М. Семанова. "Чехов в школе". Ленинградское отделение Учпедгиза, 1954 г. OCR Biografia.Ru
продолжение книги...
«ЧЕЛОВЕК В ФУТЛЯРЕ». «ИОНЫЧ»
В. И. Ленин говорил, что в применении ко всей общественной жизни нравственное уродство мещанина есть качество совсем не личное, а социальное, обусловленное. В цикле рассказов о футлярной, узкой ограниченной мещанской жизни («Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви», «Ионыч») Чехов с прозорливостью писателя-реалиста раскрывает нравственное уродство мещанина как явление общественное. Работая в школе над этими рассказами, учитель может показать на конкретном материале своеобразие творческого метода писателя, особенности чеховского сатирического изображения, наследование Чеховым гоголевских традиций. Нужно помнить, что эти рассказы были задуманы и выполнены Чеховым как серия рассказов. Каждый из них представляет собою и самостоятельное законченное целое и является частью цикла рассказов, объединенных общей тематикой, идейным содержанием, родственными персонажами. Поэтому, прежде чем давать в школе подробный анализ рассказа «Ионыч», необходимо предложить учащимся освежить в памяти остальные рассказы этого цикла и познакомить их с историей его создания. В 1898 г. в седьмой, июльской, книжке «Русской мысли» появился «Человек в футляре», а в восьмом номере этого журнала были напечатаны следующие выпуски «серии»: «Крыжовник», «О любви», явившиеся своеобразным продолжением первого рассказа. На это указывает и сам Чехов в письме к О. Р. Васильевой, предполагавшей перевести на английский язык рассказы «Крыжовник» и «О любви»: «...Ведь если не будет «Человека в футляре», то будет неясно, кто говорит и почему (т. XVIII, стр. 16). Но напечатав в журнале «Русская мысль» «трилогию», Чехов не предполагал, повидимому, закончить на этом цикл рассказов о «футлярных» людях и жизни. «Посылаю тебе заказною бандеролью два рассказа для август. книжки, — пишет он редактору «Русской мысли», отправляя «Крыжовник» и «О любви». — «Хотел написать еще третий, ...да помешали гости. Если рассказы найдешь пригодными, то отдай их в набор поскорее, чтобы проездом в Тверь, 1—2 августа, я мог взять корректуру с собой. Я прочту корректуру и тогда, быть может, прибавлю еще третий рассказ» (т. XVII, стр. 288). Новый рассказ не был «прибавлен» и напечатан в «Русской мысли», но можно предположить, что опубликованный через месяц в «Ежемесячных приложениях» к «Ниве» (сентябрь 1898 г., № 9) «Ионыч» вырос из рассказа, задуманного для этого цикла, настолько он по содержанию и форме близок к «Человеку в футляре», «Крыжовнику» и «О любви». Справедливость этого предположения подтверждается письмом А. П. Чехова А. Ф. Марксу. Подготавливая издание собрания своих сочинений он писал: «Присланы в корректуре также рассказы «Человек в футляре», «Крыжовник» и «О любви», — рассказы, принадлежащие к серии, которая далеко еще не закончена и которая может войти лишь в XI или XII том, когда будет приведена к концу вся серия» (т. XVIII, стр. 230). О том, что сюжеты названных выше четырех рассказов возникли почти одновременно и обдумывались параллельно, свидетельствуют также чередующиеся и перекрещивающиеся записи Чехова к ним в записных книжках 1896—1898 гг. Последовательность этих записей такова: 1) к «Крыжовнику»; 2) к «Ионычу»; 3) к рассказу «О любви»; 4) к «Ионычу»; 5) к «Человеку в футляре»; 6) к «Крыжовнику»; 7) к «Ионычу»; 8) к «Крыжовнику». Она расходится, как видим, с последовательностью появления рассказов в печати. Так, замысел опубликованного первого из них («Человек в футляре») возник после «Крыжовника», «Ионыча», и «О любви» и, повидимому, как итог наблюдений над аналогичными явлениями, но в печати он открывает серию, являясь как бы тезисом, который будут развивать, конкретизировать и дополнять другие рассказы этого цикла. В произведениях этой