— Что это? Ради бороды милосердного Иисуса Христа! — задыхаясь, гаркнул Торквемада.
— Наконец-то! — повторяли, бегая взад и вперед, слуги. На их оживленных лицах можно было прочесть добрую весть.
Словно подхваченный ветром, дон Франсиско кинулся вперед и в дверях спальни попал в чьи-то железные объятья. То были объятья Крус, которая в порыве радости расцеловала его в обе щеки, повторяя: «Мальчик, мальчик!»
— Разве я мог ошибиться! — воскликнул скряга, чувствуя, как к горлу подкатывает комок. — Мальчик... я должен его видеть... Аннаты, канаты! О наука... Библия... Валентин, Фидела... Спасибо трем знаменитостям.
Но Крус не пускала его в спальню. Надо минутку подождать.
— А каков он?.. верно, крепок, словно бычок... — добавил счастливый отец, который сам не зная как очутился в гостиной, где на него набросилась толпа друзей, перебрасывая его, точно мяч, из одних объятий в другие, вмиг обслюнив ему все лицо. — Благодарю вас, сеньоры... весьма признателен за ваши изъявления радости... Сан Элой... наука... три светила медицины... Тысяча благодарностей... очень ценю... Старого воробья на мякине не проведешь... Я знал, что отпрыск будет... мужского рода, в просторечии — самец. Прошу прощения, я сам не знаю, что говорю... Эй, Пинто, я желаю угостить всех присутствующих. Сбегай-ка в таверну да тащи сюда пару стаканчиков Кариньены... Что я мелю!.. Пресвятая библия! Шампанского! Сеньоры, тысяча и тысяча благодарностей за выражение ваших симпатий и... благожелательства. Весьма признателен... Отныне я — меценат на весь мир. Подайте браги, то бишь хересу... Мне были известны результаты перипетий... Я высчитал. Я все высчитываю... Дорогой Сарате, позвольте еще раз обнять вас. Наука!.. Хвала науке! Только незачем было сзывать целую ораву врачей. Роды были вполне нормальные и, так сказать, стихийные. Мы счастливы... Да, сеньора, вполне счастливы... вы правы, вполне.
Дон Франсиско поспешил к жене с поздравлениями… Наговорив ей тысячу ласковых слов и бросив взгляд на ребенка, которого в этот момент обмывали, он, сияя, вышел из спальни.
— Это он, Валентин, — сказал счастливый отец, обнимая Руфиниту. — Бог меня любит! Он взял от меня сына, и он же вернул его, Это божие знамение, понятное лишь мне одному. Теперь неплохо было бы, чтобы все отсюда выкатились. Но прут все новые и новые. Вот беда! Скоро переполнят весь дом.
Вернувшись в гостиную, скряга услышал среди хора добрых пожеланий комментарии по поводу необычайного совпадения — сын его родился в день рождества Христова.
— Теперь вы видите... Знамение, господне знамение.
— Счастливого рождества, сеньор дон Франсиско, великий человек, счастливый человек, возлюбленный сын всевышнего...
Среди хора славословий дон Франсиско не забыл зайти к Рафаэлю, чтобы услышать от него поздравления. Рафаэль принял зятя с холодной учтивостью, поздравив с благополучным исходом, но ни словом не обмолвился о новом существе, которому суждено было стать продолжателем рода. Чувствуя себя задетым, дон Франсиско громко и торжественно объявил:
— Мальчик, Рафаэль, мальчик, представитель всей твоей древней знати, еще более древней, чем борода вечного отца нашего. Полагаю, ты рад.
Не произнеся ни слова, слепой утвердительно кивнул головой. Морентин направился в гостиную, чтобы принять участие в общем хоре славословий и поздравлений. Домоправительница сочла необходимым наспех устроить ужин для собравшихся друзей в ознаменование двойного торжества: рождения сына божия и появления на свет наследника дома и состояния семьи Агила-Торквемады. В суете тревожного дня никому в голову не пришло позаботиться о вечерней трапезе, и вот к десяти часам вся прислуга в доме разрывалась на части, стряпая ужин, который ввиду счастливого события во дворце и торжественного праздника должен был отличаться особой пышностью.
Торквемаде было отнюдь не по душе кормить всю ораву обжор; по его скромному мнению, достаточно было пригласить таких близких друзей, как Доносо, Морентин и Сарате. Но Крус, с которой он робко поделился своими намерениями ограничить число приглашенных, сухо возразила, что уж она-то знает, как и что полагается. Резюмируем события: сочельник был отпразднован импровизированным банкетом, и все гости, человек сорок пять с гаком, другими словами — в круглых цифрах полсотни обжор ели и пили, по словам Торквемады, как варвары. Хозяин дома дал зарок пить шампанское лишь в гомеопатических дозах, и благодаря такой мере предосторожности из уст его не вылетело ни одной непристойности; он вел себя настоящим кабальеро, беседуя с гостями тем утонченным и напыщенным языком, который соответствовал его новому социальному положению. Лишь на рассвете смолкли тосты в прозе и стихах; расчувствовавшись и перейдя на ты с доном Франсиско, Сарате предсказал, что великий человек станет хозяином вселенной, под господством его разрешится проблема воздухоплавания и будут прорезаны каналами все перешейки на земле для наибольшего братского единения морей, а континенты соединятся посредством разводных мостов... Пили за дом маркизов де Сан Элой, который в скором времени обретет небывалый блеск на фоне величия Испании, слышались требования дать на крещение большой бал, дабы ознаменовать счастливое событие.
