М. Семанова. "Чехов в школе". Ленинградское отделение Учпедгиза, 1954 г. OCR Biografia.Ru
продолжение книги...
Народническая критика пыталась истолковать «деревенские» произведения Чехова так, что автор якобы, изображая в мрачных красках деревню, противопоставляет ее городу; темных мужиков — приехавшей из города семье Николая Чикильдеева. Такое толкование искажало смысл произведений Чехова о народе. Писатель стремился, напротив, показать, в каком тяжелом положении оказывается человек из народа и в деревне и в городе. Лакею Чикильдееву «пришлось оставить место», как только он заболел. Этой лаконичной фразой Чехов дает читателю понять, что господа попросту выбросили лакея, который не может им теперь служить. А в финале повести он покажет, что жена и дочь Чикильдеева принуждены просить милостыню. Чехов сделает также очевидным, что эти факты не единичны. В «Мужиках» рассказано еще об одном бедствующем в старости московском лакее Матвеичеве, служившем некогда в «Эрмитаже», «у Омона» («мается старичок»). Народники склонны были также видеть в сцене пожара недоброжелательное отношение Чехова к деревенским и пристрастие к городским жителям. Они пытались доказать, что неумелым, растерянным, темным мужикам Чехов стремится противопоставить здесь представителя «цивилизованного мира» — энергичного, деятельного студента. Это суждение также тенденциозно и неверно. В сцене пожара у Чехова особенно явственно выступает не только темнота, но и заброшенность мужиков; даже порядочной пожарной машины в деревне нет. Мы видим, что в борьбе со стихийными бедствиями мужики оказываются совершенно беспомощными; отсюда и панический страх перед темными силами природы («было страшно»). Опасность вполне реальна: может сгореть не один дом, а вся деревня. «Марья металась около своей избы, плача, ломая руки, стуча зубами, хотя пожар был далеко» (т. IX, стр. 205). Вместе с тем писатель показывает готовность людей из народа самозабвенно трудиться, чтоб предотвратить несчастье: бабы, девки, дети таскают с реки полные ведра с водой, тушат пожар. Чехов дает понять здесь же, что для студента (энергия молодости, удаль его не исключают некоторой доли рисовки), для красивых девушек из усадьбы, которых ждет на той стороне реки экипаж — пожар в деревне лишь необычайное (почти веселое) происшествие. Читателю ясно, что автор повести «Мужики», рассказа «В овраге» не разделяет ни восторженного рабского отношения Ольги Чикильдеевой к господам, ни ее идеи терпения, смирения. Очевидно, что для него более жизненным является недоверчивое отношение, отчужденность от господ исстрадавшейся Марьи: «глядела на них исподлобья, угрюмо, уныло, как будто это вошли не люди, а чудовища». Писатель с сочувствием также изображает детей, ответивших по-своему на оскорбление, несправедливость и зло: Мотька наливает молоко в чашку, чтоб бабка, которая только что высекла ее и Сашу, оскоромилась бы и пошла после смерти в ад. Чехов с удовлетворением отмечал «незасыпающее стремление» народа к справедливой счастливой жизни. Он заставлял читателя увидеть и слепые, «на ощупь» поиски правды, и все обостряющееся чувство ненависти к богатым и сильным. «Чтоб их разорвало», — со злобой говорит о господах Фекла. «Насосались нашей крови, ироды, нет на вас погибели», — кричит во дворе Цыбукиных какая-то баба. Созданная Чеховым картина жизни народа, в которой чувствуется «глубокое знание» и сострадание Чехова, «сострадание умного и чуткого человека» (М. Горький), пробуждала у читателя чувство ответственности, внимание к народу, раздумье о путях переустройства несправедливой антинародной общественной жизни. Этому содействовали чеховские пейзажи в «деревенских повестях»: красота, лиричность природы, широкие просторы, «раздолье»; яркие, светлые краски контрастируют в этих произведениях со страшной социальной действительностью, возбуждают у читателя мечту о свободе, справедливости. «Какое прекрасное утро! И, вероятно, какая была бы прекрасная жизнь на этом свете, если бы не нужда, ужасная, безысходная нужда» (т. IX, стр. 197). «И как ни велико зло, все же ночь тиха и прекрасна, и все же в божьем мире правда есть и будет, такая же тихая и прекрасная, и все на земле только ждет, чтобы слиться с правдой, как лунный свет сливается с ночью» (т. IX, стр. 400). Пробуждая в читателе веру в будущее, видя отдельные проявления недовольства, Чехов, однако, в силу ограниченности своего мировоззрения, прошел мимо того обстоятельства, что уже в его время некоторая часть крестьянства вступила на путь революционной борьбы. М. И. Калинин справедливо заметил, что Чехов «живописно и метко изображал политический гнет, ограбление крестьян помещиками и кулаками, безысходность крестьянства при царизме и капитализме», но «Чехов не видел положительных сторон... в жизни народа». (1)
