Казалось, все было кончено: разбит и уничтожен Колчак, ликвидирована читинская пробка, от банд атамана Семенова и японских интервентов очищен весь Восточносибирский край.
Но затишье продолжалось недолго. Белым трудно было навсегда расстаться с мыслью о «крестовом походе на Москву». Укрывшись за штыки японцев во Владивостоке, они решили еще раз испытать военное счастье. Обстоятельства им благоприятствовали: японцы щедро помогали деньгами и оружием. По настоянию японцев была даже установлена согласно договору с ними от 29 апреля 1920 года так называемая нейтральная зона Уссурийской железной дороги. Эту территорию белые и японцы намеревались использовать как прикрытие для предполагаемого налета на Хабаровск.
Все было заранее продумано и рассчитано. И вот осенью 1921 года в районе Владивостока сформировался из остатков растрепанных белых войск корпус генерала Молчанова. В десятых числах ноября того же года он перешел границу нейтральной зоны и стремительным ударом отбросил наши части по линии Уссурийской железной дороги в направлении к Хабаровску.
После упорных боев на подступах к городу Хабаровск был сдан. Наши войска потеряли основную базу, где могли черпать запасы оружия, продовольствия и обмундирования.
С каждым днем красные части отодвигались на запад, сдавая позиции противнику. Подвоз резервов на помощь отступающим затруднялся плохим состоянием железной дороги: она была окончательно расшатана. В частях начала ослабевать дисциплина.
Такое положение было наруку противнику. Оно создавало прямую угрозу свести на-нет все наши прежние успехи на Дальнем Востоке. Надо было принять какие-то действенные меры.
Так обстояло дело, когда Особый амурский полк получил в начале декабря 1921 года предписание от штаба Дальневосточной республики выступить из Читы на фронт.
Начались спешные сборы. Пехотные части в составе трех батальонов были отправлены в первую очередь, затем приступили к погрузке кавалерийского эскадрона, пулеметной роты и остальных вспомогательных частей.
Пока грузились в Чите, дело шло сносно, но едва тронулись в путь, как начались всевозможные препятствия.
Помню, на второй или третий день по выезде из Читы поезд неожиданно остановился на небольшом разъезде. Паровоз притих и не подавал никаких признаков жизни. Я послал дежурного по эшелону к начальнику станции узнать, в чем дело, и получил ответ: — Нет воды и дров.
В пяти километрах от железной дороги чернела тайга, а на гладкой равнине перед ней сверкал на солнце лед небольшой речки.
Я собрал своих командиров и бойцов и объяснил им положение:
— Придется заняться самозаготовками. Одну команду надо послать в тайгу за сухостоем, а другую — на озеро за водой.
Бойцы моментально вооружились пилами, топорами, ведрами, и через три-четыре часа наш паровоз опять набрал сил, запыхтел, громко свистнул и тронул состав.
Ехали без остановки километров пятьдесят; потом вода и дрова опять вышли. Снова пришлось заняться самозаготовками. На этот раз решили сделать запас побольше. Я отдал распоряжение нагрузить дровами десять вагонов. Теперь мы были обеспечены надолго.
Хуже обстояло дело с водой. На многих станциях водокачки не работали, и воду приходилось доставать из речек, ручьев. А когда их не было поблизости — набивали тендер снегом...
Наконец мы прибыли на станцию Вира. Здесь находился штаб Восточного фронта.
Я немедленно отправился туда за распоряжениями. Там были товарищи Постышев и Серышев. Оба с озабоченным видом рассказали мне о положении на фронте.
Тов. Постышев обладал каким-то особым обаянием. Всюду, где бы он ни появлялся, он приносил с собой чувство большой теплоты и сердечности. За это все его любили и каждое его приказание старались выполнить в точности.
Прощаясь со мной, тов. Постышев протянул мне руку и сказал:
— Ну, желаю успеха. Я уверен, что успех будет, он необходим нам...
Тов. Серышев тут же отдал приказ о назначении меня на должность начальника штаба Инской группы. Я вернулся к бойцам с какой-то особой уверенностью в том, что победа обязательно будет за нами.
НЕОЖИДАННЫЙ ОБОРОТ
На рассвете 28 декабря эшелон прибыл к линии передовой обороны на станцию Ин. Не успел я зайти в штаб Инской группы, где получил краткие указания о разгрузке своего эшелона, как со стороны противника, с юга, послышались ружейные выстрелы.
Свистнули первые пули. Коноводы, выводившие лошадей из вагонов, заметно волновались. Они нарочито громко покрикивали на упирающихся животных, а сами беспокойно поглядывали в ту сторону, откуда доносились выстрелы.