Когда гости разошлись, дон Франсиско едва держался на ногах от усталости, голова у него, казалось, распухла, он вдруг упал духом. Солнце его радости омрачилось тучами чудовищных расходов в настоящем и будущем, ибо деспотическая Крус пригласила гостей по очереди на всю неделю вплоть до Нового года, разделив присутствующих на группы по дюжине в день. «Если так пойдет и дальше, — размышлял Торквемада, — это не доведет нас до добра, ей-ей останусь я в одних подштанниках». Охваченный тревогой, он лег спать лишь под утро. В шутку или всерьез был задуман большой бал? Крус рассмеялась, она не возражает против бала, как возражал в душе хозяин дома, не смея высказаться. Мысль о предстоящем бале и дюжине гостей в день гнала от него сон; другие мысли, счастливые и ликующие, также не давали ему покоя. Не сомкнув глаз, он наутро поднялся с постели, и первое, что предстало его взору, были две дородные фигуры, в которых он без труда угадал типичных кормилиц. «Здорово, — сказал он, подходя к ним, — как обстоят дела с молоком?»
Крус заранее отыскала их в Монтанье через знакомого врача. Это были наилучшие экземпляры — отборные млекопитающие, смуглые, с черной копной волос, пышной грудью и решительной повадкой. Скряга пошел проведать жену и ребенка, а Крус тем временем вступила в переговоры с двумя кормилицами из горной деревушки и сопровождавшими их мужьями.
— Которую из них вы наняли? — спросил немного погодя дон Франсиско, желавший быть в курсе всех дел .
— Как которую? Уж не витаете ли вы в облаках, дорогой сеньор? Конечно, обеих. Одну постоянную, а другую на подмену, на случай если первая заболеет.
— Двух кормилиц зараз! — воскликнул дикарь, и волосы на голове его встали дыбом, а усы ощетинились. — Если одна, одна-единственная кормилица в доме — это бич божий, то две... не нахожу слов... две... это разверстая пасть преисподней, готовая поглотить нас.
— Вы пугаетесь из-за пустяков... Так-то вы заботитесь о замечательном малыше, которого вам дал сам бог!
— Но зачем моему малышу две кормилицы, черт возьми и черт подери! Четыре груди, боже ты мой, четыре груди!.. А у меня не было ни одной, ведь меня вскормили козьим молоком!
— Вот отчего вас всегда так и тянет в гору.
— Но позвольте, Крусита. Будем справедливы. Где вы видели, чтобы у ребенка были две кормилицы?
— Где видела?.. У королей. Да, у короля...
— А мы что же, увенчаны, как говорится, короной? Уж не король ли я ненароком, или какой балаганный император с картонной короной на голове?
— Вы не король, но ваше положение и имя требуют королевской роскоши во всем. Нет, нет, я не шучу. Я знаю, что говорю. Начинается новый этап в нашей жизни. У вас появился отпрыск, ваш наследник, принц Астурийский...
— Так что я...
Больше он не мог произнести ни слова, от негодования кровь кипела и туманила голову. Сидя в столовой в ожидании утренней чашки шоколада, он с досады кусал ногти. Сжалившись над беднягой, Крус попыталась ему объяснить, почему жизнь их вошла в новую фазу величия. Но дон Франсиско внимал лишь голосу своей скупости. Ни разу он не испытывал в душе такого страстного желания взбунтоваться и никогда еще не был так далек от осуществления своей заветной мечты. Ибо после рождения Валентина волшебная власть Крус расширилась и упрочилась более чем когда бы то ни было, Это великое событие послужило основой для укрепления могущества Крус и свело на нет все надежды Торквемады сбросить иго. Несчастный скряга, стеная, глотал свой шоколад и на предложение Крус высказать свое мнение делал тщетные попытки произнести хоть слово: в горле застрял комок, и грубые, решительные выражения, к которым он частенько прибегал в былые дни, не шли с языка; вместо них на ум приходили одни лишь изысканные обороты речи, проклятой рабской речи, отшлифованной в роскоши, среди которой он погибал, зажатый в тиски властной волей укротительницы.
— Я молчу, сеньора, — буркнул он наконец, — но продолжаться так не может... Поймите... Я преимущественно олицетворяю экономию, вы — расточительность. Три врача, две кормилицы... большой бал... что ни день, то гости… аннаты-канаты... В итоге расходы умножаются.
— Умножаются лишь ваши мелочные расчеты. Что значит все это по сравнению с вашими огромными доходами? Вы думаете, я стала бы увеличивать траты, если бы ваши барыши уменьшились хоть на йоту?.. Разве плохо вам живется под моей опекой? Так знайте, мой друг, впереди еще более славные дни... Но что с вами? Что случилось?
Ростовщик плакал; уж не поперхнулся ли он шоколадом?
