Н. В. Водовозов. "История древней русской литературы" Издательство "Просвещение", Москва, 1972 г. OCR Biografia.Ru
продолжение книги...
В Чауле общительный Афанасий Никитин быстро нашел себе друзей, с которыми отправился в глубь страны. «Пошли,— пишет он уже во множественном числе,— сухом до Пали 8 дни, до Индейскыя горы». Пали — город к востоку от Чауля, «Индейскими горами» Афанасий Никитин называет Западные Галатские горы, отделяющие Декан — плато, расположенное в южной части Индостанского полуострова,— от побережья. Не задерживаясь в Пали, Афанасий Никитин со своими спутниками пошел дальше до города Жуннара, или Чюнейря, как он пишет. В Жуннаре русский путешественник прожил два месяца. Жил он не в самом городе, а на «подворье», которое по-индийски называлось «дхарма сала» — даровое помещение для путешественников. Жуннар представлял собой сильно укрепленную крепость, расположенную на высокой горе. Идти в нее нужно было по узкой тропинке только днем, чтобы не оступиться и не сорваться в пропасть. «Ходять на день,— пишет Афанасий Никитин, - по единому человеку, дорога тесна, пойти нелзя». Впрочем, чужестранцев в крепость совсем не пускали. Афанасий Никитин в своей книге дает краткое, но очень точное описание климата, занятий населения и административных порядков в Бахманийском государстве, где он путешествовал. Так он пишет, что в Жуннаре его застала «индейская зима», то есть период муссонов, всегда сопровождающийся в Индии обильными дождями и грозами. «Зима же у них стала с Троицына дни,— сообщает он,— ежедень и нощь 4 месяца, а всюду вода да грязь». Действительно, период муссонов продолжается в Индии четыре месяца, с июня до октября. В это время, пишет Никитин, «у них орють да сеють пшеницу, да тутурган (зерно, злаки), да ногут (горох), да все съястное». Привыкший к тому, что на Руси убирают один урожай в год, Афанасий Никитин с удивлением наблюдал приготовление ко второму севу и ко второй жатве в тропической Индии. В Жуннаре Афанасий Никитин был возмущен обычаем знатных людей ездить на носилках, несомых рабами. «Хан же ездит на людях,— с негодованием отмечает он,— а слонов у него и коний много добрых».
15 августа 1469 года Афанасий Никитин выехал из Жуннара и отправился в город Бидар, столицу Бахманийского «царства. Дорога предстояла не близкая — около 400 километров. Ехал он опять не один, а, по-видимому, с местными купцами. Проезжали они «на всяк день по три града (поселения), а - иной день и 4 грады», — записывает он, удивляясь многолюдству страны. Бидар — столица Бахманийского государства, или «стол Гондустану Бесерьменьскому (мусульманскому)», -по выражению
путешественника, был е XV веке крупным индийским городом. В нем велась обширная торговля шелковыми тканями, конями и
рабами. Но Афанасию Никитину не понравилось, что товаров, пригодных для торговли с его далекой родиной, здесь не было. Поэтому он поспешил в местечко Алланд, где с первого октября открывалась большая ярмарка, которая ему очень понравилась. Гондустаньской земли той торг лучший, всякый товар продають»,— с одобрением записал он в своей книге. За время алландской ярмарки русский путешественник сумел присмотреться к местным обычаям, познакомиться со многими индийцами и услышал от них много народных легенд и поверий. Так он узнал о таинственной птице гукук, которая летает по ночам и кричит «гукук», «а на которой хоромине седить, то тут человек умреть, а кто ее хочеть убити, ино у нее изо рта огнь выдеть». Вероятно, в этом рассказе речь шла о сове, которая на яыке хинди называется «гхугкуа». Приводит Афанасий
Никитин в своей книге и легенду об обезьянах, которые живут в лесу и имеют своего князя. Если же люди обидят хотя бы одну
