Заимка Виноградовых стояла на дороге из Андреевки на Ивановку — в шести километрах от первой и километрах в двенадцати от второй. Благовещенск был от нее в пятидесяти километрах на юго-запад. В окрестностях заимки, по увалам, раскинулись пашни. Сама заимка расположилась в старой березовой роще, километра в полтора длиной и в полкилометра шириной. Почти посредине рощи проходила дорога. Со всех сторон роща была окопана канавой и огорожена колючей проволокой. Перед самой рощей раскинулась лощинка, протянувшаяся от нашего правого фланга к левому; последний примыкал к самой долине речки Манчжурки. Направо от дороги лощина, засыпанная четверти на полторы снегом, представляла собой как бы разостланную скатерть; налево же через лощину тянулся низкорослый кустарник, уходивший вдаль.
Метрах в 600—800 от правого фланга, в вершине распадка, торчал маленький хохолок березняка. Слева была широкая, километра в полтора, кочковатая долина Манчжурки. На той стороне речки по высокому холму разорванной цепью шли рощи соседних заимок. Четыре роты разместились в канавах вйноградовской рощи: одна рота заняла лесок справа от фланга, и две роты с восемью-десятью конными заняли рощу на правом берегу речки Манчжурки, в двух километрах от главной позиции.
Вся повстанческая засада состояла из 7 рот по 250 человек в каждой. Кроме того еще ночью был послан вестовой в Ивановку и другие села с приказом о выступлении ивановской организации, располагавшей батальоном вооруженных бойцов, на виноградовскую заимку в качестве резерва.
Рано утром японцы выступили из Лазаревки. Их отряд состоял из 500 человек пехоты с двумя орудиями и двумя пулеметами, двух эскадронов казачьей кавалерии и японской конной разведки.
Вечером 3 февраля 1919 года Мухин в сопровождении двадцати конных выехал в Благовещенск с целью поднять восстание в городе хотя бы на сутки, в течение которых можно было попользоваться артиллерийскими и интендантскими складами белых и японцев и захватить ценности банков, так как удержать город в своих руках мы не рассчитывали.
Большинство партизан было вооружено самым разнокалиберным оружием. Здесь можно было найти вооружение всех наций и всех периодов, начиная от крымской войны и до наших дней включительно: трехлинейки, берданы, игольчатки, штуцера, немецкие и австрийские винтовки, японские «арисака» обоих выпусков, винчестеры, маузеры и бесконечный ряд других каких угодно систем винтовок и револьверов до дробовых ружей с приготовленными к ним свинцовыми орехами до ста граммов весом включительно.
При таком вооружении не могло быть и речи о сколько-нибудь организованном снабжении боеприпасами. С первых же дней в отряд повстанцев стеклись и невооруженные. Ими были заполнены все вспомогательные службы, и все же оставалось еще громадное количество невооруженных. В конечном счете каждый из них имел единственную возможность получить оружие после ранения или смерти своего же бойца, да и то в том случае на каждую осиротевшую винтовку набросился бы не один десяток жаждущих стать настоящими бойцами. Эта-то невооруженная часть отряда и была особенно подвержена панике. Да и не могло быть иначе, если каждый из них, имея перед собой прекрасно вооруженного противника, не имел возможности дать ему отпор наравне с другими.
Но кто имел оружие и мог участвовать в бою, проявлял верх храбрости и мужества. Каждый предпочитал быть убитым в открытом бою, чем быть запоротым горячими шомполами или повешенным на первых же деревенских воротах.
В ночь на 4 февраля 1919 года партизанская армия направилась из Андреевой на виноградовскую заимку. Люди устали так, что падали с лошадей и теряли сознание несмотря на сорокаградусный мороз и верную угрозу замерзнуть. Я до сих пор без дрожи не могу вспомнить о нашем переходе. Лошадь моя устала не меньше меня: качая меня, как в зыбке, она еле переставляла ноги. Отбившись, я ехал один. Невыносимо хотелось спать, и я заснул на лошади. Сонный, я упал с седла прямо в сугроб лицом. Я мог бы легко замерзнуть, если бы не лошадь: она спокойно стояла, ожидая, когда выспится ее хозяин. Ясно, что на морозе в 40 градусов ей так и не пришлось бы дождаться моего пробуждения, если бы наша снятая с поста конная застава не заметила ее, стоящую понуро в стороне от дороги. Поставленный на ноги, я долго не мог понять, в чем дело. В голове мелькнула мысль, что я связан белыми по рукам и ногам: я не мог шевельнуть ни единым членом, да и державшие меня два человека, не скупясь, награждали свою находку увесистыми тумаками и бросали из стороны в сторону так, что можно было потерять и последние проблески сознания. Цел ли револьвер? Но, увы, руки не повиновались и не могли не только взять, но и нащупать оружие. От сильной трепки я кое-как пришел в себя и вместе с заставой поехал в штаб.
Четвертого февраля утром японцы прибыли в Андреевку, где увидели готовившиеся для их встречи окопы. Не задерживаясь в Андреевке, японцы ринулись дальше в погоню.
В девятом часу наши наблюдатели сообщили, что японцы, выслав вперед конную разведку, имея пехоту на телегах, а за ней кавалерию и в хвосте колонны артиллерию, вышли из Андреевки по дороге на Ивановку.
Все ожили, забегали, засуетились. Каждый чувствовал себя ответственным за исход предстоящего боя. Командиры рот разъясняли бойцам боевую задачу и инструктировали своих помощников и взводных. Особое внимание было обращено на то, чтобы не обнаружить себя прежде времени и не стрелять по японцам до особого приказа.
Четыре роты в канавах рощи составляли главную опорную силу повстанцев. Рота справа имела задание не допускать обхода японцами справа и бить их с фланга. Две роты на другом берегу речки должны были, как только противник развернется в боевой порядок, противопоставить ему сложный маневр: отрезать обратный путь на Андреевку, а в случае оставления японцами резервов — отвлечь их на себя.
Стояло ясное морозное утро. На гребне увала замаячили всадники — один, другой, третий... Их насчитали шесть человек. По посадке всадников нетрудно было с первого же взгляда признать в них японцев. Рыская по сторонам, они то скрывались из вида, то появлялись вновь, съезжались вместе, минутами держались группой, видимо что-то обсуждая, затем вновь разъезжались в разные стороны и вновь соединялись на дороге, ведущей с гребня в лощину.
Сомнений не оставалось — идет японский отряд.
И точно... Вскоре на гребне увала показалась первая подвода, за ней — другая. Через минуту по крутому спуску в лощину уже двигалось до десятка подвод головной части отряда.
Все шло как нельзя лучше. Японцы нас не замечали и слепо шли вдоль дороги, по обеим сторонам которой расположились в засаде повстанцы.
