Н. В. Водовозов. "История древней русской литературы" Издательство "Просвещение", Москва, 1972 г. OCR Biografia.Ru
продолжение книги...
В городе за крепостными стенами был вырыт глубокий ров, усеянный дубовым частоколом, чтобы ни пеший, ни конный не могли перейти его. Спешно достраивалась внутренняя, деревянная, стена на случай пролома внешней, каменной. Польские войска рыли траншеи, подводя осадную артиллерию ближе к городу. В пятом часу утра «литовские же воеводы и рохмистры, и все градоемцы и гайдуки спешне и радостне» ринулись на приступ. «Псковстии же народи, з женами и з детьми простившеся, на проломное место все збежавшеся и крепко на враги на бой уготовившеся... в шестой час, яко многая вода возшуме и многий гром возгреме и все бесчисленное войско возвижавше на проломные места на градовную стену скоро и спешне устремишася, щитами же и оружием своим и ручницами и бесчисленными копьями, яко кровлею, закрывающеся... И бе, яко гром велик и шум и крик несказан от множества обоего войска, и от пушечного звука, и от ручничного обоих войск стреляния, и от воинского крика... Пролому же и восходу во град от литовского наряду великому про-биту и удобвосходну, яко и на конех на градовную стену возможно ездити; защищения же в заступы никоея же в тех проломных местах, от литовского наряду у Покровских ворот я у Свиных ворот, за чет стояти, ни что же оставлено бяше... Того ради, литовские многие люди на стены града Пскова вскочиша, и многие рохмистры и з гайдуки и з своими знамена в Покровскую и в Свищскую башню влезше, и из-за щитов своих и из окон в город по христьянскому войску бесчисленно стреляюще. Все же те надежные, первовскочившие на стену, лютии литовские градоемцы железы и бронями крепце окованы и вооружены бяше...»
Драматическая картина боя за Псков достигает высшего в пряжения. Король Стефан уже не сомневается в его исходе. Приближенные и «первосоветники» короля просят отпустить их «напред», чтобы в Пскове встретить его как победителя. Баторий отпускает своих вельмож. Две тысячи королевских дворян, захватив разрушенные снарядами башни, «отбивают от того места руское хрестьянское войско, ко взятию града путь со стены очищаюше». Внезапно картина меняется: русские «с похвальского раскату, из великия пищали из Барса ударили по Свищеской башне и не погрешиша; тогда множество воинских людей литовския силы в башни прибиша. Еще же к тому государевы бояре и воеводы повелеша под Свищскую ту башню подвезти много зелья и повелеша зажещи е. Тогда же все те высокогорделивыя королевския приближенныя дворяне, яже у короля выпрошалися напред во Псков внити и короля срести и государевых бояр и воевод связаны пред короля привести... первые со Псковскою каменною стеною Свищския башни вкупе смесившеся и своими телесы, яко другую башню, подо Псковом соградише... и телесами своими псковский великий ров наполниша». Стефан Баторий, не зная о взрыве башни и гибели его лучших войск, с нетерпением спрашивает: «Уже ли мои дворяне в замце?» Ему же сказавше, яко под замцем». Сначала король не понял иронического смысла ответа, но затем пришел в ярость и, бросив на приступ все свое войско, приказал во что бы то ни стало взять город. В этот критический момент в ряды защитников Пскова становятся даже женщины и дети. «Овии же от них... крепкия в мужскую храбрость оболошкася с литвою бьющеся и над литвою одоление показаша; овии же каменье воинам прино-шаху и теми литву у города и за городом побиваху; овии же, утружшимся воинам, от жажды изнемогшим, воду приношаху и ретивыя их сердца жажею водною утолеваху». Так был отбит самый кровопролитный штурм Пскова. Преследуя бегущих врагов, псковичи многих из них «похватавше, в город к государевым бояром и воеводам приведоша, нарочитых языков, и с набаты, и с трубы, и знамены, и з ратными оружии». Всего в этот день королевские войска