серии особенно ясно видно, что Чехов наследовал у Гоголя такое принципиальное для великого писателя качество, как сатирическое изображение повседневного, будничного, характеров мелочных, незначительных. Гоголь видел свой подвиг писателя в том, что он дерзнул «вызвать наружу все, что ежеминутно перед очами и чего не зрят равнодушные очи, всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь, всю глубину холодных, раздробленных, повседневных характеров». (1) В пору Гоголя, в преддверии гибели феодально-крепостнических отношений это имело огромное значение, и В. Г. Белинский отмечал, что «на этих мелочах и пустяках вертится, — увы, целая сфера жизни». (2) В новых условиях, в 80—90-е годы, эта «тина мелочей», приобретая новые очертания, становилась также очень опасным социальным явлением. «Мещанство большое зло», — писал А. П. Чехов (т. XX, стр. 58). И хотя Чехов не поднялся до горьковского понимания мещанства, обывательщины, как вредной силы, отвлекавшей от революционной борьбы, но он проникал в сущность этого социального явления, изображая Беликовых, Ионычей. Разоблачая их, он содействовал борьбе за коренное изменение жизни на этом историческом этапе. Возможно, что Гоголь помог Чехову найти и метод, формы изображения современных «футлярных» людей. Ироническая зарисовка спокойной сытой жизни, «наго-
------------------------------------
1. Н. В. Гоголь. Мертвые души. Собр. соч., т. VI, стр. 134.
2. В. Г. Белинский. Несколько слов о поэме Гоголя «Похождения Чичикова или Мертвые души», Соч., т. VII, стр. 291.
------------------------------------
варивающей дрему», людей, чьи «желания не перелетают за частокол» («Старосветские помещики»), сатирическое изображение в «Мертвых душах» «оскотинившихся лиц» (Герцен), обличение мелочной, суетной возни, ограниченного существования Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича, Ивана Федоровича Шпоньки и других — все это было образцом для Чехова-художника.
Самостоятельно изучая современную действительность,Чехов изобразил в «серии рассказов» интеллектуальное убожество, антипатриотичный, антиобщественный, ограниченный характер жизни современных помещиков, чиновников, интеллигентов. Писатель нашел к середине 90-х годов для «небокоптителей», «существователей» своего времени новую, по-гоголевски меткую, острую сатирическую формулу: «Человек в футляре». В его сознании выкристаллизовались впечатляющие детали: «Человек в футляре, — заносит он в записную книжку, — в калошах, зонт в чехле, часы в футляре, нож в чехле. Когда лежал в гробу, то казалось, улыбался: нашел свой идеал» (т. XII, стр. 240). Учитель не должен слепо доверять тем мемуаристам, которые склонны придавать решающее значение в создании образа «Человека в футляре» впечатлениям, полученным Чеховым от инспектора Таганрогской гимназии Дьяконова, реакционного журналиста Меньшикова. (1) Учащимся нужно дать почувствовать, что процесс создания писателем художественного образа менее прямолинеен. Впечатления не об одном Дьяконове, но и о других педагогах Таганрогской гимназии, о некоторых профессорах университета (например, Любимове), о журналистах (частный случай — Меньшиков), театральных деятелях, критиках и т. д., легли в основу обобщающего образа «Человека в футляре». Поэтому не случайно, что почти одновременно с замыслом рассказа об учителе Беликове Чехов вносит новые выразительные детали в образ профессора Серебрякова («Дядя Ваня»): «Жарко, душно, а наш великий ученый в пальто, в калошах, с зонтиком и в перчатках» (т. XI, стр. 198).
-------------------------------------
1. Когда редактор «Недели» М. О. Меньшиков гостил у Чехова в Мелихове в 1896 г., писатель внес в свой дневник: «В сухую погоду ходит в калошах, носит зонтик, чтобы не погибнуть от солнечного удара, боится умываться холодной водой, жалуется на замирание сердца» (т. XII, стр. 333).
