Зная о неизбежности рокового исхода, все радовались, что больной отдыхает. Домашние и друзья, собравшись в соседней комнате, тихонько толковали меж собой, чем кончится столь необычный и долгий сон; Доносо и Крус уже выражали некоторые опасения, но Аугусто Микис поспешил их успокоить: по его словам, такой благодетельный сон — отрадное явление в процессе болезни, — впрочем, дав передышку измученному телу, он не сможет отсрочить неизбежный роковой конец. Прерывать сон не следует, он предвещает верное, хоть и недолгое, облегчение. Близкие с некоторым недоверием ждали подтверждения слов доктора, и, наконец, услышав под вечер громкий голос дона Франсиско, поспешили в его спальню и с удивлением увидели, что больной потягивается и зевает.
— Мне уже лучше, значительно лучше, — сказал он, весело улыбаясь. — Не дадите ли вы мне чего-нибудь поесть... черт возьми, кажется, у меня появился аппетит.
Кругом послышались радостные восклицания, и больному немедля принесли отличный бульон; он съел несколько ложек и запил глотком хереса.
— Давненько я не ел так охотно. У меня появился самый настоящий аппетит. Надеюсь, пища пойдет мне впрок...
— Ну, что вы теперь скажете?—спросила его довольная, торжествующая Крус. — Как вы сами убедились, исполнение христианского долга приносит благо и телу и душе.
— Вы правы, — согласился дон Франсиско, чувствуя, как ликование семьи передается и ему. — Я это предчувствовал, потому и согласился причаститься. Благословен всевышний, ниспославший мне облегчение, или, как говорится, воскрешение из мертвых. Пусть сам господь придет и убедится, что я воскрес. Мне рассказывали много поистине чудесных историй о безнадежных больных, которые, приняв святое причастие, возвращались к Жизни и полностью выздоравливали. Кто знает, может и со мной произойдет такое чудо.
— Но именно по случаю улучшения, — сказал Доносо, опасаясь, не слишком ли много говорит больной, — надо лежать спокойно и молча.
— Ну вот, дорогой Доносо, вы опять взялись за свои нравоучения и хитрости. Если мне станут надоедать, я способен... Что вы скажете, ежели я сейчас встану, пойду к себе в кабинет и?..
— Ни в коем случае.
— Какое сумасбродство!
И все как по команде протянули к больному руки, словно пытаясь удержать его; скряга способен был привести в исполнение свою нелепую мысль.
— Не пугайтесь, — сказал он с притворным послушанием.— Вы меня знаете, я никогда не поступаю опрометчиво. Уж так и быть, останусь в постели, пока не поправлюсь окончательно. Но верьте, как я верю в милосердного бога, что мне уже лучше, гораздо лучше; я на пути к выздоровлению.
— По-моему, дорогой сеньор дон Франсиско, — ласково сказал Гамборена,— лучшим выражением вашей благодарности всемогущему богу, тела и крови которого вы удостоились сегодня причаститься, послужит покорность божественному приговору.
— Вы правы, мой дорогой друг и учитель, — ответил Торквемада, обнимая священника. — Вам я обязан моим спасением, то есть облегчением. Я согласен принять все, что ниспошлет мне господь. Пожелает он мне смерти, и я безропотно покорюсь судьбе. Если же господь захочет излечить меня, тем лучше, тем лучше. Я не смею пренебрегать жизнью, посланной богом еще на много-много лет. Ах, отец мой, какое счастье прийти к богу, исповедаться перед ним, с сокрушением признать все темные стороны своего характера, признать, что сердце твое было лишено мягкости, почувствовать, как оно переполняется благодатью и божественной любовью. За примером идти недалеко: бог создал мир, а потом, как известно, пострадал за нас... и мы обязаны любить его, обязаны во всем следовать добрым совета и наставлениям нашего духовного отца, Я согласен, согласен на все; обнимите же меня еще раз, сеньор Гамборена, и ты, Руфинита, обнимите меня и вы, Крус и Доносо. Мне хорошо, я доволен, чувствуя себя добрым христианином; возблагодарим же всемогущего бога, исцелившего меня, то бишь ниспославшего мне облегчение. Все в твоей руке, господи, да будет воля твоя.
— Аминь!
— Велика благодать господа! И как дурно поступал я, не желая a priori признать его. Но не будет отринут и тот, что пришел последним. Правда?
— Правда.
— Слава Иисусу Христу и пресвятой богородице! А я, жалкий червь, сомневался в бесконечном милосердии господа! Но нынче я уверовал, ибо сам убедился. И не думайте, я не отступлюсь от слова, боже упаси! Все будет так, как решено и согласовано. Господь вразумил меня, и отныне я буду следовать диаметрально противоположной линии поведения...
Дону Франсиско снова дали немного бульона и вина, что пошло ему на пользу не меньше, чем предыдущая порция. Не одобряя говорливости больного, находившегося в состоянии сильного возбуждения, домашние оставили его наедине с Доносо, который решил воспользоваться наступившим улучшением, чтобы подробно обсудить все пункты завещания и в тот же день покончить с формальностями. Беседа протекала спокойно, и Торквемада еще раз подтвердил прежние распоряжения. Доносо предложил своему другу некоторые пункты, которые тот принял без колебаний. Как человек крайне осторожный, Доносо положил себе за правило верить лишь тому, что услышит собственными ушами; необычайная уступчивость завещателя несколько смутила его. «Все, решительно все, как вы пожелаете, — подтвердил Торквемада. — Составьте завещание в тех выражениях, которые вы найдете наиболее приемлемыми... Ведь документ можно изменить в любой момент, если завещатель найдет это необходимым».
