроенной японцами. По дорогам за городом была непролазная грязь. Автомобили, артиллерия и обозные повозки завязали. Японцы били по ним из орудий.
Нам удалось укрыться в лечебнице. Товарищ устроился сторожем при аптеке, а я — конюхом на скотном дворе. Так прожили мы двадцать дней, ожидая каждый день ареста и расправы.
По городу ходили слухи, что из 500 делегатов съезда около 150 убито японцами. Чуть не каждый день японцы приводили к нам в лечебницу больных лошадей. Выполняя обязанности конюха, я их водил, кормил и лечил. Однажды около нашей лечебницы спустился японский аэроплан. Собралось много народу, но и это не раскрыло нашего убежища. До нас доходили печальные вести из Владивостока: Лазо, Луцкий, Сибирцев убиты озверевшими интервентами.
Эти зверства японцев вызвали такое негодование среди всего населения русского Дальнего Востока, что даже владивостокская буржуазия не решилась принять предложение японцев образовать контрреволюционное правительство.
Вынужденные под давлением сил революции и международной обстановки отказаться от открытой оккупации Приморья японцы должны были освободить арестованных, согласиться на восстановление Приморской земской управы и возобновить с ней переговоры.
Тогда мы решили выйти из нашего убежища и пробраться во Владивосток. Как это сделать? Дорога была занята японцами.
ТОННЕЛЬ НА 52-й ВЕРСТЕ
Пришли на вокзал переодетые в рваную грязную одежду штукатуров-поденщиков. Стоит чешский эшелон. Обращаемся к коменданту: — Нельзя ли с вашим эшелоном доехать до Владивостока? У нас там семьи сидят вот уже месяц без денег и хлеба. Мы были на строительных работах в Никольске. Случилась заваруха с японцами. И вот оказались в разрыве с семьями.
— Я ничего не знаю, как солдаты, просите их взять к себе вагон, — отвечает нам комендант на ломаном русском языке.
Пошли вдоль поезда. Спрашиваем. Везде отказывают, говорят — у нас тесно. Наконец в одной теплушке согласились пустить, если нигде больше не устроимся. Для вида отошли искать новое место, а сами забрались под вагоны, чтобы ныряющие по путям японцы и белогвардейцы не заметили нас.
После третьего звонка подходим снова и говорим: «Нигде не нашли, просим взять». На ходу поезда взобрались в чешскую теплушку. Чехи угостили нас чаем. Однако разговор не клеился.
Подъехали к 52-й версте. Здесь — большой тоннель. Чехи начали одеваться. Спросили: куда, зачем? «Тоннель занят японцами, они осматривают вещи по теплушкам, проверяют документы и предлагают переходить тоннель через гору пешком».
Мы остановились в нерешительности, так как окружающая местность была нам совершенно не знакома. В теплушках осталось два чеха — дежурные. Посмотрели на нас в упор. Наконец один показал мне пальцем под нары — направо, товарищу — налево. Забрались к самой стене. Дежурные чехи загородили нас ящиками и мешками.
У входа в тоннель поезд остановился. В нашу теплушку ввалились японцы. Сколько их — мы не видели, но отчетливо слышали голоса.
Передвинули и вытащили из-под нар вещи, пошуровали штыками винтовок под нарами. Мы — ни звука. Обыск не дал никаких результатов. Японцы перешли в другую теплушку. Донеслись близкие выстрелы, крики. Наконец поезд тронулся.
После новой остановки вошли с руганью и смехом чехи. Начали нас звать, раздвинули вещи, помогли нам выбраться. У товарища брюки оказались разодранными штыком, и сочилась из ноги кровь. Быстро сделали перевязку. Чехи рассказали, что японцы высадили из поезда несколько человек таких же «штукатуров» и расстреляли их.
Поезд подошел к Первой речке. На ходу соскочили, чтобы не встретиться вновь с японцами на владивостокском вокзале. Пошли через гору в город.
Там мы узнали печальную весть: наши гарнизоны во Владивостоке, Имане, Спасске и других мест Приморья после предательского нападения японцев ушли из городов. Партизаны отступили в сопки.
Партия большевиков во Владивостоке перешла на нелегальное положение, организовав ревштаб для руководства дальнейшей борьбой. Организуются боевые дружины, налаживается снабжение партизан оружием, боевыми припасами, продовольствием, военным снаряжением.
Нас и других делегатов съезда владивостокские товарищи считали погибшими.
Через несколько дней мне предложили поехать на работу в Харбин. В Манчжурии в ту пору тоже хозяйничали японцы. Ехать в Харбин, в это скопище белогвардейской эмиграции! Надо было принять меры предосторожности и запастись нелегальным паспортом.
Жаль было оставлять Владивосток — жемчужину Дальнего Востока. Нужны были героические усилия, чтобы вырвать его из рук оккупантов и сделать вновь форпостом социализма на Тихом океане. Но пролетариат и революционное крестьянство Приморья и Амура снова встали под ружье, восстановили старые партизанские отряды, организовали новые, чтобы продолжать борьбу с японскими интервентами, отомстить за гибель Лазо и других товарищей и вернуть владивостокские форты Стране советов.
