Н. В. Водовозов. "История древней русской литературы" Издательство "Просвещение", Москва, 1972 г. OCR Biografia.Ru
продолжение книги...
В 1110 году Нестор закончил работу над новым летописным сводом — «Повестью временных лет». В заглавии своего великого труда: «Се повести времяньных лет, откуду есть пошла Руская земля, кто в Киеве нача первее княжити и откуду Руская земля стала есть» — Нестор четко сформулировал свою задачу летописца, выясняющего прежде всего вопрос о происхождении русского народа и Русского государства. Но Нестор не ограничился одной этой задачей, он сумел связать историю русского народа с историей всего человечества. Правда, всемирную историю Нестор знал, как и все его современники, лишь в библейском изложении. Для своего времени Нестор создал самую высокую, из возможных тогда, историческую концепцию. Он начинает свое повествование от «всемирного потопа» и расселения на земле сыновей Ноя. Рассказав о том, как они разделили всю землю, причем Сим взял восточные страны, Хам — южные и Иафет — западные, Нестор не забывает подчеркнуть, что братья от своего имени и от имени своего потомства дали обещание «не преступати никому же в жребий братешнь, живяхо кождо в своей части». Легко заметить в последних словах злободневный намек на русскую действительность начала XII века, когда русские князья-братья так часто переступав «в жребий братень» и не желали жить "кождо в своей части". Но, отдавая дань своему времени, Нестор остается поистине замечательным историком-писателем. Говоря об образовании
славян «от племени» Иафета, Нестор далее уточняет, что они сначала жили по Дунаю, где в XI веке находились земли Венгерская и Болгарская. Перечисляя наименования славянских племен, расселявшихся из Дунайской равнины на восток, за Карпаты, Нестор говорит, что их наименования произошли от мест, на которых эти племена жили прежде. Нестор объясняет это переселение славян нашествием волохов (возможно, в результате расширения империи Карла Великого). Нестор знает, что западные славяне разделились на чехов, моравов и ляхов, распавшихся в свою очередь на полян (поляков), лутичей, мазовшан и поморян. Среди южных славян Нестор называет белых хорватов, сербов и хорутан. Но наибольший его интерес привлекают восточные славяне, из которых образовалась древнерусская народность. Часть дунайских славян, как выясняет Нестор, осевшая пo Днепру, называлась полянами, другая часть, осевшая в «лесах», получила название древлян, славяне, осевшие между Припятью и Двиною, прозвались дреговичами, а поселившиеся на реке Полоте - полочанами. Часть же славян, занявшая места около Новгорода и построившая этот город, сохранила свое родовое имя славян. Подробно перечислив племена восточных славян, образовавших позднее единую древнерусскую народность, Нестор дает точное географическое описание единого древнерусского государства, как оно сложилось к IX веку, принимаемому Нестором за время образования этого государства. Он говорит о важнейших реках, служивших путями сообщения и связью между населением обширной территории складывавшегося государства. «Днепр бо, — пишет Нестор, — потече из Оковьского леса, и потечеть на полъдне, а Двина ис того же леса потечет, а идеть на полунощье и внидеть в море Варяжьское. Ис того же леса потече Волга на въсток, и вътечеть семьюдесят жерел в море Хвалисьское. Тем же и из Руси может ити по Волзе в Болгары, и в Хвалисы, и на въсток дойти в жребий Симов, а по Двине в Вятячи, из Варяг до Рима, от Рима же и до племени Хамове. А Днепр втечеть в Понетьское море жерелом, еже море словеть Руское». Давая географический очерк территории древнерусского государства, Нестор не забывает упомянуть неславянские племена, водящие в состав древнерусского государства или имеющие с ним политические связи: чюдь, меря, весь, мурома, черемисы, мордва, пермь, печера, ямь, утра, литва, зимигола, корсь, нарова, любь. Нестор вспоминает времена, когда восточные славяне, еще не объединившиеся в древнерусское государство, платили дань некоторым из этих племен. Тем самым Нестор наглядно показывает важность