Н. В. Водовозов. "История древней русской литературы" Издательство "Просвещение", Москва, 1972 г. OCR Biografia.Ru
продолжение книги...
Многие архитектурные памятники той эпохи хорошо сохранились. Самым выдающимся из них является храм Василия Блаженного в Москве, построенный в 1554—151 годах в честь завоевания Казани. Строители храма русские зодчие Постник Яковлев и Барма синтезировали в этом сооружений опыт русского народного деревянного зодчества. Они перенесли в камень формы, выработанные практикой строительства из дерева. На месте, отведенном для храма, сначала была выстроена его деревянная модель. Русские зодчие с необыкновенным искусством соединили в едином храме девять совершенно самостоятельных и непохожих друг на друга церквей, воплотив этим идею централизации вокруг Москвы полусамостоятельных феодальных княжеств древнерусского государства и присоединение новых царств: Казанского и Астраханского. Таким образом, знаменитый
храм не только воплотил в себе традиции русского национального зодчества, но и выразил средствами архитектуры великую
идею своего времени: создание могучего централизованного Русского государства. Дрхитектурному подъему соответствовал подъем в живописи. Интересно, что наиболее замечательный образец монументальной живописи того времени, сохранившийся до нас, также был связан с темой завоевания Казани. Картина эта, получившая название «Церковь воинствующая», представляет собой большое полотно размером 4,25 х 1,5 м. Писалась она специально для царского дворца, где и находилась долгое время. Ныне она хранится в Государственной Третьяковской галерее в Москве. На картине изображен условный русский пейзаж: пологие холмы с текущей между ними речкой и растущими по склонам деревьями. Чувствуется в картине глубокая любовь художника-патриота к родной русской природе. Справа вверху на картине изображен горящий город — Казань, слева — высокая стена другого города, благословляемого богородицей, держащей на руках младенца,— это Москва. От горящего города движется к Москве победоносное войско, предводимое юным полководцем Иваном IV. За царем следует император Константин, а среди воинов находится Владимир I с сыновьями Борисом и Глебом. Русское воинство окружено небесным воинством с нимбами вокруг голов. В этой символике выражена с большой силой идея величия Московского царства, как ее понимали в XVI веке. В литературе непосредственным отражением события 1552 года явилась героическая эпопея «Сказание о царстве Казанском», законченная ее автором лишь в середине 60-х годов. В этом монументальном произведении русской средневековой литературы рассказывается вся история Казанского царства от первых дней его возникновения до падения в 1552 году. Из ста глав, на которые делится весь памятник, примерно третья часть посвящена прошлой истории Казани, а остальные две трети - осаде и взятию города русскими войсками. Такое деление на сто глав, возможно, было подсказано автору эпопеи известным «Стоглавом» — книгой постановлений церковного собора 1551 года. Сам автор называет свою эпопею «красною», «сладкою и новою повестью», которая должна «разумно» объяснить читателям многовековую историю отношений Казани к Русскому государству и доказать неизбежность («разумность») победы русского народа. Но, по определению автора, его произведение не историческая хроника, а именно художественное создание: «красная» и «сладкая», «новая повесть».
