Конфликт, проблематика и идейный смысл пьесы «Вишневый сад» художественно воплощены с той полнотой драматургического мастерства, которая была так присуща Чехову в расцвете его блестящего и своеобразного творческого дарования. Пьеса «Вишневый сад» — ярчайший образец органического единства содержания и формы. Изображаемая в ней жизнь воспроизведена в соответствующей ей форме.
Своеобразный конфликт пьесы «Вишневый сад» определил и своеобразное раскрытие ее действующих лиц. Конфликт пьесы «Вишневый сад» не является выражением непримиримых социальных противоречий ее действующих лиц, как это характерно, например, для произведений Салтыкова-Щедрина, Некрасова и Островского. В конфликте «Вишневого сада» отсутствуют имущественные, материальные противоречия, враждебные столкновения действующих лиц. А. П. Скафтымов справедливо пишет, что здесь «нет ни враждебной агрессии купца, ни сопротивляющегося ему и борющегося за свои хозяйственные выгоды помещика. В завязке «Вишнёвого caдa» для помещиков нет даже угрозы разорения. Драматическое положение Раневской и Гаева состоит не в том, что они с утратой усадьбы хозяйственно обессиливаются и теряют привычную материальную обеспеченность. В исходной ситуации пьесы подчеркивается, что хозяйственные ресурсы, какие им могла дать усадьба, следуя совету Лопахина, легко можно было бы сохранить и даже увеличить (эксплуатация имения путем сдачи земли в аренду для дачников). Но пойти на эту меру Раневской и Гаеву мешают особые чувства, которые связывают их с усадьбой в том виде, как она есть. Вот именно эта область чувств и является главным предметом фиксации во всем конфликтном сложении пьесы» (А. П. С к а ф т ы м о в, 0 единстве формы и содержания в "Вишневом саде" Чехова, "Ученые записки Саратовского государственного педагогического института. Труды факультета языка и литературы", вып. VIll, Саратов, 1946, стр 13). Конфликт пьесы «Вишневый сад» определил такой характер взаимосвязей действующих лиц, при которых они раскрываются по преимушеству в своей социально-психологической сущности, своими идейными стремлениями, желаниями, чувствами и настроениями. Продолжая лучшие традиции критического реализма, Чехов стремился к глубоко типическому раскрытию изображаемых им событий и характеров. «Мне нужно,— писал он в 1897 году Ф. Д. Батюшкову,— чтобы память моя процедила сюжет и чтобы на нем, как на фильтре, осталось только то, что важно или типично» (А. П. Ч е х о в, Полное собрание сочинений и писем, т, 17, Гослитиздат М., 1951, стр 193).
Каждый из образов его пьес обладает огромной глубиной и широтой обобщения. В любом из них выпукло проступают такие типические черты, которые присущи всем представителям данной общественной группы в определенных условиях ее развития. Но, отличаясь глубиной и широтой реалистического обобщения, «отточенного до символа», действующие лица чеховских пьес в то же время остаются удивительно непосредственными, конкретными, индивидуальными. Раскрывая типическое человеческих характеров, Чехов с особой пристальностью всматривался и в их индивидуальные свойства в то, что принадлежало только им. Его образы — живые люли во всей полноте присущих им свойств, психологических оттенков, противоречий.
Углубляя достижения своих предшественников, Чехов не боялся показать индивидуальные свойства и в том случае, если они в той или иной мере противоречили типической сущности изображаемого характера. В глубоком раскрытии противоречий изображаемых им человеческих характеров, в тонком, ажурном выражении их душевных движений и состояло новаторство Чехова.
Он писал: «Тонкие дчшевные движения, присущие интеллигентным людям и внешним образом нужно выражать тонко» (Там же, т. 18, Гослитиздат, М., 1950, стр. 293). По глубине, сложности и правдивости воплощения внутреннего облика действующих лиц творчество Чехова, как и творчество Льва Толстого, является вершиной критического реализма. Новаторство Чехова в изображении действующих лиц с особой выпуклостью проявляется именно в пьесе «Вишневый сад». Основные действующие лица этой пьесы совершенно отчетливо делятся на три группы. Первая группа образов отражает социальное положение, характеры и нравы поместного дворянства поры его окончательного распада. Это — Раневская, Гаев, Симеонов-Пищик. Решая свою основную задачу — критики всего жизненного уклада, всей тогдашней социальной системы, Чехов сознательно взял не самых худших представителей господствовавших в то время классов. Принадлежность к господствовавшим классам социально-политически порочной системы определяет отрицательность социально-типического поведения даже и людей, обладающих положительными моральными качествами — вот мысль Чехова, осуществляемая в пьесе. Раневской, Гаеву и Симеонову-Пищику присущи такие индивидуальные черты, как честность, доброта, простота, непосредственность в отношении к людям. Раневской свойственны и эстетические влечения, выражающиеся в любви к природе и музыке. Но отмечая индивидуальные положительные черты, хорошие стороны дворянских персонажей своей пьесы, Чехов убедительно показывает, что и эти люди, являясь представителями паразитического класса, отживающих, уходящих общественных отношений, отрицательны в своей определяющей типической сущности. Таким образом, Чехов применяет принцип разоблачающего изображения, но особого, весьма сложного и тонкого характера. Известно, что легче изображать последовательно-отрицательные характеры и труднее обличать людей, обладающих наряду с отрицательными и положительными свойствами. В пьесе «Вишневый сад» Чехов идет в изображении социально отрицательных лиц более трудным путем.
