Атаману Семенову неожиданно повезло: в середине февраля 1920 года в Читу прибыли двадцать тысяч каппелевцев — остатки колчаковских войск, разбитых Красной армией в Западной Сибири.
Получив столь солидную поддержку, атаман реорганизовал свои войска, сведя их в три корпуса: 1-й Забайкальский, смешанный (конница и пехота), 2-й и 3-й каппелевские, сформированные из остатков растрепанных армий генералов Сахарова и Пепеляева. Командирами новых корпусов были назначены генералы: Кислицын — первым, Бангерский — вторым и Вержбицкий — третьим.
Усилившись за счет каппелевцев, атаман Семенов задался целью разгромить красные части, и в первую очередь восточно-забайкальских партизан, непосредственно угрожавших тылу белой армии. Восточнозабайкальские партизаны очень часто производили налеты на Амурскую железную дорогу, разрушали полотно, громили узловые базы белых. Часть продовольствия
забирали себе, остальное раздавали беднейшему населению. Не давали они покоя и резервам атамана, неожиданно нападали на них и уничтожали по частям.
Но что для Семенова было хуже всего — это то, что восточно-забайкальские партизаны связывали ему руки в борьбе с амурскими партизанами. Между тем Амурская область, очищенная к этому времени от белогвардейцев и японских интервентов, больше всего угрожала атаману.Там уже были созданы советы, и под их руководством выросла мощная партизанская армия. Атаман метался, словно волк между двух гончих: кинется на амурских партизан — больно щиплют забайкальцы, устремится на этих последних — амурцы начинают трепать. Атаман потерял терпение и решил окончательно разгромить сначала восточнозабайкальских партизан, а там, если хватит силы, покончить и с амурскими.
Для проведения этой операции он выделил стрелковый корпус каппелевцев, стрелковую дивизию забайкальского корпуса, шесть казачьих полков и батальон японцев. 10 апреля 1920 года большинство этих частей вышло из города Нерчинска и заняло станицу Шелопугино, поселок Купряково, станицу Жидкинская. Остальные силы белых войск сосредоточились в Сретенске, Налгачи и деревне Удыча.
Двенадцатого апреля 1920 года красные и белые сблизились настолько, что решительное столкновение стало неизбежным. Боя хотели как мы, так и они.
Белые рассчитывали с утра 12 апреля повести наступление на наши части, находящиеся в станице Копуньская, с четырех сторон: со Сретенска, деревни Удыча и со станиц Жидкинская и Шелопугино.
Но мы, зная заранее намерение белых и группировку их частей, решили разгромить их поочередно. Наиболее сильной группой белых являлись стрелковая дивизия и конная группа под командой генерала Сахарова. Поэтому наше командование наметило разбить ее в первую очередь. Для выполнения этой операции было сгруппировано пять полков.
Накануне боя, 12 апреля, в штабе кипела напряженная работа. Командующий фронтом тов. Каратаев, окруженный тесным кольцом командиров партизанских частей, сидел за большим кривоногим столом и рассматривал истрепанную десятиверстку. Решалось самое важное — как лучше нанести удар противнику. Обсуждали в сотый раз расположение семеновцев, строили планы налета, заходили частям белых, расположенным кубиками на карте, и в лоб и с тылу.
— Нет, товарищи, все это не то... — гудел недовольным баритоном один из командиров.— Надо выработать такой план, при котором победа наших частей была бы обеспечена безусловно с наименьшими для нас потерями.
— Вот что, товарищи, — произнес наконец Каратаев. — Я считаю, что для наиболее удачного проведения всей этой операции нам надо заслониться пятью полками от жидкинского, сретенского и удычинского противника, а пятью другими полками внезапным налетом разгромить группу генерала Сахарова. Кто возьмется за выполнение этой операции?..
Тов. Каратаев обвел сидящих за столом командиров внимательным взглядом. Глаза его остановились на мне.
— Товарищ Якимов, командование ударной группой возлагаю на тебя.
Я охотно выразил свое согласие.
— Теперь перейдем к обсуждению дальнейшего плана боя.
Командиры еще теснее сгрудились над десятиверсткой, следя за огрызком карандаша, которым тов. Каратаев быстро наносил на карту стрелы удара.