--------------------------------------
1. M. И. Калинин. О литературе. Лениздат, 1949, стр. 79.
--------------------------------------
Современник Чехова, участник революционного движения — М. Горький, в своих ранних рассказах, исходя из жизненных наблюдений, изобразил пробуждение деревни. Он выявил революционные стремления определенной части крестьянства.
Однако сами по себе картины жизни народа у Чехова были так красноречивы, что их использовали марксисты в борьбе с народниками. Таким образом эти произведения объективно укрепляли революционный лагерь. В 90-е годы Чехов, внимательно всматриваясь в жизнь, пришел к осознанию обреченности капиталистического мира. Это впечатление обреченности он сообщает в произведениях: «Случай из практики», «Три года», «Бабье царство», показывая постепенное вырождение рода эксплуататоров. Первое поколение людей темных, невежественных («из мужиков»), но деятельных, инициативных, сменяется вторым поколением — праздных, болезненно-нервных людей. Это вырождение ведет неумолимо к гибели рода: «Нами должен кончиться этот род, иначе, и я в этом глубоко убежден, — в следующих поколениях мы дадим только трусов, преступников и сумасшедших» («Три года»).
Чехов показывал мертвящее воздействие капитализма на психику, поступки людей, поставленных в положение эксплуататоров. Даже лучшие из них, испытывающие тревогу, беспокойство, чувство вины за страдания людей, не могут отказаться от праздности, преодолеть рабское отношение к деньгам, к силе. Лаптев («Три года») так же, как «наследница пяти корпусов» Ляликова («Случай из практики»), уверен, что «миллионы и дело, к которому у него не лежала душа, испортят ему жизнь и окончательно сделают из него раба», но бросить миллион и «ненавистное дело» не решается. «Люди, которые работают на меня, слепнут и глохнут. Мне страшно жить, страшно!» — искренне и убежденно говорит героиня рассказа «Бабье царство», владетельница фабрики — Анна Акимовна, и в порыве раскаянья она готова изменить свою «нелепую и неинтересную» жизнь; но порыв проходит, «честные, возвышенные, благородные мечты» кажутся фальшью, и Анна Акимовна понимает, «что все уже погибло» и что новая жизнь для нее «уже невозможна». Рисуя в этих произведениях крупным планом владельцев фабрик и заводов, Чехов все время заставляет читателя держать в поле зрения эксплуатируемых. Они являются как бы вторым центром этих произведений. Мы видим тяжелые условия жизни эксплуатируемых, несвободный труд, бесправие и затаенную озлобленность против произвола и деспотизма хозяев. «Тут недоразумение, конечно, — обобщает Королев факты современной жизни, направляемой не разумной волей людей, а грубой стихийной силой («дьяволом»). — Тысячи полторы-две фабричных работают без отдыха, в нездоровой обстановке ... живут впроголодь ... и только двое-трое, так называемые хозяева, пользуются выгодами, хотя совсем не работают». Рядом выразительных деталей, в лаконичной форме, Чехов дает почувствовать несправедливость, унижение рабочих и власть «господ жизни». Рабочие «кланялись лошадям, на которых ехал Королев». Мы улавливаем здесь и обязанность приветствовать хозяев и то, что рабочие выполняли эту обязанность формально, с видимым безучастием, поэтому кланялись не людям, сидевшим в коляске, и не приветливо, или хотя бы с любопытством, интересом, а не глядя, как будто лошадям. Кучер, «не сдерживая лошадей», въезжает в фабричные ворота, хотя навстречу толпой идут рабочие. Чехов заставляет нас увидеть и в этом отражение силы хозяев, их привычного пренебрежения к людям простого звания. Чехов не поднялся до понимания