До рассвета было еще далеко. Город, укутанный в метель и мрак, крепко спал. Запорошенные окна домов слепо глядели на пустынные улицы. Только в одном доме тускло светились окна — в конторе зейского городского телеграфа. Сонная телеграфистка приняла спешную депешу из Благовещенска, торопливо переписала ее на бланк и сама отнесла начальнику. Депеша была важная.
Начальник телеграфа Карклин пробежал кривые строки и спокойно сказал:
— Хорошо. Я сам передам ее председателю городской управы.
Телеграфистка ушла. Карклин еще раз прочитал телеграмму и взволнованно зашагал по кабинету. Потом он осторожно приоткрыл дверь в коридор, негромко позвал дежурного курьера:
— Вот что, Павлуша, беги сейчас же к нашему сотруднику Седикову и скажи ему, что я его срочно вызываю.
Курьер ушел. Через полчаса за окном послышались торопливые шаги, хлопнула наружная дверь, и в кабинет постучали.
— Войдите, — сказал Карклин.
Вошел молодой телеграфист, стряхивая с шубы тающие хлопья снега.
— Николай Александрович, извините, что я вас так рано потревожил... — быстро заговорил Карклин. — Но дело такое, что нельзя терять ни минуты. Вот извольте видеть...
Он протянул телеграфисту полученную депешу. В телеграмме было всего несколько строк о том, что в Благовещенске образовался временный совет самоуправлений и что таковой же необходимо немедленно организовать в Зее.
— Как видите, товарищ Седиков, на этот раз вести чрезвычайно приятные, очевидно настал удобный момент для захвата власти, — сказал Карклин. — Вы делайте свое дело, а я на несколько часов попридержу телеграмму.
Седиков взволнованно поглядел на Карклина и крепко пожал ему руку:
— Спасибо, товарищ Карклин. Вы всегда помогали нам, и на этот раз вы оказываете неоценимую услугу.
Карклин смущенно улыбнулся, махнул рукой:
— Пустяки. Я думаю, что с моей стороны тут никакой заслуги нет. Каждый честный человек так же поступил бы на моем месте.
Карклин освободил Седикова на весь день от служебных обязанностей, и тот сейчас же весь окунулся в работу. Прежде всего он побежал к одному из товарищей, который до прихода Колчака и японцев был членом совета, и, волнуясь, передал ему содержание полученной из области телеграммы:
— Понимаешь, момент очень удобный. Сегодня же вероятно начнутся выборы. Городская управа, золотопромышленники, торговцы выдвинут своих кандидатов, а мы — своих. Надо только побольше набрать. Вновь организуем разгромленные Колчаком союзы и от каждого по представителю. Наша сторона перетянет! Только надо скорее. Собирайся, идем!
Решили, что больше всего делегатов надо провести от горняков.
К 12 часам дня, когда Карклин торжественно вручил «только что полученную» телеграмму председателю городской управы, все было уже сделано. Созданные союзы выделили представителей. Те быстро известили своих товарищей. Словом, к концу
дня почти всему населению было известно о предстоящих выборах в совет самоуправления.
Вечером у городского театра было необычайное оживление. Огромная афиша извещала граждан города Зеи, что сегодня, 5 февраля 1920 года, в 6 часов вечера, в помещении городского театра состоится экстренное заседание городской управы совместно с представителями от общественности по поводу выборов в совет самоуправления.
Театр ломился от публики. Несмотря на отчаянную метель и крепкий мороз собрался чуть ли не весь город: пришли краснощекие купцы с купчихами, золотопромышленники, члены городской управы в полном составе, рабочие, служащие.
Когда публика расселась по местам и шум затих, послышались четкие размеренные шаги, звон шпор. На сцену вошли японские офицеры — весь штаб во главе с полковником Нооно.
Председатель городской управы неуверенно показался из-за кулис. Он подошел к освещенной рампе, изысканно вежливо поклонился японцам и, нервно теребя щеку, зачитал телеграмму.
— Прошу господ... т. е. граждан города Зеи, высказаться по поводу предстоящих выборов и наметить кандидатов...
В зале воцарилась тишина. Слышалось только поскрипывание стульев. Несколько минут длилось напряженное ожидание.
Из передних рядов партера грузно поднялся председатель союза золотопромышленников Кабанов. Подойдя к рампе, он повернул к публике свой огромный живот и прохрипел:
— Так что же, господа... т. е. граждане... я думаю, что нам надо выполнить волю областного нашего центра и выбрать в совет самоуправления своих представителей. Только от партии большевиков воздержитесь!.. Они уже и так немало посеяли между нами распрей. Без них спокойнее.
После выступления Кабанова минуты три все беспокойно ерзали на месте, кряхтели, но выступить видимо не решались. К рампе подошел Седиков.
— Если нам придерживаться доброго совета господина Кабанова, — насмешливо сказал он, — то придется одновременно
с организацией совета самоуправления организовать совет рабочих, крестьянских и казачьих депутатов. Так оно и выйдет. И тогда посмотрим, кто хозяином округа будет.
Это выступление было до того неожиданным, что никто из присутствующих не посмел ничего возразить.
Только из задних рядов, покрывая шум и разноголосицу, кто-то крикнул:
— Седиков прав! Мы так и сделаем, если закроете нам двери в совет. Свой совет организуем, пролетарский!..
Японцы с любопытством слушали и что-то быстро записывали в свои книжки.
