Партизанский отряд в тридцать два человека конных я нашел в землянках бывшего смолокуренного завода. Бивуак был расположен в небольшой долинке с протекавшим здесь чистым говорливым ручейком.
А вокруг, далеко прорезая тайгу, тянулись кряжистые хребты, ниспадая своими отрогами к многоводной реке Зее.
Километрах в десяти южнее, на том же берегу, у подножья большой горы приютилась деревушка Петровская, окруженная густым кустарником и лесом; она была хорошим убежищем для революционеров, скрывающихся от колчаковцев и японцев. Жители ее поголовно сочувствовали большевикам и советской власти.
Здесь-то и организовался небольшой, но крепкий партизанский отряд, куда я пришел накануне первого мая 1919 года. Здесь я встретил шесть корейцев, четырех китайцев, двух мадьяров и двадцать русских. Эти разнокровные братья с первых же часов зародили в моей душе уверенность, что мы еще повоюем.
Самодисциплина сказывалась в каждом действии бойцов. Вооружение было сносное, даже «Шош» был, лошади упитанные. Продовольствия и фуража достаточно. Чувствовались сознательность товарищей и их вера в победу.
Командиром был кореец Цой-Пентаги. Партизаны его называли товарищем Цой.
После сытного обеда с жирной кониной почти все за исключением дозорных, развалившись тесным кружком по земле, слушали мою грустную повесть. Я рассказывал о недавнем своем шестимесячном одиночном заключении в благовещенской тюрьме, об ужасных пытках и расстрелах революционных узников в этом атамановском застенке, в котором томится около трех тысяч, о том, как я из числа восемнадцати выведенных японцами на расстрел бежал по особой удаче от самой могилы.
Партизаны кипели ненавистью, слушая меня:
— Ах, кровопийцы, тираны! Погодите же, проклятые, мы с вами посчитаемся!..
И когда я сказал: «А теперь мне, товарищи, дальше итти некуда, принимайте в свою семью», все вскочили на ноги и с криком «ура» стали меня качать. Командир тов. Цой произнес приветственную речь, поднес мне наган и японскую винтовку с патронами.
Я был так рад, нет слов передать.
Я радовался избавлению от смерти, радовался пробуждающейся под лучами весеннего солнышка природе и дорогим товарищам, окружившим меня вниманием и заботами, а больше всего тому, что я стал вооруженным. Теперь, мол, дудочки, господа палачи, больше вы меня живьем в руки не возьмете. Мне казалось, что с каждым глубоким вдохом я пью живительную влагу, которая с каждым часом бодрлт мои ослабевшие силы.
Наступили сумерки. Костры потушили. В небе замигали яркие бусинки звезд. Часть людей пошла сменять дозоры на ближайших увалах, а также на тропе, ведущей в Петровскую.
Дневальные кормили лошадей. Остальные бойцы разошлись до землянкам и там, не раздеваясь, улеглись на солому. Мы с Цоем, свернувшись у непотухших еще углей костра, тихонько разговаривали.
Цой, достаточно знавший русский язык, оказался хорошо развитым товарищем. В Амурскую область он попал с остатками Красной гвардии, отступившей с Уссурийского фронта. Там в Приморье у него остались в одной корейской деревушке жена и двое маленьких детей, при упоминании о которых у Цоя на глазах показались слезы.
Несмотря на мою усталость мы с Цоем прогуторили далеко за полночь. Под тихую речь моего собеседника я незаметно стал уже засыпать.
Вдруг тишину ночи прорезал лай собаки. Цой быстро вскочил на ноги и стал прислушиваться. Лай собаки повторился немного ближе в направлении к Петровской.
— Разбудите ребят, — негромко крикнул Цой ходившему у коновязей дневальному.
В несколько минут партизаны были на ногах.
— Первый взвод за мной! Остальные на месте!.. Приготовить пулемет, — скомандовал Цой, на ходу вынимая из кобуры увесистый маузер.
