Под вечер выяснилось, что роды предстоят трудные. Три знаменитости собрались на консилиум и вмиг постановили пригласить четвертого собрата. Поразмыслив, решили обождать, но Торквемада, сам не свой от страха, заявил, что на все согласен и пусть зовут ученых мужей сколько потребуется. К ночи роженице стало легче, и хоть опасность не миновала, появились первые благоприятные признаки, так что прославленные акушеры рискнули подать надежду взволнованной семье. Лицо дона Франсиско пожелтело как воск, и не то усы стали торчком вкось, не то рот скривился на сторону. Пот крупными каплями струился по его лбу, каждую минуту он обеими руками подтягивал спадавшие брюки. Прибывшие друзья уселись в гостиной в ожидании события, готовые к шумным изъявлениям радости или горя в зависимости от того, какой оборот примут дела. Скряга выбежал из гостиной, чувствуя, что не в состоянии принимать гостей, и, слоняясь из комнаты в комнату, забрел к Рафаэлю, который, спокойно сидя в кресле, беседовал с Морентином о литературе.
— А, Морентин, — буркнул дон Франсиско, сухо приветствуя гостя, — я и не знал, что вы здесь.
— Мы тут говорим, что нет причины волноваться. Скоро можно будет вас уже поздравить. А я поздравлю вас вдвойне: во-первых, с ожидаемым событием...
— А во-вторых?
— С титулом маркиза де Сан Элой... Я до сих пор воздерживался, чтобы одновременно поздравить вас с двойной радостью.
— Вот уж в чем не нуждаюсь... — резко оборвал его дон Франсиско. — Сан Элой... канаты и аннаты. Все это выдумки свояченицы... пускается на любые ухищрения, лишь бы вывести нac из статус кво и вознести меня, скромного человека, в высокие сферы... Подумать только, я — маркиз! Да на что сдался мне этот титул?
— Вы не найдете более прославленного имени, чем де Сан Элой, — возразил уязвленный Рафаэль. — Оно восходит к эпохе императора Карла Пятого, его носили такие достойные лица, как дон Бельтран де ла Торре Ауньон, великий магистр Сант-Яго и капитан-генерал галер его величества.
— А теперь собираются отправить на галеры меня! Сан Элой! Ну, какие мы маркизы!.. Что проку в титуле, если не на что сварить похлебку, как иным титулованным особам, которым приходится промышлять мошенничеством... Нет, не дворянство мой прекрасный идеал; у меня sui generis манера смотреть на вещи. Не сердись, Рафаэль, что я выступаю против господствующей аристократии и тех, у кого нет большего desideratum, как унижать несчастных плебеев. Я бедняк, сумевший обеспечить себе хлеб насущный, — и только. Грустно видеть, если заработанные трудом гроши выбрасываются на приобретение титулов. Да и что у меня общего с тем с... сыном, что командовал королевскими галерами?.. Не обижайся, Рафаэлито. Я не хочу оскорбить твоих предков... весьма мною чтимых... Не сомневаюсь, что они были вполне достойными пройдохами. И все же я хоть сейчас отдам титул маркиза всего за десять процентов надбавки к тому, что уплачено, если найдется покупатель. Эй, Морентин, продаю корону маркизов. Хотите купить?
Молодые люди рассмеялись. Рафаэль — нехотя, деланным смехом, а Морентин от всей души, радуясь каждому проявлению невежества и дикости дона Франсиско.
— Но все это, — прибавил Торквемада, — не имеет никакого значения в сопоставлении с тем серьезным моментом, который мы переживаем... Лишь бы с Фиделой было все благополучно, а я примирюсь со всем, даже с аннатами.
- Я предвижу события, — с твердым убеждением сказал Рафаэль, — и предсказываю вам, что Фидела превосходно выдержит испытание.
— Да услышит тебя господь. Я тоже так думаю.
— Ждите беды не с этой, а с другой стороны, и не сегодня, а лишь в отдаленном будущем.
— Не хочешь ли ты стать прорицателем? — воскликнул со смехом Морентин, пытаясь обратить в шутку слова слепого.
— А пока что, — подхватил Торквемада, — да сбудется предсказание Рафаэля! Хочу верить, что он прав. Но, пресвятая дева Паломы! когда же предсказание, наконец, исполнится? Для чего, спрашивается, притащились сюда три светила медицины?.. Что делают эти кабальеро? Поверьте, я первый готов воздать должное науке!.. Но хотелось бы видеть практические результаты... Похоже на то, сеньор Морентин, что все лишь одна теория.
— Того же мнения и я.