из этих обезьян, она жалуется своему «князю обезьянскому» он посылает на того свою рать, а она пришед на град и дворы разволяють и людей побьють; а рати их сказывают вельми много и язык их есть свой». Нетрудно угадать в этом пересказе русского путешественника одну из народных индийских легенд о Ханумане, царе обезьян, герое «Рамаяны» — индийского животного эпоса. Говорит Афанасий Никитин и о ручных обезьянах, которых индийцы «имають да учать их всякому рукоделию». Упоминает он и о больших мамонах — змеях, живущих в горах между камнями и поедающих домашних кур. По окончании ярмарки Афанасий Никитин вернулся из Алланда в Бидар 14 октября. На этот раз он прожил в бахманийской столице около четырех месяцев, до 4 марта 1470 года. В Бидаре русский путешественник имел возможность внимательно присмотреться к показной пышности индийских вельмож, стремившихся ошеломить блеском и сказочным великолепием своей жизни массу нищего трудового населения города и всей страны. Сжато, точно и ярко описывает в своей книге Афанасий Никитин торжественный выезд молодого султана Мухаммеда III в день мусульманского праздника Улубайрама. «На баграм (байрам) бесерменьской выехал султан на шеферичь (прогулку), ино с ним 20 възырев великых, да триста слонов наряженных в булатных доспесех да с городкы (боевыми башенками на спине), да и городкы окованы, да в городкех по 6 человек в доспесех, да с пушками, да с пищалми; а на великом слоне 12 человек, на всяком слоне по два пропорца (знамени) великых, да к зубам привязаны великие мечи по кентарю (примерно 50 килограммов), да к рылом привязаны великыя железный гири, да человек седить в доспесе промежу ушей, да крюк у него в руках железной великы, да тем его править, да коней простых тысяча з снастех золотых, да верблюдов сто с нагарами (барабанами), да трубников 300, да плясцов 300, да ковре (наложниц) 300. Да на султане ковтан весь сажен яхонты, да на шапке чичак (шишак) олмаз великы, да сагадак (лук) золот с яхонты, да 3 сабли на нем золотом окованы, да седло золото; да перед ним скачет кафар (индус) пешь да играеть теремьцем (зонтом), да за ним пеших много, да з ним благой слон идеть, а весь в камке (парчевой ткани) наряжен, да обиваеть кони и люди, чтобы кто на султана не наступил близко». Нельзя не удивиться художественному мастерству Афанасия Никитина, умеющего несколькими штрихами нарисовать картину красочной процессии, не упустив при этом самых малейших деталей. В этом шумном, сверкающем шествии, среди тысяч людей разных профессий, тысяч коней, покрытых пестрыми дороги попонами, сотен слонов и верблюдов, не теряются из виду ни количество знамен на каждом слоне, ни количество пушек и пищалей в городках-башнях, ни даже железный крюк в руке поводыря слонов. А в центре всей картины выделяется фигура молодого изнеженного султана в золотом кафтане, усаженном яхонтами, в шапке с алмазом, изумляющим своей величиной, с золотой саблей и сагадаком. При этом сияющая красками, гремящая трубами и барабанами, великолепная процессия ни на минуту не разочаровывает русского путешественника. В ярком зрелище он различает, что впереди раззолоченного султана идет слон, одетый в золотую парчу, но с железной цепью во рту, которой он «обивает коней и людей», чтобы никто не мог приблизиться к молодому властителю. Описывая показную роскошь бахманийских властителей, Афанасий Никитин, простой русский человек, всем сердцем сочувствовал бедному, трудолюбивому индийскому народу. «И познася со многими индеяны,— рассказывает он сам,— и сказах им веру свою, что есмя не бесерменин (то есть не мусульманин, не представитель правящего класса завоевателей — пришельцев)... семь христианин, а имя ми Офонасий, а бесерменьское имя Хозя Исуф хоросани; и они же не учалися от мене крыти ни о чем, ни о естве, ни о торговле, ни о маназу (молитвах), ни о иных вещех». То есть, узнав, что русский путешественник не принадлежит к числу их угнетателей, индийское население охотно и откровенно сообщало ему все о себе — о своей пище, о своей торговле, о своих молитвах и т. д. Из Бидара Афанасий Никитин вместе со своими индийскими друзьями ездил в священный город индуистов Парвату. «Свещахся с индеяны, — записывает он, — пойти к Первоти, то их Ерусалим». Развалины храмового комплекса древней Парваты находятся в настоящее время в 175 километрах к юго-востоку от Гайдарабада. Шел Никитин туда целый месяц, рассчитывая попасть к празднику Шиваратри, посвященному богу Шиве. В дни праздника, привлекавшего многочисленных паломников-индуистов, в Парвате открывалась ярмарка, продолжавшаяся пять дней.
