Н. В. Водовозов. "История древней русской литературы" Издательство "Просвещение", Москва, 1972 г. OCR Biografia.Ru
продолжение книги...
В результате татаро-монгольского нашествия в XIII веке большинство русских городов было разрушено, население их или перебито, или угнано в рабство. Татары щадили жизнь только ремесленников, способных изготовлять предметы роскоши или оружие. Лучшие русские мастера попадали в качестве пленников не только в столицу Золотой Орды, но их можно было встретить даже в далеком Карокоруме. По свидетельству итальянского путешественника XIII века Плано Карпини, он после утомительного странствования по азиатским странам был обрадован встречей в столице монгольской империи с замечательным русским золотых дел мастером, которого звали Кузьмой. «И если бы,— рассказывает Плано Карпини,— господь не предуготовал нам некоего русского по имени Козьму, бывшего золотых дел мастером у императора (Гуюк-хана) и очень им любимого, который оказал нам кое в чем поддержку, мы, как полагаем, умерли бы» (1). Плано Карпини видел в столице монголов немало других
русских умельцев, которые охотно оказывали помощь европейцам, попавшим в далекий Карокорум. «Козьма,— пишет Плано
- показал нам и трон императора, который сделан был им раньше, чем тот воссел на престоле, и печать его, изготовленную им (Козьмой), а также разъяснил нам надпись на этой печати (2).
-----------------------------------
1. Иоанн де Плано Карпини. История монголов, перевод А. И Малеина. Спб., 1911, стр. 57. 2. Там же.
-----------------------------------
Восхищение образованного итальянца искусством русского художника лишний раз подтверждает высоту, достигнутую древнерусской культурой накануне татаро-монгольского нашествия. Безусловно прав исследователь древнерусского ремесла, писавший, что в XIII веке «перед русским ремеслом открылась такая же широкая дорога дальнейшего развития, как перед ремеслом североитальянских городов той же эпохи. Монгольские завоеватели растоптали и расхитили эту цветущую культуру в момент ее наивысшего подъема» (1). Но полностью уничтожить русскую экономику завоеватели не смогли. Разрушенные города начинают восстанавливаться сразу же после разорения, как это было, например, с Рязанью. Конечно, первые десятилетия после разорения жизнь в этих городах была далеко не та, что прежде. Но к началу XIV века не только многие старые города восстановили свой экономический потенциал, но выросли новые центры, среди которых на первом месте оказались Москва и Тверь. Татарское нашествие не остановило дальнейшего обострения классовых противоречий в русских средневековых городах. Ряд летописных известий показывает, что с начала XIV столетия эти противоречия приводят к открытым выступлениям городской бедноты против господствующего феодального класса. Так, в 1304 году собравшийся на вече в городе Костроме бедный люд напал на дома богатых бояр. «Бысть вече на Костроме на бояр на Давыда Явидовича, да на Жеребца и на иных; тогда же Зерна убиша и Александра» (2). В 1305 году «черные люди» восстали против феодальной верхушки в Нижнем Новгороде. «В Новгороде в Нижнем черные люди побиша бояр», — сообщает летопись. Феодальный класс в свою очередь объединялся против плебейской части населения. На помощь нижегородским боярам по их призыву поспешил тверской князь Михаил Ярославич, возвращавшийся тогда из Золотой Орды. С помощью своей дружины он подавил восстание и «изби вечников». Особенностью городских восстаний начала XIV века было то, что они одновременно были направлены как против феодального гнета со стороны господствовавшего класса, так и против татаро-монгольского ига. Наиболее крупным антитатарским восстанием было тверское восстание 1327 года. Оно получило яркое отражение в народной песне, сохранившейся в устной традиции до XIX века, и в древнерусской письменности, современной событию. Наиболее полный текст «Повести о тверском восстании 1327 года» находится в Тверской летописи (3). «Повесть» производит впечатление рассказа, записанного со слов очевидца восста-
----------------------------------
1. Б. А. Рыбаков. Ремесло древней Руси. Изд-во АН СССР, 1948, стр. 522.
2. ПСРЛ, т. VII, СПб., 1856, стр. 184.
3. ПСРЛ, т. XV, стр. 415 и след.
----------------------------------
ния. Рассказу предпослано небольшое вступление фольклорного характера, в котором говорится, что злые татары посоветовали
хану Золотой Орды Узбеку погубить русских князей, и в том числе тверского князя Александра Михайловича, чтобы прочнее
овладеть русской землей. Хану этот совет понравился, и он поруч выполнить его своему воеводе Шевкалу (Чол-хану), «разорителю христианьскому». Придя в Тверь «со многыми татары» Шевкал «со многою гордостию» поселился в княжеском дворце и стал издеваться над горожанами, творя насилия и грабежи. «Народы же, гордостию повсегда оскорьбляеми от поганых жаловахуся многажды великому князю, дабы их оборонил; он же, видя озлобление людей своих, не могый оборонити, трьпети им веляше; и сего не трьпяще тверичи, и искаху подобна времени» (т. е. подходящего времени для восстания). В этом вступлении, взятом, очевидно, из народной песни, современной восстанию, роль тверского князя изображается далеко не привлекательной. Он уговаривает людей терпеть насилия татар и ничего не предпринимать против этого. Тогда, как рассказывает «Повесть», народ решил сам расправиться с насильниками. 15 августа тверской дьякон Дюдко вывел рано поутру на водопой «кобылицу младу и зело тучну». Татары, увидав это, стали отнимать у дьякона кобылицу, Дюдко закричал, призывая тверитян на помощь. На его крик сбежались люди, но ничего не могли сделать, так как татары схватились за оружие. Тогда тверичи «удариша в колоколы и сташа вечем и поворотися весь град и весь народ том часе събрашася и бысть в них заметил и кликнута тверичи и начата избивати татар, где кто застронив, дондеже и самого Шевкала убиша и всех поряду. Не оставиша и вестоноши, разве еже на поли пастуси коневии пасуще и похватиша лучший жеребци и скоре бежаша на Москву и оттоль в Орду и тамо възвестища кончину Шевкалову».