Бойцы гуськом двинулись в темноту ночи, держа ружья наготове. Ступали тихо, на цыпочках, как кошки, зорко всматриваясь в кустарник. Так ходить умели только партизаны. Лай собаки умолк.
Все остановились, прислушиваясь. Невдалеке хрустнула ветка. Послышались шаги. На пригорке обрисовались два человеческих силуэта. Партизаны бросились в цепь. Кто идет?! — спросил Цой.
— Свои, свои, — послышался успокаивающий знакомый голос дозорного.
Собака опять залаяла, бросившись в нашу сторону.
— Нельзя, нельзя, Барбос, — свои, — полушепотом унимал собаку неизвестный, шедший вместе с дозорным.
Напряженное состояние улеглось. Двинулись навстречу.
— Василий!.. Здравствуй... ну, что нового в деревне? Говори скорее, — засыпал вопросами Цой пришедшего из Петровской крестьянина.
— Японцы вечером приехали. Кавалерия человек сто. Ночуют в деревне. Говорят, едут в Свободный, а кабы чорт не занес их сюда.
Цой на минуту задумался. А потом, как бы решив что-то сказал:
— Дело хорошее... Пошли, ребята! Снимай дозоры, седлай лошадей.
Поспешили к лагерю. Несколько человек бросилось бегом. Послышались голоса. Отдельные распоряжения. Бивуак закипел боевым движением.
— Все собрались? — негромко крикнул Цой.
— Все! — ответили враз несколько голосов.
— Внимание, товарищи!.. Сейчас мы получили сообщение, что в Петровской ночует отряд японской кавалерии... Отряд небольшой, человек сто... Японцы должны ехать дорогой, которая под горой. Надо разбить этот отряд...
— Даешь! Разбить! — загудели партизаны.
Через полчаса отряд поднимался на одну из вершин призейского хребта. Крестьянин из Петровской и я шли пешком сзади отряда. Подъем был крутой. Лошади тяжело дышали. Всадникам пришлось спешиться и вести лошадей в поводу. Часто останавливались, делая передышку.
Чуть-чуть светало.
На одном из привалов я обратил внимание на увивавшегося возле нас Барбоса.
— А собачка нам не помешает? — задал я вопрос.
— О, нет, нет! Она у меня бывалая, без приказания не тявкнет! — поспешил успокоить меня крестьянин.
Через час пути подъем кончился.
Лошадей оставили в ложбинке под наблюдением коноводов, в числе которых остался и крестьянин из Петровской. Остальные взобрались на большую площадку вершины горы, поросшую густым молодняком сосен и елей.
Цой с командирами взводов осмотрел позиции. Остальные партизаны, расположившись группками по-взводно, осматривали патронташи, прилаживали бомбы к поясам. А пулеметчики-мадьяры чистой тряпочкой протирали любимый «Шош». За плечами у них в мешочках-сумках были кружки-ленты, набитые патронами. Большинство бойцов было вооружено русскими и японскими винтовками, и лишь у китайцев были берданы.
Блеснули лучи восходящего солнца. Перед глазами открылась величественная картина одетых лесом горных верший и широких зазейских степей. Солнечная сторона хребта отливала яркопурпурным бархатом от цветов богульника.
К подножью хребта прилегала проселочная дорога. Одним концом она упиралась в видневшуюся деревню Петровская, а другим — пряталась за выступом горы. Вплотную с дорогой начинался луг, испещренный множеством озер и ручьев. А дальше за лугом, в километре расстояния, в невысоких берегах разостлалась искрившаяся льдом широкая Зея.
— Да, братцы, а ведь сегодня Первое мая, — со вздохом заметил один из партизан.
— А ведь правда, а мы и забыли, — отозвался второй. В это время раздалась команда:
— Редко, в цепь, ложись!
Бойцы бросились на гребень хребта, выбирая поудобнее прикрытия. Я поспешил к Цою. Подбегая к нему, я увидел надвигающуюся по направлению к нам колонну всадников-японцев, которых нетрудно было узнать по желтому цвету их обмундирования.