-------------------------------------
Связь с гоголевскими робкими, раболепствующими персонажами (и отличие от них) этой чеховской фигуры «Человека в футляре» заметил еще В. И. Ленин. Характеризуя непримиримое отношение самодержавия к самостоятельности, независимости убеждений, показывая стремление реакционеров воспитать рабов, В. И. Ленин пользуется образами Гоголя и Чехова: «Прекрасно впитав в себя тот дух низкопоклонства и бумажного отношения к делу, который царит во всей иерархии российского чиновничества, они подозрительно относятся ко всем, кто не похож на гоголевского Акакия Акакиевича или, употребляя более современное сравнение, на человека в футляре». (1) Метод зарисовки Чеховым портрета «Человека в футляре» близок гоголевской манере создания сатирического образа. Чтоб возбудить ненависть к явлениям, «весь отвратительный характер которых не всякий может увидеть невооруженным глазом», (2) Чехов пользовался бичом Гоголя, методом сознательного заострения. Вслед за Гоголем он подчеркивал бедность внутреннего мира своего «героя», выделяя одну, ведущую черту его, и приводя в соответствие с нею все детали не только физического, морального, интеллектуального облика персонажа, но и его бытового предметного окружения: «И зонтик у него был в чехле, и часы в чехле из серой замши, и когда вынимал перочинный нож, чтобы очинить карандаш, то и нож у него был в чехольчике; и лицо, казалось тоже было в чехле, т. к. он все время прятал его в поднятый воротник» (т. IX, стр. 254). Подобно тому, как Гоголь заставлял каждую вещь в доме Собакевича говорить: «И я тоже Собакевич», так Чехов настойчивым введением в рассказ таких аксессуаров, как: чехол, футляр, полог, ставни, задвижки, колпак и прочее, помогает читателю сосредоточить внимание на «заглавной», определяющей черте — ограниченности своего «футлярного» героя.
Типический сатирический образ «Человека в футляре» постоянно привлекался В. И. Лениным и И. В. Сталиным для разоблачения в дореволюционное время казенщины, бюрократизма, для характеристики близоруких «деяте-
--------------------------------
1. В. И. Ленин. Внутреннее обозрение. Соч., т. 5, стр. 258.
2. В. Г. Белинский. О русской повести и повестях Гоголя. Соч., т. II. стр. 229.
--------------------------------
лей», не понимающих жизни, ее исторических закономерностей, изолирующих себя от активной борьбы за народное освобождение, (1) и для разоблачения в условиях советской действительности тех, кто испытывал «тревогу, растерянность, боязнь, страх» при виде грандиозных успехов социализма. (2) Рассказ «Человек в футляре», как и последующие два рассказа этого цикла, имеет своеобразную конструкцию: это рассказ в рассказе; повествование о центральном событии ведется не автором, а рассказчиком, причем каждый из трех персонажей: ветеринарный врач Иван Иваныч, учитель гимназии Буркин и помещик Алехин — попеременно являются то рассказчиком, то действующим лицом, то слушателем. Таким образом, в рассказах дан как бы обмен жизненным опытом. Несколько по-иному, хотя и близко к первым трем рассказам, написан «Ионыч»; об особенностях его композиции будет сказано позднее.
В центре каждого рассказа один «случай», но раскрытие его дает возможность читателю проследить целую историю жизни человека. Эти «истории» в четырех рассказах в соединении с менее развернутыми, порой едва намеченными, эпизодами и фигурами в обрамляющей части рассказов создают обобщающее представление о характере современной жизни. В центре рассказа «Человек в футляре» история наиболее ясного «футлярного» типа, учителя Беликова. «Преблагонравный и престарательный», робкий, аккуратный Ванюша Шпонька, прятавший перочинный ножик «в небольшой кожаный чехольчик», превратился в конце XIX в. под пером Чехова в угрюмую фигуру чинуши — учителя Беликова, спрятавшего в футляр не только перочинный нож, часы, но и мысли, чувства, всю свою жизнь и жизнь окружающих, создавшего «удушающую атмосферу» всеобщего страха, заторможенности, боязни всего нового. Беликов проходит мимо богатой красками и звуками жизни; его глаза за темными очками и уши, зало-
-----------------------------------
1. В. И. Ленин. Внутреннее обозрение. Соч., т. 5, стр. 253. Две тактики социал демократии в демократической революции. Соч., т. 9, стр. 36.
2. И. В. Сталин. Политический отчет Центрального Комитета XVI съезду ВКП(б). Вопросы ленинизма, изд. 10-е, Госполитиздат, 1938, стр. 436.