Показ действующих лиц в сложных светотенях, в глубокой психологической нюансировке, в известных противоречиях между социально-типическим и индивидуальным — такова ведущая особенность принципа художественной типизации пьесы «Вишневый сад».
Р а н е в с к а я — внешне обаятельная, добрая, простая, непосредственная — является в своей основе олицетворением паразитизма и легкомыслия. Она искренне озабочена неустроенностью своей приемной дочери. Она жалеет верного слугу Фирса и радуется, что он «еще жив». Она запросто целует при встрече после долгой разлуки горничную Дуняшу. Именно доброта и простота Раневской обусловили чувства уважения и симпатии к ней со стороны Лопахина и Трофимова. «Хороший она человек. Легкий, простой человек»,— говорит о ней Лопахин (д. 1-е). Но доброта Раневской не является выражением ее социальной сущности, сознательной и разумной гуманности. Эта доброта — весьма относительная, условная, являющаяся результатом изобилия, созданного чужими руками, следствием привычки тратить деньги не считая, выражением выработанной ею манеры внешнего обхождения. И вот почему по-настоящему добрых,- истинно гуманных поступков Раневская в пьесе не совершает, да и не может совершить. О сущности Раневской очень хорошо сказано в письме Чехова: к О. Л. Книппер:
«Раневскую играть не трудно, надо только с самого начала верный тон взять; надо придумать улыбку и манеру смеяться» (А. П. Ч е х о в, Письмо к О. Л. Книппер от 25 ноября 1903 г. Полное собрание сочинений и писем, т. 20, Гослитиздат, М, — Л., 1951, стр. 164 — 165). Да, Раневская отличается именно манерой смеха, добродушия, и эта манера — условная, внешняя. В своей основе Раневская эгоистична. Ее эгоизм воспитан в ней привычкой всей жизни к тому, чтобы все преклонялись перед ее богатством, благоговели перед её красотой и выполняли все её прихоти.
Характерно, что Раневская, всю жизнь повелевавшая, не привыкшая к возражениям, не просит денег у Лопахина, а приказывает ему дать их. В то время как её домашней прислуге, по словам Вари, "есть нечего" и прислуга уже давно выражает по этому поводу глухое недовольство, Раневская продолжает сорить деньгами направо и налево: едет в город завтракать в ресторане, пьяному бродяге, просящему «копеек тридцать», дает пять рублей, устраивает никому не нужный бал...
Раневская — мать. Но на целых пять лет она оставляет свою единственную двенадцатилетнюю Аню одинокою, на попечение безалаберного брата-холостяка. Не жестоко ли, не эгоистично ли это? Да и возвращалась-то она на родину, к Ане, по необходимости: растратила все средства к существованию за границей. Воспользовавшись деньгами, принадлежащими Ане, Раневская снова уезжает за границу. Аня, ласкаясь к матери, просит ее вернуться скорее. Но в холодном ответе Раневской («Приеду, мое золото») нет желания скорого возвращения. Обращаясь к Раневской, Варя говорит: «Если бы были деньги, хоть немного, хоть бы сто рублей, бросила бы я все, ушла бы подальше. В монастырь бы ушла». Могла ли Раневская дать эти деньги Варе? Несомненно! Но она их ей не дала. Получив на покупку имения l5 тысяч, она укатила в Париж, чтобы легкомысленно вместе со своим «содержантом» развеять их по кафе. А Варю предоставила самой себе. Сообщая новости, Гаев говорит: «А без тебя тут няня умерла». И вот как Раневская, вслед за излиянием перед «родным» шкаликом, ответила ему: «(садится и пьет кофе). Да, царство небесное. Мне писали». То, что она, прежде чем ответить Гаеву, садится и пьет кофе, а потом произносит безразличную, холодно-равнодушную фразу, подчеркивает ее крайнее себялюбие, эгоистичность. Еще глубже условность доброты и существо эгоизма Раневской раскрываются в заключительной сцене пьесы.