государственного объединения, что позволило восточным славянам не только избавиться от уплаты дани, но и уничтожить своих наиболее жестоких угнетателей. В связи с этим Нестор упоминает обров (аваров) — народ, великий телом, гордый умом, беспощадный к слабым. Но и они вынуждены былЛ уйти из причерноморских степей на запад. Только пословица, говорит Нестор, «погибоша, аки обри» напоминает о том, что они некогда существовали. Переходя ко временам историческим, Нестор расширяет свое изложение за счет византийских хроник, которыми он пользуется умело и критически. На основании этих хроник Нестор делает попытку установить хронологию отдаленных событий, осуществив для этого кропотливую и трудную работу. Нестор стремился также объяснить происхождение слова «Русь». Заимствовав из новгородских источников легенду о призвании трех братьев-варягов из племени Русь — Рюрика, Синеуса и Трувора Нестор предполагает, что вместе с ними переселилось все их племя и дало свое имя образовавшемуся древнерусскому государству. Такая легенда в начале ХII века имела определенные политический смысл. В условиях развивающегося феодализма важно было подчеркнуть происхождение всех русских князей от одного предка и осудить междоусобные войны как братоубийственные. Начальную историю древнерусского государства Нестор излагает в значительной степени по византийской хронике Георгия Амартола и его продолжателя. Русский летописец критически относится к своему источнику, дополняя его известным Нестору русским материалом. Особенно ценным добавлением Нестора были тексты договоров русских князей с греками, составленными после походов Олега, Игоря и Святослава против Византии. Эти договоры, хранившиеся в княжеской казне в Киеве, по-видимому, были выданы Нестору по распоряжению Святополка, заинтересованного в работе киево-печерского летописца. Таким образом, пополнив труды своих предшественников, летописцев XI века, Нестор продолжает русское летописание дальше, доведя его примерно до 1110 года. В последней части «Повести временных лет» Нестор рассказывает о событиях, свидетелем которых он был сам или же слышал от своих современников, например от старца Яня, умершего в 1106 году в возрасте девяноста лет. Из личных воспоминаний Нестора особенно интересны три его рассказа: 1) об открытии мощей Феодосия в 1096 году, 2) половецком набеге того же года и 3) о походе Святополка на половцев в 1107 году. Эти рассказы ведутся Нестором от первого лица, и он является сам их непосредственным участником. Так, в первом рассказе Нестор подробно говорит о своих переживаниях, когда он ночью откапывал в пещере гроб Феодосия, как, усталый, менялся «рогалией» с другим монахом, как, наконец, докопавшись до гроба, услышал, что в монастыре ударили «било». Ужаснувшись от такого совпадения, Нестор начал молиться и шептать: «Господи, помилуй!»
Второй рассказ Нестора так колоритен, так непосредственно передает впечатление очевидца страшного набега половцев, что невозможно не привести его целиком: «И в 20 того же месяца (Июля), в пяток, 1 час дне, приде второе Боняк безбожный, шелудивый, отай, хыщник, к Кыеву внезапу, и мало в град не въехаша половци, и зажгоша болонье около града, и възвратишася на манастырь, и въжгоша Стефанов манастырь, и деревне, и Герьманы. И придоша на манастырь Печерский, нам сущим по кельям, почивающим по заутрени, и кликнута около манастыря, поставиша стяга два пред враты манастырскыми, нам же бежашим задом манастыря, а другим възбегшим на полати. Безбожные же сынове Измаилеви высекоша врата манастырю, и поидоша по кельям, высекающе двери, и изношаху аще что обретаху в кельи; посемь въжегоша дом святыя владычице нашея богородице, и придоша к церкви, и зажгоша двери, яже к угу устроении, и вторыя же к северу, и влезше в притвор у гроба Феодосьева, емлюще иконы, зажигаху двери и укаряху бога и закон нашь. Бог же терпяще, еще бо не скончалися бяху греси их и безаконья их, темь глаголаху: «Кде есть бог их? да поможет им и избавить я?» И ина словеса хулная глаголаху на святыя иконы, насмихающиеся, не ведуще, яко бог кажеть