Задерживаясь у мостика, сгрудившиеся конные японцы представляли собой заманчивую цель. Мы заранее торжествовали победу. И вот в разрез всем нашим планам, вопреки строжайшему приказу не стрелять произвольно — грянул одиночный выстрел...
Японцы повернули коней и галопом понеслись обратно. Вслед им и по спустившимся в лощинку подводам пошла, затрещала беспорядочная стрельба.
План был сорван. Предполагалось пропустить разведку в самую рощу, а всю колонну японцев — в лощину и там наверняка их уничтожить.
Выстрел был явно провокационный, но кто его сделал — выяснить не удалось. Провокационная деятельность чужаков, просочившихся в повстанческие ряды, наблюдалась и раньше, но ни один из провокаторов тогда не был обнаружен.
Насколько нехватало нам революционной бдительности, видно из такого например факта.
В Андреевке перед отходом к виноградовской заимке нашему штабу спешно потребовался человек, умеющий печатать на машинке.
Его скоро нашли, усадили за машинку и заставили под диктовку Мухина печатать воззвания.
Этот «спец-машинист» никому из нас не был известен. Только один партизан из деревни Черемушки сразу же опознал в нем волка в овечьей шкуре, но сорвать с него маску не решился. В голове простоватого партизана никак не могла вместиться такая мысль, чтобы рядом с Мухиным, на одной скамейке с ним — как это он видел своими собственными глазами — сидел всамделишный белогвардеец, князь Чечуа, и делал общую с ним работу.
Выйдя на улицу, партизан стал расспрашивать всех и каждого, не знает ли кто этого спеца и как он попал сюда.
Чечуа, видно, сразу сообразил, что его раскрыли, и не медля ускользнул. Во всяком случае, когда часа через два подняли суматоху, его нигде уже не могли найти.
Без сомнения, что один из таких молодчиков и здесь, перед самым боем с японцами, произвел этот испортивший нам все дело выстрел...
Вслед за этим выстрелом, как я уже упомянул, началась беспорядочная стрельба по спустившимся в лощину японцам. Потеряв всех лошадей, которые были убиты, японцы соскочили с подвод и залегли у дороги. На снегу они представляли собой превосходную цель. Поэтому ни один из них не уцелел; в очень короткий срок вся головная часть японцев, перевалившая на восьми подводах через гребень, была полностью истреблена. Увидя это, японская колонна, показавшаяся к этому времени на гребне увала, пришла в замешательство. Среди японцев поднялась паника. Отчетливо было видно, как метались они из стороны в сторону. Офицеры, выхватив шашки, размахивали ими и били мечущихся солдат клинками, подавая команду.
Спустя две-три минуты японцы выстроились за гребнем развернутым строем в две шеренги и стали рассыпаться в цепь.
Обстрел со стороны засады не давал положительного результата, так как гребень хорошо укрывал японцев от выстрелов.
С первой же пулей казаки под прикрытием холма понеслись галопом к роще на нашем правом фланге очевидно с целью занять ее. Сидевшая там в засаде рота поспешила дать залп. Из-за дальности расстояния огонь не мог нанести серьезного урона наступающим; тем не менее казаки после залпа рассеялись по всей степи в сторону от нашего фланга.
Отъехав километра на три, казаки столпились около выжженной ими заимки Чемеркина и бездействовали до самого конца боя. Раньше чем японская пехота развернулась в цепь, артиллерия противника открыла огонь по роще. При поддержке артиллерии первая цепь японцев под прикрытием пулеметов бегом понеслась в лощину. Огонь повстанцев делал свое дело: цепь наступающих быстро редела — засада стреляла метко. Залегшие остатки первой цепи рельефно выделялись на снегу, и повстанцы без промаха брали их на мушку.
Вскоре из-за холма появилась вторая, раза в четыре меньше первой цепь японцев, быстро бегущая к лощине. Миновав линию первой цепи, вновь прибывшие японцы выскочили вперед и залегли. Тактика их нам была ясна. Они надеялись, что первая цепь своим огнем поддержит дальнейшее их продвижение вперед. Но этого не случилось. Стремительно пробегая линию своей первой цепи, японцы видимо не заметили, что цепь почти не подавала признаков жизни, выбитая начисто повстанцами. Через минуту такая же участь постигла их новую цепь.
Огонь японской артиллерии ни на минуту не затихал. Пушки сыпали снаряд за снарядом. Но пехота противника больше не напирала. Для японцев стало очевидно, что наши позиции одним натиском взять нельзя. Лишившись почти половины своей пехоты, японцы стали перегруппировываться. Артиллерия перенесла огонь на наш правый фланг.
Вскоре с правого фланга сообщили, что японцы всей своей силой обрушились на него и с минуты на минуту перейдут в наступление.
По всем военным данным это была невозможная операция, так как совершенно открытая, абсолютно чистая местность против правого фланга исключала подобного рода действия.
Мы поняли, что японцы демонстрируют наступление на правый фланг, стремясь отвлечь наше внимание, а сами готовят удар по левому флангу, где через лощину тянулся глубоко занесенный снегом кустарник, позволявший делать накопление сил в глубине распада.
Я отправился на левый фланг, чтобы непосредственно руководить отпором. Метрах в двухстах от нашей первой цепи, в конце левого фланга, была расположена в канаве резервная рота. Добежав до нее, я отдал распоряжение командиру подтянуть свою роту к первой цепи и расположиться левее ее фланга уступом.
Утром при объезде мной позиций кустарник на левом фланге казался мне низкорослым, но теперь, когда наши лежали в канаве, он положительно все закрывал от наблюдения стрелков. Я понял, что японцы делают накопление в глубине распада, прикрываясь этим кустарником, и полагал, что они перетащили туда и пулемет, так как второго пулемета в японской цепи уже не было.
Чувствовалось, что через какие-нибудь 20—30 минут должна произойти последняя и самая ожесточенная схватка с противником - страшная схватка, которая решит исход боя.
Послав конных связистов с распоряжением командиру батальона, находившегося в засаде на противоположном берегу реки, — итти в наступление в тыл японцам, — я приказал командиру роты следовать за мной ползком с полуротой бойцов, а вторую полуроту — примкнуть к левому флангу фронта.
Пользуясь прикрытием того же кустарника, моя полурота змейкой поползла вперед. Цель этой вылазки заключалась в том, чтобы, дождавшись, когда японцы, накопившись на дне распада, пойдут в атаку, неожиданно ударить с фланга.
Нам удалось продвинуться до самой середины распада незамеченными. Здесь, повернувшись на четверть круга, мы образовали цепь, заняв перпендикулярное к нашей и японской цепям положение, и продолжали ползти по снегу, желая возможно ближе подобраться к японцам. Метров за сто от места, где полурота развернулась в цепь, я поднялся во весь рост за кустом, и мне представилась следующая картина: имея направление на нашу засаду, скучились, сидя на корточках в снегу, человек 80—90 японцев с одним пулеметом, который стоял на ближайшем к нам фланге.