— Эх, мать честная, угробят, чего доброго, до боя... Эк свистнула, проклятая...
Заблудившаяся пуля ударила в угол вагона и, как ножом, отхватила тонкую щепку. Выстрелы с каждой минутой усиливались. Надо было торопиться.
В это время на правом участке, который занимал 5-й полк, началась паника. За 5-м полком начал в беспорядке отступать и 4-й кавалерийский полк. Усталые, измученные бойцы видимо вообразили, что белые атаковали их со всех сторон. Откатившись километра на два-три от передовой линии и видя, что явной опасности нет, люди понемногу стали приходить в себя. Комсостав 5-го полка воспользовался этим и начал спешно водворять порядок.
Бойцам приказывали ложиться вдоль железнодорожной насыпи, лицом к югу. Эта цепь растянулась по фронту почти на три километра.
Несколько минут лежали неподвижно в снегу, не зная, что будут делать дальше. Как это часто бывает во время паники, командный состав не успел еще сговориться и принять какое-либо общее решение. Люди перепутались, и никто из командиров не знал, где находится его подразделение.
В этот момент в серой предутренней дымке неожиданно появилась густая колонна противника, человек в четыреста. Мерно покачивая штыками, белогвардейцы, не подозревая нашей близости, шагали по снежной целине, как на параде. Это была, как потом оказалось, одна из обходных колонн, которая по заранее намеченному противником плану должна была отрезать станцию Ин.
Красные бойцы, рассыпанные цепью вдоль железнодорожного полотна, увидев колонну, открыли по ней огонь. Этот неожиданный огневой налет на короткой дистанции буквально ошеломил противника. Офицеры еще не успели отдать солдатам команду, как часть отряда была уже уничтожена. Красиво построенная колонна спуталась, люди заметались: одни бросились бежать, другие попадали в снег, стараясь найти прикрытие за телами убитых товарищей.
Наши бойцы, ободренные этим неожиданным успехом, с криком «ура» бросились преследовать белогвардейцев. Уйти удалось немногим, большинство осталось на месте ранеными и убитыми. А человек шестьдесят сбилось в кучку, побросало оружие и подняло руки.
Разгром белой колонны влил новые силы в наши ряды.
Часа через два, когда противник пытался обойти нас второй колонной с севера, он получил такой дружный отпор, что забыл даже и думать о повторении подобных попыток.
Итак, подводя итог этому бою, надо сказать, что мы выиграли его по двум причинам: во-первых, потому что противник наступление своих обходных колонн проводил вслепую, неодновременно, несогласованно, а во-вторых, как это ни странно на первый взгляд, нам помог отход нашего 5-го полка. Отойдя на несколько километров от передовой линии, красные части натолкнулись на обходную колонну белых и разгромили ее.
Бодрость духа в этот день была необычайная. Все, начиная от рядовых бойцов и кончая командирами, ходили веселые, с уверенным видом. Настроение поднялось еще больше, когда было получено продовольствие и обмундирование. Вскоре на фронт приехали товарищи Постышев и Серышев. Бойцы встретили их с большой радостью и заявили, что готовы хоть сейчас же итти в наступление.
НЕУДАЧА
Мы начали двигаться на восток. С 1 по 12 января велись бои с переменным успехом между станциями Ин и Волочаевка.
На этой снежной равнине протяжением в 48 километров не было ни одного селения. Мы вынуждены были при сорокаградусном морозе поочередно обогреваться в единственной полуказарме и крошечном здании разъезда Ольгохта.
Страдания от холода были невыносимы. Хорошо еще, что не было ветра. Но даже и в безветрии крепкий мороз давал себя чувствовать. Чтобы окончательно не замерзнуть, приходилось укутываться во все, что только подвертывалось под руку: поверх шинелей бойцы надевали на себя старые одеяла, полушубки, мундиры, мешки, а на сапоги накручивали пучки сена и обматывали проволокой. В такой укутанной с ног до головы фигуре трудно было подчас узнать бойца.
Однако и эти меры не могли защитить от холода, и нередко случалось, что люди замерзали. С такими неимоверными лишениями мы продвигались десять дней и наконец 11 января подошли почти к самой Волочаевке.
Завязались упорные бои за овладение этим участком. Мы развили наступление таким образом: 5-й полк под командой тов. Кондратьева двинулся на Волочаевку с фронта по линии железной дороги, справа от него пошел кавалерийский полк, слева — Особый амурский, а еще левее, по реке Тунгуске, наступал отряд тов. Шевчука.