«Повесть о тверском восстании 1327 года» написана живым разговорным языком XIV века и отличается большой осведомленностью автора во всех подробностях этого события. Автор не только сообщает маловажную деталь, послужившую сигналом к восстанию, но и то, кто передал в Орду весть о восстании. «Эти подробности,— пишет один из исследователей «Повести»,— наводят на мысль, что этот рассказ сообщен кем-либо из этих пастухов (если это не были татары) или, скорее, самим дьяконом Дюдко, любителем лошадей, имя которого вместе с именами князя и Шевкала названо в тексте» (1). Действительно, «Повесть», хотя и вставлена в летопись, гораздо более напоминает простую запись со слов рассказчика, чем законченное литературное произведение.
----------------------------------
1. Н. Воронин. Песня о Щелкане и Тверское восстание 1327 г. «Исторический журнал», изд-во «Правда», 1944, № 9, стр. 78.
----------------------------------
«Сжатый и деловой текст летописи,- справедливо говорит Н. Воронин, — под 1327 годом неожиданно прерывается рассказом о Шевкале, резко отличающимся от официального и сухого языка летописных записей смежных лет. Перед началом рассказа помещена краткая запись о получении князем Александром великого княжения, резко отличная по характеру от фольклорного начала рассказа о Шевкале: «Того же лета князю Александру Михайловичу дано княжение великое, и прииде из Орды и седе на великое княжение». После заключения рассказа о восстании, в котором уже сообщено о гибели Шевкала снова идут типичные летописные записи: «Той же зыми преставися Петр митрополит и убиень бысть Шевкаль», а дальше, под 1328 г.,— сообщение о Федорчуковой рати: «И то слышав (т. е. убийство Шевкала.— Н. В.), беззаконный царь на зиму посла рать на землю рускую». Дублирование сообщения о смерти Шевкала и отличие по языку рассказа о тверском восстании от окружающего летописного текста свидетельствуют о его интерполяции и ином происхождении. На это же указывает его начальная словесная связка с предшествующим летописным текстом о получении князем великокняжеской власти: «потом, за мало дней за умножение грех ради наших». Она напоминает те связки, когда летописец, внося в текст чей-либо рассказ, затрудняется привести его точное хронологическое определение и ограничивается общим указанием, вроде «в те же времена», «в лета те» и пр. Здесь подобная связка выглядит странно, так как в рассказе указан точно день восстания, и можно удивляться, что дата появления Шевкала в Твери выпала...» (1) Таким образом, фольклорное происхождение «Повести» можно считать вполне установленным. Более того, поскольку сообщение о последовавшем за восстанием разгроме Твери приводится в летописи отдельно под 1328 годом, следует полагать, что рассказ о восстании записан был тотчас же, еще до прихода карательной экспедиции татар. Однако нельзя согласиться с Н. Ворониным, что «Повесть о тверском восстании 1327 года» была включена в летопись «по инициативе» князя Александра Михайловича тверского. «Политический смысл этого включения,— утверждает исследователь,— очевиден: согласно этому рассказу Александр не повинен в восстании, это — стихийное возмущение народа, не внявшего призывам князя к терпению. Это было очень существенно для тверского князя, только что облеченного, волею хана, великокняжеским достоинством. Эта версия оправдывала его перед судом истории и ограждала от возможных преследований со стороны хана» (2). Но неужели тверской князь мог еще думать о суде истории сра-
--------------------------------------
1. Н. Воронин. Песня о Щелкане и Тверское восстание 1327 г. «Исторический журнал», изд-во «Правда», 1944, № 9, стр. 78. 2. Там же, стр. 79.
--------------------------------------
зу после восстания, грозившего лично ему тяжелыми последствиями? Не менее трудно предположить, что тверской князь мог оправдаться перед ханом, представив ему только что вписанный в летопись рассказ о восстании. Хан, конечно, больше поверил бы рассказу бежавших в Орду татар, спасшихся от гибели, чем писаниям русского летописца. Поэтому нет достаточных оснований признать, что «Повесть» была переписана в летопись по инициативе тверского князя. «Повесть о тверском восстании 1327 года», представляющая собой запись устного народного сказания или песни, была включена в летопись по свежим следам потому, что летописец, как русский патриот, не мог не сочувствовать восстанию и не мог не отметить неблаговидную роль, которую играл в это время тверской князь Александр Михайлович. Интересно отметить, что сохранившаяся до нашего времени устной традиции народная песня о Щелкане Дудентьевиче (лучшая запись сделана в конце XVIII века Киршей Даниловым) также умалчивает об участии князя Александра Михайловича в тверском восстании 1327 года. Зато песня называет двух братьев Борисовичей — вполне исторических лиц. Это тверской тысяцкий с его братом, из рода бояр Шетневых. Насколько популярна была эта песня в средневековой Руси, можно судить по тому что впоследствии другой тверской князь, Борис Александрович, живший в XV веке (1425—1461 гг.), приказал изобразить на своей охотничьей рогатине сцены из песни о Щелкане Дудентьевиче (1).