Сразу созрело решение — отобрать пулемет!
Лежавшему рядом со мной командиру роты я пояснил, в чем дело, и отдал распоряжение продвинуть полуроту шагов на шестьдесят вперед, равняясь по мне, и держать наготове бомбы.
Грохот артиллерийского огня не умолкал. Мы заметили, что над нашей засадой снаряды не рвались. Куда же бил противник?
Оказывается, батальон нашей пехоты, сидевший в роще, развернулся в цепь и начал двигаться через кочковатую долину речки, стремясь зайти в тыл японцам, и артиллерия противника немедленно перенесла туда огонь.
Грохот рвущихся снарядов оказал сильное действие на не сколоченную, слабо дисциплинированную массу, и она, пройдя шагов двести вперед, остановилась, а затем хлынула обратно.
Весь батальон, засыпанный снарядами, отступил на исходные позиции и в рощу, а оттуда в беспорядке покатился к Ивановке.
Люди бежали только потому, что над их головами, где-то высоко в воздухе, непривычно жутко рвалась с чудовищным грохотом шрапнель.
На самом же деле в батальоне не было ни одного раненого, не говоря уже об убитых. Не упусти казаки этого момента, на их долю выпала бы исключительно легкая и успешная рубка.
К счастью этого не случилось. Казаки были не ахти какие храбрецы. Они предпочитали проявлять свою отвагу в мирных селах, где им абсолютно ничего не угрожало.
Проползши шагов 60—70 и приготовив бомбы, мы выскочили и с криком «ура» пошли в атаку. Однако довести ее до конца не смогли. Находившийся от нас в 70—80 шагах пулемет встретил нас убийственным огнем, ранее незамеченное нами накопление японцев взяло нас в работу с фланга.
Я почувствовал сильный удар в бедро — настолько сильный, что невольно сделал полуоборот на левой ноге. Командир
роты упал, и я лег с ним рядом. В цепи послышался отчаянный крик раненого. Я посмотрел на командира роты. Он лежал боком, с закрытыми главами. Изо рта у него текла алая струйка крови. Он был убит.
Пулемет трещал. Не отставали и винтовки. Мы находились между трех огней: с первого накопления — в лоб, со второго — почти в тыл, а слева стреляла через нас наша засада.
Наша цепь ушла с головой в снег. Никто не стрелял. Видя, что положение становится критическим, я подал команду: «По пулемету огонь!»
Нашелся-таки десяток храбрецов; пулемет, стоявший теперь от нас, что называется, рукой достать, лишившись всей своей прислуги, замолчал. Воспользовавшись этим, вся наша цель открыла огонь в сторону пулемета, не допуская замены выбитой нами команды.
Теперь требовалось гораздо меньше усилий, чтобы захватить самый пулемет, но по команде: «Вперед, к пулемету!»... — никто не поднялся. Раненый продолжал кричать, наводя на всю цепь ужас.
Не менее критическим было и положение японцев. Для них потеря пулемета была очевидной, тем не менее они решили его спасти.
К цулемету начались перебежки японцев одновременно с главной цепи и со второго накопления.
Теперь все японские силы были брошены сюда. К пулемету подбегали, по четыре человека, подхватывали его, пытаясь утащить, но наша цепь всякий раз снимала их. Убитых японцы заменяли новыми, но и эти, едва успев взяться за пулемет и — самое большое — сделать с ним один: два шага, падали под огнем нашей цепи.
Настойчиво продолжая свод попытки спасти пулемет, японцы понемногу продвигали его вдоль фронта, оставляя на каждом шагу по четыре человека...
Из пулеметов японцы стреляли разрывными пулями. Этим и объясняется слабое поражение нашей цепи. Пули, не долетая до цепи, разрывались в кустарнике. Как потом выяснилось, все потери нашей цепи — это двое раненых и один убитый. Упав после ранения в снег, я решил поступить так, как поступили многие из нас—партизан. Я лежал с бомбой наготове, которую до ранения собирался бросить в пулемет, а теперь решил подложить под себя и выдернуть кольцо.
«Зачем это делать, — спрашивал внутренний голос, — если достаточно встать на ноги и тебя сейчас же добьют?»
Шатаясь, я поднялся на ноги, вскинул карабин, ищу мишень: не пропадать же, мол, не застрелив хотя бы одного японца.
Впереди шагах в пятидесяти от нас японец, прислонившись к стволу тонкой березки, посылал с колена пулю за пулей в сторону нашей засады.
Я вскинул карабин к плечу и выстрелил. Японец повалился в снег.
Передвинув затвор, я прицелился во второго, сидевшего невдалеке от первого за кустом, и выстрелил. Японец зашевелился. Удачная стрельба наполнила меня новой бодростью.
«А может быть моя рана — сущий пустяк? — вдруг подумал я. — Быть может еще можно вылечиться? Чего ради я лезу на рожон! Ведь так могут убить и здорового человека».
Вместо того, чтобы подставить свою грудь под пулю японца, как решил было сделать это вначале, я присел, укрываясь от японских пуль.
Огонь заметно ослабевал. Японцы стреляли реже, а у наших были на исходе патроны, и теперь их экономили. Я сказал своему соседу, что меня ранили, и побрел назад к канаве. Никогда не испытывал я такой жажды жизни, как в эту минуту.
Проходя мимо одной березы, я хотел было прислониться к ней, чтобы отдохнуть, как вдруг над головой у меня в березу щелкнула пуля. Я инстинктивно присел на корточки и засмеялся над самим собой.
Ведь вот не больше, как пять минут тому назад, шатаясь от боли и потерянной крови, я сам искал «дурную» пулю, а теперь, едва услышав свинцовый щелчок в березу, пригнулся до самой земли.
С трудом пролез я сквозь проволоку и опустился на землю в углу канавы. Только теперь, будучи в безопасном месте, я увидел, что полы моего полушубка и пиджака разорваны в клочья, а по брюкам струится кровь.
Я быстро заковылял в тыл. За скирдами сена должен был находиться наш перевязочный пункт, но его здесь не оказалось: скирды, зажженные снарядами, уже догорали. Силы окончательно оставили меня, и я лег в снег.
Недалеко в стороне за уцелевшей еще скирдой стояли две лошади в седлах, а рядом с ними на земле, прижавшись к скирде, лежали их хозяева.
Выстрелами из карабина и взмахами шапки я подозвал их к себе и попросил, оказать мне помощь... Меня посадили в «американку» и повезли в Ивановскую больницу.
Бой шел на убыль. Расстреляв почти все патроны, цепь, в которой я был ранен, начала отступать.
Японцы, которых оставалось теперь немногим больше сотни, пустились в погоню и по пятам отступающих подошли к самой канаве.