— 1-й и 2-й пехотные полки при двух батареях вместе с 11-м кавалерийским полком наступают с северной стороны на Купряково и Шелопугино — это ударная группа. Так. Теперь 2-й кавалерийский полк мы бросаем противнику во фланг. Он ведет наступление с северо-восточной стороны на Шелопугино. 6-й кавалерийский полк без одной сотни также заходит во фланг и тыл противника и наступает на Шелопугино с северо-западной стороны. В это время наша ударная группа стремительно нападает на купряковского противника и разбивает его. Он устремляется к реке Унде, чтобы перейти через мост и отступить на Шелопугино. Но...
Тов. Каратаев поднял голову, глаза его блестели веселым огоньком.
— Тут ему будет и крышка! Противника встречает «золотая сотня» с двумя пулеметами. Вот здесь у самого моста небольшая возвышенность с мелким кустарником — лучшего места для засады нельзя и придумать. Товарищ Димов, что ты думаешь?
Молодой плечистый парень в порыжелой кожанке утвердительно кивнул головой в большой мохнатой шапке.
— Есть. Устроим встречку, как полагается. Не впервой...
Чуть скуластое лицо его расплылось в добродушной улыбке. Он был доволен, что получил опять горячее дело.
«Золотая сотня» Димова давно прославилась не только в партизанских частях, но и у противника. Насчитывающая в своих рядах всего лишь 250 человек, она творила чудеса. Ее бросали в самые тяжелые и ответственные места, и сотня всегда с честью выходила из положения. Она состояла исключительно из рабочих Новотроицких золотых приисков, откуда и получила свое название.
Итак весь план боя был четко вырисован. Оставалось только привести его в исполнение. Командиры поздно вечером разошлись из штабной избы по своим частям и начали усиленно готовиться к выступлению.
ГЕНЕРАЛ НЕ ВЫДЕРЖАЛ
Наступила ночь на 13 апреля. Под прикрытием темноты ударная группа из двух стрелковых и одного кавалерийского полков выступила из станицы Копуньская и двинулась на Купряково. Почти одновременно тов. Димов повел свою сотню к мосту.
По дороге, скованной легким мартовским морозом, ехали осторожно, стараясь как можно меньше производить шуму. Часа через два в темноте слева показался поселок Купряково.. Сотня обогнула его с западной стороны и подошла к мосту. Здесь на небольшом пригорке, покрытом низкорослым кустарником, сотня спешилась. Лошадей отвели в ложбину за пригорок. Два станковых пулемета установили на расстоянии 200—300 шагов от моста. Приготовились и стали ждать.
Со стороны Купрякова не доносилось ни звука. Поводимому белые не подозревали о готовящемся на них налете и спокойно спали. Слышалось только монотонное посапывание освобождающейся из-подо льда реки.
Близился рассвет. Димов, поглядывая на небо, заметна волновался.
— Что это они там застряли. Пора бы уже начинать, — тихо разговаривал он со своим помощником тов. Ворониным.
— Да, как бы белые не предупредили наших и не выступили первыми. Тогда...
Воронин не успел докончить. Тишина сразу прорвалась как плотина, долго сдерживавшая напор воды. Сначала раздался залп, за ним второй. Потом поднялся какой-то неясный гул и замер. Опять накатился сильнее прежнего и стих. А через секунду снова набросился еще яростнее и злее. Зачастили сухие отрывистые выстрелы.
Гул с каждой минутой рос, делался отчетливее и сильнее. Можно было разобрать отдельные крики, долетавшие в промежутках между пулеметными очередями.
В утренних сумерках заблестели короткие вспышки, похожие на отблески молнии. Покрывая крики и сухую трескотню ружейных и пулеметных выстрелов, тяжело и гулко заговорили батареи. Настроение бойцов «золотой сотни» накалялось. Они чз трудом сдерживали желание броситься в атаку на белых с тылу.
Но вот гул голосов сделался явственнее. Он словно приближался к реке. Димов и Воронин насторожились. От Купрякова по дороге, изрытой весенними ухабами, катилась густая людская волна.
— Приготовиться!..— отчетливо прозвучал голос Димова.— По команде «огонь» — бить разом по мосту.
Людская масса стремительно направлялась к мосту. Повидимому это были главные силы купряковского противника, не выдержавшего натиска нашей ударной группы.
Отступление носило панический характер. Пехота перепуталась с конницей, патронными двуколками, штабными повозками. Для людей нехватало дороги, и они расплылись, как грязное быстро увеличивающееся пятно, по обеим сторонам дороги.