рабы своя напастми ратными, да явятся яко злато искушено в горну: хрестьяном бо многыми скорбьми и напастьми внити в царство небесное, а сим поганым и ругателем на семь свете приимшим веселье и пространьство, а на ономь свете приимуть муку, дьяволом уготовани огню вечному. Тогда же зажгоша двор Красный, его же поставил благоверный князь Всеволод на холму, нарицаемем Выдобычи: то все оканнии половци запалиша огнем. Тем же и мы, последующе пророку Давиду, вопием: «Господи боже мой! положи я яко коло, яко огнь пред лицемь ветру, иже попаляеть дубровы, тако поженеши я бурею твоей, исполни лица их досаженья! Се бо оскверниша и пожгоша святый дом твой, и манастырь матери твоея, и трупье раб твоих. Убиша бо неколико от братья нашея оружьемь безбожнии сынове измаилеви, пущени бо на казнь хрестьяном». Этот рассказ Нестора замечательно воспроизводит литературный стиль великого летописца, умевшего сочетать биографические элементы с широкой исторической картиной, согретой живым отношением автора, умеющего эмоционально взволновать читателя простотой, доходчивостью и точностью своей художественной речи. Третий рассказ Нестора о походе Святополка на половцев интересен тем, что, помимо описания победы русских полков, в нем показано отношение киевского князя к Печерскому монастырю: "Святополк же приде в Печерьскый манастырь на заутреню на успенье святыя богородица, яко врази наша побежены быша молитвами святыя богородица и святого отца нашего Феодосия. Так бо обычай имяше Святополк: коли идяше на войну, или инако, толи поклонивъся у гроба Феодосиева и молитву взем у игумена, ту сущего, то же идяше на путь свой». Последние слова Нестора важны в том отношении, что свидетельствуют не только о примирении Святополка с Киево-Печерским монастырем, но и о взаимной поддержке примирившимися сторонами друг друга. Недаром Нестор в «Повести временных лет», показывая набожность, военную доблесть Святополка Изяславича, совершенно не упомянул о таком его преступлении, как вероломное ослепление Василька Ростиславича, о чем, конечно, он не мог не знать. Древнерусская литература никогда не ограничивалась одним описанием происшедших событий, она всегда была острым оружием политической борьбы своего времени. Вместе с тем преобладающими чертами ее являлись патриотизм и защита народных интересов. Все это в полной мере относится и к «Повести временных лет» — одному из самых выдающихся памятников всей древнерусской письменности. «Высокое литературное образование Нестора, его исключительная начитанность в источниках, умение выбрать из них все существенное, сопоставить разноречия и т. д. сделали «Повесть временных лет», — по справедливому определению Д. С. Лихачева, — не просто собранием фактов русской истории и не просто историко-публицистическим сочинением, связанным с насущными, но преходящими задачами русской действительности, а цельной литературно изложенной историей Руси» (1).
Одновременно с «Повестью временных лет» в началеXII века появилось другое интересное литературное произведение — «Хождение Даниила», послужившее образцом нового жанра «путешествий» в древнерусской письменности. «Всем известно, — писал еще Н. Г. Чернышевский, — что хождение Даниила один из замечательнейших памятников древней русской литературы» (2). После принятия христианства в конце X века на Руси pacпространился обычай ездить на восток, в Палестину, для поклонения христианским святыням. Такие путешественники стали называться «паломниками» (от слова «пальма», так как они привозили с собой на родину пальмовые ветви) (3). Но уже начиная с XII века церковные власти стали бороться с массовым паломничеством. Новгородский епископ Нифонт, правда несколько позднее, указал даже на вред паломничества,
------------------------------
1. «Повесть временных лет», ч. 2. М. — Л., Изд-во АН СССР, 1950, стр. 123 2. Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений, т. 2. М., Гослитиздат, 1949, стр. 536. 3. Обычай этот сохранялся долго. В стихотворении М. Лермонтова «Ветка Палестины» упоминается именно о таком обычае, существовавшем еще в XIX веке.