Левофланговые, оставшиеся в канаве и имевшие еще патроны, подпустили японцев шагов на пятьдесят, а затем с криком «ура!» выскочили из канавы и, стреляя на бегу, понеслись навстречу японцам. Те сначала задержались, а потом бросились обратно, оставляя на месте убитых. Редкая повстанческая пуля проходила мимо цели.
Расстреляв патроны, левый фланг партизан стал отступать.
Японская артиллерия давно уже перестала стрелять, выпустив последние снаряды, у пулеметов также не было патронов, и японцы тоже начали отступление.
Таким образом отход обеих сторон начался одновременно.
Шедшее из Ивановки подкрепление, состоявшее из одного батальона, опоздало примерно минут на десять. Если бы оно пришло до начала отступления и влилось в наши цепи, бой был бы завершен полным разгромом японцев.
Увидя отступающих, Ивановский батальон, не дойдя километра до рощи, раскинулся в цепь. Это было сделано во-время, ибо казаки, стоявшие до сих пор в стороне, бросились преследовать повстанцев, стремительно перерезая им путь. Вот грянули три мощных залпа, и казаки сломя голову понеслись наезд, по направлению к оставленной повстанцами роще. Спустя несколько минут из рощи поднялись столбы дыма — это казаки жгли дома заимки. Здесь они зверйки добили оставленных нами раненых.
Бой окончился вничью. Хотя со стороны японцев и было убито около 400 солдат и два офицера — против наших 36 убитых и 18 раненых, все же мы были далеки от того, чтобы торжествовать победу. Этот бой показал, что вести войну с недисциплинированной, не исполняющей в бою распоряжений командования, слабо вооруженной партизанской армией — задача не из легких.
Неудовлетворительный исход первой крупной стычки с японцами обусловливался только недисциплинированностью повстанцев во время самого боя. Резервы из Ивановки вследствие все той же недисциплинированности опоздали против того, что им указывалось приказом, на целых пять часов.
К отошедшим в Ивановку повстанцам прибывали все новые пополнения. Прямо чудом, неведомо откуда, появлялись новые запасы патронов и оружия. Силы быстро увеличивались, но техника вооружения принимала все большее разнообразие и пестроту.
Японцы тем временем разрабатывали план ликвидации восстания. Это дало возможность повстанцам простоять двое с половиной суток в Ивановке. Штаб ожидая известий из города, где Мухин должен был поднять восстание. Но подходили к концу четвертые сутки, как уехал Мухин, а из города не было ни слуху, ни духу. Вечером, просматривая только что привезенную кем-то газету «Амурская жизнь», прочли помещенное соболезнование «законной русской власти» и общественных организаций Амурской области японскому командованию по поводу утраты «столь дорогих и незаменимых для японского и русского народа офицеров майора Хори и поручика Фурутани, павших на доблестном посту возрождения единой и неделимой России в бою под Виноградовской, в бою с ордой предателей-большевиков». Соболезнование, заканчивалось словами: «Имя майора Хори и поручика Фурутани никогда не изгладится из памяти русского народа».
Не получив из города поддержки, штаб отменил предполагавшееся наступление на Благовещенск, так как взять его одними повстанческими силами без поддержки городских организаций было невозможно.
ЧУДИНОВСКИЙ БОЙ
За время стоянки в Ивановке силы повстанцев увеличились до тринадцати рот. Восстали все окрестные села и шли на соединение с главными силами повстанцев. Одновременно восстание теряло свою основную цель — захват Благовещенска. Перспективы путались. Громоздкость шеститысячной повстанческой армии, отсутствие надлежащей дисциплины и недостаток вооружения и боеприпасов лишали командование возможности проводить серьезные операции.
Решив захватывать теперь только второстепенные стратегические пункты с меньшими гарнизонами и постепенно снабжаться военными припасами, командование оттянуло повстанческие войска подальше от Благовещенска в деревню Линовка.
В тот день, когда повстанцы отходили в Анновку, из Благовещенска на Ивановку вышел трехтысячный отряд японцев. В то же время с Завитой через Песчаноозерку, подкрепив гарнизон последней, японцы двинули второй трехтысячный отряд на Анновку, а из Бочкарева двинули третий, такой же численности, все в том же направлении — на Ивановку. Одновременно с этим в Александровне появился отряд японцев и казаков численностью в 500-600 человек. Повстанцы оказались в окружении врагов революции.
Едва успели повстанцы оставить Ивановку, как ее заняли японцы, а, прибыв в Анновку, повстанцы встретились с беженцами из Варваровки, которые сообщили, что Варваровка также занята большим отрядом японцев.
Решив выбраться из вражьего кольца, повстанцы взяли направление на деревню Андреевка на Зее. По дороге к ним примкнули разрозненные, очень разнообразные по составу отряды с побережья Зеи, у которых виделись даже пулеметы и одна «траншейка».
Настронние повстанцев резко повысилось. Теперь они имели пулеметы и хоть маленькую, но все же... пушку, а новые их товарищи хорошо снабдили всех патронами.
Вскоре всем стало известно, что за городом Свободным на правом берегу Зеи стоит большой хорошо вооруженный отряд Патрушева, готовый поддержать взятие Свободного (Алексеевска). В Свободном стоял трехтысячный японский гарнизон, а в интендантстве и артиллерийских складах города было достаточно снаряжения, продуктов питания, а главное - вооружения и боеприпасов.
Приехавшие для связи повстанцы из Патрушевского отряда были посланы обратно к Патрушеву с предложением двинуться на Свободный со стороны Бузулей; повстанцы, мод, тем временем подойдут со стороны Ивановки и ударят в лоб Свободному.
Патрушев, бывший комиссар земледелия в период первой советской власти, с падением Благовещенска скрылся с шестью красногвардейцами в тайгу, недалеко от глухой лесной деревушки Макручин, километрах в 60—70 на северо-запад от Свободного.
Патрушев стал вести работу по созданию подпольных организаций, и скоро Макручин стал его базой. Здесь он создал отряд, вначале маленький, человек в тридцать, затем, расширяя свою деятельность, начал сколачивать подпольные ячейки в близлежащих новосельских деревушках. Основную группу, вооруженную пулеметами, Патрушев назвал штабом района.
На учете у районного штаба было человек до 600 подпольщиков.
Повстанцам, оказавшимся в железном кольце врагов, соединение с хорошо вооруженным отрядом Патрушева сулило не только единство действий объединенных сил обоих районов, но и успех в борьбе с белогвардейщиной. Увы! Надежды на Патрушева не оправдались...
Отправив связь к Патрушеву, повстанцы заняли деревню Дубнячки, что в 3—4 километрах от Свободного, и стали ожидать, когда подойдет отряд Патрушева, чтобы на рассвете следующего дня ударить на Свободный. Прождали всю ночь, стало светать, а Патрушева все нет и нет. Решили отступить, так как без поддержки его отряда нападение на Свободный было немыслимо, да и сами японцы с минуты на минуту могли перейти в наступление.