потеряли около пяти тысяч убитыми и более десяти тысяч ранеными. Потери осажденных равнялись восьмистам шестидесяти трем убитым и тысяче шестисот двадцати шести раненым. Баторий был подавлен неудачей. Он видел, что разбиты его лучшие полки, погибли наиболее отважные воеводы. Уцелевшие пали духом и проклинали короля, приведшего их под Псков на гибель. Однако Баторий понимал, что снятие осады будет равносильно признанию своего поражения и сразу же изменит ход всей войны. Поэтому он попробовал взять город «лестью», надеясь найти предателей среди бояр и воевод, руководивших обороной Пскова. «Написав грамоты» о том, что в случае сдачи города король оставит русских воевод своими наместниками в Пскове, .даст им новые вотчины и награды, а жителям оставит их имущество и веру нетронутыми, Баторий велел эти грамоты забрасывать на стрелах к осажденным. «Сие же не единова, ни дваж ды, но и многажды стреляет стрелы с таковыми з грамотами
во Псков». В ответ на «льстивые» грамоты короля русские воеводь с насмешкой «отписывают сице: «Да вот твое державство, гордый литовский начальниче, королю Степане, яко и пяти лет во Пскове крестьянские отроча посмеется твоему безумию и твоим глупым первосоветникам, о них же есте к нам писаете. Кая польза человека возлюбити тьма паче света, или паче чести бесчестие, или паче свободы горькую работу?» Не очень веря в успех своей «лести», Баторий приказал вести девять подкопов с разных сторон под крепостные стены города чтобы взрывом открыть дорогу для нового штурма. Но псковичи вовремя обнаружили подкопы и все их уничтожили. Обозленный неудачей, Баторий приказал обстреливать город раскаленными ядрами, чтобы вызвать пожар в городе. Когда же не помогло и это, королевские воеводы прибегли к новой хитрости. Ночью большой отряд градоемцев и каменотесцев подобрался к городской стене со стороны реки Великой и под прикрытием больших деревянных щитов стал разбивать ломами, кирками и лопатами ее основание, чтобы стена сама обрушилась в реку. Горожане стали стрелять в неприятелей из ружей, бросали в них камни, лили на них кипящую смолу, но безрезультатно: «Елици же литовские градоемцы глубоко под стену подсекошася, яко и без щита возможно подсекати, и водолитием же и огненным запалением выжигати не вмещашеся, и на таковых, безстужих, благомудрыя бояре и воеводы и с мудрыми хрестьянскими первосоветники о градоукреплении умыслиша: великие кнуты повелеша на шесты навязати, по концам же привязывати повелеша железные пуги с вострыми крюки. И сими кнуты егда из града за стену противу литовских подсекателей ударяху, пугами же теми и острыми крюками, яко ястребими носы из-под кустовья и на заводях утята извлачаху, кнутяными же теми железными крюками, егда литовских хвастливых градоемцов за ризы их с телом захваташе, и теми их из-под стены выторгаше: стрельцы же, яко белые кречеты сладкий лов, из ручниц телеса их клеваше и никоими образы литвы утекати не даяху». Наступившие холода еще более ухудшили положение осаждающих. Не хватало теплой одежды, не хватало провианта, фуража и жилищ. Усилились действия русских партизан, нападавших повсюду на вражеских фуражиров. Ксендз Пиотровский писал в своем дневнике: «Много гибнет наших фуражиров. Так, в течение одной недели в разных местах погибло их несколько сотен». В таких условиях Баторий решился на последний штурм города. Пять дней велась артиллерийская подготовка, 2 ноября все королевское войско двинулось на приступ. Враги рассчитывали прорваться в город по льду реки Великой, но орудия осажденных действовали столь искусно, что атакующие были приведены сначала в замешательство, потом не выдержали и побежали, оставив на льду сотни убитых и раненых. Баторий был вынужден в королевском указе признать, что «москвитяне», при обороне крепостей, своею стойкостью и мужеством превосходят все прочие нации».