Храмовый комплекс Парваты, или, как его называет Афанасий Никитин, «Бутхана», поразил нашего путешественника своими размерами. «А Бутхана же вельми велика,— пишет он,— есть с пол-Твери, камена да резаны на ней деяния Бутовыя». Афанасий Никитин описывает религиозную церемонию, которую он наблюдал в Парвате. «Перед Бутом,— рассказывает он,— стоит Вол вельми велик, а вырезан из камени из черного, а весь золочен, а целуютъ его в копыто, а сыплють на него цветы и на Бута сыплють цветы». Культ вола и коровы, широко распространенный в Индии XV века, удивил русского путешественника.
«Индияне же,- говорит он,- вола зовут отцом, а корову матерью». Соприкоснувшись с миром новых религиозных представлений, да еще совершенно неизвестных в Европе, русский путешественник по-своему сумел разобраться в их сложности и дал им в своей книге более или менее точное описание. Афанасий Никитин попал в Индию в один из драматических периодов ее истории. Он стал очевидцем ожесточенной борьбы Бахманийского государства с соседним индийским государством Ваджаянагаром. Эта кровавая война истощила силы бахманийского султана, но не принесла ему победы. Афанасий Никитин наиболее подробно по сравнению с другими писателями рассказал о событиях, послуживших началом распада одного из крупнейших феодальных государств средневековой Индии. Афанасий Никитин прожил в Индии до 1472 года, никогда не забывая своей родины и мечтая о скорейшем возвращении домой. Но возвращение на родину было сопряжено с новыми трудностями. В Иране, через который проходил путь на родину, в это время тоже происходила ожесточенная война между турецким султаном Магометом и туркменским ханом Узун-Гасаном.
Когда весной 1472 года русский путешественник на обратном пути снова приехал в Гурмыз, политическая и военная обстановка в Иране осложнилась еще более. Узун-Гасан захватил к этому времени Месопотамию, Курдистан, Армению, большую часть Азербайджана, до реки Куры на севере, хотя решительного столкновения с турецкими войсками, спешно переброшенными Магометом II из Албании, у него еще не произошло. Афанасий Никитин, нигде не задерживаясь, отправился по знакомой ему уже дороге на север, рассчитывая добраться до «орды» (ставки) Узун-Гасана еще до решительного сражения между войсками двух азиатских хищников. В «орде» Узун-Гасана Афанасий Никитин пробыл десять дней и убедился, что оттуда «пути нету никуды». Пройти старой дорогой к Каспийскому морю стало невозможно из-за развернувшихся военных действий. Обдумав свое положение, Афанасий Никитин решил круто повернуть на запад, добраться до Арцицана (Эрзинджана) и затем уже выйти к портовому городу на Черном море -Трапезунду. Но, когда он в сентябре 1472 года достиг Трапезунда, его под предлогом, что он прибыл из «орды» Узун-Гасана, подвергли обыску и ограбили начисто. Однако Афанасию Никитину удалось договориться с корабельщиками о переезде в крымский гopoд Кафу (Феодосию), где он обязался уплатить два золотых за проезд. Осенние штормы задержали корабль, на котором плыл русский путешественник на родину. Только шестого ноября 1472 да он смог высадиться на берег в Кафе и там в русской колонии услышать снова родную речь и завершить свою работу над книгой «Хождение за три моря». Из Кафы Афанасий Никитин выехал, вероятно, обычным путем того времени: к пристани Олешье, находившейся в низе Днепра. Оттуда по Днепру он направился к Смоленску, не доезжая которого где-то скончался. Русские люди, среди которых умер Афанасий Никитин, сумели оценить значение его книги. Она была бережно доставлена в Москву, где ее сразу же переписали в летопись. Великий труд русского путешественника не погиб. В настоящее время его книга переведена на многие языки и почила мировое признание в качестве наиболее полного, правдиво и ценного описания истории и быта средневековой Индии. Советский народ чтит отважный подвиг великого русского путешественника. На набережной древнего города Твери ныне высится бронзовый памятник Афанасию Никитину. Высокий, мужественный человек с волевым, умным лицом решительно смотрит вперед, как бы думая о том долгом и трудном пути, который ему предстояло пройти. На русском путешественнике — красивый кафтан с застежками из крученых шнурков, поверх кафтана на плечи накинут плащ без рукавов. На ногах — мягкие сафьяновые сапоги с загнутыми носками. В левой руке Афанасий Никитин держит бумажный свиток, может быть, первую страницу его будущей бессмертной книги. Возвращение Афанасия Никитина на родину совпало с большими политическими событиями русской истории. В 70-х годах XV века с Москвой были воссоединены владения Новгородской боярской республики. Это еще более укрепило международное положение