Раневская как будто и проявила заботу о Фирсе, но явно внешне. Она не довела эту заботу до конца, не проверила выполнение своего распоряжения об отправке Фирса в больницу. Нельзя не отметить и того, что она, уезжая за границу, не сочла нужным и проститься с ним. И вот результат: добрая, сердечная, ласковая, а больного человека, всю жизнь служившего ей не за страх, а за совесть, забыла в наглухо запертом доме. Разоблачая Раневскую морально, психологически, подчеркивая ее эгоистическую сущность, Чехов показывает, что ей чужды какие-либо социальные цели, общественные мотивы. Практически неумелая, никогда ничему по-настоящему не учившаяся, ни о чем серьезно не думавшая, Раневская видит жизнь лишь в сменяющихся личных удовольствиях, в сердечных увлечениях, в любви, понимаемой ею лишь чувственно. Она с презрением говорит Трофимову: «В ваши годы не иметь любовницы!» Чувственность, порочность Раневской отмечает и ее брат, Гаев.
«Она,— говорит он,— хорошая, добрая, славная, я ее очень люблю, но как там ни придумывай смягчающие обстоятельства, все же, надо сознаться, она порочна. Это чувствуется в ее малейшем движении». Раневская не обладает ни глубиной, ни цельностью чувств. Это чувствительная, экзальтированная, капризная, легкомысленная и легкодумная барыня, весьма поверхностных, быстроменяющихся, как бы скользящих настроений. Особенность характера Раневской Чехов удивительно тонко передает приемом противоречивых, контрастных переходов в ее настроении: от смеха к плачу, от глубокого раздумья к веселью и т д. Так, например, говоря сквозь слезы о своей нежной любви к родине, она тут же добавляет: «однако же надо пить кофе». Со слезами в голосе она просит бога простить её прегрешения, в следующее мгновенье в раздумье вспоминает своего парижского «содержанта», а затем, услышав звуки музыки, высказывает желание «устроить вечерок». Ее беспокоит долгое отсутствие Гаева, почему-то задержавшегося на торгах, она признает, что бал затеян ею некстати, но вслед за этим напевает лезгинку. «C Парижем кончено»,— говорит она в первом акте, подразумевая под Парижем своего «содержанта», и, не читая, рвет его телеграммы, а затем едет проживать с ним деньги, принадлежащие её дочери. У Раневской изредка проявляются сентиментальные порывы любви к родине, к родному углу. Но эти порывы неглубокие. Она уже давно развеяла свою любовь к родине по парижским кафе и салонам мод. «Одета по-парижскому»,— с восхищением замечает Пищик. Раневская — типичная бапыня-космополитка, одна из тех, которые радовались и гордились, если их принимали не за русских. Это хорошо знает ее лакей Яков, усвоивший и перенявший ее космополитические вкусы. И вот почему он так нагло, наверняка зная, что попадёт в тон, как заговорщик, оглядываясь и вполголоса, говорит: «Если опять поедете в Париж, то возьмите меня с собой... вы сами видите, страна необразованная, народ безнравственный, притом скука...» Уже давно утратив органическую связь с родиной, с родным углом, Раневская быстро и без особого труда переживает продажу вишневого сада и с радостью уезжает за границу.
Раневская признается в своей любви к оставшемуся в Париже «содержанту». Но разве можно признать эту любовь выражением каких-то глубоких ее чувств? Трофимов, которому можно верить, утверждает, что предмет ее любви — «мелкий негодяй, ничтожество». Она и сама признается, что он обобрал ее, бросил, сошелся с другой. Какие духовные интересы могут связывать ее с этим человеком? Если слова Раневской о любви к своему «содержанту» не рисовка, то выражение душевной дряблости, полного безволия перед требовательностью бомбардирующего ее телеграммами грубого деспота, с которым она решила было порвать навсегда. Кстати сказать, рассказывая о нем, она говорит именно о его грубости и жестокости: «...Я... бежала, себя не помня, а он за мной... безжалостно, грубо...» (д. 2-е). Г а е в, брат Раневской,— либерал. Он именует себя человеком восьмидесятых годов и охотно рассуждает о светлых идеалах добра и справедливости, о необходимости знания мужика, о том, что ему за убеждения доставалось в жизни немало. Купца Лопахина он называет кулаком. Либерализм Гаева Чехов подчеркивает первой же фразой, которую он произносит, входя на сцену: «Поезд опоздал на два часа. Каково? Каковы порядки?» Но в этой же фразе раскрывается и сущность, социальные возможности его дворянско-помещичьего либерализма. Этот либерализм ограничивается наиобщими пустопорожними разговорами об общественном благе и неспособен идти дальше брюзжания по поводу самых мелких недостатков существующей государственной системы. Какого-либо социально действенного, практически целесообразного значения либерализм Гаева не имеет. Гаев, как и Раневская, по своей сущности глубоко эгоистичен. Как и его сестра, он ведет паразитический образ жизни. Он настолько неприспособлен к жизни и ленив, что не может сам как следует ни одеться, ни раздеться. Его интересы, влечения и удовольствия полностью удовлетворяются биллиардом, ресторанными ужинами и бесплодной, ни к чему ведущей либеральной болтовней. Гаев внутренне пуст, легкомыслен, духовно ничтожен, убог, нищ. Чехов, создавая образ Гаева, чаще всего пользуется приемом снижающей параллели. Обращая ь к Раневской, а вместе с ней и к Лопахину, Гаев говорит: «Мне предлагают место в банке. Шесть тысяч в год... Слыхала?» Л ю б о в ь А н д р е е в н а. Где тебе! Сиди уж...