Заняли полуказарму в семи километрах западнее станции Волочаевка. Противник без боя оставил станцию и отошел в деревню.
Начало темнеть. На фронте наступило затишье, словно перед грозой. 5-й полк, описав по равнине полукруг, начал стягиваться к станции и деревне. От Амурского полка никаких сведений не было. Немногочисленный 6-й полк — в количестве 200 человек — сосредоточился в полуказарме в качестве резерва.
Вдруг тишина разом прорвалась. У станции Волочаевка раздалась сильная ружейно-пулеметная и артиллерийская стрельба. Мы думали, что это наши части открыли огонь по наступающему противнику. Но не прошло и получаса, как нам пришлось горько разочароваться в этих предположениях.
В полуказарму, где находился штаб, вбежал командир артиллерийского дивизиона тов. Русецкий и, еле переводя дух, начал докладывать мне о том, что перед самой Волочаевкой, когда его дивизион уже начал стягиваться вслед за 5-м полком к станции, он неожиданно был обстрелян справа и слева и едва спас материальную часть артиллерии, отскочив обратно.
Я немедленно выслал резервный 6-й полк. Он быстро снялся и скрылся в темноте. Прошло около часа. Стрельба все время не прекращалась. Мы с напряжением вглядывались в сумрак ночи в сторону Волочаевки, силясь разгадать, что там происходит.
Вскоре на снежной равнине показались силуэты людей. Они быстро бежали к нам. Это была небольшая группа народоармейцев 5-го полка.
— В чем дело? Что там за пальба? — засыпали мы их вопросами.
— Мы попали в засаду... Весь 5-й полк погиб. Нам удалось кое-как вырваться, — запыхавшись, рассказывали они.
Оказалось, что противник, развернув свои крылья, пустил наши части в деревню, а потом сразу же сомкнул оба фланга. В результате 5-й полк был разрезан надвое: часть втянулась в деревню и очутилась в мешке, а другая была отброшена назад. Несколько бойцов во главе с командиром Кондратьевым бросились в южном направлении, прорвали редкую цепь противника и напрямик по сугробам вышли ко второй полуказарме. Остальных, захваченных в плен, белые отвели в северную часть села.
В таком положении находилось дело, когда Особый амурский полк, наступая на станцию Волочаевка в обход с севера, занял около 11 часов ночи отличную по своей конфигурации высоту сопки Июнь — Карань.
С этой возвышенности можно было открыть меткий огонь по противнику и выбить его из села Волочаевка. Но Чернов не сумел воспользоваться выгодами своего положения. Как он потом объяснил, ему помешало следующее обстоятельство.
Он послал разведку в деревню Волочаевка, находящуюся всего в 200 метрах от сопки. Разведчики в темноте осторожно подобрались к околице и зашли в первые две-три халупы. Здесь они увидели несколько десятков человек, которые оказались пленными бойцами 5-го полка, оставленными белыми без всякой охраны. Разведчики захватили их с собой и вернулись на сопку.
Чернов, крайне смущенный тем, что в деревне оказались пленные народоармейцы, вообразил, что все наши части разбиты, и оставил всякую мысль о наступлении. Не зная, на что решиться, он послал ординарца с донесением в штаб и просил указаний, как ему поступать в дальнейшем. Пока ординарец добрался до штаба и вернулся обратно, золотое время было упущено. 6-й полк, который вел в это время перестрелку западнее станции Волочаевка, не получив во-время поддержки, отступил.
Эта неудача сразу охладила пыл наших бойцов. Растерялся заметно и командный состав. Начальник Инской группы тов. Попов решил отвести части обратно на станцию Ин, занять первоначальные позиции и привести себя в порядок.
Горько и обидно было уступать врагу этот небольшой клочок земли, завоеванный нами с такими усилиями. Чувство досады углубилось еще больше, когда на следующий день мы узнали, в каком тяжелом положении находились наши враги, сумевшие вывернуться только вследствие нашей нерасторопности. Партизанам из отряда тов. Шевчука удалось перехватить донесение полковника Аргунова генералу Молчанову, посланное в день боя на станцию Дежневка. В этом донесении Аргунов описывал всю обстановку боя под Волочаевкой и в заключение доносил, что он спасся от окончательного разгрома только потому, что красные не сумели использовать выгод своего положения.
Растерянность, которую внесла в наши ряды эта неудача, могла бы быть легко использована врагом. Но к счастью у белых не было времени подумать об этом. Напуганные неожиданным налетом на Хабаровск отряда Бойко-Павлова, который сильно потрепал их тыл, они решили перейти от наступления к обороне.