Русского государства и позволило Ивану III пойти на полное уничтожение всякой зависимости от Золоток Орды. Быстрое усиление Москвы вызвало недоброжелательство со стороны ее соседей. Польский король Казимир «Ягеллончик» стал готовиться к выступлению против Ивана III. Ссора великого московского князя с его братьями, Андреем и Борисом, уехавшими из Москвы со своими семьями, войском и имуществом к Казимиру, показалась польскому королю удобным моментом, чтобы договориться с золотоордынским ханом Ахматом о совместных действиях против Русского государства. Иван III, понимая трудность борьбы с двумя сильными противниками, поспешил помириться с братьями. При помощи ростовского архиепископа Вассиана примирение братьев состоялось так быстро, что Ахмат не успел соединиться с Казимиром, который теперь уже не решался выступить против Ивана III. Одними своими силами Ахмат опасался принять сражение и остановился на берегу реки Угры, где на другой стороне уже стояли в боевой готовности русские войска. Но и осторожный Иван III не начинал битвы. Хотя великое стояние на Угре и свидетельствовало о слабости татарских войск, но все же оно было тревожным для русских людей, хорошо понимавших, что исход столкновения приведет либо к полному уничтожению зависимости их от татар, или же к новому опустошению Русской земли и восстановлению ига. Сознавая возросшую силу своего государства, русские патриоты требовали от великого князя решительных действий. Но великий князь выжидал и колебался, опасаясь риска и случайностей решительного сражения. В колебаниях Ивана III значительную роль играла боярско-княжеская оппозиция, боявшаяся, победа укрепит единовластие московского великого князя. В сложной обстановке чувства и мысли всех русских патриотов с наибольшей полнотой выразил Вассиан Ростовский в знаменитом «Послании владычне на Угру к великому князю». Это «Послание», написанное в октябре 1480 года, представляет собой самое замечательное произведение русской средневековой публицистики. «Послание» Вассиана носило не частный характер, а предназначалось для широкого оглашения. Вот почему оно было потом внесено в летопись. «Послание» начиналось с утверждения высокого призвания Ивана III, как «богом венчанного и богом утвержденного», «бо царях пресветлейшего» государя «всеа Руссии». Уже одно такое пышное титулование говорило о больших переменах, происшедших в сознании русских людей второй половины XV века. С установления татарского ига царями назывались только золотоордынские ханы, как раньше назывались византийские императоры. Только после Kуликовской битвы Дмитрий Донской неофициально был назван «царем русским» в «Слове о житии и о преставлении». Через сто лет в «Послании» Вассиана титулование Ивана III царем становится как бы само собой разумеющимся. Но Вассиан в своем «Послании» идет еще дальше. Он называет Ивана III не только светским, но и духовным владыкой всего русского народа. А потому Вассиан требует, чтобы великий князь выступил в роли освободителя своих духовных детей одновременно и от иноземного и от иноверного ига. Вассиан напоминает Ивану III, что его долг - выполнить волю своего народа и в решающий час не вести переговоров с извечным врагом, как советуют ему «прежние развратници», то есть приближенные бояре, поскольку такие переговоры будут предательством и могут привести лишь к гибели как истинной веры, так и всего русского народа. Вассиан требует в «Послании» не только отражения татарского нашествия, что бывало уже прежде, но полного «покорения врагов под нози», то есть уничтожения раз и навсегда угрозы со стороны татар. Как средневековый писатель, Вассиан для подкрепления своих мыслей прибегает часто к библейским цитатам, но тут же разъясняет их применительно к данным историческим условиям. Говоря «от божественного писания», Вассиан тем самым усиливал для средневекового читателя свою аргументацию. Давая уничтожающую характеристику «прежним развратницам», боярам-советникам Ивана III, Вассиан припоминает образное евангельское выражение: «Аще око твое соблазняет ти, исткни е, или рука или нога, отсещи ю повелевает», и в соответствии со смыслом этой цитаты требует немедленного удаления соблазняющих Ивана советников, «духов льстивых», по определению Вассиана. «И что убо съвещают ти льстивии и лжеименитии, мнящеся быти хрестьяне? — негодующе пишет Вассиан.— Токмо еже повергши щиты своя и нимало сопротивлешеся оканнем сим сыроядцем, предав хрестьянство, свое отечьство, яко бегуном скитатися по инем странам. Помысли убо, о велемудрый государю! от каковыя славы и в каково в бесчестие сведут твое величество, толикам тмам народа погибшим и церквам божиим разоренным и оскверненным».