Японцы ехали шагом, стройными рядами, по четыре, без всякой разведки впереди.
Отряд казался внушительным, значительно превосходившим наши силы. По телу невольно пробежал нервный холодок.
Мы залегли на правом фланге. Я посмотрел с горы вниз. Шагах в тридцати от меня почти от самой вершины до низу пролегала размытая дождевой водой канава. По краям канавы — густой малинник. Но... что это? Почти уже на половине канавы спускаются вниз несколько человек наших храбрецов во главе о пулеметчиками.
— Э, наша ребята пошла... — проговорил кто-то с китайским акцентом.
Я глянул влево. Шагах в трех-четырех в траве лежит китаец, улыбается.
— Ну, — говорю, — Ли Ми-ню, надо хорошо стрелять в японцев.
— Ха, моя унога еси сытырляй японса, куругом шанго сытырляй, — а у самого черные глаза еще ярче заблестели.
Послышались лошадиный топот, людские голоса. Неожиданно на дороге показались всадники в желтых шинелях и фуражках с красными околышками. Отряд ехал спокойно. Впереди на английских скакунах, громко смеясь, гарцовали офицеры.
Тр-р-р-ы-х — словно разрывая крепкую материю, полоснул наш пулемет. Трах, трах, трах... Будто град по железной крыше, защелкали винтовочные выстрелы. Ловлю на-мушку всадников. Ли Ми-ню оглушает выстрелами из берданки. Глаза застилает дымом черного пороха. Японцы, поражаемые в лоб и с тыла, сбились в кучу и один за другим падают с лошадей.
Пулеметчики все ниже и ниже спускаются по канаве, ежеминутно выпуская ленты. Винтовочные выстрелы слились в дружные залпы. Вот с крутого пригорка в самую гущу японцев летят пять французских бомб. Под оглушительные взрывы все заволакивается дымом с пылью.
У японцев крики, шум, храп и ржанье лошадей, одиночные выстрелы.
Цой командует:
— Вперед!..
— Ура! Ура! Ура! — подхватили партизаны, прыгая с горы. Часть японцев бросается на луг, но шагах в двадцати от дороги попадает в ключ вечных таликов. Лошади барахтаются, затонув по грудь в болоте; верховые, повыскочив из седел, залегли в кочках. Беспорядочно отстреливаются. Остальные, разделившись на две группы, бросаются в прорыв. Одна — меньшая часть — кинулась к Петровской, а другая — попавшая в невыгодное положение — к Свободному. Дорога лежала прямо; с одной стороны — отвесная скала, а с другой — глубокое озеро. Подоспевшие сюда к этому моменту партизаны одного за другим снимали японцев своими меткими выстрелами с упора, вышибая успевших залечь в прикрытия.
Кончился бой как-то незаметно. Коноводы спустили уже с сопки лошадей. Барбос с лаем носился то к убитым японцам, то обратно к партизанам. Над склонами горы висели белесые облачка дыма. По беглым подсчетам убитых и раненых японцев оказалось 63 человека, а винтовок 72. С нашей стороны легко раненых шесть, в том числе и мой сосед Ли Ми-ню. Собравши трофеи, часам к 12 дня с песнями и красными флагами мы въехали в деревню Петровская. Почти каждый партизан вел около себя по две лошади с притороченными к седлам вьюками отбитого оружия и прочего снаряжения.
Население Петровской с радостью высыпало нам навстречу. Около школы открыли митинг. Мы поздравляли сельчан с праздником Первого мая, а выступавшие крестьяне поздравляли нас с победой.
По нашему зову тут же на митинге к нам в отряд записалось двадцать два человека. Все кричали «ура». Пожимали друг другу руки. Партизан наперебой зазывали пообедать. Душа трепетала от радости, и первомайское яркое солнышко так приветливо ласкало с высоты.