Одновременно с «Повестью о тверском восстании 1327 года» в Москве было написано «Житие митрополита Петра», сыгравшее значительную роль в развитии русской письменности середины XIV столетия. «Житие» было написано по прямому указанию московского князя Ивана Даниловича Калиты ростовским епископом Прохором. Поскольку митрополит Петр умер в 1326 году, а Прохор — в 1328, то годом написания «Жития» следует считать 1327 год (2). Имя автора указано в самом заглавии «Жития»: «Преставление Петра, митрополита всеа Руси; а се ему чтение, творение Прохора, епископа Ростовского». В конце же текста сказано и об участии Ивана Калиты в этом деле: «князь Иван, написав те чудеса, и посла в град Володимирь ко святому собору...» Какое же значение имело «Житие митрополита Петра» в русской общественной жизни середины XIV века и в истории рус-
---------------------------------------
1. См.: Я. Лурье Роль Твери в создании национального государства. Ученыеые записки ЛГУ, № 36, стр. 104—107.
2. По мнению В. О. Ключевского, «Житие» было написано не позднее 1 августа 1327 года, когда произошло освящение Успенского собора, в Кремле, о чем упоминается в некоторых списках «Жития»: "и се паки ино значение его: создана бысть церкви в сборе милостию святыя богородицы и божиа угодника, святого сего святителя Петра митрополита, а створение великого князя Ивана".
---------------------------------------
ской средневековой литературы? В. О. Ключевский определил это значени так: «Цель жития (как жанра.- Н. В.)-наглядно на отдельном существовании показать, что все чего требует от нас заповедь, не только исполнимо, но не раз и исполнялось, стало быть, обязательно для совести» (1). В сущности, В. О. Ключевский отмечает лишь одну сторону, морально-этическую, в «Житии». Но там была всегда и другая — политическая, обусловленная в конечном счете классовыми интересами данной эпохи. Всякая историческая борьба, происходит ли она в политической, религиозной, философской или в какой-либо другой идеологической области, на самом деле является только более или менее ясным выражением борьбы общественных классов.
Тенденция прославления митрополита Петра, проводимая в его «Житии», написанном Прохором, прежде всего служила средством возвеличения московского князи и укрепления политиче ской роли Москвы в целях воссоединения всех русских земель.
-----------------------------
1 В. О. Ключевский. Курс истории, т. II. М., 1937, стр. 276.
-----------------------------
Следовательно, литературоведческий анализ любого «жития» должен вскрыть под церковной фразеологией общественно-политическое значение прославления данного «святого» и раскрыть роль, которую играло данное «житие» в конкретно-исторической обстановке своего времени. Поэтому недостаточно определить основные особенности «жития» как специфического вида средневековой литературы, необходимо в каждом отдельном случае рассматривать конкретное «житие» под социально-политическим углом зрения. «Житие митрополита Петра» требует именно такого рассмотрения. Борясь против «кровавой грязи» татаро-монгольского ига, московские великие князья неизменно встречали в этом отношении полную поддержку всего русского народа. Правда, эта борьба в силу исторических условий принимала иногда жестокую Форму, заставлявшую московских князей разорять территорию соседних феодальных русских княжеств, чтобы таким путем обеспечить присоединение их к Московскому княжеству. Деятельную помощь московским князьям в их объединительной политике оказывала русская церковь во главе с митрополитом, заинтересованная в уничтожении феодальных барьеров между отдельными областями Русской земли. Особенно необходима была эта помощь московским князьям в первой половине XIV века, когда развернулось соперничество между Москвой и Тверью за первенство в Русской земле. После смерти митрополита Максима в 1305 году галицкий князь Юрий Львович (внук знаменитого короля Даниила — героя Галицкой летописи) выдвинул кандидатуру Петра, уроженца Волынской области. Тверской князь Михаил Ярославич в свою очередь выдвинул кандидатуру своего ставленника — Геронтия. Константинопольский патриарх утвердил митрополитом всея Руси Петра. Указанные обстоятельства вызвали неприязнь нового митрополита к тверскому князю, вследствие чего в развернувшейся борьбе между Михаилом тверским и Юрием московским Петр решительно стал на сторону московского князя. Именно об этой феодальной междоусобной войне, напомнившей современникам «крамолы» прежних князей, писал неизвестный нам по имени книжник на пергаментном «Апостоле» в 1307 году, перефразируя отрывок из «Слова о полку Игореве»: «При сих князех сеяшется и ростяше усобицами, гиняше жизнь наша, в князех которы и веди скоротишася человеком». По настоянию Михаила Ярославича тверское духовенство во главе с епископом Андреем подняло дело о низложении Петра. В Переяславле был созван специальный собор, признавший обвинения, выдвинутые против Петра, клеветой. Понятно, что после этого Петр еще более сблизился с московским князем. В 1326 году, по настоянию Ивана Калиты, Петр перенес митрополичью кафедру из города Владимира в Москву и дал согласие на свое погребение в московском Успенском соборе. Благодаря этому Москва «становилась религиозным центром» всей Русской земли, а московский князь «присоединил власть церкви к могуществу своего трона» (1). Петр был первым русским митрополитом, активно проводившим объединительную политику московского князя. Понятно поэтому, что Иван Калита захотел увековечить его память и сделать его пример обязательным для последующих митрополитов. С этой целью были приняты меры для канонизации Петра: были произведены «записи чудес у его гроба» и написано «Житие митрополита Петра» епископом Прохором. Петр официально признан святым покровителем Московского княжества. Успехи московских князей в деле объединения Руси и в подготовке к успешной борьбе против татаро-монгольского ига вызвали новый подъем русской культуры и искусства. Хотя до нашего времени сохранилось не так много памятников письменности первой половины XIV века, мы имеем право предполагать, что их было гораздо больше. Об этом говорит, например, запись на Списком евангелии под 1339 годом («Похвала Ивану Калите»): «многим книгам, написанным его повелением...» (2). Кроме Сийского евангелия, сохранилось еще несколько пергаментных книг того же времени, свидетельствующих о значительной книжной культуре Московской Руси. Это и ряд других данных позволили А. И. Соболевскому справедливо утверждать, что в Московском княжестве было довольно велико число не только грамотных, но и образованных людей (3). Подъем русской культуры и искусства в XIV веке происходил на основе великого культурного наследия древнерусского государства. Каменное зодчество Москвы так же тесно было связано с государственными задачами, как и древнерусское строительство XI—XII веков. В 1326 году, еще при жизни митрополита Петра, «заложена бысть первая церковь каменая на Москве на площади, Успенья святыя богородица, преосвященным митрополитом и великим князем Иваном Даниловичем (Калитой)» В 1333 году Иван Калита заложил в Москве новую церковь - Михаила Архангела, предназначенную быть усыпальницей московских великих князей. Рост строительства Москвы выражал растущее политическое, экономическое и военное значение нового центра Русского государства. В 1340 году были построены дубовые стены городских укреплений Москвы. В 1367 году были заложены каменные стены Кремля. Современники правильно оценивали значение этого
-------------------------------------
1. К. Маркс. Секретная дипломатия XVIII века.