Автор «Сказания» сообщает о себе интересные биографические подробности, позволившие ему получить исключительно ценные сведения для написания этой «новой повести». «Случи ми ся,— рассказывает он,— пленену быти варвари и сведенну быти в Казань. И даша мя царю Казанскому в дарех Сапкирею. И взят мя царь с любовию к себе служити во двор свой постави мя пред лицем своим стояти. И быв тамо 20 лет. Во взятие же казанское изыдох ис Казани на имя царево московского. Царь же мя крести, вере христове причте и мало земли ми уделом дасть. И нача служити ему верно. Мне же, живущи в Казани, часто и прилежно от царя во веселии пытающими премудрейших и честнейших казанцев — бе бо царю по премногу зная мя, и любя мя; велможи же его паче меры брежаху мя». Таким образом, автор «Сказания» располагал устными рассказами казанских вельмож и царя Сафа-Гирея о том, что происходило в Казани до ее взятия русскими войсками. Таких сведений, как говорит сам автор, он нигде потом не нашел в русских летописях. Последнее обстоятельство дало повод русским дореволюционным историкам признать сведения, сообщаемые в «Сказании», необоснованными. Поэтому еще Карамзин, не поняв жанрового своеобразия «Сказания», отнесся к нему как к обыкновенной летописи и несправедливо считал, что «казанский летописец» «баснословит», т. е. сообщает заведомую неправду. Сомнения в правдивости автора «Сказания» доходили даже до того, что некоторые историки литературы считали вымышленным его рассказ о двадцатилетнем пребывании в казанском плену, простым литературным заимствованием из «Повести о взятии Царьграда» Нестера Искандера, сообщавшего о себе похожие сведения. В настоящее время можно считать доказанным, что автобиографические сведения, приводимые автором «Сказания», вполне соответствуют действительности. Даже считавшийся «баснословным» его рассказ о возникновении Казанского царства на самом деле весьма точно воспроизводит предания и легенды, бытовавшие в XVI веке среди казанских феодалов. Вполне понятно, что этим феодалам нужна была легенда о происхождении Казани непосредственно от Золотой Орды, оправдывавшая их грабительскую и захватническую политику по отношению к Русскому государству. Именно «премудрейшие» и «честнейшие казанские вельможи могли рассказать автору «Сказания» о фантастическом первооснователе Казани золотоордынском Саине и о первом фактическом казанском царе Улуг-Мухаммеде, потомке и наследнике Чингизидов. Ведь подобные легенды, по справедливому утверждению советских историков, «не могли возникнуть в исконной среде болгарского населения Казанского царства или других народов, населяющих его: черемис, марийцев,
мордвы и также покоренных пришедшим татарским улусом о главе с Улуг-Мухаммедом» (1). Но автор «Сказания» не только пересказывает слышанные им от казанских феодалов легенды. Он переосмысливает их, находит в них доказательства справедливого характера войны Русского государства против казанских феодалов, разбойнически захвативших территорию, населенную другими народами, с которыми Русская земля находилась прежде в самых тесных отношениях. Поэтому автор «Сказания» с полным основанием утверждает: «Бысть убо от начала Руския земли, яко же поведают Русь и варвари, все то Руская земля была едина, идеже ныне стоит град Казань, продолжающеся в долину с единою от Нова града Нижнего на восток, по обою странам великия реки Волги вниз и до болгарских рубежов и до Камы реки, в ширину на полунощие до Вяцкия, рече, земля и до Пермския, на полудние до половецких предел, — все же то держава и область Киевская и Володимирская, по тех же ныне Московская». Автор «Сказания» — истинный русский патриот. Он прекрасно понимает, что победа над сильным врагом, каким являлись для Руси татаро-монголы, стала возможна лишь в результате преодоления феодальной раздробленности и превращения Северо-Восточной Руси в единое централизованное государство. В своей эпопее он заявляет себя решительным сторонником единовластия и резко осуждает оппозицонную феодальную знать. Отсюда полемическая страстность «Сказания», законченного в середине 60-х годов, в самый разгар борьбы Ивана Грозного с оппозицией княжат и бояр. «Сказание» обнаруживает хорошее знакомство его автора с антибоярской публицистикой того времени. Он, несомненно, читал произведения И. С. Пересветова, утверждавшего, что «богатый о войне не мыслит, мыслит о упокое». Поэтому в полном согласии с дворянским публицистом автор «Сказания» разражается гневной филиппикой по адресу русских князей-воевод, вкладывая ее в уста своего героя Шигалея, говорящего Ивану IV: «Живут бо у тебя князи твои и воеводы в велицей славе и богатстве и тем во время брани бывают некрепцы, и несильны, и подвизаются лестно и нерадиво, друг за друга уклоняющеся, воспоминающе славу свою, и многое имение, и красныя жены своя, и дети».
Русские публицисты XVI века прекрасно понимали, какое значение имеет военная организация для государства, складывавшегося в единое целое под постоянным напором вражеских нашествий. Пересветов, как уже говорилось, первой обязанностью государя считал заботу о воинах. Эта мысль Пересветова
--------------------------------------
1. Б. Д. Грекова и А. Ю. Якубович. Золотая Орда и ее падение. М.-Л., 1950.