-----------------------------------
женные ватой, не способны воспринимать ее. Он ограничивает себя, изолирует от живых впечатлений, вполне удовлетворяется готовыми, раз навсегда установленными формулами, циркулярами, запрещениями. Не изучая, не зная и не понимая жизни, он боится ее, инстинктивно хоронится от нее, подозревая, что его всюду стерегут опасности. Чехов создает параллель к щедринскому «премудрому пискарю», предпочитавшему забраться в свою «нору», жить «дрожа», «чуждаясь общественности». Всю немудрую философию своего героя Чехов выражает в многократно повторенной формуле: «как бы чего не вышло».
Бедность внутреннего мира «человека в футляре», однообразие реакции его на различные жизненные явления переданы в рассказе как в малых, так и в значительных фактах его биографии, быта, поведения: и в солнечную погоду он выходит с зонтиком, в калошах и в теплом пальто на вате, окна у него всегда закрыты ставнями, двери — на задвижках, кровать под пологом, и спит он, укрывшись с головой одеялом. Так же прячется он от действительной жизни в совершенно формальное преподавание древних языков, поэтому же лишает себя семейной жизни, свободного чувства любви, тесного контакта с другими людьми, живой общественной деятельности. Однако Чехов заставляет читателя увидеть, как жизнь все же «достает» Беликова, помимо его воли, «добирается» и до него через все задвижки, формулы, футляры, которыми он стремится забронировать себя от ее влияний. Писатель сталкивает своего героя с красивой, здоровой, жизнерадостной девушкой Варенькой и заставляет Беликова влюбиться. Беликов «очарован», у него «голова закружилась», он даже, при усердном старании гимназических дам и учителей, принимает решение жениться. Но и в этом случае «Человек в футляре» действует с оглядкой, осторожно, взвешивая «предстоящие обязанности, ответственность... чтобы потом чего не вышло». Выбитый из привычной колеи, он с еще большей тревогой и страхом относится к жизни: «Решение жениться подействовало на него как-то болезненно, он похудел, побледнел и, казалось, еще глубже ушел в свой футляр». Жизнь требовала активного шага, самостоятельного поведения, а Беликов, привыкнув к извне данным циркулярам и распоряжениям, боялся нового движения даже в своей личной жизни. Настороженный, взбудораженный почти принятым решением — с одной стороны, и страхом перед неизвестным будущим — с другой, он с тем большей мнительностью и растерянностью воспринимает всякое отступление от «нормы». Полученная анонимная карикатура, катанье Вареньки и ее брата на велосипеде, объяснение с «вольнодумцем» Коваленко — все это вырастает в его сознании в приближающуюся катастрофу. Боязливая душа, трусливый мозг уже услужливо подсказывают возможные «страшные» последствия: «дойдет до директора, попечителя...» Не выдержав натиска совершившихся и воображаемых жизненных обстоятельств, потрясенный Беликов не пытается бороться, а покорно уходит из пугавшей его жизни. Это дается Чеховым как закономерный финал его жизни. «Теперь, когда он лежал в гробу, он точно был рад, что, наконец, его положили в футляр, из которого он уже никогда не выйдет». Анализируя рассказ, учитель должен обратить особенное внимание учащихся на губительное влияние «человека в футляре» на окружающее. Беликов при ближайшем с ним знакомстве оказывается не забавным, не нейтральным, а зловредным. Он заключает в футляр не только свое существование, но и всячески стремится вызвать у других потребность в футляре, вытравить индивидуальность, уничтожить естественное стремление к общественности, к новому. Своей «отрезвляющей» трусливой формулой «как бы чего не вышло» он сеял опасения, сомнения в необходимости даже таких невинных нововведений, как драматический кружок, читальня или чайная; своей «осторожностью, мнительностью, чисто-футлярными соображениями» не только досаждал, но и угнетал, давил всех и, в результате, добился своего — создал в городе и в гимназии «удушающую атмосферу» всеобщего страха, заторможенности, подавленности. Чехов видел особую опасность Беликовых в том, что они могли ввести в заблуждение окружающих. Беликовы не выступали с открытой, грубой силой, которая могла породить противодействие, а говорили тихо, деликатно, осторожно, захватывали «исподтишка», как паук в свою паутину. «Глитай абож паук» — такое прозвище дает Беликову Коваленко. Чехов намекает здесь на близость Беликова к центральному персонажу — Бичку — запрещенной в