После этого противник перешел к «тихому облежанию» Пскова, чтобы принудить гарнизон крепости к сдаче «гладом» и «веяною нужею». В городе, действительно, положение было крайне тяжелым. Не хватало продовольствия, топлива и боеприпасов. С крыш снимали железо, из домов вынимали все металлические части — все шло в перековку и для переливки в снаряды и оружие. Ежедневно от истощения умирали сотни «молодших людей» в городе. Но и у осаждающих положение было не лучше. Наступили жестокие холода, стали развиваться повальные болезни. Королевская казна истощилась, и наемникам нечем стало платить. В начале декабря конный немецкий отряд, которому не заплатили жалованья, покинул лагерь. Дезертирство стало увеличиваться с каждым днем. Положение Батория становилось отчаянным. Псковичи знали, что делается в стане противника. «Еще королю подо градом Псковом стоящу и всячески о своем бездельном приходе размышляюще, — пишет автор «Повести»,— како и коими образы покрыти студ и срамоту лица своего и како дщую свою высокогордую похвалу мало некако изправити. Занеже бо за высоту гордыни зело низпаде, многая своя имения истощи, а желаемого не получи; безчисленое свое войско помори, а хотемого себе взяти Пскова не одоле, но и зело несказанна сраму исполнен сый». Единственным выходом для Батория было немедленно начать переговоры о мире, от которых он так самонадеянно отказался год назад. Отправляя для ведения переговоров в Москву посла римского папы Антонио Поссевино, Баторий так обрисовал ему создавшееся положение: «Русские, — сказал он,— при защите городов не думают о жизни, хладнокровно становятся на место убитых или взорванных действием подкопа и заграждают пролом грудью, день и ночь сражаясь: едят один хлеб, умирают с голоду, но не сдаются». Несмотря на героизм народа, Русское государство было настолько истощено многолетней войной, что московское правительство охотно пошло на мирные переговоры. В январе 1582 года в Запольском Яме, близ Пскова, было подписано перемирие. Беспримерная оборона Пскова была той последней каплей, которая перевесила чашу весов в пользу общего мира и обеспечила Русскому государству возможность залечить раны, нанесенные непрерывной двадцатипятилетней Ливонской войной. «Повесть о прихождении Стефана Батория на град Псков»
принадлежит к числу лучших русских воинских повестей XVI в ка. Ее автор был высокообразованным для своего времени человеком. Он хорошо начитан в средневековой литературе, обладае несомненным художественным дарованием и прекрасно разбирается в международной и внутренней политике Русского государства. Он считает справедливой борьбу московского правительства за Прибалтику, население которой давно было связано экономически и политически с Русской землей. Он не знает снисхождения к изменникам родины — Курбскому «с товарищи» его возмущают действия этих «богомерзских христоненавистцев». Своему обстоятельному описанию осады Пскова, местами напоминающему дневниковые записи с точным указанием дней и месяцев, он предпосылает краткое суждение о характере и целях Ливонской войны, говорит о лживости «вифлянския немцы», нарушавших договоры с московскими властями тотчас после их подписания. Автор «Повести» — русский патриот. Он восхищается и гордится героическими защитниками своего родного города. Но патриотизм его не местный, псковский, а общерусский. Великая идея обороны Русской земли от жестоких врагов вдохновила его на написание «Повести». Эта идея находит выражение в патетическом тоне его повествования, в подборе сложных эпитетов по отношению к городу и его защитникам. Например: градоукрепление, благоздравие, друголюбие, мудроучительно, преудобрение, храбропобедный, доброуветливый и т. д. В отношении врагов, особенно польского короля, он употребляет иной ряд эпитетов, например: всегорделивый, злоусердный, высокогорделивый и т. п. Для характеристики вражеского войска в целом автор «Повести» нашел замечательно выразительный эпитет — «гордо-напорная Литва». Автор «Повести» изограф Василий был, безусловно, хорошо знаком и с народной поэзией, с ее приемами тавтологии и соединения слов одинакового значения. Нигде не копируя устнопоэтических