--------------------------------------
настолько близка автору «Сказания», что он не устает повторять ее на протяжении всей своей эпопеи. Так, в главе XXII он говорит об Иване Грозном: «И смети во всей области своей ратных людей, служимых ему и любляше их и брежаше старые, яко отца, средовечныя, яко братию, и юная же, яко сына, всех почиташе честьми прилежными. И от сего самодержца почашася. И блещашеся копья медные и щиты, и златыя шлемы, железный одеяния на всех». И в заключительной, сотой главе «Сказания» опять повторяется, что заслугой Ивана IV автор считает, что царь «токмо всегда о воинственном попечении упражняшеся, и поучение о бранех творяше, и почиташе доброконники и храбрый оружники, и о сих с воеводами прилежаше, и сим во вся дни живота своего с мудрыми советниками своими поучашеся, подвизашеся, како бы очистить землю свою от поганых нашествия, и от частого пленения их...» Развивая на протяжении всей своей эпопеи идею единства Русской земли, автор «Сказания» следует примеру русских летописцев и начинает с воспоминаний о временах древнерусского государства и его первых князьях-единовластцах. Времена славы Русской земли, по мнению автора, продолжались до Батыева нашествия, но и после русский народ не забывал своего замечательного прошлого. Поэтому русский народ начал упорную борьбу за свое освобождение от невыносимого ига. В этой борьбе только новгородцы не приняли прямого участия, за что автор гневно их осуждает, вполне оправдывая решительные действия Ивана III, уничтожившего новгородскую независимость, а затем ликвидировавшего татаро-монгольское иго. «И тогда, — пишет он — великая наша Руская земля освободися от ярма, и покорися бесерменская; и нача обновлятися, яко от зимы, и на тихую весну прелагаться, и взыде паки на древнее свое величество и доброту и благолепие, якоже при Владимире преславне... и восия ныне стольный преславный град Москва, вторый Киев». Замечательная личность автора «Сказания о царстве Казанском» вырисовывается не только в свете его разносторонней осведомленности как в исторических, так и в современных ему событиях, но и в его исключительной литературной подготовленности. Он знает древние хроники и летописания, ему хорошо известна богатейшая сокровищница устного народного творчества. Среди его поэтического арсенала немало эпитетов, свойственных народному эпосу: поле чистое, девицы красные, кони добрые, терема златоглавые, высокие, меды сладкие и т. д. Близость автора «Сказания» к народной поэзии подтверждается обилием просторечий в его эпопее: «стар да мал», «поехали далече» и многие другие. Опираясь на традиции устной народной лирики, автор «Сказания» сумел создать изумительные по художественной выразительности «плачи» Сумбеки и Анастасии: одной — расстающейся с властью и царством, другой — прощающейся с мужем, идущим в сражение. Монументальность и величавое течение былинного стиха отразились в описании торжественного въезда Ивана IV в Москву во главе войска после взятия Казани: «Он же посреди народа тихо путем прохождаше, на царьстем коне своем еде со многим величанием и славою великою, на обе страны против поклоняшеся народом, да вси людие насладятся, видяше велелепная слава его сияюща на нем; бяше об оболчен во весь царьский сан... в златая и серебряная одежа, и златый венец на главе его с великим жемчугом и камением драгим украшен, и царь-Кая порфира о плещу его». Народ и многочисленные иноземцы, дивясь такому великолепному зрелищу, невольно восклицали: «несть мы видали ни в коих же царьствах, ни в своих, ни в чюжих, ни на коем же царе, ни на короле сицевыя красоты и силы и славы великая. Овии же народи московстии, возлезша на высокий храмины и на забрала и на палатныя покровы, и оттуда зряху царя своего, овии же далече наперед заскакаше, и от инех высот неких, лепяшеся, смотряше, да всяко возмогут его видети. Девица же чертожная и жены княжия и болярские, им же нельзе есть в такие позорища великия, человеческого ради срама, из домов своих изходити ни из храмин излазити не полезне есть, и