2. И. И Срезневский. Сведения и заметки о малоизвестных и неизвестных памятниках, LXXXV - ХС. СПб., 1879, стр. 47.
3. А. И. Соболевский. Образование в Московской Руси XVI—XVII СПб., 1892.
-------------------------------------
строительства. "Того же лета,— пишет летописец,— князь великий Дмитрий Иванович заложил град Москву камен, и начаша делати беспрестани. И всех князей русских привожаше под свою волю, а которыа не повиновахуся воле его, а на тех нача посягати".
Таким образом, Москва становилась не просто мощной военной крепостью, но символом мощи всего объединяющегося Русского государства. «Летопись не называет имен зодчих, построивших первые укрепления Москвы. Но весьма вероятно, что спешными работами одновременно заведовали современники строительства Иван Собакин, Федор Свибло, Федор Беклемиш и брат Фрол, от имен и прозвищ которых произошли исконные названия некоторых кремлевских башен: Беклемишевская, Свибловская, Собакина и Фроловская, позднее Спасская» (1). В области литературной факт превращения Москвы из столицы княжества в общерусский национальный центр нашел отражение в «Житии митрополита Петра», написанном в новой литературной манере: предельно просто, сжато, без каких-либо словесных украшений. Вначале Прохор говорит, что Петр «родился от родителю крестьяну», затем кратко рассказывает о детстве, юности и монастырской жизни Петра. Более подробно Прохор останавливается на поставлении Петра в митрополиты и на суде по обвинению Петра в Переяславле. В первом случае Прохор объясняет поставление Петра тем, что патриарх «провидел» по «благоуханию» в церкви, что Петр «осенен благодатью божьего», а во втором случае Прохор во всем обвиняет тверского епископа Терентия, которому «дьявол вложил в сердце» послать «хулу» на Петра константинопольскому патриарху. Перенесение Петром митрополии из города Владимира в Москву Прохор приписывает инициативе самого Петра, нашедшего «град честен кротостью, зовомый Москва». В «Житии» дается положительная характеристика Ивана Калиты и похвала ему. Заканчивается «Житие» перечислением «чудес», совершившихся у гроба митрополита Петра, и словами, выражающими идею всего произведения: «Та-ко бо бог прослави землю Суздальскую и град, зовомый Москва, и благоверного князя Ивана». В художественном отношении «Житие митрополита Петра», сспорно, уступает литературным произведениям XI и XII столетий. Его нельзя поставить в один ряд с такими шедеврами, как "Слово о полку Игореве" или «Словоо законен благодати» Илариона. На художественном качестве «Жития» сказалось то отставание общей культуры на Руси XIV века, которое явилось следствием страшного татаро-монгольского ига, которое уже сто лет изнуряло Русскую землю. Успехи, достигнутые Москвой ко второй половине XIV века в деле объединения Русской земли, не могли не вызвать тревоги
-------------------------------------
1. В. Л. Снегирев. Московское зодчество. М., 1948, стр. 38.
-------------------------------------
в Золотой Орде, ханы которой постоянно стремились «натравить русских князей друг на друга, поддерживать несогласия между ними, уравновешивать их силы и никому из них не давать усиливаться» (1). Поэтому, когда в 1375 году Дмитрий Донской заключил с тверским князем договор, в котором было обусловлено: «...а пойдут на нас татары или на тобе, бится нам и тобе с одного всем противу их; или мы пойдем на них, и тобе с нами с одного пойти на них», то в Золотой Орде было решено двинуть войска против Москвы и уничтожить ее союз с Тверью. В 1378 году татарские войска, встреченные русскими на реке Воже, были разбиты наголову. К. Маркс писал о значении этой битвы - «Дмитрий Донской совершенно разбил монголов на реке Воже (в Рязанской области). Это первое правильное сражение с монголами, выигранное русскими» (2). Эта победа получила отражение в «Повести о битве на реке Воже», включенной в том же году в летопись. «Повесть» воодушевляла русский народ на дальнейшую борьбу с татарами и призывала к дальнейшему объединению вокруг Москвы. Не лишено интереса сообщение «Повести» о том, что русские «изнимаши на той войне попа некоторого от орды пришедша, Иванова Васильевича, и обретоша у него злых и лютых зелей мешок; и истязавше его много и рассудите, и послаша его на заточение на Лаче озеро, идеже бе Данило Заточеник». Это сообщение лишний раз показывает, что татаро-монголы не брезговали никакими средствами для укрепления своей власти над другими народами: интриги, подкупы, убийства, предательство, шпионаж — все использовалось ими для этой цели. Мощным толчком к новому подъему русской литературы в конце XIV века явилась великая победа русского народа над всеми силами Золотой Орды в 1380 году на Куликовом поле. Хотя после этой победы татаро-монгольское иго и не было ликвидировано, русский народ получил уверенность в своих силах и уже не мог сомневаться в окончательном исходе своей полуторавековой борьбы с татарами. Первым литературным произведением, отразившим всемирно-историческое значение этой победы русского народа, была летописная «Повесть о побоище великого князя Дмитрия Ивановича на Дону с Мамаем». «Повесть о побоище» построена по четкому плану, послужившему образцом для последующих произведений на ту же тему. Начинается «Повесть» рассказом о том, как Мамай «начат злый совет творити, темныя своя князя поганыя звати...: пойдем на русского князя и на всю силу Русскую, яко же при Батые было; христианство потеряем, и церкви божия попалим, и кровь их прольем, и законы их погубим». Осенью 1379 го-
------------------------------------
1. К. Маркс. Секретная дипломатия XVIII века.