ту пору пьесы украинского драматурга М. Кропивницкого: «Глитай абож павук» (кулак или паук). Бичок — кулак, мироед, который, подобно пауку, сумел опутать своими сетями окружающих; силой своего богатства, вкрадчивостью, осторожностью и обманем он добился доверия и внушил страх окружающим. В финале пьесы Бичок разоблачается и уничтожается нравственным человеком и честным тружеником. Роль разоблачителя Беликова в рассказе «Человек в футляре» играет Коваленко. Его здоровой, сильной, жизнерадостной, свободолюбивой натуре органически претит футлярная сущность Беликова. В портрете, в манере поведения, в речи Коваленко и Беликова Чехов подчеркивал полную противоположность. Беликов — маленький, скрюченный, бледный, с постоянным выражением беспокойства, страха на лице; у него неслышная (в резиновых калошах) походка, тихий голос, робкая боязливая речь, которая отдает циркулярами и доносами: «считаю долгом уверить вас», «доложить директору содержание нашего разговора... в главных чертах». Коваленко — молодой, полный сил «здоровый верзила», шумный, заметный, живо и смело реагирующий на все. Его басовитый голос, громкий смех, палка, которой он гремит по тротуару, катанье на велосипеде, споры о книгах, даже резкие слова («чинодралы», «мерзкая рожа», «кислятиной воняет»)— все это является выражением протеста против затхлой жизни в городе, разрывает тишину, «поганую атмосферу», созданную стараниями «человека в футляре». Чехов показывает, что столкновение между Коваленко к Беликовым неизбежно, неизбежно и «крушение» Беликова, торжество Коваленко. Вместе с Коваленко побеждает чувство человеческого достоинства, право на свободу, на самостоятельные суждения, на полнокровное восприятие жизни, побеждает отрицательное отношение к раболепию, фискальству, узости, самоограничению, к мертвому формализму, казенщине. В рассказе «Человек в футляре» это торжество дано как должное, необходимое и безусловно возможное, но далеко еще не обычное в современности. Таких людей, как Коваленко, было еще не много в то время (к нему близок в этом цикле рассказов Иван Иваныч). Но это были положительные герои, и они были типичны, так как в них отражалась сущность тех прогрессивных сил, которые поднимали общественный протест, вступали в борьбу, несмотря на активное сопротивление реакции.
Учащиеся должны понять, что Беликов был бы только смешон и совсем не опасен, если бы не было вокруг него такой податливой, слабой среды. Жители города, учителя гимназии оказываются склонными к футлярной жизни и именно потому слишком быстро поддаются воздействию Беликова, разрешают держать себя «целых шестнадцать лет» в состоянии постоянного страха и скованности. Чехов заставляет нас понять, что учителя, которых Буркин характеризует, как мыслящих, глубоко порядочных, воспитанных на Тургеневе и Щедрине, разрешают, однако, превратить гимназию в «управу благочиния», в «полицейскую будку» не только потому, что велико мертвящее воздействие Беликова, но и потому, что сильна в них самих рутина, отсутствует настоящая заинтересованность своим трудом и общественной жизнью. (1) В Беликове, в сущности, только ярче, обнаженнее выражено то, что в более завуалированной форме имеется в других учителях и обитателях города. Поэтому смерть Беликова явилась освобождающим фактором лишь на очень короткое время; прошло не больше недели, — говорит рассказчик Буркин, — «и жизнь потекла попрежнему, такая же суровая, утомительная, бестолковая. Жизнь, не запрещенная циркулярно, но и не разрешенная вполне; не стало лучше. И в самом деле, Беликова похоронили, а сколько еще таких человеков в футляре осталось...»
Эти люди в футляре, дополняющие образ Беликова и придающие ему обобщающее значение, вырисовываются не только из центрального эпизода (из повествования Буркина), но на них указывается и в обрамляющей части
--------------------------------------------
1. Следует здесь же напомнить учащимся, что Чехов хотел бы видеть учителя артистом, художником, горячо влюбленным в свое дело (М. Горький и А. Чехов. Переписка Статьи. Высказывания, стр. 127). В некоторых своих произведениях он показывал таких мастеров-преподавателей («Учитель», «Три года — образ Яриева), но в современной жизни он большей частью сталкивался с косными, ограниченными учителями, «чинодралами», которые шли учить детей «с такой же охотой, с какой пошли бы в ссылку» («Учитель словесности», «Три сестры» — образ Кулыгина, «Случай с классиком» в др ).