Вассиан, подчеркивая величие Ивана III как государя об ширной и славной страны, в то же время угрожает ему как духовному главе русского народа «великим судом» за возможную гибель порученного ему богом «словесного стада». «И кто каменосердечен не восплачется о сей погибели?! Убойжеся и ты, о пастырю! Не от твоих ли рук тех кровь взыщет бог, по пророческому словеси? И где убо хощеши избежати или воцаритися, погубь врученное ти от бога стадо? (...) И слыши, что глаголет Димокрит философ: первый князю подобает имети ум ко всем премением, а на супостата крепость и мужество и храбрость, а к своей дружине любовь и привет сладок". Не забывает Вассиан и примеров, запечатленных русскими летописями. Ведь Иван III был потомком древних русских князей, управлявших могучим, непобедимым государством. «Поревнуй прежебызшим прародителям твоим великим князем, — обращается Вассиан к Ивану,— неточию Рускую землю обороняху от поганых, но иные страны принимаху под себя, еже глаголю Игоря и Святослава, и Владимира, иже на греческых царех дань имали, потом же и Владимира Мономаха, како и коли бился со окаянными половин за Руськую землю, иные мнози, их же паче нас ты веси». Замечательно, что через четыреста пятьдесят лет после Илариона архиепископ Вассиан назвал имя князя Владимира рядом с именем его отца Святослава и деда Игоря — князей-язычников. Чувства русского патриота прорвались у Вассиана, как и у Илариона, через привычные формы средневекового церковного мировоззрения. В заключение Вассиан напоминает Ивану III события 1380 года, рисуя образ Дмитрия Донского, победителя татар и прапрадеда Ивана Васильевича. «И достойный хвалам великий князь Дмитрий, твой прародитель, каково мужество и храбрость показав за Доном над теми же сыроядцы оканными, еже самому ему напреди битися, не пощаде живота своего избавления ради хрестьянского». Пример Дмитрия Донского особенно должен был стать убедительным для Ивана III, так как оба эти князя действовали против одного исторического врага. Вассиан, зная это, не только подчеркнул, что у Дмитрия Донского были те же враги, «сыроядцы оканные», которых он победил, но и указывает на отсутствие колебаний у Дмитрия Донского, который «не усумняся и не убояся татарьского множества, не обратися вспять, не рече в сердци своем: жену имею и дети и богатство многое, аще и землю мою возмут, то инде вселюся; но без сомнения вскочи в подвиг и наперед выеха и в лице став противу оканному разумному волку Мамаю, хотя исхитити от уст его словесное стадо христовых овец...» Это уже прямое обличение Ивана III, который на всякий случай отправил из Москвы свою жену и великокняжескую казну на Белоозеро, не дожидаясь окончания военных де ствий против Ахмата. Вся сложная аргументация, приведенная в «Послании» Вассиана, пронизана идеями своего времени, и, по справедливому замечанию исследователя, «это идеологическое снаряжение подчинено главному стремлению к национальному освобожден и к укреплению русского централизованного государства». Нельзя сомневаться, что страстное «Послание» Вассиана достигло своей цели. Иван III прервал переговоры с Ахматом, который вынужден был отступить от Угры, признав свое бессилие в борьбе против Русского государства. Так бескровно совершилась великая победа русского народа, навсегда сбросившего с себя позорное татаро-монгольское иго, просуществовавшее два с половиной столетия.