-------------------------------
объясняя его стремлением людей праздно жить, кормясь милостыней: «порозну ходяче ясти и пити». Одной из причин, заставивших Даниила написать свое «Хождение», было желание удержать своих читателей от путешествия в Палестину. Вместо трудного и опасного путешествия ко «святым местам» Даниил предлагал читателям ограничиться простым чтением его книги, поскольку в ней подробно все эти места описаны. В предисловии к книге он так и говорит: «Да кто убо, слышав о местех сих святых, поскорбе бы ся душею и мыслию к святым сим местом и равну мзду примут от бога с теми, иже будут доходили святых сих мест и святой град Иерусалим, и възнесшеся умом своим, яко нечто доброе сътворивше, и погубляють мзду труда своего, от них же первый есьм аз». Как видим, Даниил не только уравнивает благочестие тех, кто прочитает его книгу, с теми, кто сам странствовал в Палестину, но даже ставит труд первых выше труда последних, поскольку последние легко могут возгордиться своим поступком и благодаря этому впасть в грех. Даниил путешествовал по Палестине 16 месяцев (1106 — 1108 гг.) и написал свое «Хождение» не позже 1113 года, так как он упоминает в числе живых киевского князя Святополка Изяславича, умершего в этом году. Незадолго до прибытия Даниила в Палестину окончился первый крестовый поход, и королем вновь созданного Иерусалимского королевства был выбран в 1099 году Балдуин I. Но так как значительная часть Палестины находилась в руках мусульман-сарацин, продолжавших враждовать с крестоносцами, то путешествовать по стране было далеко не безопасно. Однако Даниилу, как русскому игумену, прибывшему из могущественного государства, обе стороны старались оказывать внимание и покровительство. Поэтому Даниил часть своего пути совершил под охраной войск Балдуина, а в других местах его провожал «старейшина срациньский с оружием». В Палестине русский путешественник «поставил себя в глазах властей в положение выдающееся и почетное; он не раз упоминает, что видел много такого, чего не надеялся увидеть; его пускали туда, куда других не пускали» (1). Действительно, из рассказа самого Даниила видно, что отношение к нему короля Балдуина и сарацинских властей было не такое, как к обычным паломникам. Так, желая посетить Галилею и Тивериадское озеро, куда путь был «тяжек вельми» и «страшен зело», Даниил обратился с просьбой к иерусалимскому королю: «Княже-господине, поими мя с собою до Тивериадского моря, да бых видел тамо вся святыя места». И король Балдуин, отправлявшийся в военный поход к Дамаску мимо Тивериадского озера, немедлен-
-------------------------------------
1. Е.В.Петухов. Русская литература. Древний период, изд. 3. Пг., 1916, стр. 57
-------------------------------------
но согласился. «И приряди мя ко отроком своим, — пишет Даниил. — Тогда аз с радостию великою наях под ся, и тако проидохом места та страшная с вои царьскими без страха и без пакости». Еще любопытнее другая встреча Даниила с иерусалимским королем, когда русский путешественник захотел поставить свое кандило (лампаду) над гробом господним. «Аз, худый, идох, - рассказывает Даниил, — к князю Балдвину и поклонихомся ему до земля: он же, видев мя поклонившася, и призва мя к себе с любовию и рече ми: «Что хощеши, игумене рускый?» — познан бо мя добре и любляше мя вельми, якоже бяше мужь благ я смирен и не гордить ни мало. Аз же рекох ему: «Господине-княже, молюся тебе бога ради и князей делма рускых, хотел бы и аз поставити кандило свое над гробом господним за вся князи наша и за всю Рускую землю, за вся христиане Рускыя земля». И тогда же князь повеле ми поставити свое кандило, и с радостью посла со мною мужа своего лучьшего к иконому Святого Воскресения и к тому, иже держить гроб господень». Из этого рассказа видно, что король Балдуин оказывал русскому игумену особое внимание, был для него всегда доступен, «познал добре и любляще вельми» его. Все это свидетельствует о том, что в глазах иерусалимского короля Даниил не был простым паломником, а был официальным представителем древне-русского государства, в поддержке которого Балдуин был явно заинтересован. Поэтому в беседах с Даниилом Балдуин вел себя просто, был «мужь благ и смирен, и не гордить ни мало», в то время как в отношении других лиц он, по словам историков, «был великолепным королем, окруженным величественной свитой рыцарей и слуг, въезжавшим в палестинские города, как пишет хронист Вильгельм Тирский, величественный в походке, важный по наружности и в разговоре, всегда облеченный в ниспадающую с плеч мантию, так что более казался епископом чем мирским лицом» (1). Все это позволило одному из советских исследователей поставить вполне естественный вопрос: «Не использовал ли великий киязь Святополк Изяславич паломничество Даниила в дипломатических целях и не пошел ли иерусалимский король навстречу этим целям?» (2). Предположение это основывается на том, чти Даниил, как это убедительно устанавливает В. В. Данилов в своей статье, был постриженником Киево-Печерского монастыря «и оттуда вышел на игуменство» (3). Хотя в начале XII века отношения между киевским князем Святополком Изяславичем и Пе-
---------------------------------
1. Гастон Додю. История монархических учреждений в Латинском Иерусалимском королевстве. СПб., 1897, стр. 125.