«ХАБАРОВСК ДОЛЖЕН БЫТЬ КРАСНЫМ»
Итак белые оставили мысль о немедленном «крестовом походе на Москву». Несмотря на кажущиеся успехи они чувствовали шаткость своего положения.
Белые сами не верили в свои силы, и будущее представлялось им безнадежным и страшным. Поэтому, не особенно полагаясь на стойкость духа своих воинов, они решили оградить себя со всех сторон колючей проволокой.
Эту задачу они выполнили блестяще. В течение нескольких дней и ночей под Волочаевкой стучали топоры саперов. Оборонительными работами руководил сам полковник Аргунов.
Германский фронт научил его в совершенстве этому делу, и он решил полностью применить свои знания под Волочаевкой.
Из складов хабаровской базы пришло несколько эшелонов с проволокой. Саперы вбили близ Волочаевки целый лес кольев и начали опутывать их густой колючей сетью. В несколько дней вырос железный кустарник, до того густой и дремучий, что издали он походил на молодой еловый подлесок, неожиданно выросший среди снежной равнины.
Не довольствуясь этим, Аргунов отдал распоряжение саперам заплести проволокой опушку леса на юго-западной окраине Волочаевки и все близприлегающие кусты. За железной изгородью выросли брустверы из мешков, наполненных землей, поверх которых навалили сугробы снега и полили их для крепости водой. Когда эта работа была закончена, противник пристрелял все подступы к позиции ружейно-пулеметным огнем, так что теперь все наши атаки он мог отражать наверняка.
Пока белые подготовлялись к обороне, мы стояли на старых позициях под станциями Ин и Ольгохта, приводили себя в порядок и собирали силы для нового наступления.
28 января на станцию Ин прибыл главком тов. Блюхер вместе с тов. Покусом. Последний принял командование Инской группой в составе 3-го, 4-го и 6-го полков. К этому же времени из Забайкалья пришла бригада тов. Томина с кавалерийским полком. Должность начальника штаба Инской группы я сдал тов. Хренову и получил под свою команду 6-й полк, а тов. Попов — Особый амурский.
С приездом тов. Блюхера настроение наших бойцов и командиров заметно поднялось. Этому конечно немало способствовала огромная политико-воспитательная работа, которая проводилась в наших частях почти ежедневно.
Тов. Блюхер придавал особенно важное значение Волочаевскому фронту, поэтому он лично занялся подготовкой армии к предстоящему наступлению. 31 января по его приказанию на станции Ин был проведен парад-митинг, вылившийся в смотр наших сил. Этот парад еще больше сплотил нашу армию, заразил ее энтузиазмом и непреклонной волей к победе.
Выстроенные в длинные ровные шеренги бойцы имели бодрый, праздничный вид. Над головами реяли пунцовые знамена и плакаты с лозунгами: «Хабаровск должен быть красным», «Вперед за освобождение Приморья», «Привал на Имане — отдых во Владивостоке».
Холодное зимнее солнце сверкало на остро отточенных штыках и отполированной стали командирских шашек.
Когда на трибуне появился главком, морозный воздух задрожал от оглушительного «ура». Блюхер сказал короткую, но страстную, волнующую речь. После него брали слово многие командиры и бойцы. Все они призывали к победе и клялись пожертвовать собой, чтобы закрепить навсегда за советской Россией пройденную ими тысячеверстную Сибирь.
Бойцы забыли о недавних жестоких лишениях и готовы были сейчас же, по первому приказанию главкома, устремиться вперед.
Гораздо позже, когда мы уже заняли Хабаровск, мне попалась старая белогвардейская газета, в которой белые описывали этот парад. Вся картина парада была конечно изображена, как в кривом зеркале. Причем белый фельетонист уверял почему-то, что парадом командовал «какой-то писарь Епишкин». Эта острота направлялась по моему адресу. Мы от души посмеялись над этим беззубым злопыхательством белогвардейской прессы.
Парад окончился. Последние звуки боевого марша замерли вдали. Похрустывая снегом, бойцы разошлись по своим районам. Но бодрость и праздничное настроение еще долго не покидали нас. В этот вечер можно было видеть то там, то здесь отдельные группы красноармейцев, которые долго не ложились спать, делясь друг с другом впечатлениями этого необыкновенного дня. Утром началась обычная кропотливая работа. Дела было много. Почти ежедневно мы получали пополнения. Кроме того к нам влился отряд молодежи, организованный комсомольцами Благовещенска.