--------------------------------------------
рассказа, в повествовании самого автора. Слуга Беликова, Афанасий, тоже ушел в свою скорлупу, изолирован от всего живого. Мир его замкнут интересами Беликова. С расстроенной психикой, мрачный, нахмуренный, он тоже с опаской смотрит на жизнь, не приспособлен к ней, тоже однообразен в своем поведении: «Стоял обыкновенно у двери, скрестив руки, и всегда бормотал одно и тоже с глубоким вздохом». И в его речи есть формула, в которой выражается страх: «Много уж их нынче развелось». В образе жены старосты Мавры, здоровой и неглупой женщины, Чехов показывает человека, бессмысленно ограничившего свое существование. Мавра «во всю свою жизнь нигде не была дальше своего родного села, никогда не видела ни города, ни железной дороги». Чем дальше, тем больше уходила она в свой «футляр», теряла связи с жизнью и людьми: в последние десять лет Мавра уже «сидела за печью и только по ночам выходила на улицу». И в рассказчике — учителе Буркине, интеллигентном, общительном, мягком человеке, тонко чувствующем природу и людей, обладающем чувством юмора, уменьем наблюдать и интересно рассказывать, демонстрирует Чехов черты «футлярного человека». Хотя Буркин и говорит, что жизнь в провинции «вздорная, скучная, не делается то, что нужно», но сам мирится вполне с этой жизнью, терпит рядом с собой Беликова, сживается с «удушающей поганой атмосферой». Знаменательно, что он держит Беликова в непосредственной близости от себя («мы часто виделись»), ходит с ним вместе в гимназию, быть может, один и допущен в его дом-склеп, называет его «мой товарищ». И Беликов, в свою очередь, приходит именно к нему поделиться своими переживаниями: «приходил ко мне, чтобы поговорить о семейной жизни».
У Буркина нет твердых идейных и нравственных принципов, он вяло мечтает о свободе, поэтому он не противодействует, как Коваленко, Беликову, а то смеется над ним, то жалеет его, то боится, то, от скуки, принимает живейшее участие в организации личной жизни Беликова, то радуется его смерти. Наблюдения Буркина, часто тонкие и верные, не волнуют его, не побуждают его самого к обобщениям и социальному протесту. Он ограничивает себя ролью созерцателя, не пытается разобраться и сделать выводы. В разговор о Мавре Буркин вставляет свое констатирующее замечание: «это явление не редкое». Но отказывается объяснить это явление и не ставит его в связь с общественными вопросами: «Я не естественник, и не мое дело касаться подобных вопросов». На эмоциональную, активную реакцию своего слушателя — Ивана Иваныча, расширившего рассказанную историю до пределов обобщения и поднявшегося до протеста против современной социальной действительности («нет, больше жить так невозможно!»), Буркин отвечает «отрезвляющими» словами, в которых чувствуется непонимание серьезного значения им самим рассказанной истории: «Ну, уж это вы из другой оперы, Иван Иваныч!» Это представление о Буркине Чехов закрепит в сознании читателя следующими рассказами, в них Буркин выступает в роли слушателя. Той же фразой: «Это уж вы из другой оперы», — прерывает Буркин Ивана Иваныча, когда тот, уклонившись от основного эпизода своего рассказа, дополняет его аналогичным случаем и ведет к обобщению («Крыжовник»). С готовностью поддерживает он Алехина, высказавшего близкое ему суждение: нужно «объяснять каждый случай в отдельности, не пытаясь обобщать». — «Совершенно верно», — согласился Буркин («О любви»). Чехов дает почувствовать, что расхождение Ивана Иваныча с Буркиным принципиально и не впервые определилось, а уже имеет свою историю — это результат ранее высказанных несогласий. Рассказ Буркина («Человек в футляре») прерывается словами Ивана Иваныча, которыми он как бы намекает и на самого рассказчика и на прежние споры с ним: «Да, мыслящие, порядочные, читают и Щедрина, и Тургенева, разных там Боклей и прочее, а вот подчинились же, терпели... То-то вот оно и есть» (т. IX, стр. 256). Эти последние слова он повторяет еще дважды в финале, развивая свою мысль, уже не принимаемую его собеседником Буркиным: «А разве то, что мы живем