Председатель приступил к голосованию. Большинством голосов было решено, что в совет самоуправления войдут представители от всего населения, не исключая большевиков. Видимо угроза оказала свое действие, и золотопромышленники не решились больше протестовать.
На другой день в 11 часов утра состоялось первое заседание вновь организованного совета. Пришли солидные члены городской управы, сияющие от самодовольства и уверенности золотопромышленники, две-три засаленных поддевки лабазников. Но среди рабочих блуз, брезентовых курток горняков, потертых пиджаков мелких служащих они составляли лишь маленькую горсточку.
Заседание открыл председатель городской управы. Он предложил избрать президиум. Для внеочередного заявления слово попросил Седиков.
— Товарищи! — обратился он к представителям профсоюзов, которые сидели в стороне от маленькой кучки городской знати. — Я думаю, что нечего теперь играть в прятки. Я предлагаю приступить к организации местного совета депутатов. Это будет правильнее. А господ членов городской управы, золотопромышленников и прочих попросим отсюда удалиться. Им с нами не по дороге...
Дружным треском ладоней были заглушены последние слова.
— Правильно! В шею пузачей!
— Да здравствует совет рабочих и крестьян! Ур-ра! Члены городской управы и золотопромышленники в замешательстве встали.
— Это террор! Это... это... р-разбой! — волнуясь, весь багровый от злости, закричал один из членов управы. — Мы не допустим, мы не потерпим... японцы... они...
Ему не дали докончить:
— Катись! Шею наломаем!
И под насмешливые крики и возгласы знать поспешно убралась из зала.
Так после долгого перерыва вновь организовалась советская власть в Зее вопреки всем козням и протестам местной буржуазии.
ЯПОНСКИЕ ФОКУСЫ
В первые дни существования совета положение в городе было напряженное. Опасались открытого вмешательства японцев, которым не нравилось утверждение советской власти на Дальнем Востоке. Но, как это ни странно, штаб японского командования хранил полное спокойствие. Даже когда золотопромышленники обратились к японцам с жалобой на «захватчиков», японцы им ответили, что не будут вмешиваться в дела русского еамоуправления, так как решили держать строгий нейтралитет.
Такое же положение было в это время и в Благовещенске. Там также через два или три дня после образования совета самоуправления власть фактически перешла к совету рабочих, крестьянских и казачьих депутатов. И японцы этому не препятствовали.
Дня через три после переворота Благовещенский временный исполком сообщил Зейскому исполкому, что начались переговоры с главным штабом японского командования об эвакуации японских войск из Амурской области. Это была первая ласточка, которая заронила надежду на скорое возвращение большевистской весны в измученном интервенцией крае.
Однако переговоры об эвакуации несколько затянулись. Благовещенский временный совет рабочих, крестьянских и казачьих депутатов не особенно доверял японцам. Было опасение (которое впоследствии оправдалось), что японцы под видом эвакуации просто меняют военную тактику и затевают какое-либо новое выступление.
Такое положение требовало, с одной стороны, твердого проведения нашей лиипи, направленной всецело на то, чтобы как можно скорее освободить край от японцев, а с другой — чрезвычайно тонкой политической работы: не создавать конфликтов, не осложнять положения, не давать японцам повода к новым вооруженным выступлениям, не поддаваться на провокацию.
А надо сказать, что японцы хотя внешне и соблюдали нейтралитет, на самом же деле почти ежедневно провоцировали совет. Они постоянно присутствовали на всех заседаниях совета, записывали все его решения и постановления и вообще недвусмысленно давали понять, что кроме японского штыка и винтовки они никакой другой власти не признают. Работать при таких условиях было тяжело.
Дней через пять после организации совета на квартиру к Седикову в 2 часа дня прибежал запыхавшись один из членов совета. — Ты что же тут сидишь? Ничего не знаешь? Японцы оцепили Зею, вывезли на улицу орудия!.. Говорят, что сейчас арестуют весь совет и исполком в полном составе. Уже приготовили амбар для нас...
И как бы в подтверждение этих слов мимо ворот действительно проскакал японский патруль.
— Надо что-то придумать! Хотя бы собраться и обсудить положение.
Седиков, подумав немного, предложил собраться всем составом в помещении совета и открыть очередное заседание, поставив на повестку дня какие-либо текущие вопросы.
— Понимаешь, не надо показывать вид, что мы встревожены. Это провокация, я тебя уверяю...
Они немедленно сообщили об этом всем членам совета, и вечером совет в полном составе открыл заседание. Не успели огласить повестки, как двери открылись и в залу вошли два японских офицера. Вежливо поклонившись, они скромно сели в стороне и приготовили записные книжки.
Заседание нарочно затянули часа на три. И все это время японцы очень внимательно и добросовестно вписывали в книжки свои впечатления. А когда заседание кончилось, они так же скромно удалились, как и пришли.
Наше предположение оправдалось — это была только провокация. Когда члены совета вышли на улицу, кругом все было тихо и спокойно. Жители во многих домах уже погасили огни и улеглись спать. В морозном воздухе изредка похрустывали торопливые шаги запоздалых прохожих.
Седиков и председатель совета Кобылкин шли вместе, обмениваясь впечатлениями тревожного дня. Когда поравнялись с японскими складами, их кто-то тихо окликнул. В пяти шагах от них, у дверей склада, стояла закутанная фигура японского солдата. Лица нельзя было разглядеть из-за сплошной повязки, которой японец обвязал себе голову.