Мой 6-й полк, потерявший под Владимировкой и Ольгохтой значительное количество людей, состоял всего из 400 человек. Поэтому большая часть пополнения направлялась ко мне. «Новобранцы», как мы их в шутку называли, доставляли нам немало хлопот. Особенно много пришлось повозиться с партизанским отрядом «Бунтарь», наскоро сформированным в Благовещенске, в количестве 500 человек, главным образом из грузчиков и других рабочих. Тов. Покус направил этот отряд на пополнение моего полка. Но часть партизан, в большинстве старики, оказались упрямы — они не желали разойтись по подразделениям полка и заявили, что хотят драться в одной части, все вместе.
Я вызвал к себе командира второго батальона тов. Гюльцгофа и попросил его собрать отряд перед штабом.
Через несколько минут на улице у полуказармы поднялся галдеж. Вбегает Гюльцгоф и докладывает:
— Выстроил, товарищ Захаров, выходи скорее, а то, боюсь, как бы опять не разошлись.
Я тотчас же вышел. На мне, как сейчас помню, были малиновые офицерские галифе с широкими золотыми лампасами и офицерский цолушубок — трофеи, доставшиеся после разгрома Колчака. Партизаны недоверчиво искоса оглядели меня с головы до ног.
— Братцы, эвона куда мы втюрились... Это ж офицер...— раздался из задних рядов чей-то голос.
Не обращая внимания на удивленные возгласы, я строго спросил:
— Почему не хотите разойтись по подразделениям? Вы присланы в мой полк и должны беспрекословно подчиняться всем моим приказаниям. Революционную дисциплину знаете?..
Они притихли, угрюмо молчали. Я подозвал к себе Гюльцгофа и приказал ему построить отряд в две шеренги. Гюльцгоф гаркнул: — Слушай мою команду: в две шеренги стройсь! Партизаны видимо неохотно, но все-таки выполнили его
приказание.
Я обошел ряды и вывел десятка два стариков.
— Отвести их всех в хозяйственную роту, — приказал я своему помощнику по хозяйственной части.
Старики на минуту замялись, переглядывались между собой. Но я, не дав им опомниться, скомандовал:
— Шагом марш!
Потом я выкликнул пулеметчиков. Вышло семь человек.
— В пулеметную роту! — отдал я распоряжение.
Не прошло и четверти часа, как весь отряд был разведен по подразделениям.
В этот же вечер я вместе с комиссаром тов. Пизик собрал партийцев своего полка и рассказал им о том, какое положение создалось у нас в полку, и посоветовал им немедленно заняться политическим воспитанием прибывшего пополнения. Каждый коммунист взял на себя обязательство вести работу с определенной группой людей. На другой день работа закипела. Организовались кружки политграмоты, ликбеза. Вечерами в крохотном красном уголке полуказармы проводились лекции и доклады политруками и командирами.
Утром и днем как правило ежедневно велись полевые занятия. Почти у самых передовых позиций командиры обучали новичков ружейным приемам, строю, перебежкам. Слышались бодрые слова команды, и цепи, зарываясь по пояс в снег, шли в наступление на воображаемую Волочаевку. Вскоре новое пополнение вписало славную страницу в героических боях под Волочаевкой.
ШТУРМ
Седьмого февраля наши части после ряда подготовительных работ перешли в наступление на Волочаевку. Главные силы противника были сосредоточены к этому времени на правом фланге. В Волочаевскую группу белых входили Ижевско-воткинская бригада и добровольческие полки — Омский и Иркутский и ряд других частей. Общее руководство группой возглавлял полковник Аргунов. Поволжская бригада сосредоточилась в резерве на станции Дежневка; здесь же находился штаб генерала Молчанова.
После коротких боев с передовыми частями противника Инская группа подошла к станции Волочаевка и с 11 часов вечера 10 февраля начала штурм укрепленных позиций противника.
Много я видел боев. Было много тяжелых моментов и труднейших положений, многое забылось, но на всю жизнь у меня остались в памяти каждый час, каждый момент из 48 жутких часов под Волочаевкой.
Как сейчас вижу: реденький березнячок, тоненькие хилые деревца; низкая болотистая равнина, заваленная снежными сугробами. Ночь. Кругом все бело и мертво. Тонкий серп луны висит высоко над равниной, окруженный матовым сиянием. Слышно, как потрескивают от холода березы. Мороз обжигает, дыхание затруднено.
Вот из сугроба поднялся Гюльцгоф, командир 2-го батальона моего полка. Обмороженные лицо его и уши обмотаны полотенцем, большая голова закутана тряпьем, а сверху каким-то чудом держится маленькая фуражка.