исторической роли эксплуатируемых, он не понял исторического значения развернувшейся в его время революционной борьбы пролетариата. Но он предсказал неизбежную гибель буржуазного мира и показал тлетворное воздействие капитализма на всех тех, кто в той или иной степени соприкасается с миром угнетателей. Праздные угодливые приживалки, развращенные деньгами и бездельем личные слуги, продажные, сытые, лицемерные буржуазные интеллигенты (Лысевич, Христина Дмитриевна и др.) — все эти люди даны в произведениях Чехова как порождение буржуазной действительности, как результат воздействия мира торгашества, несправедливости на все области современной общественной и личной жизни, на чувства, сознание, поведение человека. Буржуазная действительность выступает здесь как враждебная человеку. Чехов, писатель-гуманист в центре внимания ставит человека. Еще в ранних произведениях художник проявлял интерес не только к социальным явлениям жизни, но к внутреннему миру человека. Наследуя традиции русской классической реалистической литературы, Чехов в своих рассказах («Тоска», «Горе» и др.) неразрывно связывает вопросы психологические с социальными. Он видит в личной жизни, в личном несчастье людей как бы отражение социальной несправедливости, социального несчастья. Не случайно поэтому, что и в повествовательных и в драматических произведениях Чехова мы находим не счастливые развязки личных отношений, а атмосферу взаимного непонимания, вражды, несчастья («Враги», «Дама с собачкой», «Чайка», «Дядя Ваня»). Многие герои гонятся за призрачным счастьем, упуская подлинное: так «прозевала» героиня рассказа «Попрыгунья», в поисках необыкновенных, знаменитых людей, настоящее счастье — любовь замечательного человека и ученого, скромного, честного труженика. Если же чеховские герои счастливы, то как же оказывается узко, уродливо, мещански-ограничено, эгоистично их счастье! Это счастье собственника Чимши-Гималайского («Крыжовник»), Манюси («Учитель словесности»), Душечки. От такого «счастья» уходят лучшие герои Чехова. «Где я, боже мой? — записывает в своем дневнике очнувшийся, отрезвевший Никитин. — Нет ничего страшнее, оскорбительнее пошлости. Бежать отсюда, бежать сегодня же, иначе я сойду с ума!» («Учитель словесности»). Проблема семьи и брака, глубоко волновавшая многих предшественников Чехова, ставится им особенно настойчиво в 90-е годы («Дуэль», «Ариадна», «Анна на шее», «О любви», «Душечка», «Дама с собачкой» и др.). До Чехова школьники изучали роман Чернышевского «Что делать?», творчество Тургенева, Гончарова, писателей, уделявших большое внимание так называемому «женскому вопросу», положению женщины в семье и в обществе. Работая над романом «Война и мир», слушая обзорную лекцию о Толстом, учащиеся знакомились со взглядом Толстого на этот вопрос. Таким образом, им известна и революционно-демократическая точка зрения Чернышевского, и вера Тургенева, Гончарова в большие возможности русской женщины, не ограничивающейся сферой семьи, «женщины-созидательницы», подвижницы, и противоречия Толстого, особенно ясно выразившиеся в последние десятилетия жизни в решении и этой проблемы. Учителю следует сказать учащимся о прогрессивной позиции, которую занял А. П. Чехов в этом вопросе, о наследовании им лучших традиций прошлого и о преодолении слабых сторон учения Толстого даже по этому частному вопросу. Чтобы сделать этот вывод в классе (к материалу, на основании которого он делается, учащихся не нужно отсылать), учитель должен сам основательнее познакомиться с названными только что произведениями Чехова, в частности, с рассказом «Ариадна». Учитель