— Бурсук (большевик) хорошо!.. — произнес он хриплым простуженным голосом и коротко рассмеялся.
Кобылкин что-то хотел ответить японцу, но в это время из переулка вынырнули две темные фигуры и спрятались снова.
— Пойдем, — тихо сказал Седиков. — Я думаю, что за нами следят.
Они осторожно направились к переулку, перебрасываясь нарочно громкими фразами. Благополучно пересекли переулок, свернули на окраину улицы и здесь на углу хотели проститься. Вдруг сзади раздались торопливые осторожные шаги. Приглушенный бас позвал из темноты:
— Товарищ Кобылкин! Товарищ Седиков!
Оба, как по команде, обернулись. Перед ними стояли две плечистые, бородатые фигуры. Скуластые лица улыбались.
— А мы того... махнули сегодня со Степаном из тайги... Да вот на японца было напоролись! — с тихим смехом проговорил один.
— Мы не пустые... с гостинцами! — в тон своему товарищу рассмеялся второй партизан.
Он отпахнул полу истрепанной свитки и показал две ручных гранаты и револьвер, привешенные к поясу.
— Хорошо, ребята, только осторожней!.. Не попадитесь. Много наших в тайге? — спросил Кобылкин.
Тот, которого назвали Степаном, опять рассмеялся.
— Хватит, — отрывисто бросил он. — Почитай, каждый день кто-нибудь приходит. Насолили крестьянам проклятые японцы!..
— Ну, а как Кошелев?
— Орудует. Братва у него крепкая подобралась: один к одному. Шлет вам поклон.
— Ну ладно, ребята, прощайте, осторожней!..
— Да уж будьте покойны. Маху не дадим — не впервой! Четыре фигуры разошлись в разные стороны и пропали в темноте.
СБОРЫ ИНТЕРВЕНТОВ. КОШЕЛЕВ СОМНЕВАЕТСЯ
Прошло дней пять. Как-то утром прибежал курьер с телеграфа и сообщил, что область срочно вызывает кого-нибудь из членов исполкома к телефону. Пошел Седиков. Областной исполком сообщил, что достигнута договоренность с японцами об эвакуации, поэтому надо предоставить им все возможное для быстрейшего выезда из Зеи.
В тот же день из японского штаба явились в совет два японских офицера и потребовали от имени штаба не менее пятисот подвод для вывозки груза и войск из Зеи.
— Сколько времени займет эвакуация? — обратился Кобылкин к одному из офицеров, который хорошо говорил по-русски и поэтому всегда присутствовал при переговорах в качестве переводчика.
— Не менее полугора месяцев, — был ответ.
— А скорее нельзя? — спросил Кобылкин.
— Нет. У нас очень много грузов.
Исполком созвал экстренное совещание. Решили удовлетворить требования японцев, но настаивать в то же время на более коротком сроке эвакуации.
Одновременно послали одного из членов совета в деревню Заречная, расположенную в таежной местности, согласовать решение Зейского исполкома с командиром партизанских отрядов Кошелевым. В 9 часов вечера он встретился с Кошелевым в Заречной. Ознакомившись с протоколом исполкома, Кошелев сказал:
— Я с таким решением не совсем согласен. Зачем японцам столько подвод? Ценности вероятно наши собираются вывозить! Это им не пройдет!
— У них очень много груза, — возразил представитель исполкома.
— Какой груз? Их всего в Зее шестьсот человек, и такого груза у них не должно быть, — настаивал на своем Кошелев.
Пока происходил этот разговор, двое нарочных из Овсянки привезли от Овяянского земства за подписью японского командования распоряжение. Японцы требовали, чтобы староста деревни Заречная к 10 часам утра приготовил квартиры для стоянки японских войск, сопровождающих груз из города Зеи на станцию Тыгда.
Вслед за этими нарочными приехали еще двое с письмом, адресованным лично Кошелеву овсянскими крестьянами. Они писали:
«Командиру партизанских отрядов Кошелеву. Сегодня вечером из города Зеи в Овсянку прибыло 250 подвод с грузом в сопровождении пятидесяти человек японцев с пулеметами; груз таков: русские трехлинейные винтовки в ящиках и русские патроны тоже в ящиках. Кроме того две кошевки, очень тяжелые, охраняются японцами, по-нашему это — золото, и остальной груз, который они считают интендантским. С ними едет несколько человек русской буржуазии — золотопромышленники с семьями. Японцы требуют завтра к 10 часам утра еще шестьдесят подвод под груз. Как поступить, давать подводы или нет?»
Получив распоряжение японского командования и письмо крестьян, Кошелев наложил резолюцию на первую бумажку:
«Деревня Заречная занята нашим отрядом, свободных квартир не имеется. Во избежание нежелательного вооруженного столкновения предлагаю японскому командованию из Овсянки впредь до переговоров не выезжать. Я включаю телефон, если японское командование пожелает со мной говорить. Командир партизанского отряда Кошелев».
На письмо овсянских крестьян Кошелев ответил:
«Коней японцам не давать. В случае, если будут брать силой - уезжайте к нам под нашу защиту».
С тем же нарочным Кошелев отправил распоряжение начальнику Овсянского почтово-телеграфного отделения:
«С получением настоящего распоряжения предлагаю немедленно включить линию Овсянка — Ямполь для переговоров с японским командованием».