Ф и р с входит; он приносит пальто.
Ф и р с (Гаеву). Извольте, сударь, надеть, а то сыро.
Г а е в (надевает пальто). Надоел ты, брат.
Ф и р с. Нечего там... Утром уехали не сказавшись (оглядывает его).
Вводя Фирса вслед за сообщением Гаева о его предполагаемой службе в банке, Чехов показывает, что слова Гаева — лепет большого ребёнка, ничего не смыслящего, которого еше журят за то, что он уехал из дома не сказавшись или надел не те брючки. При помощи снижающих параллелей Чехов последовательно разоблачает Гаева как человека легкомысленного и пустого. Вот Гаев рассказывает своей сестре новости о бывших дворовых: няня умерла, Анастасий умер, Петрушка перешел к приставу, и в то же время вынимает из кармана коробку с леденцами и сосёт. Этой внешней деталью Чехов ярко показал, что Гаева ни в какой мере не интересуют дворовые, что он совершенно paвнодушен к ним. Вот Гаев горячо заверяет Аню и Варю, что проценты по имению будут заплачены, и в то же время снова кладет в рот леденец. Этим самым Чехов свидетельствует, что слова и поступки Гаева не соответствуют друг другу и что проценты не будут заплачены. Чехов, рисуя образ Гаева, использует и прием разоблачающего внешнего жеста. Входя на сцену, Гаев «руками и туловищем делает движения, как будто играет на биллиарде», и этим сразу обнаруживает себя человеком несерьезным, нелепым, смешным. Возвращаясь с торгов по имению, Гаев утирает слезы. «Сколько я выстрадал!» — говорит он, плача, своей сестре. Но из биллиардной до него доносится стук шаров, и у него «меняется выражение, он уже не плачет». Показывая Гаева, Чехов подчеркивает его барское высокомерие, его надменность, родовую спесь, даже грубость, проявляющуюся в отношениях к Лопахину («Какая чепуха!», «Кого?»), Фирсу («Помолчи, Фирс», «Надоел ты, брат»), Якову («Отойди, любезный, от тебя курицей пахнет»). Неумный и чванливый либеральный болтун, человек, ничему не научившийся, кроме биллиардной игры, совершенно неприспособленный к жизни, оставшийся беспомощным ребёнком, несмотря на свои пятьдесят лет, паразит, проживший все свое состояние на сластях — таков в своих существенных чертах образ Гаева.
Чехов тонко дал понять попыткой Гаева произнести речь о мужике, что мужика он в действительности не знает, что между ним и мужиком — пропасть. Подстать Раневской и Гаеву и С и м е о н о в-П и щ и к. В нём много добродушия и наивности. Это, несомненно, добрый, простой, жизнерадостный по своей природе человек. Он никогда не унывает, несмотря на то, что в долгу, как в шелку, и живет распродажей остатков своих наследственных земель. Но это в то же время и духовно ограниченный, невежественный человек, поглощённый глубоко личными интересами.
Эгоистические интересы заслонили и выветрили в нём чувства человеческого достоинства и национальной чести. Питая надежду перехватить при случае взаймы, одолжиться, он лебезит и перед Раневской, и перед Лопахиным. Ему нет дела до того, кому он продаёт свою землю, лишь бы платили дороже. Он восторженно рассказывает о последней своей продаже земли англичанам:
«Приехали ко мне англичане и нашли в земле какую-то белую глину... Величайшего ума люди... эти англичане» (д. 4-е). Рисуя образ Пищика, Чехов обращается по преимуществу к комическим положениям, подчеркивающим в нём грубо физические свойства, животно-растительные интересы и невежество. Пищик забирает в рот и проглатывает все пилюли Раневской, запивая их квасом. Среди беседы он начинает храпеть и тут же просыпается. По рассказу Фирса, он на пасху съел за один раз полведра огурцов. Имя Ницше связывается им с изобретением фальшивых денег. Не случайно, что Симеонов-Пищик сопоставляется в пьесе с лошадью: отец Пищика шутя говорил, что их род происходит от той самой лошади, которую Калигула посадил в сенате. Трофимов находит, что у Пищика в фигуре «есть что-то лошадиное». И Пищика это не возмущает: «Что ж... — говорит он,— лошадь хороший зверь... лошадь продать можно...» 0 сущности владельцев дворянских гнезд, изображённых в пьесе «Вишневый сад», очень хорошо сказал М. Горький в своих воспоминаниях о Чехове: «...слезоточивая Раневская и другие бывшие хозяева «Вишневого сада»,— эгоистичные, как дети, и дряблые, как старики. Они опоздали во-время умереть и ноют, ничего не видя вокруг себя, ничего не понимая, — паразиты, лишенные сил снова присосаться к жизни» («М. Горький и Чехов». Сборник материалов, Гослитиздат, М,, 1951, стр. 138). Пользуясь средством исключительно тонкого психологического анализа, Чехов раскрывает сущность паразитизма владельцев дворянских гнезд во всей её конкретности, с полной достоверностью и убедительностью. Но находясь под властью абстрактного гуманизма, он взял их все же в таких психологических состояниях и поставил в такие обстоятельства, при которых они, несомненно, вызывают, как люди, известное сочувствие.