2. В. Данилов. К характеристике «Хождения игумена Даниила». ТОДРЛ. М. — Л., Изд-во АН СССР, 1954, т. X, стр. 94.
3. Там же, стр. 92.
---------------------------------
черским монастырем уже были дружественные, однако не следует забывать народного направления этого монастыря, в котором «никакие княжеские которы, никакие родовые взгляды не заглушают идеи единства Русской земли» (1). Поэтому вряд ли можно рассматривать Даниила как дипломатического посла Святополка Изяславича к Балдуину I. Ведь последствия первого
крестового похода затрагивали всех верующих людей средневековья, все они живо интересовались тем, что происходило в далекой Палестине, где тогда туго завязывался узел противоречий не только между христианским и мусульманским миром, но
и между «латинами», с одной стороны, и «православными» — с другой. Поэтому поездка авторитетного лица, в данном случае русского игумена, связанного с наиболее чтимым Киево-Печерским монастырем, для личных наблюдений за тем, что делалось в Палестине, стала необходимым и безотлагательным делом. Даниил выехал не один, а в сопровождении целой дружины из новгородцев и киевлян, которые, по его собственным словам, должны были засвидетельствовать истину его рассказа о всем виденном в Палестине. Цель путешествия русского игумена была вполне понятна и Балдуину I и сарацинским старейшинам, оказавшим такое внимание и личное покровительство русским паломникам. Только этим и можно объяснить, почему крестоносцы позволили русским осмотреть башню Давида — главную цитадель Иерусалима, опору их владычества над столицей Палестины. Балдуину I важно было убедить представителей Русской земли как в прочности завоевания крестоносцев, так и в беспрепятственном допуске русских паломников к «святым местам», находившимся в их руках. Вот почему в описании башни Давида и богослужения в церкви гроба господня Даниил называет по именам своих спутников, которые могут засвидетельствовать истинность его слов. В первом случае это «Издеслав», а во втором — «Изяслав Ивановичь, Городислав Михайлович, Кашкича и инии мнози». Хотя игумен Даниил и не был военным человеком, он сумел неплохо разобраться в назначении башни Давида. «Дивен есть столп-от, — пишет Даниил об этой башне, — великим камением сделан вельми, на 4 углы создан и весь есть черств (тверд, крепок) и днероден (велик), и камень уродился, посреди его воды в нем многы. Двери же имать 5-ры железны и степеней (ступенек) имать 200, по нима же взити горе, и жита в нем бесчисла лежит. И есть много тверд ко взятию, и то есть глава всему граду тому; и блюдуть его вельми и не дадят влести никому же в онь лапь (свободно). Мне же, худому, недостойному,
-------------------------------
1. М. Д. Приселков. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X—XII вв. СПб., 1913, стр. 301.