Нарочные уехали часа в два ночи. Оставив в деревне Заречная пятнадцать партизан для усиления заставы и разведки в сторону Овсянки, Кошелев в третьем часу ночи выехал в свой штаб в деревню Амурбалтийская.
Здесь он приказал усилить конную цепь разъездов и разведку в сторону Овсянки, где стояли японцы. Начальнику связи Красовскому приказал немедленно выслать команду для исправления телефонной линии.
Часов в 6 утра из Овсянки позвонили. Начальник почтово-телеграфной конторы сам сообщил Кошелеву, что звонили японцы, но он ничего разобрать не мог, так как ни слова не знает по-японски. Понял только одно слово «Кошель».
Как раз в это время в отряд приехал тов. Томашевский, который только что вышел из зейской тюрьмы. Тов. Томашевский много помог тов. Кошелеву по канцелярской работе. В штабе отряда было две пишущих машинки, на которых печатали листовки с воззванием к рабочим, крестьянам и японским солдатам.
Положение создалось чрезвычайно напряженное: нужно было усиленно следить за движением японцев и в то же время руководить боевыми частями отряда, а политическая обстановка требовала всячески избегать конфликта с японцами. Боясь каких-либо провокаций, Кошелев издал приказ:
«Без разрешения командира отряда никто не имеет права разговаривать по телефону, в особенности с японцами, а также давать ответы нарочным. Категорически воспрещается отвечать на японские выстрелы и вступать в перестрелку с японцами без разрешения командира отряда».
Японцы несколько раз приглашали Кошелева по телефону в Овсянку для переговоров, но Кошелев отказывался от поездки в Овсянку и предлагал японцам приехать в деревню Заречная.
Кошелевский отряд почти ежедневно пополнялся новыми партизанами. С ними надо было вести большую работу. В свободное время Кошелев сам проводил беседы с новичками, информировал их о положении дел и давал инструкции, как надо вести себя с японцами.
— Смотрите, действуйте, ребята, осторожно, — предупреждал он, — чтобы никаких конфликтов... Понятно? Я категорически запрещаю во время разъезда или разведки прибегать к оружию. Всякий шальной выстрел, от кого бы он ни последовал, будет считаться провокационным, и мы должны строжайшим образом за это судить. Момент напряженный, он возлагает на нас большую ответственность перед революцией и рабоче-крестьянскими массами Дальнего Востока, а поэтому необходимо строго соблюдать дисциплину и точно выполнять все мои распоряжения.
Японцы, не добившись от Кошелева согласия на приезд его в Овсянку для переговоров, пригласили представителей Зейского исполкома к себе в штаб. В штабе присутствовал сам полковник Нооно, окруженный кучкой своих офицеров. Хмуро сдвинув тонкие брови, Нооно раздраженно спросил через переводчика у исполкомовцев:
— Вы кажется вынесли постановление оказать содействие выезду японских войск, почему же Кошелев нас не пропускает?
— Очевидно он не получил еще нашего распоряжения, — ответил от имени исполкома Кобылкин. — Но мы немедленно постараемся связаться с ним и дать соответствующие указания о беспрепятственном пропуске ваших войск.
— Я очень признателен представителям советской власти и всецело полагаюсь на их любезность, — с учтивым видом произнес полковник и отвесил низкий поклон.
— Кстати скажите, кто такой Кошелев? — спросил он через минуту.
— Кошелев — один из командиров наших отрядов, — ответил Кобылкин.
— Большой, видно, командир? — с легкой усмешкой заметил Нооно.
— Да. Примерно в чине полковника, — быстро ответил Кобылкин.
— Передайте этому полковнику любезный привет от меня и попросите его, чтобы он не чинил нам препятствий, — опять с низким поклоном сказал Нооно. — Разрешите засвидетельствовать полную мою любезность и уважение представителям русской народной власти.
И снова низкий учтивый поклон. Члены исполкома вышли из штаба.
— Надо немедленно связаться с Кошелевым и уговорить его, — сказал Кобылкин. — Чего он там мудрит... Он нам все
дело испортит... Товарищ Седиков, мы поручаем тебе переговорить с Кошелевым от имени исполкома.
Седиков тут же отправился на телеграф и попросил дежурную -телеграфистку вызвать Заречную. Через полчаса раздался стук аппарата.
— Заречная слушает. У аппарата Кошелев. Кто говорит?
— Здорово, Кошелев! Говорит Седиков. Почему ты не хочешь пропустить японцев?
— Я не согласен с решением временного Зейского исполкома, — ответил Кошелев.
— А Благовещенскому областному исполкому ты подчиняешься? — спросил Седиков.
— Я подчиняюсь исполкому, избранному VII областным съездом трудящихся Амурской области в декабре 1919 года. Если я получу от него такое распоряжение, то беспрепятственно пропущу японцев, — ответил Кошелев.
На этом разговор прекратился.
Зейский временный исполком немедленно послал телеграмму Благовещенскому временному исполкому с просьбой дать Кошелеву распоряжение о пропуске японских войск из города Зеи, а этот последний связался с исполкомом, выбранным VII съездом советов. Исполком находился в это время в тайге. До получения ответа эвакуацию пришлось остановить.