Комбат осматривается и рычит простуженным голосом:
— Батальон, пли...
Ружейные выстрелы глухо трещат в морозном воздухе. Выстрелив, люди ныряют в сугробы, зарываются глубоко в снег и ждут.
Тишина... Потом из-за укреплений противника рассыпается пулеметный град. И снова все замирает.
Затишье сменяется горячими схватками. Люди неожиданно поднимаются из снежных окопов и лавой устремляются на ощетинившуюся проволоку, рвут ее штыками, прикладами, рубят шашками. Противник открывает такую пальбу, что дрожит земля. Но бойцы лезут вперед, повисают на проволоке, наваливаются один на другого, придавливают проволоку к земле своими телами. Отдельных криков и стонов не слышно; все сливается в какую-то дикую музыку:
— У-у-а-а-а-а-ла-ла-ла...
Первый ряд проволоки уничтожен, завален трупами. Остались торчать только голые колья, как черные зубы чудовища. Люди лезут на второй ряд. Но первая наша атака отбита. Бойцы бегут назад, за снеговые окопы. На проволоке остаются висеть тела убитых и раненых.
После гула, грохота странной кажется наступившая тишина. Мы лежим опять в окопах. Слышны изредка стоны умирающих на проволоке. Среди нас много раненых. Каждая, даже незначительная рана при таком холодище удесятеряет боль. Санитаров нет. Поэтому мы сами перевязываем своих раненых товарищей. Кровь застывает на ранах, марля, чуть промокнув, твердеет, покрывается инеем.
В таких условиях небольшая потеря крови часто ведет к смертельному исходу. Мы видим, как лица лежащих рядом е нами раненых начинают бледнеть, потом становятся пепельно-серыми. Их прохватывает смертельный озноб. Укутываем их чем только возможно. Но несколько человек все-таки успевают замерзнуть, прежде чем представилась возможность подать им первую помощь.
Во 2-м батальоне погиб комиссар, молодой, энергичный парень. Он был легко ранен. Пока его, раздетого, перевязывали, за четверть часа он замерз. А рана была пустяковая, в лазарете он поправился бы за неделю.
Несмотря на эти нечеловеческие лишения, которые каждому из нас приходилось переносить, мы все-таки не забывали друг о друге. Каждый из нас старался чем-нибудь помочь товарищу, облегчить его страдания.
Командир пулеметной роты (фамилии не помню) завещал: — Убьют меня, товарищи, возьмите непременно мои оленьи унты — оденет кто-нибудь из вас.
Вскоре его действительно убили, а унты достались по наследству командиру пулеметного взвода, у которого сапоги давно уже просили каши.
В моем полку оказались значительные потери, и я доложил Покусу, что создается угроза обхода моего правого фланга с юга. Ночью с десятого на одиннадцатое в мое распоряжение был выслан 3-й Верхнеудинский полк. Частью его я загородил свой правый участок, а один батальон оставил в резерве. Попытка перейти в наступление одиннадцатого не имела успеха. Чувствовалось, что если мы еще день не овладеем станцией, то все перемерзнем.
Вечером одиннадцатого я позвонил тов. Покусу и попросил разрешения приехать к нему на железнодорожную будку, которая находилась в семи километрах западнее станции Ин. Он разрешил.
В 12 часов после вечерней сводки я сел на лошадь и поехал. Долгое лежание на снегу оказало свое действие — тело мое потеряло гибкость, и я с трудом держался в седле, ухватившись за уздечку окостеневшими пальцами. Впереди мелькнул теплый свет огонька. Я вздрогнул от радости, словно этот огонек сразу согрел меня.
С трудом спрыгнул я с лошади и, еле передвигая одеревя-невшими ногами, вошел в крошечную штаб-квартиру Покуса. Никогда не забуду того чувства, которое овладело мной в этот момент. Сначала заледеневшее тело почувствовало тепло, зашлось и заныло, потом приятный озноб прополз по коже и разлился живительной теплотой.
Несколько минут я не мог промолвить ни слова, впившись жадным взглядом в накаленную докрасна «буржуйку». Тело обмякло, глаза сощурились, и веки неудержимо начали слипаться.
Но чувство блаженства, овладевшее мной, еще ярче подчеркнуло тот ужас, который переживали в этот момент оставленные мной на позиции мои товарищи. Я быстро встряхнулся и заговорил.
Я стал докладывать тов. Покусу о бесполезности лобовых атак противника. Лучше обойти врага с юга и оттуда ударить наверняка.
Покус одобрительно выслушал меня.