словесных конструкций, он свободно и оригинально пользуется ими, проявляя также склонность к словесно-смысловым созвучиям. Например: «многозельная злая», «многокрепления крепости», «смиренномудростно умудряшеся», «адаманта тверже утвердившася», «ко граду градоемного умышления», «скорообразным образом» и многие другие. Следует отметить метафоры «Повести». Например, литовские градоемцы закрываются щитами, «яко кровлею», груды трупов, упавшие вместе со взорванной башней, сами образуют такую же башню. Изограф Василий умело сочетает книжные риторические вопросы с народной выразительной речью. Например: «Что у твоего ума, польский кралю? Что же твоего безбожного совету, князь великий литовский? Что же твоему домыслу, Степане? -яко ветры гоним, или к морской пучине путь нахождения видети хощеши, или высокопарна орла стези считаеши? — Жестоко ти есть против рожна стояти!» Встречаются в «Повести» и народныe пословицы. Например: «глава ногам беседует», «затеял еси выше думы дело, выше бога совет» и т. д. Хотя об исторической осаде Пскова были написаны современниками и другие книги, помимо рассмотренной «Повести» (например, «Дневник последнего похода Стефана Батория на Россию» Яна Пиотровского, «Записки о московской войне» Рейнгольда Гейденштерна, «Повесть о Псково-Печорском монастыре» и некоторые другие), «все эти свидетельства современников,— по справедливому замечанию исследователя «Повести», — не только не умаляют, а наоборот, подтверждают большое познавательное значение «Повести», ее историческую достоверность. Своей художественной формой «Повесть» выделяется среди всех названных произведений, изображающих осаду Пскова. Высокая патриотичность и безусловная историчность, в соединении с занимательностью и художественностью, обусловили живучесть «Повести» на протяжении четырех веков. Она читалась, переписывалась, переделывалась и дошла до нас в большом количестве списков» (1). Ливонская война, во время которой Русское государство вынуждено было бороться против коалиции сильнейших в то время европейских стран, имела своим последствием истощение народнохозяйственной мощи страны. Сопровождавшаяся набегами крымских татар, и особенно их опустошительным нашествием на Москву в 1571 году, эта война привела к массовому уничтожению населения Русской земли и к огромному разрушению материальных ценностей. Предпринятые Иваном Грозным ломка княжеско-боярского землевладения и передача земли служилому дворянству в виде новых поместий не могли не отразиться на судьбах русского крестьянства. Отмена Юрьева дня в 1581 году привела к ничем не стесняемой эксплуатации земледельческого населения и вызвала массовое бегство крестьян на южные окраины страны: на Дон и в Поволжье. «По данным переписи 1582— 1583 гг., количество запустевшей земли достигало в Вотской пятине 64,72%, в Шелонской - 83,58% и т. д., а в среднем пустота по новгородским пятинам превышала 60%. Еще резче бросается в глаза соотношение по тем же землям «живущих» деревень и деревень, превратившихся в «пустоши». В Вотской пятине пустошей было 77,5%, в Шелонской (Залесская половина)— 90,2% и т. д.» (2). Разорение Русского государства, вызванное войной и ошибками внутренней политики Ивана Грозного, сравнительно быст-
----------------------------------------
1. Предисловие В. И. Малышева к книге «Повесть о прихождении Стефана Батория на град Псков». М —Л., Изд-во АН СССР. 1952, стр. 56. 2. «Очерки истории СССР. Период феодализма. Конец XV — начало XVII в.». М., Изд-во АН СССР, 1955, стр. 463.
----------------------------------------
ро было преодолено трудовыми усилиями русского народа с 90-х годов XVI века начался новый хозяйственный подъем в стране. Окрепшее служилое дворянство энергично захватывает «порозжие» земли и запахивает их силами закабаленного крестьянства. Описания земли, проводившиеся в 80—90-х годах, установили наличный состав освоенных земель в государстве и сопровождались массовой раздачей их помещикам. При этом писцовые книги получили значение документа, прикрепляющего к земле крестьян, живущих на ней. После отмены Юрьева дня это явилось вторым законодательным актом по закрепощению крестьянства.