Кошелев подтянул свой отряд к штабу в деревню Амурбалтийская. Японцы продолжали его вызывать в Овсянку, но Кошелев соглашался вести переговоры только в Заречной. С Ямполем Кошелев все время поддерживал демонстративный разговор. Там сидел телеграфист тов. Бобков, который чуть ли не по нескольку раз в день вызывал его к телефону.
— К вам сегодня вышли два эскадрона, — извещал Бобков Кошелева. — А вчера вечером отправилась пулеметная команда. Пришла ли она к вам?
Кошелев отвечал:
— Пришла.
— Сегодня у вас должна быть батарея, — продолжал информировать Бобков.
— Ждем ее в три часа, — подтверждал Кошелев.
Японцы из Зеи слышали эти разговоры, так как все время висели на телефоне.
По дорогам и таежным тропинкам всюду сновали разъезды партизан. Ни днем, ни ночью никто не мог проскользнуть мимо них незамеченным.
ПЕРЕГОВОРЫ КОШЕЛЕВА С ЯПОНЦАМИ
На четвертый день, часов в десять утра, Кошелеву сообщили по телефону из Овсянки, что японцы выехали к нему для переговоров в деревню Заречная. Взяв эскадрон кавалерии, Кошелев отправился туда с расчетом прибыть раньше японцев и подготовить квартиру для переговоров.
Приехали в Заречную часа за полтора до назначенного времени, приготовили квартиру и приняли на всякий случай кое-какие меры предосторожности. После этого выехали на окраину деревни с красным флагом поджидать японцев.
Денек выдался ясный и неособенно морозный. Широкая укатанная дорога извивалась по белому ровному полю и пропадала у мохнатой опушки тайги.
Вдали появились черные точки — одна, другая, третья, и вот целая вереница их вынырнула из тайги. Партизаны взволнованно зашумели:
— Едут, едут!
— Приготовься, ребята, приосанься, подтянись! — скомандовал Кошелев.
Партизаны построились, как на параде.
Обоз быстро приближался, на передней подводе полоскался белый флаг с красным кругом посредине.
Подъехали. С передней подводы соскочил пожилой офицер с погонами штабс-капитана, за ним прапорщик и два унтер-офицера. Солдаты — их было около тридцати человек — не вылезали из саней. Офицеры подошли к партизанам, поздоровались.
Штабс-капитан довольно хорошо говорил по-русски, он и вел все переговоры; прапорщик молчал, с любопытством поглядывая вокруг, временами улыбался.
Когда остановились у ворот квартиры, предназначенной для переговоров, японские офицеры заинтересовались присутствующими здесь партизанами. Партизаны были солидные, с окладистыми бородами, у каждого винтовка, шашка, бомба и патронташ, набитый патронами, у некоторых имелись револьверы. Это была особая часть, вооруженная специально за счет других на момент встречи с японцами. Офицеры открыли у одного партизана патронташ, полный трехлинейными патронами, поговорили между собой, засмеялись и пошли в избу. Японский штабс-капитан заговорил первый.
— Известно ли вам, что японское командование заключило мир с вашим правительством? — обратился он к Кошелеву.
Кошелев спросил:
— С каким правительством, где и какой заключили мир?
— В городе Благовещенске с областным правительством. Мы теперь уже нейтральные.
Кошелев ответил:
— Мы, большевики, войны вам не объявляли и мира заключать с вами не можем. Правительства, которое заключила с вами мир, я пока не знаю. Скажите, была ли вам объявлена война большевиками?
— Была.
— Откуда вы знаете?
— Это нам говорило наше военное командование.
— Поэтому вы сюда и пришли?
— Нас просил Колчак.
Штабс-капитан покрутил маленькие черные усики и спросил:
— Скажите, кому вы подчиняетесь, есть ли у вас начальство? Кошелев твердо ответил:
— Да, у нас есть начальство — Областной исполнительный комитет, выбранный VII съездом трудящихся Амурской области, которому я подчиняюсь и выполняю все его распоряжения, а этот последний подчиняется Всероссийскому. Поэтому впредь до распоряжения Областного исполнительного комитета я вас не могу выпустить: 1) с оружием в руках, 2) не могу пропустить идущих с вами интендантских грузов, под видом которых вы увозите русское имущество и продовольствие, и 3) не могу также пропустить русское оружие со снаряжением и русские ценности. Мне также известно, что под прикрытием вашего оружия выезжают русские преступники.
Штабс-капитан пропустил мимо ушей последнюю фразу Кошелева и, продолжая покручивать усики, задумчиво промолвил:
— Да, в таком случае вы правы, а я думал, что у вас нет никакого начальства.
— Вы, как видно, верили буржуазным газетам, — сказал Кошелев, — которые пишут, что в тайге и по деревням бродят красные банды и грабят крестьян. Но мы не бандиты, а рабочие и крестьяне, мы выступили против белой самозванной власти, которая творит насилия. А вы, если считаете себя нейтральными, можете, не дожидаясь распоряжения вашего начальства, сложить оружие и свободно ехать во Владивосток. Мы вам гарантируем полную безопасность и предоставим все средства передвижения. Мы с вами воевать не хотим, так как японских солдат считаем такими же рабочими и крестьянами, как и мы сами.
Штабс-капитан с любопытством посмотрел на Кошелева и неожиданно спросил:
— Скажите, какое у вас здесь войско: регулярное или наемное?
— Регулярное.
— Кого же больше среди ваших солдат: бедных или богатых?