Конница опередила пехоту и первой ворвалась на мост. По деревянному настилу затрещала дробь подков. Сзади на конницу напирала пехота, в затылок ей сгрудилась вереница повозок. Встревоженное ржанье лошадей, отборная ругань и крики сотен глоток слились в какой-то дикий вой.
Вдруг с пригорка лизнули длинные языки огня. Залп двух сотен ружей и двух пулеметов слился в один гул. Лавина людей и лошадей, катящаяся по мосту, неожиданно споткнулась, забарахталась. Передние были скошены первым залпом и запрудили своими телами всю середину моста. Задние напирали на них и, спотыкаясь, путаясь в их телах, старались продвинуться вперед. Но едва они делали шаг-другой, как тут же падали на груду тел и больше уже не вставали. Некоторые всадники, пытаясь перескочить через ворох трупов, переворачивались и летели в воду.
Но людская волна несмотря на огонь продолжала захлестывать мост. Дальше середины, где возвышалась бесформенная куча конских и людских тел, никто продвинуться не мог.
Кавалеристы в отчаянии устремились с крутых берегов вплавь. Они бросались в ледяную реку, перевертывались вместе с лошадьми, выплывали, цеплялись с отчаянием за гривы и хвосты коней и тут же опять скрывались под водой, сраженные пулями. Переправу сильно затрудняли огромные льдины, стремительно плывшие по течению.
Скоро на реке образовался своеобразный помост из людских и конских трупов, по которому, без преувеличения, можно было перейти на другую сторону, не замочив ног. Но волны реки прорывались, размывали плотину трупов и уносили их по течению.
Белые, отчаявшись найти спасение в бегстве, сгрудились тесной кучей у моста. Многие бросали оружие, поднимали руки кверху, кричали о пощаде.
С пригорка огонь разом стих. В это время части нашей ударной группы, преследовавшие противника по пятам, окружили его со всех сторон и начали обезоруживать. Белые сдавались без сопротивления.
Так кончился бой под Купряковом. Мы захватили в этом бою 11 станковых и 16 легких пулеметов, много винтовок, патронов, обозного имущества. Потери же наши, как потом выяснилось, были незначительны.
Покончив с купряковским противником, ударная группа вместе с «золотой сотней» бросилась на поддержку 2-му и 6-му кавалерийским полкам, наступавшим в это время на станицу Шелопугино. От Купрякова эта станица находится всего в четырех километрах.
Как потом рассказывали сами же пленные белогвардейцы, генерал Сахаров до самой последней минуты не придавал никакого значения силам партизанских частей. Когда мы громили купряковского противника, Сахаров спокойно сидел в своей штабной халупе в Шелопугине, окруженный офицерами и полковыми дамами.
Прислушиваясь к канонаде, которая долетала из Купрякова, генерал хвастливо заявлял:
— Господа, вы слышите, как мои доблестные солдаты расправляются с партизанами? Еще один такой удар, и мы сотрем эти банды с лица земли!
Но не прошло и часа после этого заявления, как генералу пришлось пожалеть о своей самоуверенности.
Объединившись в мощный кулак, наши полки взяли Шелопугино в кольцо. Тщетно белые бросались в контратаки — кольцо с каждым часом сжималось все плотнее. Бой длился шесть часов. Наконец противник не выдержал и, разбитый наголову, начал разбегаться.
Сам доблестный генерал с кучкой солдат еле выбрался из Шелопугина. Он так летел, что даже проскочил мимо второй каппелевской дивизии, которая готовилась в это время в станице Жидкинская перейти в наступление на красных. Опомнился генерал только в Нерчинске, когда за его спиной легла дистанция в сто километров.
Вторая каппелевская дивизия, узнав от нескольких спасшихся офицеров о разгроме генерала Сахарова, оставила всякую мысль о наступлении. Она лихорадочно принялась окапываться в станице Жидкинская, с минуты на минуту ожидая появления красных частей.
СРАЖЕНИЕ В БУРАНЕ
Во время разгрома генерала Сахарова под Купряковом и Шелопугином остальные части белых не участвовали в наступлении. Даже на второй день после боя, потеряв всякую связь между собой, они не посмели сунуть носа к нашим заслонам.
Вторая каппелевская дивизия, как я уже сказал, находилась в это время в станице Жидкинская. Недалеко от нее, на Казаковском золотом промысле, расположился батальон японской пехоты. Мы решили разгромить жидкинского противника и для этой цели создали ударную группу из 1-го, 2-го, 6-го, 10-го и 11-го кавалерийских и 2-го пехотного полков при 6 орудиях и 30 пулеметах.