где седяху и живяху яко птица брегоми в клетцех, — они же сокровенне проницающе из дверей и из оконец своих, и в малые скважницы, глядяху наслажахуся многого видения того чюдного, и доброты, и славы блещашася». Эта сцена не только похожа на описание торжественного шествия по Киеву былинного богатыря, но и отношение в ней Ивану IV совпадает с отношением к нему народных исторических песен. По справедливым словам А. М. Горького, «от глубокой древности фольклор неотступно и своеобразно сопутствует истории. У него свое мнение о деятельности Людовика XI, Ивана Грозного, и это мнение резко отлично с оценками истории, написанной специалистами, которые не очень интересовались вопросом о том, что именно вносила в жизнь трудового народа борьба монархов с феодалами» (1). Действительно, «Сказание о царстве Казанском» дает совершенно иную трактовку деятельности и личности Грозного, чем давали представители боярско-феодальной оппозиции в XVI веке во главе с известным князем Андреем Курбским. «Сказание» обнаруживает ясное понимание того, что именно вносила в жизнь трудящегося населения страны непримиримая борьба центральной власти с остатками феодальной знати, не желавшей примириться с потерей своего прежнего независимого положения. В этом отношении автор героической эпопеи XVI века целиком стоит на народной точке зрения, так отчетливо выраженной в русских народных песнях о взятии Казани. Народ в этих песнях определенно связывает превращение Московской Руси в царство мирового значения именно с событиями 1552 года, заставляя в песне самого Грозного говорить об этом так:
Казанское царство мимоходом взял, Царя Симеона под меч склонил, Снял я с царя порфиру царскую, Привез порфиру в каменну Москву, Крестил я порфиру в каменной Москве, Эту порфиру на себя наложил. После этого стал Грозный царь (2).
В другом варианте песни о взятии Казани та же мысль выражена еще яснее:
...тогда-де Москва основалася; И с тех пор великая слава! (3).
В художественном отношении «Сказание о царстве Казанском» очень своеобразно. В целом оно написано в той книжной манере русского средневековья, когда ритмическая организация «писания» противопоставлялась обыденному разговорному языку. Наличие ритмической речи в памятниках письменности, начиная с XI века и кончая XVII столетием, можно объяснить мощным влиянием на письменность устной народной поэзии, ее ритмики, художественных приемов и словаря. Особенно ярко ритмичность «Сказания» проявляется там, где автор хотел быть наиболее лиричным, наиболее близким к такому жанру народной поэзии, как «плач-причет». Вот, например, сцена прощания Сумбеки с ее умершим мужем:
И вниде царица в мечеть, где лежаши умерлы царь, и сверже златую утварь с главы своея, и роздра верхния ризы своя,
и паде у гроба царева, власы главы своея терзающе, и ноготьми лице свое деруще, и в перси своя биюще,
и плакася, горько вопия, глаголя: О милы мой господин, царю Сапкирее!
Даже в лаконических фразах панегирической характеристики Ивана Грозного видна эта ритмичность:
...и многих велмож устраши,
от лихоимания и неправды обрати, и праведен суд судити научи, и правяше с ними до конца добре царьство свое,
кроток и смирен быти нача, И праведен в судах и непреклонен, ко всем воинственным своим людем милостлив и многодаровит.
Язык «Сказания», неторопливый, образный, широко использующий богатство письменной речевой традиции всей предшествующей средневековой русской литературы и в то же время смело черпающий из неиссякаемой сокровищницы устной живой речи, свидетельствует о выдающемся художественном таланте его автора. Но кто же был автором столь замечательной героической эпопеи XVI века? В одном из списков «Сказания», а именно в «Соловецком», на первой странице сказано, что текст написан Иоанном (Иваном) Глазатым. Все другие списки «Сказания» (а их более двухсот) не имеют такого указания. В связи с этим возни-
------------------------------------------
1. М. Горький. Собр. соч., т. 27, стр. 312.
2. «Песни, собранные П. В. Киреевским», вып. 6. М., 1864, стр. 98—99.