в городе в духоте, в тесноте, пишем ненужные бумаги, играем в винт — разве это не футляр? А то, что мы проводим всю жизнь среди бездельников, сутяг, глупых праздных женщин, говорим и слушаем разный вздор — разве это не футляр? .. Видеть и слышать, как лгут... и тебя же называют дураком за то, что ты терпишь эту ложь, сносить обиды, унижения, не сметь открыто заявить, что ты на стороне честных, свободных людей, и самому лгать, улыбаться, и все это из-за куска хлеба, из-за теплого угла, из-за какого-нибудь чинишка, которому грош цена, — нет, больше жить так невозможно!» (т. IX, стр. 265). Прямым выпадом против людей типа Буркина и, вероятно, ответом на постоянные возражения являются его взволнованные слова в рассказе «Крыжовник» о футлярной самоуспокоенности, мещанской ограниченности, умеренном либерализме: «Во имя чего ждать? — спросил Иван Иваныч, сердито глядя на Буркина. — Во имя чего ждать, я вас спрашиваю? Во имя каких соображений? Мне говорят, что не все сразу, всякая идея осуществляется в жизни постепенно, в свое время. Но кто это говорит? Где доказательства, что это справедливо? Вы ссылаетесь на естественный порядок вещей, на законность явлений, но есть ли порядок и законность в том, что я, живой, мыслящий человек, стою надо рвом и жду, когда он зарастет сам, или затянет его илом, в то время как, быть может, я мог бы перескочить через него или построить через него мост? И опять-таки во имя чего ждать? Ждать, когда нет сил жить, а между тем жить нужно и хочется жить!» (т. IX, стр. 274). Рассказ Ивана Иваныча Чимши-Гималайского о своем брате, поставившем себе целью приобрести усадьбу с крыжовником и чувствующем себя удовлетворенным, счастливым, когда эта мечта осуществляется, составляет центральную часть второго рассказа серии — «Крыжовник». В нем дан как бы другой разрез той же темы, развиваются многие мотивы, уже намеченные в «Человеке в футляре», демонстрируется проникновение футлярности в сферу желаний, мечты современного человека. В первом рассказе мотив маленькой, футлярной цели звучал уже в эпизоде сватовства Беликова. Скучающие, бездеятельные городские обыватели, не имея настоящей цели в жизни, заполняя пустоту существования, с большим воодушевлением занимались осуществлением «идеи» — женить Беликова: «Директорша, инспекторша и все наши гимназические дамы ожили, даже похорошели, точно вдруг увидели цель жизни». Приглушенно звучавший там мотив явится уже лейт-мотивом второго рассказа — «Крыжовник». Чехов показывает в нем, что люди, не захваченные полезной общественной деятельностью, не занятые настоящим, плодотворным трудом, ограничивают себя малой задачей, создают иллюзии цели, расходуют энергию, труд, молодость на ее выполнение, ошибочно, слепо принимая достижение этой незначительной цели за свое жизненное предназначение, за свое счастье. В сущности, брат Ивана Иваныча — Николай Иваныч Чимша-Гималайский, в своей неудовлетворенности чиновничьей деятельностью, тоске по воле обнаруживает высокое человеческое чувство — любовь к свободе. Но это чувство укладывается в футляр, вырождается в убогое желание купить маленькую усадьбу с крыжовником, и понятие о счастье человека суживается им до крохотного счастьица собственника. На достижение этого опошленного человеческого идеала затрачивается, однако, столько энергии и сил, сколько с избытком хватило бы для широкой разумной деятельности. В «жертву идолу» бросает герой «Крыжовника» лучшие годы молодости: «Жил он скупо, не доедал, не допивал, одевался бог знает как, словно нищий, и все копил и клал в банк». Он отказывается от чувства любви, «все с той же целью... женился на старой некрасивой вдове, без всякого чувства, а только потому, что у нее водились деньжонки». Наконец, даже не замечая этого, приносит в жертву и чужие жизни: жена его «стала чахнуть да года через три взяла и отдала богу душу». Но вот цель достигнута: в собственном имении созревает свой крыжовник, и тогда особенно обнажается узость, эгоистичность задачи, призрачность цели. Стремясь вызвать отвращение к этой праздной, сытой, скотоподобной