2. «Архив Маркса и Энгельса», т. VIII, М., Госполитиздат, 1946, стр. 151.
------------------------------------
да, говорится далее в «Повести», «прииде ордынский царь Мамай с единомысленники своими и с всеми протчими князьями ординскими и с всею силою татарскою и половецкою, и еще к тому рати понаимав, бесермены и армены и фрязи, черкесы и ясы и буртасы. Тако же с Мамаем вкупе в единомыслии, в единой думе, и литовский князь Ягайло с всею силою литовской и лядскою, с ним же в одиначестве Олег Ивановичь князь рязанский». Автор «Повести» рассказывает о событиях, предшествовавших Куликовской битве. Он говорит, что рязанский князь Олег не только обещал помощь Мамаю, но уже начал платить ему новую дань, двурушнически предупредив Дмитрия о движении на Москву войск Мамая и литовского князя Ягайлы. Вместе с тем Олег «мосты на реках велел переметати, а хто поехал з бою, того наперед, сквозе отчину его, Рязанскую землю, бояр или слуг, а тех имати велел и грабити и нагих пущати». Двуличие Олега вызывает негодование автора «Повести». «О враже измениче Олже!» — восклицает он и награждает изменника такими эпитетами: «велеречивый», «худый», «льстивый сотонщик», «дьяволь-советник», «душегубливый изменник» и т. д. Рассказывает автор и о том, как Мамай хотел оттянуть начало битвы, дожидаясь прибытия войск своего союзника Ягайлы. Но тот «не поспе за мало на срок, за едино днище или меньше». Автор «Повести» подчеркивает надменность и высокомерие Мамая, который «нача слати к князю Дмитрию, выхода просити, како было при Чанибе (Джанибеке) цари, а не по своему докончанию». С другой стороны, автор говорит о скромности и стремлении к миру Дмитрия. «Христолюбивый же князь, не хотя кровопролитья и хотя ему выход дати по крестьянской силе и по своему докончанию, как с ним докончил. Он же (Мамай) не восхоте, но высоко мысляаше, ожидавше своего нечестивого советника литовьского». Образу Мамая, «окаянному сему и безбожному и нечестивому и темному сыроядцу и аспиду», противопоставлен в «Повести» образ Дмитрия Донского, написанный с большой теплотой и любовью. Только непомерность требований Мамая заставляет Дмитрия взяться за оружие. «Не аз начал кровь христианскую,— говорит Дмитрий,— но он Святополк новый; воздай же ему господи, седьмьдесять седмирицею». Под знаменем Дмитрия Ивановича собралось огромное войско, численность которого современники определяли в 150—200 тысяч человек. Почти все русские нязья участвовали в борьбе против Мамая. На левом берегу Дона огромное русское войско остановилось. Более осторожные советники говорили Дмитрию, что не следует переходить Дон и начинать битву, «понеже умножишася врази наша, не токмо татарове, но и Литва и рязанци». Но Дмитрий принял смелое решение и «повеле мосты мостити на Дону и бродов пытати». Перейдя Дон, русские войска вышли на Куликово поле, тянувшееся километров на двадцать и представлявщее собой часть задонской степи, так называемого татарского поля. Куликово поле отделялось от остальной степи лесом, росшим на берегу Дона и по оврагам. У речки Непрядвы, впадающей в Дон, лежало село Монастыршина и находилась та «Зеленая дубрава», за которой Дмитрий Донской поставил знаменитый «Засадный полк», решивший исход сражения. Татарский лагерь был расположен на возвышенности, называвшейся Красный холм. Там впоследствии при полевых работах нередко находили медные образки, кресты, цепи, бердыши, наконечники копий и обломки сабель. В стратегическом отношении трудно было выбрать позицию лучше той, которую заняло русское войско. Общий фронт его длиной около пяти километров, опирался на плотную стену лесов и не позволял татарской коннице свободно маневрировать. Битва началась в 11 часов утра. Перед боем Дмитрий Иванович заявил о своем желании биться в первых рядах. Но «мнози князи и воеводы глаголаху ему: «княже господине! не ставися напереди битися, но назади, или на крыле, или инде в опришном месте». Он же отвеща им: «да како аз въвзглаголю: братия моя, потягнем вкупе сьединого, а сам лице свое начну крыти, или хоронитися на заду? но якоже хощу словом, тако и делом, наперед всех и перед всеми главу свою положити за свою братию и за вся Христианы, да прочие то видевше приимуть с усердием дерзновение». Да якоже рече, тако и сотвори: бияше бо ся с татары, став напереди всех».