3. Кирша Данилов. Древнерусские стихотворения. М., ГИХЛ, 1938, стр. 194
------------------------------------------
кал вопрос: как понимать надпись «Соловецкого» списка? Может быть, Иван Глазатый только «списал» этот список, а не сочинил все произведение? Вопрос этот до сих пор не может остаться решенным (1). Но независимо от того, какое имя носил автор Сказания, важно, что в своей высокоталантливой эпопее он сумел с изумительной полнотой и художественной силой изобразить величайшее событие в жизни русского народа середины XVI века — разгром реакционного феодального Казанского царства, — имевще прогрессивное значение не только для русского народа, но и для других народов Поволжья. Ведь «...Россия,— по определению Ф. Энгельса,— действительно играет прогрессивную роль по отно шению к Востоку... господство России играет цивилизаторскую роль для Черного и Каспийского морей и Центральной Азии, для башкир и татар...» (2)
«Сказание о царстве Казанском» в ярких художественных образах утверждает великую идею создания могучего многонационального Русского государства на востоке Европы, способного отразить любое вражеское нашествие и защитить от всякой агрессии не только русский народ, но и те нерусские народы, которые вместе с русским народом принимали участие в создании этого государства. Поэтому, чтобы намеренно подчеркнуть многонациональный характер, который приняло к середине XVI века Русское государство, автор «Сказания» постоянно отмечает храбрость и преданность тех татар, которые сражались в рядах русского войска и самоотверженно помогали овладеть Казанью. Именно с этой целью он делает одним из главных героев своей эпопеи татарского царя Шигалея, служившего Ивану IV, и говорит, что Шигалей в «ратном деле зело прехитр и храбр, яко ин никто же таков во всех царех служащих самодержцу, и вернейше везде верных наших князей и воевод, служаще нелестно, за християна страдаше весь живот свой до конца». И словно почувствовав необходимость объяснить, почему мусульманин Шигалей старается для пользы христиан больше, чем русские воеводы, автор «Сказания» делает такую оговорку: «Да никто же мя не осудит от вас о сем, яко единоверных свои, похудяюще, и поганых же варвар похваляюще: тако бо есть, яко и вси знают его и дивятся мужеству его и похваляют». Несмотря на обилие христианской символики, чудес и вмешательства небесных сил в человеческие дела, что неизбежно было в литературе средневековья, автор «Сказания» не отличается большой религиозностью. У него всегда на первом плане литический интерес. Когда, например, турецкий султан предла-
------------------------------------------
1. По вопросу об авторстве Ивана Глазатого в отношении «Сказания стве Казанском» подробнее см.: Н. Водовозов. Вступительная статья в книге «Сказание о царстве Казанском». М, Гослитиздат, 1959.
2. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, изд. 2-е, т. 27, стр. 241.
------------------------------------------
гает ногайцам идти на помощь единоверным казанцам, те отвечают: «Хотяще язык наш с ними един и вера едина то убо довлееет нам правда имети. Не токмо же нам подобает помогати московскому на казанцев, но и на тебя самого, царя царем, аще восстанеши нань». Автор «Сказания» проявляет широкую веротерпимость в вопросах строительства многонационального государства, в котором вместе с христианами участвовали представители других вероисповеданий. Многие персонажи его эпопеи одновременно молятся и христианскому и мусульманскому богам. Так, татарин Улуг-Мухаммед в борьбе против московского князя Василия II призывает себе на помощь христианского бога: «Боже русский,— глаголя, — слышах о тебе, яко милостив еси и праведен; не на лице зриши человеком, но и правде сердца их испытуеши. Виждь ныне скорбь и беду мою, и помози ми, будь нам истинный судья, и суди в правду меж мене и великим князем и обличи вину коегождо нас». И автор «Сказания» считает вполне естественным, что христианский бог пришел на помощь мусульманину против христианина. Улуг-Мухаммед «победи великаго князя нашего московского свирепосердие, яко да клятва не переступает, аще и с поганым сотворяют. О блаженное смирение, яко не токмо нам, крестьяном, бог помогает, но и поганем по правде пособствует». Такой великой правдой, по мнению автора «Сказания», являлась дружба народов разных вероисповеданий, но объединенных в едином государстве. Выдвигая на передний план своей эпопеи татарина Шигалея, автор «Сказания», конечно, не мог не знать исторических фактов, противоречащих этому. Так, в Воскресенской летописи под 7041 (1533) годом говорится: «Тоя же зимы генваря князь великий Василие Иванович всея Руси положил опалу на бывшего Царя Казани Шигалея, что он правду свою порушил, учал ссылаться в Казань и в иные государства без великого князя ведома, и за то его велел князь великий из жалованья своего свести Коширы и с Серпухова, да поймав съслать на Белоозеро и с Царицею и посади за сторожа» (1). Позднее, как видно из Львовской летописи, Шигалей сам признавался юному Ивану IV: "И аз государю своему великому князю Василию Ивановичу Руси изменил, и правду свою преступил, и во всех есми своих делах перед своим государем виноват» (2). Вряд ли автор «Сказания», столь хорошо осведомленный во всех подробностях политических событий своего времени, внимательно читавший, по его собственному признанию, все русские летописи, не знал этих фактов. Однако он намеренно не говорит о них, чтобы не ослаблять общего впечатления от положитель-
------------------------------------------
1. "Полное собрание русских летописей", т. VIII, стр. 289. 2. Там же, т. XX, стр. 434.