В ночь на 16 апреля наша ударная группа двинулась в поход. Но лишь только мы отошли километра 3—4 от поселка Даяконского, неподалеку от станицы Копуньская, поднялась сильная пурга. Ветер завыл, засвистал со страшной силой, снежный вихрь залеплял глаза, не позволяя в двух шагах разглядеть дорогу. Движение было сильно затруднено. Чтобы не потеряться в буране, мы шли медленно, стараясь как можно ближе держаться друг к другу.
Наступило утро, а до противника оставалось пять или шесть километров. Головной батальон нашей группы вступил в северную окраину станицы Жидкинская, не встретив ни души. Тишина показалась нам подозрительной. Неужели белые узнали о нашем приближении и оставили станицу без боя?
Несколько бойцов головного батальона зашло в крайнюю избу. На полу, посреди избы, спало вповалку несколько человек, прикрытых шинелями. С печки свесились еще две пары ног.
Партизаны на мгновение нерешительно остановились в дверях. Вдруг крайний из лежащих на полу, разбуженный повидимому холодом, ворвавшимся в избу из раскрытой двери, зашевелился и поднял голову. Мигом сообразив, в чем дело, он вскочил на ноги и хотел было кинуться к стоящим в углу ружьям, но партизаны угрожающе подняли штыки. Остальные тоже проснулись и лежали, не шевелясь, испуганно глядя на непрошенных гостей.
— Проспали царствие небесное. Чего уж тут, сдавайтесь!..— С хрипловатым смешком промолвил один из наших бойцов.
Солдаты покорно поднялись и начали одеваться, в то время как двое партизан забирали их оружие.
В других избах мы так же накрыли человек до двадцати. Пленных вывели на улицу и сдали под конвой группе партизан.
Не успели мы покончить с этим делом, как поднялась тревога. Затрещали пулеметы, ружья, тяжело заухали орудия. Но кто в кого палит — понять невозможно. Пурга окутывала всю станицу в непроницаемую пелену.
Я послал к нашим обходящим полкам четырнадцать ординарцев для связи, но они заблудились в буране и попали к противнику. Вырваться удалось только двоим, которые с трудом отыскали наш штаб и донесли, что гору, которую должен был
занять наш 1-й полк, уже заняли белые. Это произошло потому, что головной батальон и три сотни 2-го полка выгнали противника из села, и ему пришлось отступить на горы, окружающие станицу Жидкинская.
Прошло с полчаса. Вдруг на северных высотах от станицы послышалась сильная стрельба: это завязали бой с противником 6-й и 10-й кавалерийские полки, подошедшие в это время к станице. Спустя несколько минут начался бой и на восточных высотах — там вел наступление 11-й кавалерийский полк.
Снежный буран начал понемногу стихать. Сначала выступили из белой мглы отдельные халупы, потом отчетливо обозначилась высокая колокольня, а за ней начали проступать хмурые контуры гор. Через полчаса метель улеглась совершенно и на горах мы увидели противника. Наша батарея, стоявшая около кладбища, открыла огонь. На горах то там, то здесь появились вспышки взрывов. С каждой секундой они учащались. Противник не выдержал и покатился с гор в южном направлении к мосту, в сторону села Глушково.
На этот раз белым удалось удрать благополучно. Один из наших кавалерийских полков, который должен был занять мост, блуждал в это время в пурге, иначе здесь с белыми повторилась бы купряковская баня. Мы не преследовали убегавшего противника, так как были сильно утомлены бессонной ночью, проведенной в борьбе с врагом и метелью.
Заняв село, принялись подсчитывать свои потери и трофеи. Оказалось, что у нас было только 5 убитых, 9 раненых, и 12 моих ординарцев попали в плен. Каппелевцы оставили 30—35 убитыми — раненых они сумели подобрать. Кроме того 40 человек попали к нам в плен. Мы захватили 11 станковых пулеметов, большое количество винтовок и обоз с различным военным имуществом.
Так неудачно для атамана Семенова окончилось его столкновение с забайкальскими партизанами. Атаман не только не сумел развязать себе руки для борьбы с амурскими партизанами, но еще больше запутался. А мы в этом столкновении лишний раз проверили свои силы и убедились, что они не только не уменьшились, а возросли во много раз.