«Послание владычне на Угру» — выдающийся памятник средневекового русского красноречия и политической мысли. Его
композиция проста и в то же время логически стройна. Язык поражает своей патетикой, прерываемой временами лирическими восклицаниями и обращениями автора. Большую роль в «Послании» играет ритмика речи, восходящая к ритмике народного эпического стиха. «Послание» насыщено славянизмами, но в то же время не чуждается разговорных русизмов: «челом бью», «величество твое», «единою гневом дышащу» и т. д. По-видимому, к самому концу XV века относится появление еще одного замечательного произведения русской средневековой литературы, а именно «Повести о Петре и Февронии». В рукописях эта «Повесть» обычно называется «житием», но на самом деле она далека от агиографического жанра. Название «жития»
было ей присвоено, вероятно, в связи со сложившимся к середине XV века культом муромских святых Петра и Февронии, которым был составлен к этому времени канон Пахомием Сербом. Однако для средневековых русских читателей было очевидно, что «Повесть» ни в какой мере не может рассматриваться как «житие» христианских святых в силу своего народно-сказочного характера. По крайней мере, когда в 1547 году на московском церковном соборе Петр и Феврония были канонизированы, Макарий не включил «Повесть» в свои «Великие Четьи Минеи». В основе «Повести о Петре и Февронии» лежат две русские народные сказки: о «летающем змее» и о «мудрой деве», которые искусно объединены в одно целое литературное произведение. До сих пор не установлено, какого именно муромского князя имеет в виду «Повесть», называя имя Петра. Некоторые исследователи полагают, что под именем Петра в «Повести» подразумевается муромский князь Давид Юрьевич, княживший с 1203 по 1228 год. Однако в «Повести» сообщаются такие сведения о Петре, которые не имели места в жизни исторического муромского князя Давида. Впрочем, нет необходимости в отыскании реального прототипа Петра, важнее, что «Повесть» отразила идеи, сложившиеся в демократической части русского народа конца XV века. «Повесть о Петре и Февронии» в соответствии с ее народно-сказочной основой легко распадается на две части. В первой части рассказывается о том, что в Муроме жил князь Павел. «Бе убо в русийстей земле град, нарицаемый Муром, в нем же бе самодержавствуяй благоверный князь, поведаху именем Павел». Уже из этих слов видно, что автор «Повести» имеет в виду историческую обстановку не начала XIII века, а конца XV, когда о Муроме приходилось говорить как об одном из русских городов, а не о столице самостоятельного Муромского княжества. Да и слово «самодержавствуяй» применительно к русскому феодальному князю не годится для XIII века, зато хорошо подходит для конца XV. Далее в «Повести» рассказывается, что к жене князя Павла повадился летать некий змей-искуситель. Змей принимал образ самого князя Павла, и никто не мог заметить обмана, кроме жены Павла. Княгиня рассказала об этом мужу, и тот посоветовал ей узнать «лестию» от змея, от чего тот может умереть. Змей открыл княгине тайну своей смерти. «Смерть моя, — сказал он,— есть от Петрова плеча и от Агрикова меча». Когда Павел узнал об этом, он призвал своего брата Петра и предложил ему убить змея.
Петр стал искать Агриков меч, без которого нельзя убить змея. Однажды монастырский отрок «показа ему во алтарной стене между керамидами скваженю, в ней же мечь лежаше». Взяв этот меч, «нарицаемый Агриков», Петр пошел во дворец к брату и, поговорив с ним, явился в палаты княгини, где в это время находился змей, принявший, как обычно, образ Павла. Сходство было так разительно, что Петр не решился убить змея и вернулся к брату, убедившись, что брат остался сидеть на прежнем месте, Петр снова пошел к княгине и ударил змея Агриковым мечом, после чего «явися змий ему, яков же бе естеством, и нача трепетаться, и бысть яко мертв, и окропи блаженного князя Петра кровию своей». От капель змеиной крови тело Петра покрылось гнойными ранами. Петр тяжело страдал от язв, но никто из врачей не мог помочь ему. На этом, собственно, кончается первая часть «Повести», представляющая собой литературную обработку народного сказания о герое-змееборце. Во второй части «Повести» рассказывается о «мудрой деве», ставшей женой князя Петра. Страдающий от язв, Петр разослал гонцов на поиски врача, который согласился бы его вылечить. Один из гонцов случайно «уклонился в весь (деревню), нарицаемую Ласково», и подошел к воротам одного дома. Войдя в дом, гонец остановился, «зря видение чюдно: сидяще бо едина девица, и ткаше кросна, пред нею же скача заяц. И глаголе девица: «Не лепо быти дому без ушии и храму безо очию». Удивлении непонятными словами, гонец спросил у девицы, где хозяин дома. «Отец мой и мати моя, — ответила девица — поидоша в заем плаката, брат же мой пойде чрез ноги в нави зрети. Гонец признался, что ничего не понял. (...)Слова-загадки — распространенный прием в народном творчестве. Ими испытывается мудрость сказочного героя. В данном случае неизвестный автор «Повести» блестяще применил этот прием для характеристики героини — «мудрой девы». Узнав от девицы, что ее зовут Февронией, гонец рассказывает ей о болезни князя Петра и просит ее помочь найти искусного врача. Феврония отвечает ему новой загадкой. «Аще бы кто требовал князя твоего себе, могла бы уврачевати». Гонец снова просит пояснения ее словам. «Да приведеши князя твоего семо,— говорит Феврония,— аще будет мегкосерд и смирен во ответах, да будет здрав». Гонец поспешил к Петру и рассказал ему о словах мудрой девы. Князь поехал в село Ласково и послал узнать у Февронии, где находится врач, который сможет вылечить его. Феврония ответила, что сама исцелит князя, но с условием, что он после этого женится на ней. Услышав это, Петр подумал: «Како князю сущу древолазца дщи поять себе жену?» И он решил обмануть Февронию, притворно приняв ее условие. Феврония велела передать князю, чтобы он вымылся в бане и помазал все язвы, кроме одной, снадобьем, которое она ему послала. Петр, получив снадобье, велел передать Февронии прядь льна со словами: «Сия девица хощет ми супруга быти мудрости ради; аще мудра есть, да, взем льну, учинит ми срачицу (рубашку) и порты и полотенце в ту годину, в нюже в бане пробуду».
