Единственным человеком в доме, посвященным в тайну важных совещаний, происходивших в последние дни между Торквемадой, Серрано и Тарамунди, была Крус, ибо Донооо, не имевший от нее секретов, поделился с ней планами предстоящего сказочного обогащения человека и без того уже богатого, чья судьба была тесно связана с судьбой сестер дель Агила. Эта новость, так своевременно дошедшая до слуха Крус, придала ей силы завершить начатое и, пробив брешь в скупости зятя, настоять на переменах, задуманных с целью придать блеск дому и возвеличить его главу.
С присущей ей решительностью, подкрепленной как этими, так и другими соображениями, не связанными с доверенной тайной, Крус однажды утром повела атаку на зятя в тот момент, когда, сидя у себя в кабинете, он углубился в испещренные цифрами бумаги.
— Что привело вас сюда, Крусита? — с тревогой в голосе спросил скряга.
— Я пришла сообщить вам, что дальше немыслимо ютиться в эдакой тесноте, — ответила Крус, разом переходя к делу и стремясь ошеломить его быстротой натиска.— Мне нужна эта комната, она наилучшая в доме и она мне необходима.
— Мой кабинет!.. Но, сеньора... О господи! Не придется ли мне перебраться на кухню?
— Нет, сеньор, вам не придется переходить на кухню. На третьем этаже освободилась квартира.
— За которую я получаю шестнадцать тысяч реалов.
— Вам больше ничего не придется за нее получать, вы устроите там вашу контору.
Дерзкое нападение врага так огорошило дона Франсиско, что он растерянно умолк, чувствуя себя не лучше, чем тореро, опрокинутый навзничь быком и тщетно пытающийся встать на ноги.
— Но, дорогая моя… о какой конторе идет речь? Что у нас здесь — государственный департамент или, как говорят во Франции, министерство иностранных дел?
— Речь идет о ваших крупных делах, дорогой сеньор. О, мне все известно, и я рада, от души рада приветствовать вас на этой стезе. Вы загребете целое состояние. Я же берусь как следует распорядиться им и поставить вас на достойную высоту в свете. Незачем прикидываться невинным младенцем, словно вы не знаете, о чем идет речь... — С этими словами Крус непринужденно уселась в кресло.— От меня не скроете. Я знаю, что вы подписываете контракт с табачными фирмами «Виргиния» и «Кентукки», а также с «Боличе». Вполне одобряю. Вы — крупный делец. Поверьте, я не льщу вам и даже не жду благодарности за то, что вывела вас из жалкой мелочной жизни на просторную дорогу, как нельзя более подходящую для вашего огромного таланта финансиста. — Ошеломленный Торквемада молча слушал свояченицу. — Короче говоря, — закончила Крус, — вам необходима просторная контора. Ну, где же вы разместите ваших двух письмоводителей и счетовода, которых вы собираетесь нанять? У меня в комнате?.. Или в. пашей гардеробной...
— Ну...
— Ни ну, ни тпру. Оборудуйте на третьем этаже контору с вашим личным кабинетом, — не можете же вы в присутствии служащих принимать клиентов, являющихся по частному делу. Счетовод получит свой кабинет. Затем касса, — разве касса не должна помещаться отдельно? А телефон, а архив для копий, а комната для посыльного?.. Видите, какое обширное помещение вам потребуется. При работе с большим размахом нельзя ютиться в тесноте. Разве пристойно, что ваши служащие жмутся в коридоре, погибая от холода, как, например, этот меняла, не припомню его имени... Ах, не будь меня, сеньор Торквемада ежеминутно попадал бы в смешное положение. Но я никогда не допущу ничего подобного, сеньор. Вы — мое произведение, — сказала ласково Крус, — мое лучшее произведение, и порой мие приходится обращаться с вами, как с ребенком, шлепать, учить хорошим манерам и отучать от уловок...
Озадаченный дон Франсиско молчал; Крус парализовала его своей напористостью и сокрушительной логикой; не в силах оказать отпор, скряга еще раз признал себя побежденным.