В «Повести» хорошо показано движение татар навстречу русскому войску. Татары шли замедленно, «ибо несть места, где им разступитися. И тако сташа, копка поклаше, стена у стену, каждо их на плещу передних своих имуще, предние краче, а задние должае». С большой художественной силой и выразительностью описывает автор «Повести» ход самой битвы. «И ту сретошася полци, и великиа силы узревше поидоша. И земля тутьняше, горы и холмы трясахуся от множества вои безчисленных... И покрыша полки поле, яко на десять верст... И бысть сеча зла и велика, и брань крепка, труск велик зело, яке же от началу мира сеча не была такова... Бьющим же ся им от шестого часа до девятого (т. е. от 11 часов до 2-х часов дня, так как в древней Руси часы считались от восхода солнца) прольяша кровь аки дождева туча обоих — русских сынов и поганых... Паде труп на трупе, и паде тело татарьское на телеси крестьянском». О необыкновенном ожесточении битвы автор говорит так: «Инде видети беаше русин за татарином гоняшеся, а татарин сии настигаше; смятошася, бо ся и размескше, кийждо бо своего супротивника искаше победита». Видя эту страшную картину, Мамай закричал от ужаса, «да тем же рыданием исполнишася москвичи, мнози небывальци (не бывавшие прежде в сражениях) то видившие устрашишася и живота отчаявшеся и на беги обратившеся, побегоша». Главный натиск татары направили в центр русского войска, но не могли его прорвать. Тогда обрушились на левый фланг и потеснили его. Положение становилось критическим. Но, оттесняя русский фланг от «Зеленой дубравы», татары сами становились спиной к засадному полку, который не замедлил этим воспользоваться. Ударив татарам в тыл, засадный полк решил участь сражения. Поражаемые с двух сторон, татары обратились в бегство, бросая оружие и думая лишь о спасении своей жизни. Бежит и Мамай, выкликая в отчаянии: «Братья Измайлове, беззаконные Агаряне, побежите неготовыми дорогами!» Автор «Повести», как человек средневековья, не мог не увидеть в решающей победе русского народа над вековыми врагами помощи сверхъестественной силы. «Видяше бо вернии, - пишет он,— яко в девятом часу бьющеся ангели помогаху стианом и святых мученик полк, в них же бе воевода вышнего полка, архистратиг Михаил». И не только христиане, по словам же татары видели вмешательство небесной силы на русских. «Видеша погании половци тресолнечный полк и пламенные их стрелы, якоже идуть на них, безбожнии же татарове от страха божия и от оружия христианского падаху». Чудесная помощь христианских святых и ангелов не только не умаляла в глазах средневековых читателей подвиг русских воинов, но и наоборот, возвышала его как праведное и угодное богу дело. Ведь в средние века церковь была высшим обобщением и санкцией существовавшего общественного строя. Христианская символика соответствовала представлениям людей о двойственности мира. Один мир - реальный, земной, противопоставлялся другому - фантастическому, небесному. Земной мир признавался зависящим от небесного. Небесный мир считался вечным, неизменным, а земной — временным, преходящим. «....своей феодальной организацией церковь,— пишет Ф. Энгельс,— давала религиозное освящение светскому государственному строю, основанному на феодальных началах. Духовененство было к тому же единственным образованным классом. Отсюда само собой вытекало, что церковная догма являлась исходным пунктом и основой всякого мышления» (1). Средневековый писатель, и это не следует забывать, всегда стремился выразить в своем произведении связь между явлением реального мира и христианской мифологией, которая неизбежно существовала не только в его сознании, но и в сознании его читателей. Отсюда частые ссылки в произведениях средневековой литературы на церковные книги и постоянные цитаты из них. Однако религиозное мышление не только не уничтожало живого восприятия действительности средневековым писателем, но еще более подкрепляло его морально-этическое отношение к изображаемым событиям и людям.
Заканчивается «Повесть» сообщением о смерти Мамая и о появлении в Золотой Орде нового хана Тахтамыша, который «взя орду Мамаеву, и цариц его и казну его, и улусы все пойма, и богатьство Мамаево раздели дружине своей, и отпусти посла своя на Русь к великому князю Дмитрию Ивановичу и ко всем князем русьским, поведа им свой приход, како сел на царство и победил соперника своего и их врага Мамая победи, а сам седе на царстве Волжьском. Князи же русьския посла его отпустиша с честью и с дары, а сами, на весну ту, за ними послаша на Орду, к царю, коиждо своих киличей со многыми дары». «Повесть о Мамаевом побоище» в художественном отношении уже мало чем уступает лучшим воинским повестям домонгольского периода. Она вся пронизана горячим патриотизмом автора. Ее главный герой Дмитрий Донской окружен постоянным сочувствием и любовью, повествование развертывается стройно, язык выразителен, все детали органически связаны между собой. Автор — открытый сторонник объединения всех русских княжеств вокруг Москвы, он понимает, что без этого объединения нельзя окончательно свергнуть татаро-монгольское иго. Ему ясно, что Тахтамыш не смеет открыто напасть на объединенные русские силы и лицемерно заявляет о том, что Мамай был общим врагом как русских, так и его, Тахтамыша. Этим обстоятельством Тахтамыш пытается оправдать свое притязание на восстановление политической зависимости Руси от Золотой Орды, будто бы нарушенной поражением Мамая. Автор понимает также, что после Куликовской битвы русскому народу трудно вступать в новую борьбу с сильным противником, и поэтому русские князья соглашаются платить дань Тахтамышу, хотя бы временно. Однако и сам Тахтамыш понимал, что зависимость Руси от Золотой Орды после Куликовской победы не может быть прочной и долгой, если не принудить ее к этому военной силой. Поэтому, не теряя времени, Тахтамыш начал тщательно готовиться к новому набегу на Москву, чтобы разгромить главного своего противника — Дмитрия Донского. О набеге этом рассказывает повесть, получившая название «О Московском взятии от царя Тахтамыша и о пленении земля Русьская». -----------------------------------
1. К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, изд. 2-е, 1. 21, стр. 495.