Он смеется над ними, но не жестким смехом беспощадной сатиры, а мягким смехом, в котором к обличению примешивается и чувство сожаления, сострадания. Ему явно не хватает классовой непримиримости, и он не разоблачает их последовательно, до конца. Чехов, показывая владельцев дворянских гнёзд слабыми и беспомощными, недооценил их экономического влияния в стране, их яростную борьбу за свою власть, продолжавшуюся и позже. Это, несомненно, ослабило идейность пьесы, принесло в нее черты некоторой противоречивости. Рисуя Раневскую и Гаева, Чехов показывает и их обслуживающий персонал: горничную, гувернантку, лакеев, конторщика, экономку. Каждый из этих действующих лиц обладает глубокой жизненной правдивостью, типичностью, но при этом все они используются Чеховым и для характеристики их господ. Прислуга Раневской и Гаева — это своеобразное зеркало, в котором с исчерпывающей полнотой отражаются свойства ее господ. В образах прислуги, подражающей своим хозяевам, Чехов показал и развращающее влияние барства.
Только легкомыслие и взбалмошность Раневской объясняют присутствие в её доме такой гувернантки, как Шарлотта, вульгарной, малообразованной, более циркачки, фокусницы, нежели воспитательницы. Лишь крайне низкая культура Раневской, ее вольное, а по выражению Гаева, «порочное» поведение, рассеянная богемная жизнь объясняют её привязанность к лакею Якову, грубо развязному, пошлому, циничному, презирающему все родное, начиная с матери и кончая родиной. В конец избалованный своей госпожой, он относится ко всем высокомерно и нагло грубит даже Гаеву. Излишняя чувствительность, манерность Раневской, как в фокусе, повторяются в горничной Дуняше. Бестолковый Епиходов великолепно иллюстрирует хозяйственную неумелость своих господ.
В первоначальной редакции пьесы Варя, обращаясь к Любови Андреевне, говорила: «Для чего он у нас живет? Только походя ест и чай пьет целый день». Лопахин добавлял: «И застрелиться собирается». Но Любовь Андреевна не соглашалась с ними. «А я люблю Епиходова, — отвечала она. — Когда он говорит о своих несчастьях, то становится смешно. Не увольняй егo, Варя» (А. П. Ч е х о в, Вишневый сад. Рукописный отдел биолиотеки имени В. И. Ленина. Чехов, папка № 1, единица хранения № 01, л. 27). Варя, превращенная в экономку и мечтающая о ста рублях, когда попусту тратятся тысячи, подчёркивает эгоизм Раневской. Трудолюбивый Фирс своими заботами о господах, касающихся и самых ничтожных мелочей, свидетельствует о полной их практической неприспособленности, об их паразитизме. В типизации и индивидуальности почти всех слуг, кроме Якова, Чехов применяет так присущий ему принцип психологических светотеней, нюансировок.
Шарлотта не только комична; это и обездоленный, одинокий человек, ее тяжелая судьба вызывает сочувствие. Епиходов смешит своей нескладностью, напускной мрачностью, тупостью, обидчивостью. Но он возбуждает и сострадание своей жалкой улыбкой маленького, беспомощного, забитого жизнью человека, примирившегося с то и дело обрушивающимися на него большими и малыми несчастьями.
Облик Дуняши, кроме неосновательных претензий казаться слабонервной, жеманной, образованной барышней, раскрывается и чертами наивной, простой, доброй девушки, совершенно беззащитной перед наглостью. Варя грубовата и в то же время очень добра, нежна; она недалека и деловита. Ей свойственна раздражительность, но это объясняется ее недовольством своим положением, его бесперспективностью, безнадежной любовью к Лопахину. За исключением Фирса, вся прислуга Раневской изображается по преимуществу комически и сатирически. При этом в изображении лакея Яши, этого ублюдка, Чехов использует приём прямого; «лобового», сатирического раскрытия.