— Но... допуская мысль, что мы подпишем контракт с табачной фирмой... Эту мысль я уже издавна лелею, — может, дело и сладится. Так вот, допуская в принципе, что надлежит расширить помещение, не лучше ли присоединить к кабинету соседнюю комнату?
— Нет, сеньор. Вы переберетесь наверх со всем аппаратом для фабрикования миллионов, — заявила Крус властным тоном, граничившим с дерзостью, — а ваш кабинет я собираюсь, уничтожив перегородку, соединить с соседней комнатой.
— За каким чертом?
— Для бильярда.
Смелый план расточительной свояченицы произвел на дикаря такое потрясающее впечатление, что он едва не влепил ей пощечину. От негодования он побагровел и лишился дара речи. Не находя слов достаточно резких, но все же приличных, скряга то отчаянно чесал затылок, то хлопал себя по ляжкам.
— Ну, — проворчал он, наконед, — я теперь ясно вижу, что вы спятили... как говорится, окончательно спятили. Бильярд, чтобы бездельники превратили мой дом в какой-то проходной двор. Вам отлично известно, что я ни во что не играю, я умею всего-навсего работать.
— Но ваши друзья, хотя тоже работают, играют на бильярде. Это весьма приятное, приличное, гигиеническое развлечение.
Нахватавшись поверхностных знаний, дон Франсиско пристрасрился последнее время к слову «гигиена» и приплетал его на каждом шагу ни к селу ни к городу. Но на этот раз он прыснул со смеху.
— Бильярд и гигиена! Какой вздор!.. Ну, что общего между бильярдом и микробами?
— Есть общее или нет, а бильярд будет устроен; ибо в доме такого человека, как вы, призванного стать выдающимся финансовым тузом, чей дом вскоре наводнят банкиры, сенаторы, министры...
— Хватит, хватит!.. На что мне тузы?.. Я всего-навсего бедный труженик. Будем справедливы, Крусита, и не станем упускать из виду нашей главной задачи. Несомненно, я должен поставить дом на широкую ногу, и это уже сделано. Но не надо показной роскоши и шумихи. Мы как пить дать сядем на мель. А что, гостиную и столовую вы тоже собираетесь расширять?
— Да.
— Ни в коем случае, черт возьми, ни в коем случае. И вот вам конец нашей истории. Ни одного кирпичика не разрешу убрать, хоть тресните, не разрешу. Хватит!1 Хозяин в доме я, и здесь никто не смеет командовать, кроме... вашего покорного слугк. Ничего не будет ни разрушено, ни расширено. Спустим паруса и заключим мир. Признаюсь, вы обладаете sui generis талантом. Но я не сдаюсь.., и поддерживаю несгибаемым знамя экономии. Точка.
— Не воображайте, будто эта вспышка своеволия убедила меня, — невозмутимым тоном отрезала свояченица, постепенно набираясь смелости. — То, что вы сегодня отвергаете, вам придется сделать завтра. Вы даже сами этого пожелаете.
— Я? Ну и ловкачка же вы!
— Разве не вы сами сказали мне, что уступаете смотря по обстоятельствам?
— Повторяю, когда наша семья увеличится, я соглашусь на некоторые перемены, разумеется лишь в тех скромных масштабах, которые соответствуют моим слабым возможностям. И хватит.
— Так время начинать, дорогой сеньор дон Фран-сиско, — ответила с улыбкой Крус, — и если мне разрешается взять в руки лом разрушения лишь в случае надежды на потомство, то я сегодня же зову каменщиков.
— Как, уже?.. — воскликнул Торквемада, выпучив глаза.
— Уже!
— Вы сообщаете мне об этом официально?
— Официально.
— Отлично. Однако осуществление этого desideraturn, в исполнении которого я был, впрочем, уверен, придерживаясь логики фактов, ибо одно событие неизбежно влечет за собой другое, — не является достаточной причиной, чтобы я разрешил кому бы то ни было хвататься за лом.