Кошелев ответил:
— Во всех наших регулярных армиях исключительно рабочие и крестьяне. Вот почему мы и не хотим воевать с японскими солдатами как с нашими братьями по духу и положению. А вам во избежание нежелательного вооруженного столкновения предлагаем сложить оружие и ехать во Владивосток. Во Владивостоке, если ваши солдаты пожелают вернуться в Японию с оружием, мы им возвратим его. Но мы не доверяем вашему командованию, которое пытается вызвать столкновение ваших солдат с нашими и вновь пролить невинную кровь рабочих. А это оно сделает обязательно... Скажите, почему ваше командование уходит в Хабаровск и Читу, а не уезжает во Владивосток?
— Не знаю, — уклончиво ответил японец. Кошелев продолжал:
— Если вы нейтральны и хотите вернуться в Японию, то вам нужно ехать во Владивосток, а если вы уходите в Читу, то следовательно уходите временно, для того только, чтобы занять новые стратегические пункты и вторично захватить Амурскую область. В этом случае мы вынуждены будем с вами воевать, вот почему и предлагаем вам сложить оружие, так как воевать мы не желаем.
Японец хмуро сдвинул брови и резко ответил:
— Наши солдаты будут воевать, но оружия не сдадут. Наши солдаты сильно сердиты.
— Наши партизаны тоже сердиты, — в тон ответил Кошелев. — Однако нам хотелось бы все уладить миром. Но если вы не договоритесь с нами и, надеясь на силу оружия, повезете все, что предназначили к вывозу, то мы вынуждены будем вас потрепать. У нас сил хватит.
Японец видимо решил прекратить на этом разговор.
— Раз у вас имеется начальство, — заявил он, — то задержка наших войск впредь до распоряжения правильна.
Он поднялся с табурета, за ним, щелкая шпорами, встали его спутники.
— И так, каково же будет ваше последнее решение? — спросил он холодно у Кошелева.
Кошелев ответил японцам, что пошлет телеграмму командующему партизанскими отрядами Амурской области о задержке войск. Если придет распоряжение пропустить со всеми назначенными грузами, то он пропустит, но если будет распоряжение разоружить, то выполнит и это. В заключение Кошелев еще раз напомнил, что войны они не хотят, а желают договориться мирным путем. Штабс-капитан заявил, что он признает требования партизан правильными и доложит об этом японскому командованию.
Японцы вежливо откозыряли и направились к дверям. Уже совсем выходя из избы, штабс-капитан неожиданно остановился. Он открыл свою полевую сумку, вынул маленькую аккуратную книжку и написал в ней два слова по-русски: «Исизуки Нокагума».
— Это мое имя, — сказал он, протягивая Кошелеву с любезной улыбкой листок бумаги. — Возьмите на память.
И, продолжая заискивающе улыбаться, добавил:
— Я хотел бы заехать к вам завтра в гости... без этих церемоний, запросто... Только одно условие — водка будет? Ужасно люблю русскую водку!
Кошелев ответил, что приехать можно, но водки не будет.
— Водки я не употребляю, так как наша воинская дисциплина не разрешает пить водку.
На этом разговор закончился. После ухода японских представителей Кошелев немедленно вернулся в свой штаб, где по телефону через Ямполь — Гоголевку ему сообщили, что часть японцев выехала из Благовещенска в Хабаровск, а из города Свободного и станции Шимановская японцы собираются выезжать в Читу.
На следующий день Зейский временный исполком прислал Кошелеву телеграмму за подписью председателя областного исполкома тов. Шилова Степана и командующего партизанскими отрядами Амурской области тов. Безродных следующего содержания:
«Выезду японцев не препятствовать, пропустить с оружием».
Кошелев ответил временному исполкому, что областной штаб повидимому не знает обстановки на месте, а поэтому он посылает более подробную телеграмму о причинах задержки японских войск. Но утром Кошелев получил из областного штаба вторую телеграмму:
«Японцев пропустить, конфликта с ними не создавать».
Сомнения Кошелева относительно правильности действий Зейского и областного исполкомов окончательно теперь рассеялись.
ГРАБЕЖ
Итак договоренность с Кошелевым была достигнута, оставалось выполнить еще одно требование японцев — предоставить им подводы. Это было нелегко, так как во всех окрестных деревнях едва ли могло набраться такое огромное количество подвод и на такой длительный срок.
Но вопрос этот неожиданно уладили сами же японцы. Утром в день эвакуации в Зейский исполком пришел японский капитан в сопровождении переводчика. Он заявил, что ими получен приказ от Главного штаба командования эвакуироваться сегодня же ночью, поэтому они не могут взять с собой всего груза и предлагают исполкому купить его за два миллиона рублей колчаковскими деньгами.
В кассе исполкома было в это время всего триста тысяч рублей. Члены исполкома посовещались друг с другом и ответили, что не могут дать такой суммы.
— Напрасно. Груз очень ценный, — заметил японец. — Впрочем я не смею настаивать. Разрешите засвидетельствовать мое уважение.
Капитан щелкнул шпорами и вышел.
— А чорт их знает, что у них за груз, — сказал после его ухода Седиков, — может быть какое-нибудь барахло. Лучше воздержаться, посоветуемся с товарищем Кошелевым.
Минут пятнадцать спустя после ухода японца в дверь президиума исполкома осторожно постучали. Вошел местный кореец.