-------------------------------
пригоди (привел) бог в столп-от святой, одва могох ввести с собою единого Издеслава». Заслуживает внимания упоминание Даниила о «жите», «без числа лежащем» в башне Давида, и о каменном колодце с обильной водою. Все это приготовлено было на случай осады города и свидетельствовало о непрочности военных успехов Иерусалимского королевства. Наибольший интерес для Даниила, как и для всех русских людей того времени, представлял вопрос о свободном посещенная главной христианской святыни в Иерусалиме — церкви гроба господня. После разделения церквей в 1054 году восточные и западные христиане перестали считать друг друга единоверцами. Даниилу, конечно, было известно послание Феодосия Печерского, запрещавшего всякое общение с латинянами. Как же поступят западные крестоносцы теперь, после захвата ими Иерусалима? Вот почему с такими подробностями Даниил описывает свое участие в качестве представителя Русской земли в торжественном богослужении у гроба господня накануне величайшего христианского праздника пасхи. Подробное сообщение Даниила о свободном допуске русских паломников должно было успокоить и примирить русских людей с фактом захвата этой святыни «латинами». Последнее обстоятельство было особенно важно для крестоносцев, поскольку враждебное отношение к ним русского народа могло бы еще более осложнить их далеко не блестящее положение в Палестине. Рассказ Даниила о пасхальном богослужении и о «чуде» самовозгорания «святого света» на гробе господнем представляет собой не только в художественном, но и в идейно-политическом отношении кульминацию всей книги «Хождение». Помимо удивительной по колориту прозрачности, которой окружена вся эта пасхальная ночь в рассказе Даниила, читателя поражает замечательная точность и достоверность описания, когда не только указывается место, где стояли все упомянутые в рассказе люди, но и не забыта ни одна малейшая деталь в их поведении. Особенное значение для читателей того времени приобретало свидетельство Даниила о внимании католического короля Балдуина I к представителям православного восточного христианства. Так, Балдуин, отправляясь в церковь гроба господня, посылает в метухию (подворье или общежитие) православного монастыря св. Саввы за игуменом и всеми чернецами. В самой церкви он заботится об удобных местах для всех "правоверных" (православных) попов и внимателен к Даниилу как представителю русской церкви. То обстоятельство, что Даниил писал свою книгу для широкого круга русских читателей его времени, сказалось на самом языке и стиле «Хождения». Он сам предупреждает читателя, что "писал не хитро, но просто". В его языке преобладает над книжными славянизмами просторечие. Глухие полугласные как отдельно, так и при плавных встречаются одновременно с обыкновенными формами, например: врьста и верста; двойственное число строго соблюдается в спряжениях и склонениях. Ко многим словам он добавляет частицу тъ, т. е. постпозитивный член, обычный именно для просторечия, например: столп-от, дом-от, камен-ет, князь-ет и т. д. Употребляется у него и народная форма Христоса вместо книжной — Христа. Повествовательная манера Даниила выражается в стремлении к простым конструкциям фразы. Чаще всего он соединяет простые предложения посредством союзов а, да или начинает их с повторяемого есть, например: «И ту есть близь на горе село... и то село есть святых пророк... и ту лежахом ночь... и ту опочивше... и доидохом по здраву... и ту поклонихомся...» или: «есть же святый град Иерусалим... есть церкви Въскресения... есть пещерка та...» и т. д. Сокращая свой рассказ за счет второстепенных подробностей, Даниил иногда описывает свой путь перечнем названий пройденных им мест и указанием расстояний между ними. Например: «От Паталы острова до Калиполя 100 верст, а от Калиполя до Афана града 80 верст, а оттуда до Крита 20 верст...» и т. д. Иногда же к наименованиям пунктов Даниил присоединяет краткую справку о том, чем они замечательны. Например: «А от Ефеса до Самы острова верст 40. И в том острове рыбы многы всякы, и обилен есть всем остров-от». Своеобразную окраску стилю «Хождения» придает обилие греческих слов в тексте. Например: метухия — подворье, Пентикостия — пятидесятый день, ксилаж — кустарник и т. д. О том, что введение греческих слов было сознательным приемом авторского стиля, можно судить по тому, что Даниил нередко тут же дает перевод этих слов на русский язык. Например: «А имя тому Спудий, иже протолкует-ся тщание богородично... имя месту тому Каламонии, еже протолкуется доброе обиталище... да то зовется место агиапимена, еже протолкуеть святая паства...» и т. п. В отличие от современных ему западных писателей, например англосакса Зеевульфа или Фулькерия Шартрского, Даниил не уделяет в своей книге большого внимания взаимоотношениям между крестоносцами и сарацинами, не описывает военных действий между ними. Оставаясь в стороне от этой борьбы, он только отмечает в свойственной ему лапидарной манере места, наиболее опасные для паломников. Например: «Есть путь сквозе