вспомнит, что В. И. Ленин, говоря о противоречиях Толстого, указывал на то, что Толстой, с одной стороны, беспощадно критиковал современную семью, «... с великой наглядностью разоблачал ... «законный» брак, с другой же стороны, он оставался верен своей идеологии пассйзизма, «непротивленства», когда утверждал, например, в «Крейцеровой сонате», что освобождать женщину нужно лишь в семье, а «... не на курсах и не в палатах». (1) А. П. Чехов, не поднявшись, как и Тургенев, Гончаров, до понимания революционных путей борьбы за свободу и, в частности, за освобождение женщины, не разделил, однако, отрицательного отношения Толстого к «женскому вопросу», не ограничил роль женщины только ролью жены и матери. Он приветствовал «стремление женщины к образованию и равноправию», пробуждение ее самосознания. Чехов полемизировал с автором «Крейцеровой сонаты» (и «Послесловия» к этой повести) в своем рассказе «Ариадна». С «Крейцеровой сонатой», в которой осуждение современной семьи и «законного» брака было дано Толстым в наиболее смелой, заостренной форме, Чехов был знаком еще до появления повести в печати, в конце 80-х годов. Тогда она представлялась молодому писателю «событием», произведением, возбуждающим
-------------------------------------
1. В. И Ленин. Толстой и пролетарская борьба. Соч., т. 16, стр. 323; Толстой и его эпоха. Соч., т. 17, стр. 31.
-------------------------------------
мысль, исключительным «по важности замысла и по красоте исполнения». «Читая ее, едва удерживаешься, чтобы не крикнуть:
«Это правда!» или: «Это нелепо!» Однако и в ту пору Чехов не принял резко отрицательного суждения Позднышева (в котором
он слышит отзвук мыслей самого Толстого) о врачах и медицине. В 90-е же годы, после поездки на Сахалин,
Чехов высказывает в письмах резко отрицательное отношение к «Крейцеровой сонате» и, особенно, к «Послесловию»: «До поездки «Крейцерова соната» была для меня событием, а теперь она мне смешна и кажется бестолковой. Не то я возмужал от поездки, не то с ума сошел — чорт меня знает» (т. XV, стр. 136). Разумеется, Чехов и теперь поддерживает Толстого в обличении им современной семьи, но он считает утопической толстовскую идею целомудрия, решительно не принимает отрицания Толстым медицины как науки и открытого поучения в его «Послесловии»: «Я третьего дня читал «Послесловие». Убейте меня, но это глупее и душнее, чем «Письма к губернаторше», которые я презираю (1). Чорт бы побрал философию великих мира сего! Все великие мудрецы деспотичны, как генералы, и невежливы и неделикатны, как генералы, потому что уверены в безнаказанности. Диоген плевал в бороды, зная, что ему за это ничего не будет; Толстой ругает докторов мерзавцами и невежничает с великими вопросами, потому что он тот же Диоген, которого в участок не поведешь и в газетах не выругаешь. Итак, к чорту философию великих мира сего! Она вся, со всеми юродивыми послесловиями и письмами к губернаторше, не стоит одной кобылки из «Холстомера» (т. XV, стр. 241). В рассказе «Ариадна» Чехов средствами художника спорит с Толстым. Он, надо полагать, сознательно повторяет композицию «Крейцеровой сонаты». В центре — исповедь случайного спутника (у Толстого — Позднышева в вагоне; у Чехова — Шамохина на пароходе). Содержанием этой исповеди является любовная история. Она сопровождается рассуждениями рассказчика, выводами, которые он сделал для себя сам из этой истории. Чехов, как и Толстой, ставит себя в положение слушателя. Но
----------------------------------
1. Здесь речь идет об одной из глав «Выбранных мест из переписки с друзьями» Н. В. Гоголя.