Феврония, выслушав приказ князя, взяла небольшой кусок дерева и послала Петру с просьбой: «Пока я это повесмо (прядь льна) очешу, пусть князь приготовит мне из этого обрубка ткацкий станок, чтобы мне было на чем соткать полотно». Петр с негодованием ответил, что из такого обрубка сделать станок нельзя. Тогда и Феврония сказала, что из одной пряди льна и в такой короткий срок она не может сделать князю сорочку. Петр подивился мудрости Февронии, сделал все, что она советовала, и исцелился. Но жениться на Февронии он не захотел, послав ей щедрые дары. Феврония вернула дары князя ему обратно.
По возвращении в Муром Петр заболел опять. От оставшейся одной язвы пошли новые, покрывшие все тело Петра. Петр вынужден был вернуться к Февронии и «со студом посла к ней, прося врачевания». Феврония повторила условия, на которых согласна вылечить князя. На этот раз Петр обещал сдержать свое слово и, действительно, после исцеления женился на Февронии. Через некоторое время умер князь Павел и муромским «самодержцем» стал Петр. Но бояре невзлюбили Февронию «жен ради
своих», так как те не хотели служить дочери древолазца, ставшей княгиней «не от отечества» своего, т. е. не по княжескому происхождению. Бояре старались всячески унизить Февронию и говорили князю Петру, что жена его, будто голодная, уносит
с собой крохи со стола. Петр, чтобы удостовериться в этом, приказал как-то Февронии после обеда показать, что она прячет в пуках. Феврония раскрыла руки, и Петр увидел «ладан добровонный и фимиам в руку ее,— и от того дни остави ю к тому не искушати». Но бояре продолжали ненавидеть Февронию. Наконец, они пришли к Петру и с яростью стали говорить: если хочешь самодержцем быть, то возьми себе другую княгиню. «Феврония же, взем богатьство себе довольно, отъидет амо же хощет». Петр предложил боярам обратиться к самой Февронии, а он сделает так, как решит она. Тогда «неистовые» бояре, «исполнившись бесстудия», устроили пир, на который пригласили князя с княгинею. На пиру бояре «начата простирати бестудныя своя глаголы, аки пси лающе» и сказали Февронии: «Весь город и бояре глаголят тебе: дай нам, его же мы у тебя просим!» Феврония ответила им: «Возьмите». Тогда они в один голос заявили: «Все мы князя Петра хотим, да самодержаствует над нами; тебя же жены наши не хотят, яко государьствуеши над ними: взем богатьство довольно себе и идеши аможе хощеши». Феврония сказала: «Что просите, будет вам и вы дайте мне, его же аще аз вспрошу у ваю». Бояре с радостью поклялись исполнить ее просьбу. Тогда Феврония заявила: «Ничто же ино прошу, токмо супруга моего князя Петра». Бояре ответили: «Как хочет сам князь». Втайне они надеялись, что Петр согласится и уедет с Февронией. «Кийждо бо от бояр во уме своем держаше, яко сам хощет самодержцем быти». Петр, действительно, так и сделал. Он свою княжескую власть «яко уметы» (помет) вменил и решил уехать из Мурома. Бояре предоставили Петру и Февронии «суды на реце». На судне с Февронией ехал один человек с женой. Он смотрел на бывшую княгиню с вожделением. Феврония сразу поняла, чего он хочет, и предложила ему зачерпнуть воды с одного борта и отведать. Потом предложила сделать то же с другого борта. Когда тот исполнил ее желание, Февроник спросила: «Равна ли бо вода си есть, или едина сладчайше?» Он ответил с недоумением: «И та и другая одинакова вода». Феврония пояснила: «Сице едино естество женское; почто убо: свою жену оставя, на чужую мыслиши?» Пристыженный человек оставил Февронию в покое.