Обойдя Свободный, повстанцы направились в тайгу по единственной дороге, идущей через деревни Малая Пера и Чудиновка на Нижне-Базули, откуда можно было двигаться уже в любом направлении.
Придя в Малую Перу, повстанцы разместились по избам и решили отдохнуть. Пока повстанцы стояли в Малой Пере, японцы перебросили по железной дороге тысячный отряд, заняли деревню Чудиновка и на трех снежных сопках на левом берегу речки Перы положили засаду.
День стоянки повстанцев в деревне Малая Пера прошел в починке обмундирования и чистке оружия. Вычистив и собрав пулемет, пулеметчики вышли с ним за околицу. Вскоре послышались выстрелы.
В деревне забеспокоились: что-то, мол, много стреляют ?
Беспокойных осаживали:
— Ну, кто там будет стрелять? Это наши пулемет пробуют. Ведь предупреждали, что будут стрелять. Радоваться надо, что свои пулеметы заимели, а вы тут в панику!..
Между тем стрельба не прекращалась, и тревога росла. Вскоре всем стала ясно, что строчит не только один пулемет, a еще несколько винтовок. Сомнений не оставалось — стреляют японцы.
В то время как в отдаленном конце деревни еще теплилась надежда, что виновник беспокойства — свой же пулемет, в другом ее конце, близко подходящем к сопке, среди расквартированных здесь повстанцев поднялась отчаянная суматоха. И не без причины: с вершины соседней сопки весь прилегающий к ней конец деревни обстреливали подошедшие из Свободного японцы.
— В цепь!.. В цепь!.. Рассыпайся в цепь! — неслись крики по деревне.
Повстанцы горохом рассыпались в цепь, окружая со всех сторон сопку.
Японцы, видя численное превосходство противника, бросились было наутек по дороге к Свободному, но эта дорога от них была уже отрезана...
Японцев было семьдесят человек... И вооружение повстанцев обогатилось таким же количеством винтовок с большим запасом патронов к ним.
Хотя с японцами и разделались без особого труда, но факт столь дерзкого нападения малочисленного отряда на восьмитысячную армию вооруженных повстанцев говорил сам за себя и не оставлял ни малейшего сомнения в том, что вслед за этим уничтоженным повстанцами отрядом идут силы, которые смогут нанести повстанцам сокрушительный удар. Нужно было уходить из этого мешка. Уходить туда, где можно было бы развернуться, чтобы принять бой.
Весь восьмитысячный отряд повстанцев за исключением двух-трех сотен конных состоял из пеших бойцов, передвигавшихся на санях. Можно себе представить, какой вышел обоз из Малой Перы на Чудиновку! Он растянулся на 7—8 километров.
Голова колонны уже достигла речки Перы. Шла глубокая наледь. Густой туман, поднимаясь от наледи, наполнял собой приречную долину и поля вверх на сопки...
Только успел перейти речку первый десяток подвод, как вдруг с соседней сопки застрочили пулеметы. Повстанцы, ехавшие на первых подводах, вмиг соскочили на дорогу и притаились за деревьями. Густой лес был надежной защитой от пуль, и люди были в полной безопасности.
Обоз остановился, а ехавшие на санях повстанцы, пользуясь услугами местных жителей, поведших их в обход, стали оцеплять со всех сторон сопки, на которых засели японцы.
В сильный мороз, под прикрытием тумана, повстанцы перешли вброд глубокую наледь. Туман мешал японцам видеть что-либо вокруг. Они отчаянно стреляли в ту сторону, откуда должен был появиться обоз.
Зашедшие в тыл повстанцы, оцепив сопки, упорно лезли на врага. Туман мешал противникам разглядеть друг друга, но на стороне повстанцев было большое преимущество: они, сами сохраняя полную тишину, шли в тумане наверняка, на треск винтовочных выстрелов и беспрерывный рокот японских пулеметов.
Поднявшись вверх на сопку со стороны Черновского разъезда, повстанцы подошли вплотную к японской артиллерии, не подозревая, что могут на нее натолкнуться. Появление в тылу густой цепи повстанцев для японцев было тоже неожиданным.
Зная, чем грозит в подобных случаях малейшее промедление, повстанцы, в большинстве бывшие фронтовики, опасаясь артиллерийской картечи, еще на ходу дали залп по прислуге и бросились бегом к орудиям.
Командир батареи эаорал какую-то команду, и остатки орудийной прислуги немедленно засели на щиты. В тот же миг из распадка во весь мах вынеслись передки, но огонь повстанцев сразу же вывел из строя лошадей и ездовых.
С криком «ура» повстанцы атаковали и взяли батарею.
Рота японской пехоты, прикрывавшая артиллерию, была расположена шагах в трехстах от батареи. Увидев у себя в тылу повстанцев, японцы бросились бежать вниз к подошве горы, надеясь влиться в свою расположенную там цепь, но, увы!.. Этой цепи уже не было. Снизу навстречу японцам поднялись наши бойцы, встречая бегущих убийственным огнем.
Одновременно у подошвы горы на стороне повстанцев затрещали три пулемета и вслед за тем раскатилось мощное «ура».
После трехчаоовой пальбы воцарилась полная тишина...
Повстанцы подсчитали трофеи: два орудия, два пулемета, тысяча винтовок, столько же шуб и мундиров, около десятка возов снарядов и патронов, несколько ящиков консервов, галет, папирос.
Только успели заменить у орудий убитых лошадей и собрать все, что осталось после врага, как к Черновскому разъезду со стороны Свободного подошел эшелон японцев. Конные — а их при отряде было человек 200—300 — поскакали поджигать железнодорожные мосты с обеих сторон разъезда, пулеметы уставились на эшелон по теплушкам, а отбитые у японцев пушки послали в сторону эшелона парочку угодивших в цель снарядов.
Паровоз толкнул состав назад и понесся полным ходом, но на его пути уже вздыбился столб пламени от горевшего моста, а залегшие на протяжении полутора километров вдоль дороги повстанцы буквально превращали в решето проходившие мимо них вагоны.
Машинист, дав полный ход, соскочил с паровоза. Эшелон несся с бешеной скоростью на горящий мост. Вот пламя окутало первый вагон, но он быстро вырвался на другую сторону моста, за ним второй, третий... Наконец выскочил и паровоз. Поезд проскочил через горящий мост.
Японцы получили груды трупов, до половины заваливших вагоны. Японские солдаты в вагоны были набиты, как сельди в бочки, и стояли на ногах, не имея возможности присесть. Под огнем повстанцев все они погибли раньше, чем эшелон двинулся в путь.
Так одержали повстанцы первую крупную победу.
Потери повстанцев были незначительны. Зато переправа вброд через наледь не прошла даром. Число обмороженных доходило до 400 человек.
НА АМУРСКОЙ ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГЕ
Настала весна 1919 года. Реки проснулись от зимнего сна и унесли свои льды в далекое море. Зазеленели поля, луга и сопки. Земля оделась в весенний наряд. Но эта весна не тянула рабочих на загородные массовки в праздничные дни, а крестьян — в поля.
