Май и часть июня дон Франсиско всецело посвятил созданию акционерного общества по табачным поставкам. Соревнуясь с Доноси в энергии и организаторских талантах, он наладил превосходный аппарат управления, обещавший, что дела пойдут как по маслу. Основной пайщик Торквемада возглавил руководство поставками; Доносо взял на себя сношения с государством и управление административным аппаратом. Маркизу Тарамунди поручались закупки табака в Пуэрто-Рико, а Серрано — в Соединенных Штатах, где его двоюродный брат заведовал филиалом общества в Бруклине.
Дело предполагалось развернуть до наступления летних каникул; в декабре ожидалась первая поставка боличе, дешевого сорта табака, а в феврале — сорта Виргиния. Официальный контракт на поставку общество заключило с государством еще в мае, несмотря на протесты конкурентов, сделавших, по их мнению, более выгодное предложение министерству финансов; но в результате некоторых неблаговидных поступков эти конкуренты потеряли в свое время доверие государства, а потому никого не удивило, когда, сославшись на определенные пункты закона, министр расторгнул старый договор. После того как четыре главных участника игры, не обращая внимания на мелких вкладчиков, договорились меж собой, оставалось лишь ревностно взяться за работу. Перед отъездом на летние каникулы Торквемада и дон Хуан Гуальберто Серрано столковались относительно некоторых вопросов, связанных с закупками сырья в Соединенных Штатах, причем результаты секретного совещания не были доведены до сведения Доносо и Тарамунди. Дело в том, что дон Франсиско, обладая врожденным знанием людей с точки зрения даешь-берешь, разом смекнул, в чем заключается основная пружина поставок и чем определяется глубина золотого потока: при ином способе закупок одни лишь пальцы замочишь, а при другом запустишь руку по самый локоть, если не глубже. Нащупывая почву, скряга прочел в глазах дона Хуана Гуальберто короткий ответ: «Перед вами именно тот человек, который вам нужен». На этом и расстались наши дельцы; Серрано поспешил в Лондон, где ему предстояло встретиться с двоюродным братом, а Торквемада отправился с семьей в Эрнани. Семья Тарамунди поехала в Сан-Себастьян. Доносо остался в Мадриде из-за жены, прикованной к постели обострившимися недугами, от которых она уже нигде не надеялась найти облегчения.
Боже ты мой, какая скучища, какая тоска одолела Торквемаду в провинции! Он беспрерывно брюзжал, ворчал и спорил с сестрами из-за пустяков, которые выеденного яйца не стоили; он бранил все подряд, находя воды отвратительными, пищу несъедобной, соседей назойливыми, небо унылым, воздух вредным. Его тянуло в Мадрид. Вдали от Мадрида, где прошли лучшие годы его жизни, где ему удалось нажить кучу денег, скряге было не по себе. Ему недоставало Пуэрта дель Соль, его любимых улиц Кармен и Немецкой вместе с Собачьим переулком, столичной воды Лосойи, изменчивого климата, знойных дней и холодных ночей. Его съедала тоска по привычному укладу жизни, по суетливой беготне вдогонку за увертливым грошом во главе целого отряда агентов, ожидавших его приказов. Он ненавидел отдых; его природа требовала постоянного кипения и непрерывной деловой суеты с неизбежными опасностями, горечью потерьг крушением надежд и лихорадкой сказочных барышей. Он отсчитывал дни страданий, в которых были повинны эти вздорные сестры, он ненавидел окружавшее его общество бездельников, армию лентяев, занятых лишь мыслью о том, как поскорее спустить наследство. Высшим выражением расточительности были в его глазах деньги, выброшенные в гостинице да на чаевые официантам в ресторане или бездельникам, которые поддерживали сеньор при купанье, чтобы они не захлебнулись в воде. Сан-Себастьян внушал ему отвращение: здесь все было построено на грабеже, кругом расставлены тысячи ловушек для столичных гостей, приехавших растранжирить за два месяца свой годовой доход. Три дня продержали его там Фидела и Крус, и он едва не расхворался от скуки и отвращения.