Ивану Грозному, умершему в 1584 году, наследовал его сын Федор, но фактически правителем страны стал Борис Годунов, продолжавший проводить дворянскую политику Ивана IV. В 1597 году Годуновым был издан указ, дававший право помещикам отыскивать и возвращать крестьян, бежавших от них на протяжении последних пяти лет до издания указа. Кроме того, этот указ превращал «добровольных холопов», т. е. людей свободных, служивших по своему желанию, в «кабальных холопов», т. е. фактически в крепостных. Продворянская классовая политика царского правительства вызвала решительный протест со стороны крестьянства и зависимого ремесленного люда в городах. Первым выражением этого протеста было движение боярских холопов в 1591 году. Быстро подавленное, оно получило отзвук в провинции. В 1594 году в Иосифо-Волоколамском монастыре восстали «крестьяне монастырские... приказщиков и ключников хотели бити, и дел монастырских не почали делати, и леса монастырские заповедные начали сечи». Настроения закрепощаемого крестьянства и жестоко эксплуатируемого посадского люда получили выражение в памятниках народной сатиры конца XVI века. Наиболее интересным произведением этой демократической литературы может быть признана «Повесть о Ерше Ершовиче», написанная неизвестным автором, по-видимому, жителем города Ростова. На одном из списков этой «Повести» имеется дата 7.105, т. е. 1597 год. В остроумной пародийной форме «Повесть» рассказывает о тяжбе из-за Ростовского озера между боярским сыном, «вором и разбойником» Ершом, захватившим силой озеро, и «божьими сиротами» — крестьянами Лещом и Голавлем, извечными владельцами этого озера. Текст «Повести» обличает в ее авторе знаток русского судопроизводства XVI века. «В XVI веке, — пишет один из исследователей «Повести», — судебный процесс был обвинительным. Роль судьи в нем была пассивной. Он должен был лишь следить за тем, чтобы суд протекал соответственно установленным правилам. Обвиняемый пользовался полной свободой представлении доказательств против обвинения, которое было обусловлено соблюдением определенных обрядностей. Судья не вмешивался в состязание сторон, а лишь ожидал его результатов. Правильность хода судебного разбирательства удостоверялась присутствием на суде «судных мужей», или «добрых людей», являвшихся как бы представителями населения. Стороны должны были сами собирать доказательства, а роль судьи сводилась к их регистрации. В числе доказательств на первом месте стояли, если не считать собственного признания обвиняемого, показания свидетелей. Но показание свидетелей в XVI веке было гораздо более решающим, чем в позднейшее время. Недаром это показание носит название «ссылка из виноватых», если показание «послуха», или свидетеля, было дано только с одной стороны, и «общая ссылка», «общая правда», если «послуха» выставляли обе стороны. Сила его показания была безусловна для обеих сторон. Другим доказательством являлись ордалии: поле, крестное целование, или присяга, и жребий. Наконец, на последнем месте стояли письменные доказательства. Они не играли еще особенно существенной роли и могли опровергаться всеми другими средствами доказательств» (1). В «Повести» изображается именно такой судебный процесс конца XVI века. К этому времени участились случаи бегства крестьян от помещиков и захват последними крестьянских земель. В таком именно духе и говорит Ерш судьям, что Лещ был прежде его холопом, но потом посажен был на землю в качестве крестьянина. Замечательно ярко обрисована в «Повести» фигура самого Ерша — неимущего, голодного «сынчишки боярского», который «в Ростовское озеро с женою своею и с детишками своими приволокся в зимнюю пору на ивовых санишках». Ерш стремится завладеть Ростовским озером, где испокон веку сидели «добрые крестьяне» Лещ с товарищами, и вполне успевает в этом. Помимо образов Ерша и Леща, классовый характер которых не вызывает сомнений, в «Повести» несомненный интерес представляют образы Осетра и Сома, в которых автор остроумно и зло высмеивает представителей родовитого феодального боярства. Таким образом, в «Повести» средствами художественной литературы с большой четкостью и пониманием раскрываются основные классовые противоречия и борьба конца XVI столетия.