Разгул контрреволюции, бесправие, гнет интервенции и атаманщины тяжелым бременем лежали на шее рабочего класса и трудового крестьянства. Избавиться от этого гнета можно было только вооруженным путем.
Сохранившиеся мелкие партизанские отряды, не превышающие 50 человек, вышли из своих зимних убежищ и начали боевую деятельность.
Еще свежа была в памяти расправа в благовещенской тюрьме с арестованными партийными и советскими работниками, в числе которых были расстреляны товарищи Шумилов, Шефир, Поспелов и др.
Свежо еще было пожарище Ивановки и других деревень, еще не зарос курган на братской могиле двухсот пятидесяти семи ивановцев, павших жертвой японского погрома 22 марта 1919 года.
Целые селения сметались самураями с лица земли. Боясь подходить к деревням вплотную, они еще издали открывали по ней орудийный огонь и таким образом обращали сотни и тысячи домов в груды развалин и пепла.
Маленькие партизанские отрядики быстро впитывали в себя десятки новых людей и в течение июня и июля месяцев выросли в довольно внушительную силу.
Под большевистским руководством, под лозунгами: «Вся власть советам», «Долой интервентов», «Да здравствуют советы» шли эти отряды на борьбу. Но деятельность этих отрядов сводилась к местным операциям в пределах своих волостей. Не было единого штаба и единого плана борьбы с войсками интервентов и атаманщиной.
Мысль о необходимости объединения не давала покоя руководящим работникам. Тринадцатого августа 1919 года по инициативе группы большевиков в селе Албазинка Завитинского уезда был созван съезд представителей всех отрядов Амурской области.
Этот съезд, объединив действия всех отрядов, избрал коллективный орган управлениям которому в отличие от всех старых названий было присвоено название — Амурский областной революционный военнополевой коллектив рабоче-крестьянской армии.
Съезд поручил коллективу:
1. Установить постоянную связь с благовещенской подпольной организацией и всеми районами.
2. Организовать пропагандистско-издательский отдел.
3. Делать одновременно налеты на железнодорожный и водный транспорт, уничтожать мосты, станции, телеграф, спускать под откос проходящие эшелоны и бронепоезда противника, не пропускать по рекам судов, всюду дезорганизуя движение и связь противника.
4. Вызывать демонстрациями карательные экспедиции японцев и белых и, заманивая в засады, уничтожать их.
5. Организовать захват Благовещенска.
6. Поддерживать безусловную строгую дисциплину в отрядах на сознательно товарищеских началах...
Так большевики обосновали новые формы второго периода партизанского движения с единым центром для всей области.
Коллектив в первую очередь занялся оформлением районных организаций, штабов, развил агитационную деятельность, инструктаж командного состава, а также направил свою деятельность на повышение боевых качеств, поднятие дисциплины в отрядах, пополнение старых и оформление новых отрядов.
Основной формой боевой единицы был признан отдельный партизанский отряд.
Отряды сводились в армии по районам, которых в области было четыре, без всяких вышестоящих войсковых соединений (полков, бригад, дивизий и пр.).
Необходимо отметить, что вторая кампания была более организована, чем первая.
В первой кампании преобладали традиции империалистской войны, сводящиеся к формированию крупных, малоподвижных пехотных армий, ведущих фронтовую позиционную войну.
Организационно плохо сколоченная и политически не обработанная армия эта часто подвергалась панике и разным провокациям.
Опыт первой кампании показал всю нецелесообразность «большой войны» на занятой превосходно технически вооруженным противником территории и побудил во второй кампании перейти к методу «малой», т. е. подлинно партизанской войны.
Кропотливая организационная работа потребовала от коллектива большой затраты времени на разработку целого ряда инструкции, положений, планов и продолжительного пребывания оперативных работников на местах — в районах, в отрядах.
Одновременно с этим была установлена крепкая и постоянная связь с благовещенской подпольной организацией. Были также организованы специальные команды по разрушению телеграфа, железной дороги, а на водные пути выставлены дополнительные заградительные отряды, назначение которых — не пропускать судов и парализовать работу флота.
Только к концу августа настолько выросли и организационно окрепли силы партизан, что стали возникать более крупные планы, чем частичные диверсии и выдавливание мелких карательных японских экспедиций, все реже выходящих из своих гарнизонов.
Нас возмущало, что по «Амурке» (так называли Амурскую железную дорогу) хотя со скоростью черепахи, а все же продолжали разъезжать японские бронепоезда, ползли эшелоны японцев в Забайкалье, шло пополнение колчаковцев на Урал. Тянулись на запад маршруты со снарядами, патронами, оружием, снаряжением, обмундированием, отгружаемыми для колчаковской армии союзниками.
В августе 1919 года возник план одновременного разрушения «Амурки» от станции Ерофей Павлович на западе до станции Бира на востоке.
Эта операция и была названа «капитальным ремонтом «Амурки». Она имела целью выбить совершенно из строя «Амурку», уничтожив ее на время как транспортную единицу, и проверить способность партизанской армии вести одновременные крупные операции.
Опыт этот удался блестяще.
Несколько суток усиленной работы потребовалось штабу на разработку детального плана. Все существовавшие в то время восемь участков «Амурки» подверглись подробному описанию, определявшему значение каждого из них в системе всей дороги.
В свою очередь каждый участок подвергся тщательному изучению, не только со стороны мостов, труб, полуказарм, казарм, разъездов, станций, водокачек, депо и прочих железнодорожных сооружений, но рельефа местности и профиля пути; выемки, насыни, откосы, болота, реки и прочее — все было учтено и взвешено.
Получились колонки цифр, по каждому участку обозначающих объекты, подлежащие уничтожению. Дальше шла диспозиция отрядов, маршруты их передвижения, необходимое для этого время, и таким образом получился сводный поотрядный план «капитального ремонта».
В этот план не входило брать с бою такие укрепленные японские гарнизоны, как Бочкарево, Завитая, Алексеевск (Свободный), Гондатти (Шимановская) и др. При приведении в полную негодность «Амурки» роль японских гарнизонов, охраняющих железную дорогу, сводилась почти на-нет.
Наступление на эти хорошо укрепленные пункты вообще было бы безрассудным и ничего кроме крупных жертв не сулило. Мы строили свою работу так, чтобы с наименьшими жертвами иметь максимальные результаты.
Тем не менее в нашем плане значились и такие объекты, против которых стояли птички с цифрой, поставленные синим карандашом, что означало — пункт этот имеет японскую охрану, а цифра указывала количество ее.
Созывом в двадцатых числах августа инструктивного совещания находящихся вблизи коллектива командиров отрядов заканчивалась разработка плана.