— Сплошная теория и ворох греческих терминов, один назначает то, другой — это; их лечение — что хитон Пенелопы, — шей да пори, вот и не будет глухой поры. Если же пациент тем временем скончается, смерть его ни в коем случае не помешает сеньорам врачевателям представить счет. Я же придерживаюсь мнения, что такие счета должны оплачивать черви. Не правда ли? Вот именно, черви, ведь от такого врачевания только они и выигрывают. Мы здесь занимаем выжидательную позицию, гадая на кофейной гуще, а сеньоры медики и в ус себе не дуют. Буду с вами откровенен: я так волнуюсь, что... вы сами видите, у меня руки трясутся и язык заплетается. Здесь за глаза хватило бы одного Кеведо; такова моя скромная точка зрения.
Он покинул комнату, не выслушав точек зрения Рафаэля и Морентина, и, столкнувшись в коридоре с Пинто, дал бедняге пару подзатыльников, хотя ни сам не знал, за что бьет слугу, ни слуга не ведал за собой вины. Необузданный дон Франсиско привык вымещать приступы ярости на затылке ни в чем неповинного мальчугана, а тот вместе с куском хлеба терпеливо принимал все тумаки и оплеухи. Ласковое обхождение сеньор и возможность досыта наедаться вознаграждала Пинто за жестокость хозяина, который в спокойные минуты охотно обращался к нему за разными сведениями: «Поди-ка сюда, Пинто, Может, ты знаешь, не в будуаре ли сейчас сеньорита Крус?» Или: «Погляди, паренек, кто пришел — сеньор Доносо или маркиз де Тарамунди? И дай мне знать, когда выйдет Доносо, да так, чтобы никто не заметил, понял?.. Слушай, Пинто, если сеньорита Крус спросит, не у себя ли я наверху, скажи, что ко мне пришли по делу».
В тот тревожный день хозяин с такой силой стукнул Пинто по затылку, что бедняга расплакался. «Не плачь, дружок, — утешил его скряга, внезапно смягчившись.— Это вышло нечаянно, так, дурная привычка. У меня на душе кошки скребут. Что там слышно? Вышел ли из спальни хоть один из трех докторов? Ну их всех к дьяволу... Говорю тебе, не плачь. Если сеньора благополучно разрешится, получишь новый костюм в подарок... Пойди посмотри, кто там в гостиной. Кажется, вполне пришла мамаша Морентина... А сеньор Сарате? Нет? Жаль... Поразнюхай, где находится сеньорита Крус — в спальне, или в гостиной, или у себя в комнате — и прибеги сказать мне. Я подожду тебя здесь... Притворись, будто тебе почудилось, что тебя кличут, и войди... Когда же это кончится! Ведь правда, ты тоже надеешься, что все хорошо кончится и родится мальчик?» Утирая слезы, незлобивый Пинто ответил утвердительно и пошел выполнять поручение хозяина. А хозяин бегал взад и вперед по коридору, продолжая молоть всякий вздор, и то неожиданно замирал, устремляя взгляд вниз, точно разыскивая закатившуюся монету, то несся вперед, задрав голову кверху, точно ожидая, что с потолка вот-вот хлынет золотой дождь. При каждом новом стуке в дверь он поспешно исчезал в ближайшую комнату, прячась от гостей, — они приводили его в ярость.
Наконец появился человек, которому Торквемада от радости бросился на шею; гость в свою очередь стиснул хозяина в объятьях.
— Мне так хотелось видеть вас, дорогой Сарате. Я, то есть мы, в ужасном смятении.
— Что вы говорите? — воскликнул с притворной горестью ученый приятель. — Вас все еще нельзя поздравить?
— Пока нет. Я велел позвать трех выдающихся лекарей, трех знаменитых акушеров, один из них — первое светило всего земного шара.
— Ну, в таком случае и опасаться нечего. Будем спокойно дожидаться плодов их высоких знаний.
— Вы думаете? — спросил Торквемада, прислоняясь в полном изнеможении к стене, как пьяница, которого больше не держат ноги.
— Я верю в науку. Но разве случай принадлежит к числу сложных? Может быть, вы зря волнуетесь? Роженица еще находится в первой стадии? А отпрыск идет головкой или ножками ?
— О чем это вы?
— И неужели же они не догадались принести весьма распространенный в Германии аппарат, именуемый гинекологическим?
— Что вы болтаете, дружище? Для какой цели все эти аппараты? По воле божией все должно протекать натурально, как у бедняков, где женщина обходится без помощи врачей.
— Но, сеньор дон Франсиско, ведь в редких случаях роды проходят без помощи женщин-специалисток, в просторечии — акушерок, которые в Греции назывались омфалотомис, понимаете, а в Риме — абстетрицес.
Не успел гость произнести ученые термины, как из внутренних покоев донеслись неясные возгласы, топот ног. По-видимому, произошло нечто необычное; однако невозможно было разобрать, хорошее или плохое. Дон Франсиско помертвел, не решаясь узнать в чем дело, Сарате бросился было в гостиную, но не успел дойти до двери, как прозвучал отчетливый голос: «Наконец-то...»