----------------------------------
реакция его, как слушателя, на рассказ героя значительно отличается от реакции Толстого. Толстой высказывает сочувствие Позднышеву и, таким образом, солидарность с его идеями. Уже в экспозиции «Крейцеровой сонаты», предваряющей рассказ Позднышева, Толстой передает спор о женщине и браке между эмансипированной «некрасивой и немолодой курящей дамой» и купцом, чьи представления кажутся ей домостроевскими, дикими. Автор занимает как свидетель этого спора позицию, близкую к Позднышеву; это выражено в его отношении к купцу и к даме. Доводы патриархального купца оказываются, хотя и резкими, но настолько убедительными, что подавляют доводы «эмансипированной дамы», над которой явно иронизирует Л. Н. Толстой.
Во время рассказа Позднышева слушатель-автор в знак согласия то качает головой, то прерывает его вопросами, замечаниями, свидетельствующими о большой заинтересованности и самим рассказом и личностью Позднышева. Последний изображается нервным, впечатлительным человеком. Слушатель поражен новизной его взглядов («все это было ново и поразило меня»), глубоко взволнован переживаниями рассказчика, серьезно задумывается над его суждениями. Когда, например, Позднышев вышел, его слушатель остался один, «перебирая все, что он сказал... и так задумался, что и не заметил, как он вернулся». На вопрос рассказчика: «Вы не хотите спать?» — слушатель искренне и горячо отвечает: «Совсем не хочу». Напротив, он горит желанием услышать рассказ. «Ну, так я расскажу вам, — говорит Позднышев. — Да вы точно хотите?» — Я повторил, что очень хочу». В финале повести отношение Толстого к Позднышеву, авторское сострадание, симпатии совершенно обнажены: «Мне захотелось плакать». Иное отношение Чехова-слушателя к своему герою и рассказчику — Шамохину. Если Толстой проявляет еще до рассказа Позднышева интерес к нему, прислушивается к его суждениям, которые тот высказывает вагонным спутникам (в частности, «курящей даме») о браке, о женщине, то Чехов, услышав от Шамохина до его рассказа женоненавистнические слова, не ждет уже от него ничего нового и интересного, заранее готовится как слушатель к предстоящей скуке: «Было также заметно,...
что не миновать мне выслушать какую-нибудь длинную историю, похожую на исповедь» (т. IX, стр. 63). Шамохин делает такие близкие к позднышевским обобщения: «Женщины лживы, мелочны, суетны, несправедливы, неразвиты, жестоки», они вовсе не рвутся к образованию, а в своем регрессивном движении тянут и мужчин назад. Свое несогласие с подобными выводами Чехов выражает в таких словах слушателя: «Уже одно стремление к образованию и равноправию полов, которое я понимаю, как стремление к справедливости, само по себе исключает всякое предположение о регрессивном движении» (т. IX, стр. 83). Рассказ Шамохина занимает слушателя лишь своей фактической стороной, длинные же рассуждения Шамохина надоедают ему, заставляют скучать и, наконец, даже заснуть: «Мне уже было скучно спорить и хотелось спать. Я повернулся лицом к стенке. «Да-с, — слышал я, засыпая. Да-с. А всему виной наше воспитание, батенька...». Больше я ничего не слышал, так как уснул» (т. IX, стр. 83—84).