Его появление предваряет характеристика Вари: «видела подлеца». Уже в первом мгновенном проходе Яши через сцену Чехов двумя штрихами, — его деликатным вопросом «тут-можно пройти-c?» и нагло-циничным обращением с Дуняшей,— полностью осветил облик этого законченного мерзавца, нахала, умеющего скрываться под маской внешней учтивости. А затем, постепенно раскрывая свойственную ему внутреннюю сущность, Чехов показывает его грубый эгоизм, жестокость к матери, презрительно-высокомерное отношение ко всем людям, от которых он не зависит, развращенность, пошлость в отношениях с Дуняшей, невежество, всякое отсутствие чувства любви к родине, презрение к народу, из которого он вышел, низкопоклонство перед всем иностранным. В целях более выпуклой, рельефной зарисовки ведущих особенностей этих персонажей Чехов, как и в основных образах пьесы, применяет смысловые и внешние лейтмотивы. Воспоминания Фирса о прошлом, рассказы Епиходова о преследующих его несчастьях, хозяйственные соображения и мечты Вари о странствии по святым местам, любовные треволнения Дуняши, шутки Шарлотты, наглость, эгоизм и цинизм Яши — вот смысловые лейтмотивы данных образов. Внешние лейтмотивы — это ключи и черное платье у Вари, зеркальце и пудреница у Дуняши, гитара у Епиходова. Связка ключей на поясе Вари свидетельствует о ее хозяйственной роли, о её власти в поместье Раневской. Символику ключей Чехов искусно использует в третьем акте, когда Варя, услышав о продаже имения, бросает ключи на пол, а Лопахин поднимает их и произносит: «Бросила ключи, хочет показать, что она уж не хозяйка здесь... (звенит ключами). Ну, да все равно».
* * *
Ко второй группе основных образов «Вишневого сада» относится по существу один образ — купца Л о п а х и н а. Рисуя Раневскую и Гаева, Чехов наметил и то, что является для них социально-типичным; и то, что составляет их индивидуальную особенность. Еще резче, чем у Раневской и Гаева, противоречие между социально-типичным и индивидуальным проявляется у купца Лопахина. Если дворянство дается Чеховым как класс уже отживший, уходящий, окончательно теряющий свое общественное значение, то буржуазия в лице Лопахина изображается общественной силой, пришедшей на смену дворянству. Чехов хорошо понимал эксплуататорскую сущность буржуазии. Герой повести «Моя жизнь», впервые напечатанной в 1896 году, говорит: «Крепостного права нет, зато растет капитализм. И в самый разгар освободительных идей, так же, как во времена Батыя, большинство кормит, одевает и защищает меньшинство, оставаясь само голодным, раздетым и беззащитным» (глава 6). Образу Лопахина Чехов придавал большое значение. «Ведь роль Лопахина,— писал он 30 октября 1903 года О. Л. Книппер,— центральная. Если она не удастся, то значит и пьеса вся провалится» ( А. П. Ч е х о в, Полное собрание сочинений и писем, т. 20, Гослитиздат, М.— Л., 1951, стр. 169). Лопахины — это люди, распоряжающиеся экономическими богатствами страны, «хозяева» жизни, власть имущие.
Буржуазия в сопоставлении с дворянством мыслится Чеховым в качестве положительной общественной силы. Она практична, предприимчива, деловита, энергична. Она полна стремлений внести в жизнь начала технического прогресса, усилить экономический обмен, наилучшим образом использовать богатства страны. Исходя из социально-типической сущности Лопахина, как представителя поднимающейся буржуазии, Чехов дает его действенным, энергичным. Лопахин активен в своих поступках, словах, решениях. Лопахин не бездействует, как Раневская и Гаев, а трудится. Лопахин, по его словам, встает «в пятом часу утра» и работает «с утра до вечера». Если владельцы вишневых садов, дворянских гнезд защищали красоту бесполезную, как таковую, то Лопахины признавали красоту, лишь связанную с общественной пользой, сугубо утилитарную. Лопахин не признает красоты вишнёвого сада, не приносящего дохода, но он с восхищением вспоминает цветение мака («что это была за красота!»), на котором он заработал сорок тысяч. Но будучи, в сравнении с Раневскими и Гаевыми, положительными, Лопахины не являлись той общественной силой, которая была способна в корне изменить жизнь и внести в нее начала подлинной справедливости и красоты. Лопахины, сменяя Гаевых, выполняют относительно прогрессивную роль. Они исторически неизбежны, но существенных перемен, ведущих к уничтожению эксплуатации человека человеком, бедности миллионов, бескультурья, они внести в жизнь неспособны. Дело в том, что Лопахины в своей деятельности руководствуются в первую очередь интересами личного, а не общественного блага. Их огромная энергия, трезвый ум, практическая, хозяйственная сметка, жизненная цепкость направлены на удовлетворение интересов личной наживы, личного благоденствия. Основным их стремлением является стремление к обогащению. Словами Трофимова Чехов подчеркнул, что идеалы Лопахина — идеалы coбственника, лишенного социально-сознательных стремлений, широко размахивающего руками, но неспособного принести народу истинное благо. «Знаешь,— говорит Трофимов Лопахину,— мы, пожалуй, не увидимся больше, так вот позволь мне дать тебе на прощанье один совет: не размахивай руками. Отвыкни от этой привычки — размахивать. И тоже вот строить дачи, рассчитывать, что из дачников со временем выйдут отдельные хозяева, рассчитывать так — это тоже значит размахивать...» (д. 4-е). Лопахины принадлежат к другому классу, чем Гаевы. Лопахины во многом отличны от Гаевых. Но их общественная практика одна и та же, и те и другие эксплуататоры. При этом Лопахины эксплуататоры более практические, энергичные, грубые. Проявляя эту грубую силу, Лопахин кричит: «Идет новый помещик, владелец вишневого сада!» Если социально-типическая сущность Лопахина проявляется в его эксплуататорской сущности и хищническом практицизме, в стремлениях к наживе и в грубости, то индивидуальные свойства — в известной доброте, мягкости, в стремлении к красоте.