жизни, Чехов заставляет своего рассказчика прибегнуть к гоголевско-щедринской манере сатирического описания, к сознательному заострению. Настойчиво повторяется здесь сравнение самого героя и всех его окружающих со свиньей: и собака в имении Николая Иваныча похожа на свинью, и толстая кухарка похожа на свинью, и сам новоявленный помещик «того и гляди хрюкнет». И чувства, и мозг его тоже «заплыли жиром». Этот, прежде «добрый и кроткий» человек, бедный чиновник, войдя вполне во вкус барской бездеятельной жизни, уже набрался чванливости, обижается, когда его не называют «вашим благородием», величественно и снисходительно ставит народу «полведра», высказывает пошлые, тривиальные, умеренно-либеральные мысли: «образование необходимо, но для народа оно преждевременно, телесные наказания вообще вредны, но в некоторых случаях они полезны и незаменимы» (1). В записной книжке А. П. Чехова есть такая запись, относящаяся к рассказу «Крыжовник»: «Заглавие: Крыжовник. X. служит в департаменте, страшно скуп, копит деньги. Мечта: женится, купит имение, будет спать на солнышке, пить на зеленой травке, есть свои щи. Прошло 25, 40, 45 лет. Уж он отказался от женитьбы, мечтает об имении. Наконец 60. Читает многообещающие соблазнительные объявления о сотнях десятинах, рощах, реках, прудах, мельницах. Отставка. Покупает через комиссионера именьишко на пруде... Обходит свой сад и чувствует, что чего-то недостает. Останавливается на мысли, что недостает крыжовника, посылает в питомник. Через 2—3 года, когда у него рак желудка и подходит смерть, ему подают на тарелке его крыжовник. Он поглядел равнодушно... Глядя на тарелку с крыжовником: «Вот все, что дала мне в конце концов жизнь» (т. XII, стр. 224). В другом месте записной книжки Чехов добавил к этому: «Крыжовник был кисел: Как глупо, сказал чиновник и умер» (т. XII, стр. 226). Многое из этих записей вошло, как мы видим, в рассказ. Но Чехов, стремясь пробудить к своему герою отвращение, внес и существенные изменения. Он снял то, что могло у читателя вызвать сочувствие этому человеку (у него рак желудка, он умирает) и, напротив, усилил то, что заставило бы читателя смеяться над Чимшой-Гималайским. Если в первоначальном замысле мечта о собственном крыжовнике возникает у Николая Ивановича лишь после того, как куплено имение, то в рассказе желание иметь свой крыжовник преследует его с юношеских лет. В соответствии с этим писатель прослеживает весь жизненный путь своего футлярного героя и заставляет читателя смеяться над финалом этого пути. Николай Иваныч уже не равнодушно смотрит на тарелку
--------------------------------------
1. В записной книжке Чехова читаем: «От сытости начинается либеральная умеренность... Господа, даже в человеческом счастье есть что-то грустное. Надобно воспитывать в людях совесть и ясность в уме. Самолюбие развилось, уж ему наша фамилия Чимша-Гималайский казалась звучной и великолепной. Умеренный либерализм: нужна собаке свобода, но все-таки ее нужно на цепи держать» (т. XII, стр. 292). --------------------------------------
с кислым крыжовником, он не осознает глупость своего положения в момент достижения цели. Нет, напротив, он удовлетворен. Счастливый, взволнованный, жадно поедает он свой жесткий, кислый крыжовник, приговаривая: «Ах, как вкусно!» В окончательном варианте автор лишает, таким образом своего «героя» «прозрения», напротив, он показывает, как достижение узенькой цели вытравило из Николая Иваныча все человеческое, привело его к самоудовлетворенности, к ощущению полного счастья.
Теперь уже уродство, неразумность такого существования и поставленной жизненной цели обнаруживает не сам Николай Иваныч, а его брат — рассказчик Иван Иваныч. Он присутствует при «счастливой развязке»: появлении на столе тарелки с собственным крыжовником. Он критически осмысливает весь пройденный братом неразумный путь к достижению нищенской цели и недостойный настоящего человека финал этого пути. Отношение рассказчика к происходящему, самый характер повествования Ивана Иваныча в «Крыжовнике» не таковы, как в «Человеке в футляре».