К вечеру суда причалили к берегу. Петр грустил об оставленной власти. Феврония ободряла и утешала его. Наутро к ним явились муромские бояре и стали просить Петра и Февронию вернуться, так как без князя в городе началась междоусобная борьба: «Многи бо велможи во граде погибоша от меча; кийждо бо их хотяху державствовати, сами ся избиша». Петр и Феврония вернулись. Они стали править «во всех заповедях и оправданних господних беспорочно, в молитвах непрестанных и милостынях, и ко всем людей, под их властью сущим, аки чадолюбивый отец и мати; беста бо ко всем любовь равну имуща: не любяши гордости, ни грабления, ни богатства тленного щадяще, но богу богатеюще; беста бо своему граду истинныя пастыри, а не яко наемники, град свой истинною кротостию, а не яростию правяще, странныя приемлюще, алчныя насыщающе, нагие одевающе». «Повесть о Петре и Февронии» заканчивается рассказом об их единовременной смерти. Еще при жизни они приказали сделать для них «во едином камени два гроба, едину токмо преграду имуще между собою». Перед смертью Петр принял монашество и послал сказать княгине, что он умирает. Феврония, вышивавшая в то время «воздух» (покрывало для церкви), попросила его подождать, пока она закончит работу. Петр посылает к ней второй раз, потом третий, повторяя: «Уже бо хощу преставитися, мне ждущу тебе». Тогда Феврония, успевшая принять также монашество, не закончив вышивки, воткнула иголку, привертела ее ниткою и послала сказать Петру «о преставлении купнем», т.е. одновременном. Вопреки желанию умерших, бояре положили их в различные гробы. Но на следующий день оказалось, что мертвые лежат в том самом двойном гробу, который ими был приготовлен при жизни. Бояре вновь положили их отдельно. И так до трех раз. Боярам пришлось уступить. Петр и Феврония были похоронены месте в двойном гробу. На этом заканчивается замечательная средневековая русская «Повесть», которую автор, по его собственному признанию, записал «елико слышах». Несмотря на наличие несомненного фольклорного источника «Повести», следует признать, что лучшие ее страницы «по своему идейному смыслу подсказаны автору исторической действительностью» (1). Действительно, резкое обличение боярства, «духов льстивых», или «прежних развратниц», по словам Вассиана, говорит об актуальности «Повести» именно в конце XV века. Точно так же положительное отношение к самодержавной власти со стороны автора «Повести» определяется тем, что в условиях феодального хаоса лишь сильная центральная власть могла установить в стране порядок. Таким образом, под мнимым историческим прошлым автор «Повести» развернул яркую картину социально-политической борьбы своего времени. Но особенно ценно то, что единственным подлинно положительным лицом «Повести» явилась простая крестьянка, дочь древолазца, ставшая благодаря своему уму, находчивости и твердости характера муромской княгиней. Автор «Повести» сумел с демократических позиций поставить вопрос о том, какой должна быть власть самодержца, нарисовав образ идеальных правителей в лице прежде всего Февронии и затем находящегося под ее влиянием князя Петра. Все это обусловило широкое распространение «Повести» и длительный интерес к ней многих поколений русских читателей. В связи с тем что на одном из списков XVI века «Повесть» подписана именем Ермолая Еразма, ставился вопрос о принадлежности ее этому автору. Однако наличие в «Повести» таких деталей древнерусского княжеского быта, как особые столы или особые речные суда для князя и княгини, а также различный штат бояр, прислуживающих им, свидетельствует об отражении в «Повести» более ранней эпохи, чем XVI век. Да и противопоставление в «Повести» князя-самодержца интригующему местному боярству, достаточно сильному, чтобы добиться удаления князя, уже невозможно было бы в XVI столетии, когда центральная власть почти не считалась с феодальной оппозицией. Если же под одним из поздних списков «Повести» оказалась подпись известного писателя XVI столетия, то это легко объяснить тем, что крестьянская тема «Повести» привлекла внимание Ермолая Еразма (...)
-------------------------------------------
1. М. О. Скрипиль. Повесть о Петре и Февронии. ТОДРЛ, т. VII М —Л., изд-во АН СССР, 1949, стр. 167.
-------------------------------------------
Так уже к концу XV века русская литература выдвинула крестьянскую тему, которая в условиях централизующегося Русского государства перейдет в XVI столетие и примет особо острый характер в XVII веке, когда развернутся грандиозные крестьянские восстания под руководством Ивана Болотникова и Степана Разина.