Полетели от поста к посту в районные штабы, по сорганизованной к тому времени летучей почте, задания отрядам, и несколько дней происходило их передвижение по районам. Связь ежечасно доносила сведения о новой дислокации отрядов. Наконец вытянулся вдоль железной дороги с востока на запад через всю карту Амурской области густой ряд флажков, означавший ударные группы.
После первой,кампании, когда приказ командования не всегда был законом, отрадно было наблюдать строгий порядок вытянувшихся флажков в соответствии с разработанным планом.
Идея единого управления восторжествовала. Отряды готовы к действию, остается проверить, как они практически осуществят данные им задачи. В 24 часа 29 августа было назначено одновременное уничтожение намеченных объектов. Проливные дожди, длившиеся несколько суток, превратили в сплошную грязь дороги района станции Екатеринославка. Передвижение сделалось затруднительным.
Темная августовская ночь. Лошади медленно бредут по липкой глинистой грязи тянущегося на деревушку Короли проселка, в трех километрах от которого железнодорожный разъезд одноименного названия.
Участок между разъездом Требратка и станцией Поздеевка имел достаточно характерный для «Амурки» профиль пути. Здесь были и выемки и высокие насыпи, большие деревянные мосты и трубы, крутые закругления, подъемы и болота. На этом участке был также один из опорных пунктов небольшого, в полсотни человек японцев, укрепленного окопами с проволочным заграждением гарнизона (на станции Поздеевка), взять который через проволоку при наличии у японцев пулемета все же составляло некоторое затруднение.
Оставались считанные минуты до двенадцати ночи. Партизанские группы приведены в боевой порядок на подступах. Взрывы бомб на участке станции Поздеевка должны были послужить сигналом к действию всех групп.
Назначенный для захвата станции эскадрон спешился в овраге в километре от станции и, оставив лошадей на попечение коноводов, быстро перебежал на давно избранную позицию.
Командир эскадрона — видавший виды фронтовик империалистской войны — уверен в безусловном успехе. Он коротко рассказывает, как в течение целой недели подробно изучал объект: «Вся трудность заключается в том, чтобы перескочить проволочное заграждение и попасть к ним в окопы, а уж остальное будет сделано. Там на станции шестеро наших рабочих и два партизана, которые подробно изучили весь японский быт и готовы действовать. Обычно японцы спят все, а неспящих всего трое, один из них, наружный часовой, ходит, как маятник, по ту сторону здания, где терраска у входа в казарму. Самое важное — срубить этот маятник, а потом — бомба на веранду, две-три в казарму, и дело обеспечено. Достаточно минуты полторы-две замешательства, и мы — вон в том направлении — вырываем рогатки из прохода и в их окопах. А наши там им на две минуты паники нагонят, займут позиции против дверей, будут постреливать, бросать бомбы, и придется японцам прыгать в окна... Отсюда нам нужно проползти саженей шестьдесят, но так тихо, чтобы не сделать ни малейшего шороха».
Японцы последний месяц спят спокойно, а часовые надеются на пустые консервные банки, развешенные на проволочных заграждениях.
Они считают, что как только кто прикоснется к проволоке, так они и загремят. С месяц тому назад бродячий бык подошел ночью к проволоке и начал ее бодать рогами; часовой немедленно открыл огонь, поднялась тревога, и незадачливый бык был убит.
Осталось сорок минут, нужно тихо ползти...
Было бы лучше, если бы на нас дул маленький ветерок, а то уж больно тихо сегодня и к тому же хлюпает грязь. Немедленно была подана команда ползти.
Нервы напряглись. Слышен не только какой-либо шорох, а кажется даже биение собственного сердца слышно твоему соседу.
Каждый шлепок по грязи, в которую поцадаешь рукой, кажется ударом в барабан, и все время неотвязная мысль: «Не услышали ли? Как бы мне не нашуметь?.. Лишь бы не поднялась преждевременная тревога».
Впереди — силуэт здания... Еще минута, и рывок соседа за рукав, означающий «стой».
О, эти последние минуты!..
В них человек превращается весь в зрение и слух.
Напряженно начинаешь улавливать на чуть белесоватой полоске западного горизонта отдельные столбики проволочного заграждения. Чуть правее командира эскадрона в шестидесяти метрах совсем ясно вырисовываются крестовины длинных рогаток, загораживающих проход.
Командир эскадрона, дернув за рукав, зашептал в ухо, показывая рукой на рогатки:
— Видишь?..
- Да.
Дальнейшее решается так.
В то время, когда японец пойдет к западному концу казармы, взводный Петька быстро подползет и укроется за восточным углом казармы, чтобы ничего неподозревающего японца свалить одним ударом шашки.
После этого вся команда без малейшего шума подберется к Петьке и ворвется в казарму, покончив предварительно с дежурными подчасками. В казарме захватывается пирамида с винтовками и пулеметом, который немедленно выбрасывается на улицу, как и винтовки.
Освобожденное от оружия здание зажигается, выскакивающие в панике от взрывов брошенных бомб японцы или захватываются в плен или уничтожаются, смотря по обстоятельствам.
Вот двенадцать... пять... шесть... минут первого.
Вдруг отчетливо резкий треск выстрела... маленькая пауза... несколько глухих выстрелов в казарме, затем два взрыва гранат.
Одновременно с этим столб пламени охватил террасу, и у казармы затрещала беспорядочная стрельба.
Ворвавшийся ударный взвод занял левую сторону, второй взвод - правую и третий — проход, образуя за проволокой
цепь, соответствующую трем стенам здания. На улицу в окна выскакивали, в нижнем белье, японцы. К проходу бежал Петька, а за ним шесть партизан, несущих пулемет и несколько япщков.
Между тем сухое деревянное железнодорожное здание пылало, как факел, освещая окрестности.
Обезумевшие японцы бежали в разные стороны, некоторые прямо в сторону нашей цепи, но все они укладывались нашими пулями. Иные, не успев выскочить, валились с подоконника с простреленной грудью. Вот стрельба стихла.
Партизаны с винтовками наперевес обошли горящее здание, собирая винтовки.
— Петька! — раздался вдруг голос. — А где у нас Егор?
— Посмотри, там он присел у терраски, — ответил Петька, занятый заматыванием какой-то тряпкой простреленной левой руки. Егор свалился у веранды, пуля японского подчаска пробила ему грудь.
Затрещали в огне патроны. Командир эскадрона распорядился выйти за проволоку, бухнуло несколько взрывов, подняв столб искр.
Было половина третьего.
Все, что можно сжечь и сломать, было сожжено и сломано: рельсы выворочены, телеграфные столбы спилены. Через пять минут эскадрон уезжал, довольный своим успехом.
Над степью, над тайгой, сколько видит глаз, на восток и запад пылали зарева — это горели мосты, казармы и станции.
Утром в Королях похоронили с воинскими почестями Егора, после чего эскадрон двинулся к Требратке.