гору ту страшную, неудобь проходно есть, есть боту твердь велика и биют срацины в горе той: иже кто в мале дружине хощеть проити, то не может пройти... да оттуду выходят погании мнози и биють на пути том зле» или: "Есть место страшно и неудобь проходно: ту бо живут срацини силны и биют на реках тех на броде". Следует оговорить, что эпитет поганый в тексте «Хождения» не имеет оценочного характера, а обозначает только: «иноверец», «язычник». Как типичный человек средневековья, Даниил искренно верит в те чудеса, которые он описывает в своей книге. Однако он не увлекается мистикой, как его современник Фулькерий Шартрский — капеллан иерусалимского короля Балдуина I. Это особенно заметно в описании пасхального «чуда» Даниилом. Он прямо заявляет: «Мнози бо странници неправо глаголють о схождении света святого; ин бо глаголеть, яко святый дух голубем сходить к гробу господню; а друзии глаголють: молния сходить с небесе и тако вжигаются кандила над гробом господнемь. И то есть лжа и неправда: нечтоже бо есть не видете тогда, ни голубя, ни молнии». Даниил не верит фантастическим рассказам других «очевидцев», он хочет писать только о том, что «видех очима своима грешными по истине». Это выгодно отличает книгу Даниила от писаний современных ему западных авторов, хотя он и не знал о тех сложных приспособлениях, посредством которых католическое духовенство в Иерусалиме осуществляло это «чудо» (1). Стремление к точности заставляет Даниила не только указывать местоположение виденных им зданий, но и определять их размер, число дверей, окон, материал, из которого они построены. Его художественный вкус, воспитанный на таких великолепных произведениях русского зодчества, как Десятинная церковь или Софийский собор в Киеве, помог ему оценить и описать прославленное сооружение калифа Омара в Иерусалиме, превращенное крестоносцами в христианскую церковь Святая святых. Занимаясь по преимуществу описанием предметов религиозного поклонения и передачей связанных с ними легенд, Даниил почти не останавливается на изображении характерного палестинского пейзажа. Чаще всего он ограничивается общими определениями: «грозно и безводно есть место то», «дебрь каменна и страшна», «лес велик и част» и т. п. Лишь в некоторых случаях он позволяет себе подробнее остановиться на непривычном ландшафте. Тогда у него получается яркая, запоминающаяся картина. Вот как он говорит, например, о местоположении «метухии» (подворья) монастыря св. Саввы, где он прожил около шестнадцати месяцев: "Лавра же святого Саввы есть уставлена от бога дивно и несказано: поток бо некако страшен и глубок зело и безводен, стены имать бо высоки, и на тех стенах лпят (лепятся) келий, прилеплены и утверждены от бога некако дивно и страшно; на высоте бо той стоят келий по обема странами
---------------------------------
1. См. И. Крачковский. «Благодатный огонь» по рассказу аль-Бируни и других мусульманских писателей X—XIII вв. «Христианский Восток» т. 111, вып. 3, 1915.
---------------------------------
потока того страшного и лпят на скалах, яко звезды на небеси утверждены". Даниил не только верующий христианин, но и практически думающий человек, привыкший иметь дело с большим монастырским хозяйством. Поэтому его также интересует экономическая сторона жизни в Палестине. Он деловито описывает местное "о6илие". Недаром уже в наше время историки и археологи Палестины высоко оценили точность и обстоятельность записей Даниила и поставили его книгу выше всех западных и восточных "путников" того времени. Он никогда не упускает случая отметить какими естественными богатствами обладает то или иное место, в котором он побывал. Желание все проверить самому, во всем лично убедиться составляет одну из характерных черт «Хождения» Даниила. Так, рассказывая о реке Иордан, он не просто укажет ее ширину и глубину, но обязательно добавит: «яко же измерих и искусих сам собою, ибо пребродих на ону страну Иордана, много приходихом по брегу его». А чтобы русские читатели нагляднее представили себе Иордан, Даниил пояснит: «вшире же есть Иордан яко же есть Сновь на устий». Сновь, протекавшая по Черниговскому княжеству, конечно, была знакома многим русским людям того времени.