— Ваша отказался от покупки груза у японцев! — воскликнул он на ломаном русском языке, всплескивая руками.— Аи, аи! Какой большой делай промах! Моя поставляй этот груз японцам. Я знай его. Рис, консервы, бобы, водка!.. Аи, аи! Сколько вам давай денег? Я вам десять миллионов давай, а вы мне только водку.
Кореец суетился и ахал, советовал немедленно вернуть японцев и заключить с ними выгодную сделку. Но члены исполкома продолжали колебаться. В это время японцы позвонили из штаба.
— Сколько вы можете дать за груз? — спросил знакомый голос переводчика. — Миллион у вас найдется? Уплатите эту сумму возчикам, которым мы должны за перевозку войск и груза, и забирайте товар.
Члены исполкома, согласовав вопрос с тов. Кошелевым, дали свое согласие. Тут же назначили приемочную комиссию и послали ее осмотреть и принять груз. Груз действительно оказался ценным. Большие амбары зейского купца Чурина доверху были набиты ящиками с консервами, мешками с рисом, крупой и другими продуктами.
В 5 часов вечера на квартиру к Седикову прибежал запыхавшийся курьер и сообщил, что японцы ворвались в казначейство и грабят золото. Седиков схватил пальто и, надевая его на ходу, побежал к Кобылкину.
— Скорей одевайся! — закричал он с порога. — Идем в казначейство... Японцы грабят золото!
Когда Седиков и Кобылкин доехали до набережной, где помещалось казначейство, они увидели несколько подвод, приготовленных, как видно, для погрузки золота, и сильный японский латруль, охранявший здание казначейства. Оба бросились к дверям. Но японские солдаты преградили им путь.
— Пропустите, — задыхаясь, крикнул Седиков. — Мы — члены исполкома. Если вы нас не пропустите, мы сейчас же вызовем отряд Кошелева из тайги.
Услышав знакомое слово «Кошелев», японские часовые растерянно поглядели на офицера и слегка посторонились. Этим воспользовались Седиков и Кобылкин, проскочив в дверь.
В кабинете, рядом с кладовой, метался старик-казначей. На лице его расплывались кровоподтеки от недавних побоев. Седые волосы разметались, слиплись на лбу. Он хватался руками за голову и стонал:
— Грабят!.. Батюшки, грабят!.. Восемьдесят восемь пудов нашего золота!
Седиков вбежал в кладовую. Через запыленные решетчатые окна тускло пробивался свет. Первое, что бросилось в глаза, — большое пестрое одеяло, разостланное на полу, и на нем груды желтых слитков. Пьяный японский офицер с блуждающей улыбкой на лице вытащил из сейфа десятифунтовый слиток и, пошатываясь, понес его к одеялу. Два солдата выгружали слитки из других сейфов.
— Что вы делаете? — воскликнул Седиков. — Это же грабеж! Кто вам дал такое распоряжение?..
Японец вскинул осоловевшие глаза, улыбнулся, но ничего не ответил.
— Кто вам разрешил трогать наше золото? — повторил настойчиво Седиков.
Офицер заплетающимся языком ответил:
— Мы выполняем приказание полковника Нооно.
— Полковник не имеет права распоряжаться нашим золотом. Прекратите грабеж, иначе мы сообщим Кошелеву...
— Я ничего не знаю, — ответил бесстрастно японец. — Я выполняю волю господина полковника.
Седиков выбежал из кладовой и, столкнувшись в дверях с Кобылкиным, крикнул ему:
— В японский штаб! Скорее!..
Оба выскочили из казначейства и бегом пустились в штаб.
Полковник Нооно оживленно беседовал о чем-то со своими офицерами. Увидев двух членов совета, он быстро вскочил с места и вежливо поклонился. Он очень внимательно выслушал решительный протест исполкомовцев и, пожав плечами, ответил через переводчика:
— К сожалению я ничего не могу сделать. Таково указание главного командования, которому я подчиняюсь.
— В таком случае вам придется иметь дело с отрядом Кошелева.
Полковник прервал исполкомовцев на полуслове. Он обратился к переводчику и что-то долго говорил ему. Тот перевел содержание его речи:
— Полковник очень сожалеет, что так быстро уезжает и поэтому не может устроить прощальный банкет. Принося глубокое извинение, он просит передать свое искреннее уважение действительно крепкой народной власти. Полковник надеется...
Седиков и Кобылкин бросились на телеграф, где они и связались со штабом Кошелева, а Седиков — с областным исполкомом.
Кошелев, выслушав Кобылкина, ответил:
— Хорошо. Я сейчас же двину свой отряд, перережу им все дороги.
Одновременно Благовещенский исполком ответил, что он немедленно начнет переговоры со штабом японского командования и через полчаса сообщит о результатах. Но прошла полчаса, час — ответа нет. Снова пришлось говорить. Благовещенск ответил:
— Переговоры ведутся. Японцы упорствуют. Но мы надеемся добиться своего. Ждите.
Ответа пришлось ждать три часа. За это время события в городе приняли тревожный характер. Исполком, видя, что японцы не прекращают грабежа золота, дал приказ приостановить приемку грузов.
— Если вы отказываетесь принимать груз — мы его сожжем, — пригрозили из японского штаба.