Разве типичны были для экономически и политически поднимавшейся торгово-промышленной буржуазии те чувства общественной неудовлетворенности, которые высказывает Лопахин? Он со слезами говорит: «Скорее бы изменилась как-нибудь наша нескладная, несчастливая жизнь».
Разве типично для купца стремление Лопахина помочь Раневской спасти вишневый сад от продажи и затем проявление сочувствия к ней, некоторой сконфуженности перед ней оттого, что приобрел вишневый сад именно он? Разве типична для купечества та индивидуальная особенность Лопахина, о которой говорит Трофимов,— «тонкая, нежная душа»? Эта тонкая, нежная душа проявляется, в частности, в недовольстве собой. Вспоминая своего отца, он говорит: «В сущности, и я такой же болван и идиот. Ничему не обучался, почерк у меня скверный, пишу я так, что от людей совестно, как свинья». Но ведущие поступки Лопахина определяются не индивидуальными, а социально-типическими особенностями его характера. Несмотря на свойственную ему мягкость, Лопахин купил имение Раневской. Он отверг Варю, так как она, являясь хранительницей старых традиций, связанных с обладанием вишневого сада, не отвечает его коммерческим стремлениям и планам. Он явно бестактно начал рубить вишнёвый сад; не дождавшись отъезда Раневской, которой он многим обязан.
Лопахины, выполняя относительно прогрессивную роль, становятся хозяевами жизни на короткое время. Это калифы на час. И вот почему им противопоставляется в пьесе новая общественная сила.
* * *
Третью группу основных действующих лиц пьесы «Вишневый сад» составляют студент Т р о ф и м о в и А н я Р а н е в с к а я. Если Раневская и Гаев представляли остатки прошлого, уходящего из жизни, а Лопахины, приобретавшие все большую экономическую и политическую власть, являли настоящее тогдашней России, были её основными хозяевами, то Трофимов и Аня знаменовали её будущее. Создавая образ Трофимова, Чехов выдвинул в нём такие ведущие черты, как преданность общественному делу, стремление к лучшему будушему и пропаганда борьбы за него, патриотизм, принципиальность, смелость, трудолюбие. Трофимов, несмотря на свои 26 или 27 лет, имеет за плечами большой жизненный опыт, он много испытал и перестрадал. Его уже два раза увольняли из университета. У него нет уверенности, что его не уволят и в третий раз и что он не останется «вечным студентом». Обращаясь к Ане, он говорит: «Я молод, я еще студент, но я уже столько вынес! Как зима, так я голоден, болен, встревожен, беден, как нищий, и — куда только судьба не гоняла меня, где я только не был!» (д. З-е). Напоминая о своих странствованиях, Трофимов подразумевает ссылки. В конце XIX века в связи с правительственными ограничениями университетских прав среди студенчества усиливаются волнения. Министр народного просвещения Боголепов жестоко наказывал участников этих волнений, отчислял их из университетов. Его подручные арестовывали студентов, ссылали и даже отдавали их в солдаты. 11 января 1901 года в солдаты было отдано 183 студента Киевского университета. В феврале этого же года студент Карпович убил Боголепова, и царское правительство ответило на это новыми тяжелыми репрессиями: ссылками, арестами, исключениями из университетов. Чехов не был удовлетворен образом Трофимова. Он писал: «Ведь Трофимов то и дело в ссылке, его то и дело выгоняют из университета, а как ты изобразишь сии штуки?» (А. П. Ч е х о в, Письмо к О. Л. Книппер от 19 октября 1903 г. Полное собрание сочинений и писем, т. 20, Гослитиздат, М. — Л., 1951, стр. 158). Трофимов — демократ по происхождению (сын аптекаря), по привычкам (не желая кого-либо стеснить, он живет у Раневских в бане), по убеждениям. Поместное дворянство с его дворянскими гнездами, феодально-крепостническими пережитками для него уже исторически отжившее прошлое. Раневская таит надежду на то, что ее брат заплатит проценты и спасет имение от продажи. Она хочет, чтобы в этом уверил ее Трофимов. Но Трофимов считает нужным сказать ей правду: «Продано ли сегодня имение или не продано, — говорит он,— не все ли равно? С ним давно уже покончено, нет поворота назад, заросла дорожка» (д. З-е). Трофимов считает вишневый сад достоянием народа, а не Раневских и Гаевых. Он не боится сказать, что помещики являются угнетателями народа, ведущими паразитический образ жизни. Обращаясь к Ане, он говорит: «Ваша мать, вы, дядя уже не замечаете, что вы живете в долг, на чужой счет, на счет тех людей, которых вы не пускаете дальше передней».