-----------------------------------
По мнению А. А. Шахматова, автором этой повести мог быть автор «Повести о Мамаевом побоище». Но мнение это не подкреплено подробным анализом идейных и стилевых особенностей обеих повестей, а потому не может быть признано убедительным. «Повесть о Московском взятии» рассказывает, как Тахтамыш, скрывая свои приготовления к набегу на Москву, приказал предварительно захватить всех русских купцов, торговавших в Орде, чтобы они не дали знать Дмитрию Донскому о намерениях Тахтамыша. Однако некие «доброхоты на пределах ордыньских» и «поборнице суще земли Руськой» сумели известить Дмитрия, и он обратился ко всем русским князьям, опять призывая их к совместной борьбе объединенными силами с татарами. Но князья, ссылаясь на то, что их земли обезлюдели после Куликовской битвы, отказались помочь московскому князю. Убедившись в «неодиначестве» князей, Дмитрий Донской поспешил выехать из Москвы в Переяславль и Кострому для сбора войск. Тем временем Тахтамыш уже вторгся в Рязанскую землю и устремился к Москве. Рязанский князь Олег опять поступил как предатель, беспрепятственно пропустив татар через землю своего княжества. 23 августа 1382 года началась осада Москвы татарами. Москвичи деятельно готовились к обороне, надеясь на крепость каменных стен и на помощь, которую приведет Дмитрий Донской. Четыре ожесточенных приступа были отбиты с огромными потерями для татар. Тахтамыш, видя, что ему не взять крепости, решил прибегнуть к хитрости. В его лагере находились два сына князя Дмитрия Константиновича суздальского. Они согласились передать москвичам от имени хана, что тот пришел к Москве, думая застать здесь Дмитрия Донского. Но так как московского князя нет в городе, то Тахтамыш согласен уйти, если Москвичи откроют ему ворота и дадут осмотреть столицу. «Имаити нам веру,— говорили оба княжича,— мы бо ваши есмя князи христианские, вам то же глаголем и правду даем, яко не блюстися ничего от царя и от татар его». Москвичи после некоторого колебания поверили князьям и открыли ворота Кремля. Трудно представить неистовство татар, ворвавшихся в город. Началось повальное избиение жителей. Не щадили ни детей, ни женщин, ни стариков. Искавших спасение в церквах вытаскивали оттуда и убивали. Ценности: золото, серебро, драгоценные камни - все было расхищено татарами. Все, что могло гореть, было предано огню. Непоправимой утратой было сожжение множества книг, свезенных в Москву перед нашествием Тахтамыша. Избу, полную до потолка рукописями, сожгли дотла, «то все без вести сотвориша». По повелению Тахтамыша отряды татар рассыпались по окрестностям Москвы, производя такое же опустошение. Оди татарский отряд близ Волока натолкнулся на дружину серпуховского князя Владимира Андреевича — героя Куликовской битвы — и был разбит наголову. Узнав об этом и опасаясь прибытия Дмитрия Донского с собранными им войсками, Тахтамыш с такой же скоростью покинул Москву, как и пришел к ней. Дмитрий Донской, вернувшись в Москву, немедленно начал работы по восстановлению города. Свыше двадцати тысяч трупов было похоронено по распоряжению князя. Сколько сгорело в пожаре или утонуло в реке, осталось неизвестным. Но кремлевские укрепления оказались такими прочными, что татары за время своего пребывания в Москве не смогли их разрушить.
Нашествие Тахтамыша отсрочило казавшееся близким полное освобождение русского народа от татаро-монгольского ига. Но вернуть время прежней зависимости Руси от Золотой Орды Тахтамыш уже не мог. Удовлетворившись получением дани, он вынужден был оставить Дмитрию Донскому звание великого князя и признать все увеличивавшееся значение Москвы. «Повесть о Московском взятии от царя Тахтамыша» исполнена глубокой скорби о происшедшем. Но в ней нет ни пессимизма, ни безнадежности. Ее автор, замечательный русский патриот, сумел показать не только несчастье, но и силу простого русского народа, отбившего все татарские приступы, несмотря на отсутствие в городе опытных военачальников. По художественному мастерству эта «Повесть» нисколько не уступает предыдущей. Автор начинает ее с картины зловещего предзнаменования, угрожающего бедой русскому народу. Появилась на небе «звезда некая акы хвостата» и стала «копейным образом». Такое начало напоминает известную сцену солнечного затмения в «Слове о полку Игореве» и свидетельствует об умении автора «Повести» выражать свои идеи яркими художественными образами. Далее автор говорит о новой тактике татар, прибегающих внезапному нападению, потому что они уже не имеют силы выступать открыто, боясь снова потерпеть поражение, какое потерпел Мамай за два года до этого. Автор этой «Повести», так и как и автор «Повести о Мамаевом побоище», гневно осуждае предательство Олега рязанского. Его негодование вызывает и поступок суздальских князей и «неодиначество» остальных, отказавшихся прийти на помощь Дмитрию Донскому.