Здесь надо было на участке приблизительно километра в два сваливать с высокой насыпи под откос рельсы вместе со шпалами. Изобретательность партизан в разрушении дороги была неистощимой.
Не ограничиваясь сжиганием мостов, они снимали с пути рельсы, увозили в сторону от полотна и бросали в воду рек, озер и болот. Освобожденные шпалы укладывались в штабели и сжигались.
Энтузиасты-подрывники каждый день применяли всевозможные новые способы разрушения. Так где-нибудь на участке железнодорожного полотна с высокой насыпью, на самом высоком месте, развинчивали соединение рельсов и концы освобожденного пути при помощи ломов сдвигали под откос. Сдвинутое с полотна первое звено принимает наклонное положение, при котором его легко поставить на ребро и перевернуть вниз рельсами, при этом следующее звено свивается как бы в отлогую спираль.
Первое звено вновь ставится на ребро и переворачивается, при этом с насыпи одновременно продолжают сдвигать следующие звенья, в результате получается спираль рельсов и шпал.
Эта спираль начинает катиться вниз, увлекая за собой следующие звенья, извиваясь, как металлическая стружка из-под резца токарного станка. Закруженный вихрем путь скатывается под откос на протяжении полутора километров и ложится вдоль насыпи, свившись в канат.
Хотя было произведено капитальное разрушение всей дороги, имелось однако в виду, что путь, проходящий по густо населенной степной и лесостепной части Амурской области, будет сравнительно быстро восстановлен с помощью мобилизации местного населения и гужа. Кроме того благодаря наличию достаточного количества грунтовых дорог японцы имели возможность передвигать в любом направлении свои охранные отряды, оттесняя вглубь наши подрывные группы.
Из этих соображений штаб развил усиленную деятельность в таежной местности на восток от реки Бурей и на запад от станции Гондатти (ныне Шимановская).
Дезорганизация транспорта партизанами на восточной части беспокоила японское командование. Это нашло отражение в переписке противника.
«Из Архары № 344 28/Х—19,13 ч. 55 м. Адрес 3 копия Благовещенск полковнику Кузнецову и полковнику Сурай Алексеевск полковнику Нарутаки.
Амурская железная дорога перегон Бурея Домикан в ночь на 20 октября красными сожжен мост через реку Домикан на версте 1426 пикет 353 тчк означенный мост сжигается четвертый раз 744 тчк Пышкин».
Впоследствии нами были закреплены на определенных участках типовые подрывные команды, состоящие из семи человек при девяти лошадях. Две лошади предназначались для вьючных перевозок горючего (керосина, бензина, масел, бересты, смолянки и пp.), необходимого для поджигания мостов. Такие команды или все вместе или, оставив коновода с горючим в стороне от железной дороги, разбившись на тройки, объезжали отведенный участок, наблюдая за ходом работы по исправлению японцами мостов.
Нередки были случаи, когда вспомогательный поезд, вышедший на починку мостов, восстановив первый мост, проходил через него, и, пока чинил второй, первый снова сгорал. Такое положение заставило японцев придать к каждому вспомогательному поезду еще по бронепоезду для охраны.
Тем не менее положение японцев на охране транспорта было критическим.
Вот телеграмма полковнику Фузто в Хабаровск:
«... Две недели беспрерывной работы по восстановлению сгоревших мостов сводится к нулю тчк без решительных мер движение поездов восстановлено не будет тчк Нехлюдов».
Все это происходило в той части «Амурки», которая пролегает еще по сравнительно не столь пересеченной местности, как конечная ее западная часть.
Природные условия западной части «Амурки», тянущейся по долинам рек и горным ущельям, по непроходимой тайге, где станция от станции на полтораста километров с одним-двумя глухими разъездами на перегоне, способствовали нам. Рядом с железной дорогой тянется знаменитая «Амурская колесуха», не ремонтированная с тех пор, как ее еще до революции проложили каторжники.
Размытые насыпи, выемки, давно сгоревшие через болота и пропасти мосты делали ее непроходимой, а обходных путей не существовало.
На всем тысячекилометровом протяжении японцы держали всего два гарнизона.
Такое положение позволяло полностью захватить западную часть в свои руки, и дорога наводняется партизанами, которые становятся на ней хозяевами.
«... 19 сентября 14 часов на станцию Улятка совершено нападение красных... забрали керосин... станцию привели совершенно беспорядочное состояние... Ушли Ерофей Павлович 22/9 около 15 часов прибыли поездом, сожгли неизвестно сколько мостов и уехали обратно Ерофей тчк 23/9 около 16 часов, из Ерофея прибыл поезд с неизвестным количеством красных продвинулись до разъезда № 37 часть оставили ст. Улятка тчк на ст. Улятке стояли до 30 сентября тчк 3/10 5 часов красные бежали со ст. Улятка сторону Ерофей Павлович № 9 18 за нач. ст. Косицын...»
Вот уже полтора месяца мы хозяйничаем на западной части «Амурки», защищая ее с запада от Куэнги, с востока — от Гондатти. Каждый мост достается японцам с боя, а починенный вновь загорается, как только его пройдет броневик. Не помогает изобретенная японцами дерновая залицовка шпальных клеток мостов.
Вынутые несколько пластов дерна внизу клетки образуют как бы топку, а пустота в клетке после выбранной земляной засыпки образует трубу из шпал. Импровизированная печь, будучи затопленной двумя вязанками собранных сухих сучьев, гудит, как паровозная топка.
Не имея больших запасов продовольствия, японцы начали ощущать в нем нужду, а разрушенный транспорт все еще не работал, хотя уже прошло больше месяца.
Потянулись под охраной вооруженных взводов с пулеметами рядом с железной дорогой обозы телег, груженных рисом, боченками сои, сушениями для национального японского стола и накопившейся за время перерыва сообщения почтой для гарнизонов Екатеринославки, Завитой, Бурей, Песчаноозерки, Гондатти.
Один из таких обозов попал к нам в засаду вместе с охранявшим его взводом, пополнив наше вооружение 33 винтовками и пулеметами Гочкис.
Так японцы были выгнаны с Амурской железной дороги, а в феврале 1920 года, признав свое бессилие, вынуждены были оставить и Амурскую область. Напрасно майор Ушижима угрожал: «Будете продолжать грабить и учинять другое зло, тогда мы всегда не отказываемся воевать с вами для мира в Сибири. Требуем вашего размышления».
Его начальник генерал-лейтенант Сирадзу мыслил иначе: «Дорогое население Амурской области, — обращался он в своем объявлении 17 февраля 1920 года. — Японские войска в скором времени будут эвакуированы... в душе желаю вечного мира и будущего процветания... чтобы сближение между японским и русским народами все более увеличивалось...»
Но трудящиеся Амура знали цену двуличным декларациям японских империалистов и под руководством партии большевиков укрепляли советскую власть на Амуре и готовились твердо защищать ее форпост на Тихом океане.