Авторская симпатия целиком на стороне «доброго крестьянина» Леща, которого обижает «лихой человек Ершишка», не пренебрегающий никакими средствами, чтобы попользоваться за счет добродушного и неискушенного в крючкотворстве честного труженика Леща. Автор «Повести» с большим знанием, правдиво и убедительно показывает систему обмана, разорения и закабаления крестьян классом помещиков. Лещ да Голавль
----------------------------------------
1. Н. А. Бакланова. О датировке «Повести о Ерше Ершовиче». ТОДРЛ, г. X. М.-Л., Изд-во АН СССР, 1954, стр. 317.
----------------------------------------
в своей челобитной «на ябедника, на вора, на разбойника, на обманщика, на лихую образину, на раковые глаза, на вострые щетины, на худова недоброва человека», на Ерша Ершовича рассказывают, как Ерш «пришел в Ростовское озеро на малое время пожить и покормиться и з женишком и з детишками. А, пожив, итти ему было в Волгу, а жировать было ему в Оке-реке. И тот воришко Ерш обжился в наших вотчинах в Ростовском озере да подле нас жил и з детьми расплодился... с племенем своим, а нас, крестьян ваших, перебили и переграбили и из вотчины вон выбили и озером завладели насильством з женишком своим и з детишком». Хотя судьи вынуждены были осудить Ерша, выдав его головою Лещу, но приговор в исполнение не был приведен. Лещ «подумал Ерша з головы проглотить, ино костоват добре, а с хвоста уставил щетины, что лютые рогатины или стрелы, нельзя никак проглотить. И оне Ерша опустили на волю». Высмеивая классовый суд своего времени, автор «Повести» особенно непривлекательную роль отводит «боярину Осетру» и «Сому-воеводе». Сом-воевода, когда Ерш — «прямой вор» — и его обманул, «уставя свою непригожую рожу широкую и ус раздув», рассказывает случай о том, как Ерш насмеялся над его братом, попавшим в невод, а сам вывернулся «в малую ячейку и з неводу», «аки был». Классовый характер сатиры «Повести о Ерше Ершовиче» объясняет ее близость к устному народному творчеству в отношении языка и художественных изобразительных средств. Вероятнее всего, «Повесть» сочинена каким-нибудь мелким подьячим, вышедшим из крестьянской среды и хорошо знавшим народную сатирическую сказку, послужившую ему образцом. Недаром наряду с письменной «Позестью» сохранилась в народной памяти и устная сказка на ту же тему и под таким же названием. Действующие в ней образы и отдельные эпизоды из нее дали материал для создания ряда народных пословиц и поговорок. Например: «Тягался, как лещ с ершом», «Выжил, как ерш леща» и т. д.
В последующей жизни «Повести» появились различные ее редакции. В одной из них «сыном боярским» называется уже Лещ, а Ерш относится к числу «гулящих людей». Автор этой редакции, обвиняя Ерша в обиде «боярского сына» Леща и «великого боярина» Осетра, направляет свою сатиру против судей-бояр и истца Леща. В другой редакции Ерш обвиняет судей в том, что они «судили не по правде, судили по мзде», и уходит от наказания «в хворост». В этом случае сочувствие автора оказывается на стороне Ерша, который, хотя и «вор», и «обманщик», и «ябедник», зато смел, предприимчив и умеет ловко дурачить тех, кого он называет насмешливо: «люди великие, богатые, животами прожиточные». Позднейшие редакции «Повести» превращают ее в комическую сказку, написанную рифмованными стихами, похожими на прибаутки: «Ехал Ершишко на осиновых дровнишках, и прошался Ершишко в славное Ростовское озеришко» и т. д. Наконец, имеется шуточная повесть о поисках Ерша, ушедшего от судебного приговора. Эта повесть вся построена на игре собственными именами людей, ищущих Ерша. Например:
Шел Перша; заложил вершу; Пришел Богдан, да Ерша бог дал; Пришел Иван, Ерша поймал; Пришел Устин, да Ерша упустил... и т. д.
Популярность «Повести о Ерше Ершовиче» в народной среде и обилие ее вариантов свидетельствуют о силе ее классовой сатиры, о том, что эта «Повесть» правильно отразила настроения закрепощаемого крестьянства накануне развертывания грандиозной крестьянской войны в Русском государстве в начале XVII века.