Феодальной знати, себялюбивой и своекорыстной, противопоставляются в «Повести» простые русские люди, не задумывающиеся отдать свою жизнь для защиты родины. В то время как бояре бегут из Москвы перед нашествием татар, спасая свое имущество и себя, демократическая часть населения: ремесленники, «суконники», «сурожане» — готова мужественно защищать город и говорит: «не устрашаемся нахождения поганых татар, селик тверд град имуще иже суть стены камены и врата железна». Именно они, «сотвориша вече, позвониша во все колоколы», не только не выпускали из города желающих бежать, но «сташа на всех воротех градских, сверху камением шибаху, а доли на земли со оружием стояху со обнаженым, не пущающе вылезти». Автор повести рассказывает о подвигах некоторых из этих людей. "Един гражанин, именем Адам, москвитин бе суконник...— говорит автор,— приметив единого татарина нарочита и славна, еже бе сын некоторого князя ординского, и напя самострел и
спусти ненапрасно стрелу на него, ею же уязви его в сердце его гневливое и вскоре смерть ему нанесе; се же бе велика язва всем татарам, яко и самому царю тужити о нем». С исключительным лиризмом выражает автор свою скорбь разорении Москвы татарами. «Кто бо не восплачется,— говорит он,— таковыа погибели славного, града сего, или кто не возрыдает о селице народа людей, или кто не пожалует селика множества хрестьянска, напрасно и нужно окончашася, или кто не потужит и не посетует сицева зря пленения!» Неподдельное горе автора соединяется у него с гордостью за свой русский народ, за свою родину и за ее столицу Москву. Удивительно тонко выражает он все оттенки чувств охваченного горем человека. Используя синонимические богатства русского языка, автор «Повести» искусно нагнетает выразительность своей речи: «плач и рыдание и вопль мног и слезы, и крик неутешимы, беда нестерпимая, нужда ужасная и горесть смертная, страх и ужас и трепет».
Автор «Повести» убежден, что разорение Москвы не было победой Тахтамыша. Татары сами стали просить мира у Дмитрия Ивановича. «Toe же осени прииде из Орды посол Карачь к великому князю Дмитрию Ивановичу, от царя Тахтамыша, еже о миру». После Куликовской битвы никакие отдельные неудачи не могли изменить нового соотношения сил, складывавшегося явно в пользу русского народа. Это ясно понимали все наиболее дальновидные люди, и среди них автор замечательной повести о разорении Москвы Тахтамышем. Разорение Москвы татарами в 1382 году было следствием не столько внезапности нападения Тахтамыша, сколько «неодиначества» русских князей, не захотевших на этот раз выступить против татар объединенными силами. Слишком контрастны были события 1380 и 1382 годов, чтобы не понять основную причину столь резкого перехода от блестящей победы русского народа к его трагическому поражению. Поэтому новый страстный призыв к объединению всех русских князей для окончательной победы над татаро-монголами должен был прозвучать в русской литературе именно после событий 1382 года. Этот призыв был голосом всех лучших сынов русского народа, всех истинных патриотов и поэтов средневековой Руси. Недаром впервые со всей определенностью и неотразимой силой он прозвучал из уст гениального автора «Слова о полку Игореве» как раз накануне нашествия монголов. После 1382 года особенно уместно было вспомнить бессмертную поэму XII века и повторить ее патриотический призыв к русским князьям. Выполнить эту задачу взялся некий Софоний-рязанец, русский писатель конца XIV столетия. Время написания Софонием «Задонщины» убедительно определено М. Н. Тихомировым в его работе «Древняя Москва». Основываясь на том, что в тексте «Задонщины» перечислены города, до которых донеслась слава о Куликовской победе, и среди них названа столица Болгарского царства город Тырнов, завоеванный турками в 1393 году, М. Н. Тихомиров приходит к заключению, что первоначальный текст «Задонщины» составлен был не позднее этого года (1). Но эта приблизительная датировка может быть еще более уточнена на основании другого указания в тексте "Задонщины". Софоний-рязанец, вычисляя время, протекшее со времени битвы на Калке до великой победы русского народа над татарами, называет число в 160 лет. Так как битва на Калке произошла в 1223 году, то путем прибавления 160 лет мы получим 1383 год. Это, конечно, не год Куликовской победы, но год написания Софонием «Задонщины» — поэмы, прославляющей Куликовскую победу. Указанная дата свидетельствует о том, что
"Задонщина" была создана по свежим следам событий 1382 года. «Софоний-рязанец,— справедливо пишет В. П. Адрианова-Перетц, - не задавался целью дать исторически точное, последовательное и обстоятельное изображение всех событий, связанных с Куликовской битвой. О многих эпизодах он совсем умолчал (переговоры Мамая с его союзниками, с Дмитрием Ивановичем о «выходе», участие в событиях Олега рязанского и Ягайла литовского, посылка «сторожи», ночная разведка и т. д.); многое рассказал поэтически обобщенно; передал в лирических плачах впечатление от страшных потерь, понесенных на Куликовском поле русскими войсками; изобразил, как далеко проникло «на похвалу русским князем» «слово» о победе, одержанной над Мамаем; иронической речью «фрягов» высмеял попытку Мамая повторить нашествие «Батыя царя» (2). В начале «Задонщины» читается предисловие, принадлежащее другому автору. Но этот автор, по-видимому, хорошо понимал замысел «Задонщины», потому что сумел развернуть в своем предисловии широкую историческую перспективу, связав далекое прошлое с настоящим. Так, автор предисловия вспоминает, что еще во времена «Слова о полку Игореве» хинови поганые «на реце на Каяле одолели род Афетов, оттоле русская земля сидит невесела». Но теперь наступили новые времена, теперь «составим слово к слову, возвеселим Русскую землю и возверзем печаль на восточную страну в Симов жребий», т. е. на татар. Вслед за предисловием идет текст «Задонщины», сразу же заставляющий читателя вспомнить «Слово о полку Игореве»: "Лутче бо нам, братия, начати поведати иным словесы о похвальных о нынешних повестях о полку великого князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимира Андреевича, правнуков святого князя Владимира киевского, начати поведати по делом и по былинам". Софоний в «Задонщине» нигде не повторяет целиком поэтические метафоры и образы «Слова о полку Игореве».
------------------------------------------
1. См. М. Н. Тихомиров. Древняя Москва. Изд-во МГУ, 1947, стр. 203. 2. "Воинская повесть древней Руси". М. —Л., Изд-во АН СССР, 1949, стр. 154.
------------------------------------------