— Ну, а я не разрешаю забывать, что на мне лежит ответственность за достоинство вашего дома, — возразила решительным тоном свояченица,— и как бы вы ни возражали, я буду поддерживать честь семьи, дорогой сеньор. Так или иначе, а я добьюсь своего, и дон Франсиско Торквемада займет надлежащее положение в обществе. А чтобы разом покончить с этим вопросом, знайте: лишь по моему совету Доносо вовлек вас в дела с табачной фирмой; и да будет вам известно, что только благодаря мне, да, исключительно благодаря моей осведомленности сеньор де Торквемада станет сенатором, слышите, сенатором! и займет в свете положение, соответствующее его блестящему таланту и солидному капиталу.
Даже после этого потока слов Торквемада не смягчился, продолжая протестовать и ворчать. Но свояченица, в силу природного дара или привычки повелевать, приобрела такую власть над скрягой, что он терял перед ней волю. Кипя от злости, не признавая себя побежденным и пытаясь наложить запрет на решения домоправительницы, он ощущал необъяснимую внутреннюю скованность. Эта женщина с дрожащей нижней губой и безупречными манерами порабощала его, он не находил в себе сил сопротивляться ей. С неслыханной смелостью Крус взяла на себя роль диктатора в семье; она обладала талантом повелительницы, и неуклюжий дикарь пасовал перед этим олицетворением власти: грубая сила уступала гению разума.
Крус повелевала и будет повелевать всегда, какая ~бы паства ни попалась ей в руки; она повелевала, ибо небеса от рождения наградили ее неутомимой энергией, а за долгие годы борьбы со злым роком эта энергия закалилась и достигла огромных, небывалых размеров. Крус была олицетворением власти, дипломатии, непререкаемого авторитета, силы духа и плоти; против такого сочетания качеств не мог устоять ни один бедняга, лопавший под ее опеку.
Наконец Крус с независимым видом покинула кабинет дона Франсиско, и тот, оставшись один, дал волю негодованию: он топтал дорогие ковры и извергал потоки ругани.
— Да будет во веки веков проклята эта чертовка! Бес ее побери, ведь она с меня шкуру живьем сдерет. О господи, зачем попался я в эту ловушку, зачем не вырвался из когтей, ведь я же видел, куда меня тащат! Никто, нет, никто не посмеет меня упрекнуть, что я скуплюсь и обрекаю их на голод. Нет, голодать я их никогда не заставлю но экономии требую! А эта сеньора, обуреваемая тщеславием Наполеона, захватила власть и не дает мне жить в моем собственном доме, как я желаю и считаю разумным. Проклятая баба скрутила меня и командует вовсю. Чистое наваждение! Околдовала меня эта ведьма, дохнуть не дает. Я перед ней точно малый ребенок... Хочу восстать в защиту моих интересов, и не смею. Теперь она старается обвести меня вокруг пальца, уверяя, что у меня будет наследник. Вот так новость! Если бы это было правдой! Черт побери, может, ко мне и в самом деле вернется сын по моей просьбе и по воле всевышнего или хоть всенижнего, как он там ни зовись... Деспот, тиран, изверг, командир в юбке, придет день — и я сброшу с себя твои колдовские чары, опомнюсь да как возьму в руки дубину... Что там о дубине мечтать, — простонал скряга, хватаясь за голову, — ведь я, бедняга, трясусь перед чертовкой. Лишь задрожит у нее нижняя губа, я со страху готов под стол залезть! Как бы дубина по моей спине не заплясала. Я, простофиля, годен лишь проценты вычислять да из воздуха деньги делать. Этого дара от меня уж никто не отнимет. Зато она больно ловка командовать да выдумывать такие штучки, что прямо оторопь берет. Ничего не скажешь — умница, равной ей на всем свете не сыщешь. Но в конце концов на ком я женился — на Фиделе, на Крус или на обеих сразу? Ведь если одна мне жена в собственном смысле... как полагается... то другая мой тиран... вот из жены и тирана и составляется эта проклятая колымага семейной жизни... Ладно, будь что будет, а надо жить, чтобы зарабатывать денежки; постараюсь впредь получше их припрятывать от моих знатных дам, от моих дорогих ученых супружниц; беда, коли пронюхают!