Закончен рассказ Шамохина. Слушатель и Шамохин спускаются вниз. Мы можем ожидать, что здесь будет выражена взволнованность слушателя. Но Чехов сознательно такой фразой подчеркивает спокойствие слушателя и взволнованность только самого рассказчика: «Шамохин, взволнованный своим рассказом, и я спускались вниз». В заключение рассказа «Ариадна» прямо передано небрежное, незаинтересованное отношение Чехова (в противоположность Толстому) к своему герою: «На другой день после этой встречи я выехал из Ялты, и чем кончился роман Шамохина — мне неизвестно» (т. IX, стр. 85). Не соглашаясь со взглядами своего рассказчика, Чехов не только не высказал к нему симпатии, но разоблачил его им же самим рассказанной историей. Шамохин представляет самого себя человеком, стремившимся к высокой, поэтической, идеальной любви, безжалостно духовно обобранным женщиной (Ариадной), оказавшейся, по его словам, хитрой, ловкой кокеткой, «уловившей» его в свои сети и оторвавшей от полезной деятельности. Роман с этой «хищницей» привел его, как он говорит, к полному разочарованию в женщинах, к пониманию их интеллектуальной отсталости и подчиненности всей их жизни животным инстинктам. Он принужден теперь, не любя, связать себя законным браком с этой, сделавшей его несчастным, женщиной, вместо того, чтобы «искупать свои ошибки» трудовой жизнью. Так представляет себя, Ариадну и свою жизнь Шамохин, но совсем по-иному видит все это Чехов, и отношение писателя выясняется как в процессе самой исповеди, так и из отдельных эпизодов и замечаний, предваряющих и заключающих ее. «Было также заметно, — говорит Чехов в начале рассказа (еще до исповеди), что на душе у него неладно, и хочется ему говорить больше о себе самом, чем о женщинах». Эти слова очень симптоматичны, в них уже подчеркнут эгоцентризм Шамохина, и сама исповедь его дана Чеховым под этим знаком. Самовлюбленный, эгоистичный Шамохин больше любовался своей «поэтизацией» любви, нежели любил на самом деле. Он анализировал, рассуждал, разлагал свои складывающиеся отношения с девушкой на составные части, не доверял и, наконец, привел Ариадну к тому, что она, живая, активная по натуре, видимо, действительно, любившая его, искренне «клявшаяся в любви», охладела к нему, а затем, раздосадованная и ожесточенная, смеялась над его рассудочностью и, не зная, куда себя деть, чем заняться, «для чего она создана», уехала за границу с Лубковым, пошлым и ничтожным человеком, но не докучавшим ей прописной добродетелью. Многими деталями Чехов убеждает читателя не только в том, что Шамохин не понял по-настоящему этой, на ранней стадии развития совсем незаурядной девушки, но и прямо явился первым человеком, содействовавшим ее развращенности. Сталкивая замечания Шамохина об Ариадне с ее поступками (например, по отношению к князю Мактуеву в начале рассказа), Чехов заставляет читателя подвергнуть сомнению правильность суждений об Ариадне Шамохина. Он дает почувствовать, что безвольный, рефлексирующий, бездеятельный Шамохин способствовал и тому, что Ариадна охладела к нему, и тому, что она превратилась в избалованную женщину-ребенка. («Жан, твою птичку укачало»). Разумеется, Чехов обвиняет и Ариадну, удовлетворившуюся в конце концов ролью избалованного ребенка. В заключительном (после исповеди) эпизоде — встрече с Шамохиным в Ялте — Чехов показывает, как за высокой идеей «искупления ошибок» трудовой жизнью, за боязнью не быть «увлеченным регрессивным движением» выступает грубое эгоистическое желание Шамохина избавиться от надоевшей ему женщины: он содействует сближению Ариадны с Мактуевым. Выражая, таким образом, в самой художественной ткани произведения свое резко отрицательное отношение к суждениям Шамохина, близким к высказываниям Позднышева, Чехов полемизирует с этими взглядами и с манерой Толстого (в «Послесловии») открыто поучающе высказывать ложные, с точки зрения Чехова, идеи. В рассказах «Ариадна», «Душечка» Чехов показал, что эмансипации женщины мешает мещанство, рабство сознания, уродливое воспитание, уродливые нормы современной жизни. Он высмеял ограниченное счастье Душечки, отсутствие у нее своих самостоятельных взглядов, своего мнения, своих вкусов. «Жили хорошо» — эти слова многократно повторяет автор тоном скучающего человека, которому надоело видеть перед собой одно и то же: мещанское существование, мещанское счастье