— Лично я не могу дать вам разрешения на этот обход. Надо доложить об этом товарищу Блюхеру, — ответил он.
В это время над моей головой глухо прохрипел чей-то бас:
— Браво, товарищ Захаров. Одобряю... Мысль хорошая, удача обеспечена.
Я быстро обернулся и увидел свесившуюся с печи черную взъерошенную бороду начальника связи при главкоме. Он видимо спросонок услыхал наш разговор и, бросив эту короткую реплику, повернулся на другой бок и тут же захрапел.
Покус взял трубку и позвонил тов. Блюхеру, но его не оказалось на месте. Подождали с полчаса, потом опять позвонили. Тов. Блюхер выслушал тов. Покуса и дал свое согласие.
Тут же мы принялись обсуждать с Покусом план предстоящей операции. Решено было создать обходную группу из одного батальона 6-го полка, усилив его батареей и сводным кавалерийским эскадроном. Тов. Покус дал распоряжение находящимся здесь саперам заготовить взрывчатые вещества, керосин и прочие материалы для разрушения железнодорожного полотна и мостов в тылу противника.
Через час все было готово. Тов. Покус отрядил со мной несколько своих ординарцев, и мы, наполнив кобуры у седел
пироксилиновыми шашками и бачками с керосином, к 3 часам ночи вернулись в полк.
Я сейчас же собрал весь свой командный состав на поле и рассказал о нашем решении. После этого я организовал обходную группу в составе одного батальона б-го полка под командой Гюльцгофа, 80 пеших разведчиков 3-го Верхнеудинского полка, сводного кавалерийского эскадрона Амурского полка и легкой батареи при двух орудиях. Задача обходной группы заключалась в том, чтобы пройти целиной в восточном направлении 7—8 километров, потом круто повернуть на север — сжечь мосты на железной дороге, подорвать полотно и повести наступление в тыл волочаевских позиций.
В 4 часа утра отряд двинулся по волнистому белому полю на восток.
ПОБЕДИТЬ ИЛИ УМЕРЕТЬ
Надо сказать, что еще накануне Забайкальская группа Томина заняла деревню Нижнеспасская, расположенную в 12 километрах от Волочаевки на реке Амуре.
Под влиянием наших успехов на правом фланге противник решил сделать перегруппировку. В 4 часа утра 12 февраля он бросил из Дежневки на Спасскую резервную Поволжскую бригаду на подкрепление генералу Никитину.
Эта бригада натолкнулась на обходную колонну Гюльцгофа километрах в 6—7 восточнее Волочаевки. Встреча была до того неожиданной, что в первое мгновение ни та, ни другая стороны не знали, что делать. Но Гюльцгоф, быстро оценив обстановку, приказал батарее и станковым пулеметам открыть по противнику огонь, развернул отряд и повел наступление. Белые начали в беспорядке отступать.
В этот момент подошел наш Троицко-савский полк, который двигался из Спасской на Волочаевку. Командир полка тов. Васильев, учтя положение, тотчас же установил связь с Гюльцгофом и лихой кавалерийской атакой устремился за отступающим противником и дорубил его.
Затем колонна Гюльцгофа бросилась на железнодорожное полотно. Запылали облитые керосином мосты. Со стороны Волочаевки показались два бронепоезда противника. На всех парах они неслись к месту катастрофы. Заговорили скорострелки и пулеметы. Колонна Гюльцгофа вынуждена была отойти от полотна под градом пуль и снарядов.
Белые саперы лихорадочно принались поправлять полотно. Кое-как им удалось справиться, и по охваченным пламенем мостам бронепоезда отошли к Хабаровску.
Пока в тылу белых происходили все события, мы готовились на фронте к последнему и решительному бою. Победить или умереть — твердо сказал себе каждый боец и командир.
В 9 часов утра загремела артиллерия наших бронепоездов — это был сигнал к началу общего наступления. Цепи снялись и без выстрела молча бросились на укрепления противника.
Когда мы подошли к проволочному заграждению, белые встретили нас ураганом пуль. Но ни один боец не дрогнул. В людях несмотря на мороз, голод, жажду, смертельную усталость и изнурение жило сознание непреклонной большевистской воли, билось большевистское сердце.
Разрывая телами колючую проволоку, они лезли вперед, стиснув зубы, с глазами, горящими последней решимостью. Большинство погибало тут же, запутавшись в железных сетях, под ливнем пуль и осколков. Но никто не отступал.
С каждой минутой колючие тенета таяли, редели... Вот их осталось всего два ряда. Крепкие колья не выдержали последнего отчаянного напора — затрещали и рухнули. Образовалась брешь, и в нее, как в прорвавшуюся плотину, хлынула людская волна.