------------------------------------------
ных качеств своего героя, образ которого, по замыслу автора, был выражением идеи централизованного, единого, но многонационального государства. Автор «Сказания» нисколько не осуждает казанцев, мужественно защищавших свой город, но его презрение и ненависть вызывают те изменники, которые сначала служили Москве, а потом изменили ей. Таков казанский князь Чапкун, убитый впоследствии самими казанцами. Предатель, по определению автора «Сказания», это — змея, не помнящая добра. Поэтому «несть мощно и лзе просту человеку со змием дружитися... но в место сего добра главу его разбий и не дружися с ним, да не прежде он уязвит тя, и болев умреши от него зле». Заканчивая свое «Сказание о царстве Казанском» в середине 60-х годов XVI века, автор эпопеи изображает действия русских воевод в 1552 году с позиций 60-х годов, когда многие из них были обвинены в государственной измене и казнены. Поэтому он заменяет разряды войск, действовавших под Казанью, разрядами ливонских походов до 1566 года. Вследствие этого такой например, крупный русский полководец, как князь Михаило Воротынский, сосланный в 1562 году Иваном IV на Белоозеро и не вернувшийся до 1566 года из ссылки, совсем не упоминается в эпопее, хотя он играл заметную роль во взятии Казани. Но это не «баснословие», как думал Карамзин, а результат сложной политической обстановки, в которой приходилось писать автору «Сказания». Не удивительно, что «Сказание» было использовано уже в XVII веке А. И. Лызловым, написавшим в 1687 году «Скифскую историю», а в XVIII столетии наиболее полно М. В. Ломоносовым в его «Кратком российском летописце», опубликованном в 1760 году (1).
«Сказание о царстве Казанском» — это героическая эпопея, с огромной художественной силой отразившая передовую идеологию своей эпохи, когда складывалось многонациональное централизованное Русское государство в ожесточенной борьбе с внешними и внутренними врагами. Всякая попытка рассматривать «Сказание» как простой исторический источник, как «казанский летописец», приводила к неправильному пониманию этого литературного памятника, игнорированию его идейного и художественного значения, его выдающегося места в русском средневековом историко-литературном процессе. 60—70-е годы XVI века, годы наиболее напряженной внешней и внутренней борьбы, выдвинули выдающихся русских писателей, бывших одновременно и крупными государственными дея-
------------------------------------------
1. Подробнее об использовании М. В. Ломоносовым в его трудах по "Российской истории" текста «Сказания о царстве Казанском» см. в статье Г. Н. Моисеевой «Казанская история» в творчестве М. В. Ломоносова», т. XXIV. Л., «Наука», 1969, стр. 357—361.
-------------------------------------------
телями своей эпохи, — Андрея Курбского и самого Ивана Грозного. До 1558 года между Курбским и Грозным существовало полное согласие по вопросам внешней и внутренней политики. Оба они принимали участие в Казанском походе 1552 года, оба обсуждали проекты государственных реформ в «Избранной Раде».