Японский штаб отрядил роту солдат. Оцепив амбары, японцы начали вытаскивать ящики с консервами, мешки с крупой, рисом и сваливать все это в кучу посреди двора. Потом вытащили банки с керосином, облили продукты и зажгли. Багровые языки пламени высоко взметнулись над крышами домов. На улице стало светло, как днем. Треск сухого дерева и гул бушующего пламени слились с отчаянными криками встревоженных жителей, которые начали вытаскивать свой скарб из домов.
Появились мародеры.
Положение было отчаянное. Тогда Кобылкин бросился к телефону и вызвал тов. Кошелева.
— Японцы жгут советское имущество!.. Кошелев нарочно громко ответил:
— Передайте японцам, что, если они не прекратят бандитизма, я сейчас же двину на них отряд!
Угроза подействовала. Японцы перестали жечь.
Члены исполкома вместе с милицией и рабочими оцепили весь квартал, где находились амбары, и начали наводить порядок. Были приняты все меры к тому, чтобы огонь не распространился на прилегающие строения.
У здания казначейства в это время происходила другая картина. Японцы запаковывали золото в ящики из-под пулеметных лент и грузили его на подводы. Возчики молчаливо стояли в стороне, сбившись в тесную кучку, и хмуро поглядывали на японских солдат. К ним подошли два члена исполкома и предложили возчикам сбежать.
— Верно! Подрежем гужи и дадим тягу! — воскликнул плечистый парень. — Неча время терять — айда каждый к своей подводе!.. Один за другим возчики исчезли. Японцы хватились слишком поздно. Офицер хотел было заменить сбежавших возчиков солдатами, но когда те взялись за возжи — лошади свободно вышли из упряжки, а подводы не двинулись с места.
Японцы нашли новых возчиков, пригнали их к казначейству и начали спешно перегружать золото на их подводы.
В это время прискакал ординарец из японского штаба и доложил офицеру, наблюдавшему за погрузкой золота, что полковник Нооно срочно вызывает его к себе. Офицер ускакал. А через пятнадцать минут японский штаб сообщил исполкому, что получен приказ от главного командования о возврате золота. Последовали обычные любезные извинения, но от организованной сдачи золота японцы наотрез отказались.
Под усиленной охраной золото было водворено обратно в сейфы. Из 513 слитков пропал только один — весом в 9 золотников. Исполком немедленно сообщил Кошелеву, что золото возвращено и японцев можно пропустить.
В ту же ночь японцы выехали из города.
Измученный тревожным днем город погрузился в сон.
ПАРТИЗАНЫ ВХОДЯТ В ГОРОД
У деревни Заречная, в четырнадцати километрах от Овсянки, японцев встретил конный отряд партизан человек в шестьдесят, который был специально послан для сопровождения японцев до станции Тыгда. Отряд был вооружен винтовками, шашками, бомбами, большинство партизан имело револьверы и по два патронташа патронов.
Отряду было дано распоряжение: не допускать ни в коем случае провокационных выстрелов в японцев. Если же будут какие-либо выступления со стороны отдельных провокаторов, то их немедленно захватывать и расстреливать. Предосторожность эта не была излишней, так как вблизи тракта оперировало человек шестнадцать бандитов, которые именовали себя частью партизанского отряда, а на самом деле занимались грабежом населения. Была угроза, что бандиты обстреляют японцев и создадут конфликт. Отряд проводил японцев до Тыгды.
Японцы были очень довольны, поблагодарили партизан за проводы и просили передать привет и благодарность командиру отряда Кошелеву.
На другой день после ухода японцев в город начали входить партизанские отряды, скрывавшиеся до тех пор в тайге.
Жители Зеи встречали партизан с большой радостью. Их окружали самыми трогательными заботами и вниманием, как близких родных: отводили им лучшие квартиры, устраивали в пользу их сборы, приглашали на скромные товарищеские обеды и т. д.
Но особенно торжественный прием был оказан отряду Кошелева. Все население Зеи от мала до велика высыпало за город и огромной гудящей толпой пошло навстречу приближающемуся отряду. Партизаны ехали стройной колонной. Обросшие окладистыми бородами, с исхудалыми лицами, оборванные, они в то же время имели бодрый и внушительный вид.
Члены совета и исполкома вышли вперед с красными знаменами. Партизаны, не доезжая десяти шагов, остановили коней и спешились. От отряда отделился Кошелев. Он снял большую мохнатую шапку и пошел навстречу делегации.
— Здравствуйте, товарищи! — сказал он глухим от волнения голосом.
— Здравствуй, товарищ Кошелев! — ответили ему члены исполкома, взволнованные радостной встречей.
На бледных, радостно-напряженных лицах отразились в эту минуту все тревоги и волнения недавно пережитых дней. Не было слов, не знали, с чего начать, о чем говорить.
Вдруг чей-то звонкий ребячий голос крикнул из толпы:
— Да здравствуют наши красные партизаны! Да здравствует товарищ Кошелев!
И напряженная тишина мгновенно прорвалась. С радостными криками все бросились к отряду.
Окруженные тесным кольцом встречающих партизаны двинулись в город. Тут же на площади, против совета, из пустых ящиков была устроена трибуна. В морозном воздухе зазвенели бодрые приветственные речи. Праздничное настроение не покидало город до позднего вечера.
А на другой день началась упорная, кропотливая работа. Дела было много. Обстановка требовала неустанной бдительности и напряжения. Японцы ушли, но опасность не миновала. Интервенты очистили пока только Амурскую область, остальные области Дальнего Востока находились пока что в их руках.