Противник не выдержал и быстро начал покидать снеговые брустверы. Волочаевка была взята.
«И ОСТАНУТСЯ, КАК В СКАЗКЕ...»
На следующий день после боя, осматривая место битвы, тщательные укрепления белых, множество трупов — следы жутких часов, тов. Блюхер сказал:
— Это была действительно героическая операция.
Да, люди под Волочаевкой были настоящими чудо-богатырями. Они сотнями умирали на проволоке, под огнем неприятеля с одной заветной мечтой — победить. И победили.
Победа стоила нам больших жертв. Из одного моего полка выбыло до пятисот человек ранеными и убитыми. Убитые бойцы были погребены на сопке Июнь—Карань, где сейчас в честь их сооружен прекрасный памятник.
Остается досказать немного. К вечеру 12 февраля 5-й и 6-й полки сосредоточились на поле в семи километрах восточнее станции Волочаевка. Здесь было несколько небольших домиков.
Трудно себе представить нашу радость, когда мы очутились в теплом помещении. Выставив сторожевое охранение, мы поспешили втиснуться в эти крошечные халупки и в буквальном смысле в несколько рядов улеглись друг на друга и заснули, как убитые. С рассветом 13 февраля мы двинулись дальше, и к 16 часам 6-й полк, идя во главе колонны, занял с небольшой перестрелкой станцию Покровка. Я выехал к взорванному Амурскому мосту, откуда из бинокля долго глядел на Хабаровск.
Было большое желание сейчас же двинуться вперед, чтобы ночью занять город. К этому, с одной стороны, побуждало нетерпение бойцов скорее покончить с противником, а с другой — перспектива захватить белых врасплох и не дать им возможности планомерно эвакуироваться.
Я уже было отдал распоряжение выслать конную разведку в направлении Хабаровска. Но в этот момент получил приказ от тов. Покуса: «Сосредоточиться с полком в районе Владимировки, южнее Покровки, и ни в коем случае не наступать на Хабаровск». Смысл этого приказа заключался в том, чтобы не спугнуть противника из Хабаровска и дать группе тов. Томина глубоким обходом с юга отрезать ему пути отступления.
Как ни обидно бшпо, что не мы первые войдем в Хабаровск, но распоряжению пришлось подчиниться.
С небольшими боями мы заняли Владимировку и наутро четырнадцатого повели наступление на деревню Красная речка, что в 18 километрах южнее Хабаровска. Противник оставил ее без боя. Здесь мы в первый раз сытно поели за все последние дни. Горячая картошка и амурская кета были съедены, как лакомство.
Вскоре к нам приехали товарищи Постышев и Серышев. Они с напряженным вниманием слушали рассказы героев-бойцов о волочаевских днях, хвалили их беззаветную храбрость и энтузиазм. Настроение было приподнятое.
Ночью противник эвакуировался из Хабаровска по железной дороге, проскочил на юг, и отрезать его так и не удалось. Но он уже не был нам страшен. С незначительными боями мы заняли разъезд Бейцуха, станцию Бикин и казачью станицу Васильевская.
Белые быстро покатились к Владивостоку. Они уже не сопротивлялись, а спешили лишь поскорее спрятаться за штыки японских интервентов.
На станции Спасск мы встретились с японцами, которые заявили:
— Мы не знаем причин вашей борьбы с белыми. Но на юг мы вас не пропустим и требуем, чтобы нейтральная зона была восстановлена.
Я не буду описывать дальнейшего хода событий, ограничусь лишь краткими выводами о Волочаевке.
Этот дальневосточный Перекоп являлся для нас своего рода ключом к окончательной победе над белогвардейщиной. Так оценивали Волочаевку не только мы, но и наши враги, которые с падением ее были окончательно разгромлены.
Героизм и беспредельное мужество участников волочаевского боя доказали, что какие бы замыслы ни питали наши враги, конец будет всегда один и тот же — они будут биты.
За волочаевскую операцию многие красноармейцы и командиры были награждены орденом Красного знамени, а 6-й стрелковый полк за беззаветный героизм получил орденское знамя и был переименован в 4-й Волочаевский стрелковый полк.
Он и поныне находится на Дальнем Востоке, ревностно стережет наши дальневосточные границы от вторжения врага. Боевые традиции и героизм стариков-волочаевцев крепко живы в сердцах молодых командиров и бойцов. Молодняк в учебе закаляет себя и готовится к новой борьбе, к новым победам. Пусть помнят об этом наши враги...