Доносо продолжал молча записывать.
— Я не хочу сказать, что собираюсь изменить его,— добавил дон Франсиско таким твердым и уверенным голосом, точно и впрямь совсем поправился. — Я человек слова, сказано — сделано! Я ни в коем случае не собираюсь портить отношения с господом богом, который проявил ко мне такую снисходительность... Только этого не хватало! Я верен себе; Франсиско Торквемада не берет назад свое слово: треть моего состояния полностью переходит в руки святой церкви и будет распределена между различными религиозными учреждениями, занятыми просвещением и благотворительностью... Разумеется, после моей смерти. Это ясно.
Закончив обсуждение всех остальных пунктов и выяснив, кто назначается душеприказчиками, Доносо готов был напомнить больному, что следует помолиться, но воздержался и ограничился севетом отдохнуть в тишине.
— Вы правы, дорогой дон Хосе Мариа, — ответил больной, — но я чувствую, как вместе с облегчением во амие просыпается деловой человек. Я живуч, как кошка. Вот увидите, я выживу. Конечно, я весьма благодарен всевышнему, ибо кому как не богу обязан я возвращением здоровья? Но со своей стороны я тоже пошел на
;все, что от меня требовалось, и от души рад быть добрым христианином.
— Повторю слова Гамборены: положитесь на волю божию и примите то, что он пожелает ниспослать вам — жизнь или смерть.
— Совершенно верно, признаю и проповедую ваш взгляд de motu proprio. Ощущаю душой, сердцем, наконец всем моим хозяйством, что господь пожелал сохранить мне жизнь, и внутренний голос шепчет мне: «Ты будешь жить, дабы осуществился твой превосходный план». — План? Какой план?
— А вот какой: едва я открыл глаза после благодетельного сна, как испытал необыкновенный прилив энергии. С тех пор как я вернулся к жизни, дорогой дон Досе, в голове моей ожили и закружились мысли, которые я уже издавна лелею, и пока я обнимал моих близких, я обдумывал все подробности для реализации дела.
— Какого дела?
— Не прикидывайтесь дураком. Уж будто вы не знаете. Проект, который я представлю правительству для обращения внешнего долга во внутренний... Путем конверсии будет погашена, наконец, задолженность казначейства, а государственный долг унифицирован на основе единой постоянной внутренней ренты с понижением
процента до трех. Вы уже знаете, что конверсия, то есть обращение, коснется также кубинской ипотеки.
— О да, замечательный план! — подтвердил Доносо, обеспокоенный нервным возбуждением больного. — Но у вас еще будет время все обсудить. Правительству придется испросить согласия кортесов.
— Правительство испросит, и кортесы согласятся. Не беспокойтесь.
— Я и не беспокоюсь, но повторяю, вам пока не следует думать о подобных вещах.
— Подойдите-ка сюда, поближе. Мне уже лучше, я выздоравливаю и в этом явственно вижу перст божий. Можете говорить все что хотите, но господь возвратил мне жизнь, дабы я мог осуществить этот план и облагодетельствовать человечество или, не идя далеко за примером, нашу дорогую, возлюбленную богом Испанию. Разве Испания не самая католическая из всех стран?
— Да, сеньор.
— И не требует ли справедливость, чтобы бог или божественное провидение оказали ей особую милость?
— Безусловно.
— В доказательство чего господь не пожелал моей смерти.
— Так вы полагаете, что бога занимает вопрос — состоится ли обращение внешнего долга в долг внутренний?
— Бог вершит все дела и руководит всем, от малого до великого. Так сказал Гамборена. Бог по своему усмотрению ниспосылает беды и удачи как отдельным людям, так и целым народам. Птицам он дает зерна и травку для пропитания, а народам... хорошую взбучку, когда они того заслужат, к примеру — всемирный потоп, мор и другие бедствия, а то осыплет их благодеяниями, — живите, мол, и плодитесь. Уж не думаете ли вы, что бог равнодушно взирает на беды нашей несчастной страны, вынужденной платить двадцать тря процента за внешние займы? Страдает торговля, страдает промышленность, страдают несчастные труженики!
— Отлично, отлично. Вполне одобряю ваши логические рассуждения, — ответил Доносо, чтобы не перечить больному. — Несомненно, творец желает облагодетельствовать католическую Испанию, и наилучший способ осуществить это — привести в порядок ее финансы.
— Правильно! — с восторгом подхватил Торквемада. — Почему бы господу богу и не заняться финансовыми вопросами, подобно тому как хороший отец наблюдает за трудами детей своих? Право, сеньоры, с вашей стороны это чистое ханжество: едва заговоришь о деньгах, как лица ваши принимают сокрушенное выражение. Черт возьми! Одно из двух: или господь приводит в движение решительно все, или ничего. Взять к примеру военных: их ремесло — убивать людей, и вот. нам говорят о боге, дарующем, победу. Так почему же вы не хотите верить в бога финансов, в бога бюджета, торговли или процентов?