Упоминая заросли на берегу Иордана, Даниил отметил наличие там богатой фауны: «Зверь мног ту и свинии дикий бещисла много, и пардуси мнози, ту суть львове же». Это указание на львов особенно ценно, так как впоследствии львы были истреблены полностью и свидетельство о наличии львов в Палестине является едва ли не единственным у Даниила. Точно, обстоятельно и поэтично он пишет о Фаворской горе, где ему лично удалось побывать: «Вышин же есть Фаворьскаа гора всех, сущи окрест ея, и есть уединена кроме всех гор, и стоит посреди поля красно зело, яко стог будеть гораздо зделан, кругло и высоко вельми и велик ободом; възвыше есть яко же может 4-ждь с нея стрилити, а еже горе на ню, то ни осмижды не может наню встрелити» (т. е. расстояние сверху до подошвы горы равняется длине четырех выстрелов из лука. Если же стрелять снизу вверх, то и восьми выстрелов будет мало, чтобы дострелить до ее вершины). Гора настолько крута, что «лести же на ню трудно и бедно велми по камению, руками на ню лести, путь тяжек велми; едва бо на ню възлезохом от 3-го часа до 9-го часа борзо идуще, едва взидохом на самый верх горы тоя святыа». Так жизненно и правдиво описывает Даниил свое замечательное "хождение" по Палестине. Недаром его книга сделалась излюбленным чтением многих поколений русских средневековых читателей и открыла собой новый жанр «путешествий» в древне-русской письменности. Переведенное на многие языки, «Хождение» Даниила прочно вошло в сокровищницу мировой литературы (1). Хотя Даниил принадлежал к господствовавшему феодальному классу, в своей книге он выступает прежде всего как русским патриот, защитник идеи единства Русской земли. Находясь далеко за пределами родины, он никогда не забывает о ней. Вот почему он с полным правом мог заявить в послесловии к своей книге: «Ни детей моих духовных, ни всех христиан николи жя не забывал есмь» (2). В 1113 году умер киевский князь Святополк Изяславич. Его смерть послужила сигналом для народного восстания в городе. Народ бросился на двор киевского тысяцкого, ближайшего помощника Святополка, и подверг его разграблению. Затем были разгромлены дворы сотских и богатых ростовщиков. Феодальная верхушка, опасаясь разгрома, поспешила в церковь св. Софии для обсуждения создавшегося положения. Там было принято решение послать за Владимиром Мономахом и просить его на княжение в Киев, хотя это шло вразрез с существовавшиш тогда правилом престолонаследия. Мономах поспешил в Киев, чтобы как-нибудь утишить народный гнев. Он прежде всего ограничил злоупотребления ростовщиков, безжалостно кабалившим бедный люд. По новому «уставу» Мономаха должник, взявший деньги в долг из 50% годовых, должен был платить их лишь два года, после чего долг погашался. Благодаря подобным мерам Владимиру Мономаху удалось успокоить населения Киева и упрочить свое положение великого киевского князя. Дальновидный и энергичный государственный деятель, Мономах был в то же время образованнейшим человеком своего века. В качестве великого князя он успел укрепить единство древне-русского государства и свести к минимуму междоусобные войны князей-феодалов. Известность Мономаха вышла далеко за пре-
------------------------------------
1. Подробнее о «Хождении» Даниила см. в статье Н. В. Водовозова «Хождение» Даниила и первый крестовый поход» («Ученые записки МГПИ им. В. И. Ленина», т. 178. М., 1962).
2. Интересную гипотезу об исторической личности игумена Даниила высказал академик Б. А. Рыбаков. Рассматривая народные былины о киевском богатыре Даниле Игнатьевиче и летописные известия о походах против половцев в начале XII столетия, он приходит к следующему заключению: «Количество совпадений (тематических и хронологических) между былиной о Даниле Игнатьевиче и «Хождением» игумена Даниила представляется мне достаточным для того, чтобы предполагать здесь одно лицо. «Хождение» Даниила и сказание о Шаруканском походе 1111 года с многочисленными упоминаниями пророка Даниила, с одинаковыми диалектологическими признаками разговорной речи тоже дают нам право считать их произведениями одного авторач (Б. А. Рыбаков. Древняя Русь. Сказания — былины — летописи. Изд-во АН СССР, 1963, стр. 124). Гипотеза Б. А. Рыбакова, несмотря на ее спорность, полезна тем, что связывает, по словам ее автора, «воедино разрозненные былинные и литературные данные о богатыре, игумене, калике, писателе и епископе Данииле» (там же).
------------------------------------
делы Русской земли. С Византией и другими европейскими странами его связывали родственные узы. Мать Владимира была
дочерью византииского императора Константина Мономаха, его сестра Евпраксия-Адельгейда была замужем за германским императором Генрихом IV, его дочь Евфимия — за королем венгерским Коломаном, другая дочь — за византийским царевичем Львом, сам Владимир Мономах был женат на дочери английского короля Гаральда Гите.