Душечки с разными людьми: антрепренером Кукиным, управляющим лесным складом Пустоваловым, ветеринаром Смирниным. Рассказ «Душечка» вызвал различные отклики великих современников Чехова: Л. Н. Толстого, М. Горького, В. И. Ленина. Помещая рассказ в «Круге чтения», Толстой по-своему истолковал его, в духе своей идеи об обязанностях женщины — жены и матери: «Без женщин — врачей, телеграфистов, адвокатов, ученых, сочинительниц мы обойдемся, но без матерей, помощниц, подруг, утешительниц, любящих в мужчине все то лучшее, что есть в нем... без таких женщин плохо бы было жить на свете». Стремясь в Послесловии к «Душечке» доказать, что именно этот вывод вытекает из рассказа Чехова, Толстой тенденциозно подходит к нему, насильственно отрывает субъективные авторские намерения от объективного звучания произведения. Он говорит, что, находясь под влиянием тех, кто поднимал «женский вопрос», Чехов намеревался обвинить, «проклясть» Душечку, посмеяться над «жалким... существом», над слабой, покоряющейся мужчине неразвитой Душечкой, вызвать у читателя сочувствие другому типу — «новой женщины, равноправной с мужчиной, развитой, ученой, самостоятельно работающей... на пользу обществу». Но Толстой считает, что бессознательно, силой своего художественного мастерства Чехов — настоящий художник — раскрыл истину — дал образец женщины, способной на самоотверженную любовь. В соответствии с этим истолкованием рассказа, Толстой, включая его в «Круг чтения», внес свои коррективы. Он изъял из чеховского рассказа некоторые места, в которых ясно было выражено неприятие Чеховым узкого внутреннего мира Душечки, резко характеризовалась пустота Душечки: «И так жутко, и так горько, как будто объелась полыни». «И на душе у нее попрежнему и пусто, и нудно, и отдает полынью». Вместе с тем непосредственное читательское отношение Толстого, не отравленное желанием подчинить рассказ Чехова своей доктрине, было, повидимому, ближе к истине. Известно, что Толстой много раз читал «Душечку» вслух и искренне смеялся, пленяясь «чудным веселым комизмом всего произведения». Горький вспоминает, что Л. Н. Толстой сравнил однажды Л. А. Суллержицкого с Душечкой: «Любить — любишь, а выбирать — не умеешь и уйдешь весь на пустяки». (1) Не в похвалу, а в осуждение сказано было им это и, таким образом, уловлено осуждающее отношение автора. Обличительный смысл рассказа Чехова «Душечка» раскрыли М. Горький и великий Ленин. Горький проник в замысел Чехова, в его воплощение, и одновременно усилил приглушенные нотки чеховского голоса, когда сказал: «Ум автора... с жестокой ясностью освещает... тесные и грязные дома, в которых задыхаются от скуки и лени маленькие, жалкие люди, наполняя дома свои неосмысленной, полусонной суетой. Вот тревожно, как серая мышь, шмыгает «Душечка» — милая, кроткая женщина, которая так рабски, так много умеет любить. Ее можно ударить по щеке, и она даже застонать громко не посмеет, кроткая раба». Мимо таких «скучных жителей своей родины», «рабынь своей любви, своей глупости и лени» прошел «большой, умный, ко всему внимательный человек» и сказал: «Скверно вы живете, господа!» (2)
---------------------------------------
1. М. Горький и А. Чехов. Переписка. Статьи. Высказывания, стр. 167.
2. Там же, стр. 138—139.
---------------------------------------
В. И. Ленин в статье «Социал-демократическая душечка», написанной в год выпуска Толстым Послесловия к рассказу Чехова (1905 г.), использовал образ Душечки, придав ему более острое, чем у автора, политическое звучание, выявив при этом сатирическое, обличительное содержание образа. Обвиняя Старовера в неустойчивости взглядов, беспринципности, отсутствии своих самостоятельных суждений, В. И. Ленин пишет: «Тов. Старовер очень похож на героиню Чеховского рассказа «Душечка». Душечка жила сначала с антрепренером и говорила: мы с Ваничкой ставим серьезные пьесы. Потом жила она с торговцем лесом и говорила: мы с Васичкой возмущены высоким тарифом на лес Наконец, жила с ветеринаром и говорила: мы с Количкой лечим лошадей. Так и тов. Старовер. «Мы с Лениным» ругали Мартынова. «Мы с Мартыновым» ругаем Ленина. Милая социал-демократическая душечка! в чьих-то объятиях очутишься ты завтра?» (1)
---------------------------------------
1. В И. Ленин. Социал-демократическая душечка. Соч., т. 9, стр. 384.
---------------------------------------