Приехав в Эрнани и прогуливаясь в одиночестве, он мысленно возводил пирамиды из цифр, составлявших основу табачного предприятия, а также других дел, как, например, сделки с кредиторами по поводу обветшавшего дворца Гравелинас. Жалея мужа, Фидела предложила сократить пребывание в Эрнани; но Крус не соглашалась; воздух северного побережья благотворно действовал на Рафаэля: с тед пор как он приехал в Эрнани, его нервный припадок ни разу не повторялся. Семья разделилась на две пары: Крус совершала прогулки со слепым братом, а Фидела старалась развлечь мужа, настойчиво призывая его обратить внимание на красоту окружающей природы. Скряга не остался нечувствительным к доброте и заботам жены; порой он проводил приятные минуты, беседуя с ней и прогуливаясь по лужайке или в роще. Но как изгнанник, тоскующий по родине, Торквемада среди беспечной болтовни ни на минуту не забывал о делах, и в памяти его неизменно всплывал Мадрид. Фидела всякий раз приветствовала перемену темы и с ребяческой шутливостью повторяла: «Ну же, Тор, зарабатывай побольше, побольше денег, а я берусь тебе их сберегать».
Фидела так часто это повторяла, что дон Франсиско однажды пустился на откровенности, чего никогда не делал прежде; он поделился с женой всеми мыслями и планами, радостями и огорчениями. Жаловаться было бы грешно, сказал он, доходы его растут, как волны в бурю. Но все это попусту, — сестры поставили жизнь на такую широкую ногу, что и копить-то нечего. Что ни день, то новая блажь, им лишь бы транжирить. Не стоит перечислять нескончаемый ряд безумств, — они хорошо известны Фиделе. Торквемада не создан для роскоши, но злой судьбой вынужден мириться с ней. Его прекрасный идеал — копить, почти целиком вкладывая прибыль в новые дела и уделяя на жизнь лишь самое необходимое. Сердце разрывается при виде того, как деньги, притекающие в дом, тут же из него вытекают. Мрачные, гнетущие мысли одолевают его. Между ним и Крус завязалась борьба не на жизнь, а на смерть. Он признает превосходство ее ума и красноречия; но в данном случае прав он, а не она. И самое ужасное — Крусита захватила над ним власть и навязывает ему свою волю в денежных делах: ведь всякий раз, когда на повестку дня встает вопрос о новых расходах, она скручивает его по рукам и ногам. Он извивается от бешенства точь-в-точь как дьявол под стопой святого Михаила, а негодница, придавив ему голову ногой, транжирит его Денежки направо и налево.
Словом, он чувствует себя глубоко несчастным и среди всех горестей его даже не радует мысль, что он своевременно станет отцом. Фидела мягко и тактично ответила, что лично она согласна жить скромно и уединенно: но раз Крус устраивает все по-иному, у нее, очевидно, имеются на то причины. «Право, милый Тор, она умнее нас с тобой; так предоставим же ей распоряжаться по своему усмотрению. Для успеха твоих дел выгоднее жить в роскоши. Скажи откровенно, Тор, разве ты заработал бы столько, если бы жил по-прежнему, как нищий, на улице Сан Блас? Каждый истраченный моей сестрой дуро приносит тебе двадцать. А главное, та, которую ты зовешь тираном, умнее самого Мерлина V и лишь благодаря ее деспотизму мы расстались с гнусной нищетой и зажили привольно, а ты превратился в человека с весом. Не будь же глупеньким и безропотно подчинись Крус».
В словах Фиделы сквозило почти суеверное уважение к старшей сестре, готовность слепо повиноваться властелину семьи во всем — от мелочей до серьезных вопросов. Выслушав жену, Торквемада тяжело вздохнул и с отчаянием в душе подумал, что она ни в коем случае не поможет ему сбросить иго. При первом же намеке мужа Фидела с детским ужасом возмутилась: ослушаться Крус, возражать против ее распоряжений! Немыслимо! Скорее солнце встанет с запада! «Нет, нет, Тор, и не думай! Я могу только еще раз повторить сказанное: все, чем ты так недоволен, идет на пользу тебе и нам».
Продолжая сетовать, ростовщик мало-помалу открыл Фиделе все, что его мучило. Он долго колебался, прежде чем пуститься на откровенность в одном деликатном вопросе, боясь, что жена, выслушав, поднимет его на смех. Наконец он решился: «Видишь ли, Фидела, у каждого своя ахинеева пята, как говорит уважаемый Сарате; так вот, я не желаю, чтобы мой сын вышел в семью Агила. Конечно, Крус в лепешку разобьется, лишь бы ребенок был похож на нее, на вас обеих, — мот, спесивец, щеголь, любитель пускать пыль в глаза, словом — аристократ. Но по мне лучше, чтобы он вовек не родился, коли ему суждено стать таким. Впрочем, вы как пить дать разочаруетесь, если ждете, что новый Валентин выйдет душой и телом в вашу породу; мне сердце подсказывает, что он будет истый Торквемада, второй Валентин, точь-в-точь мой прежний сын, с его ясным умом и личиком».