Видя в дворянстве класс, уже исторически изживший себя, Трофимов в то же время признает относительно прогрессивную роль буржуазии. Но он отчетливо осознает хищническую сущность буржуазии и понимает, что и этот класс, выполняя жизненно необходимую функцию, неспособен решительно изменить жизнь и построить ее на таких разумных и правдивых началах, чтобы она стала свободной и счастливой для всех. В ответ на просьбу Лопахина высказать о нем свое мнение Трофимов говорит: «Вы богатый человек, будете скоро миллионером. Вот как в смысле обмена веществ нужен хищный зверь, который съедает все, что попадается, ему на пути, так и ты нужен» (д. 2-е). Трофимов противопоставляет себя и дворянству, и буржуазии. На предложение Лопахина ссудить ему взаймы деньги, он с чувством собственного превосходства и достоинства отвечает: «Дай мне хоть двести тысяч, не возьму. Я свободный человек. И все, что так высоко и дорого цените вы все, богатые и нищие, не имеет надо мной ни малейшей власти» (д. 4-е). Эгоизму помещиков Раневских, Гаевых, Пищиков и купцов Лопахиных Трофимов противопоставляет свою преданность общественному благу, свой демократический патриотизм. Это ему принадлежат замечательные слова, исполненные подлинной любви к родине и народу: «Вся Россия — наш сад».
Трофимову понятна определяющая роль труда, и он призывает всех к труду и работе на общее благо.
«Человечество, — говорит он, — идет вперед, совершенствуя свои силы. Все, что недосягаемо для него теперь, когда-нибудь станет близким, понятным, только вот надо работать, помогать всеми силами тем, кто ищет истину. У нас, в России, работают пока очень немногие. Громадное большинство той интеллигенции, какую я знаю, ничего не ищет, ничего не делает и к труду пока неспособно». Трофимов любит жизнь, ее красоту. Eго понимание красоты отличается и от раневско-гаевского, и от лопахинского. Для него подлинно прекрасно лишь то, что приносит радость и счастье всем, что связано с идеалом борьбы за свободу народа. Его не страшит то, что, борясь за счастье, он не увидит его, счастье для него и в самой борьбе. «И если,— говорит он,— мы не увидим, не узнаем его, то что за беда? Его увидят другие!» Трофимов с гордостью говорит, что он в первых рядах человечества, идущего «к высшей правде, к высшему счастью, какое только возможно на земле».
Но Трофимов заблуждался. Ни его социальная ориентация, ни его метод борьбы за лучшее будущее, ни его представления об этом будущем не делали его передовым борцом своего времени.
В начале ХХ века, когда происходят события пьесы «Вишневый сад», передовые люди, как уже сказано, стояли на социалистической позиции, ориентировались на рабочий класс и будущее своей страны видели в победе революционного пролетариата. Эти передовые люди нашли отображение в таких образах, как, например, Нил из «Мещан» и Синцов из «Врагов» М. Горького. Ленин, выражая передовые идеи этого времени, в апреле 1904 года писал: «Темные силы, которые охраняли царское самодержавие, гибнут. Но только сознательный, только организованный пролетариат в состоянии нанести смертельный удар темным силам. Только сознательный и организованный пролетариат в состоянии отвоевать народу настоящую, не поддельную свободу. Только сознательный и организованный пролетариат в состоянии дать отпор всякой попытке обмануть народ, урезать его права, сделать его простым орудием в руках буржуазии» (В. И. Ленин, Первое мая. Сочинения, т. 7, стр. 184).
Трофимов признавал невыносимо тяжелое положение рабочего класса и несправедливость отношения к нему со стороны тогда господствовавших классов. «Укажите мне,— говорит он,— где у нас ясли, о которых говорят так много и часто, где читальни? 0 них только в романах пишут, на деле же их нет совсем. Есть только грязь, пошлость, азиатчина» (д. З-е). Трофимов горячо сочувствует рабочему классу и борется за улучшение его жизни. Но он не видит в нем той исторической силы, которая была призвана водворить на земле справедливость.
Трофимов ориентировался не на рабочий класс, а на интеллигенцию. Именно интеллигенция и являлась, по его мнению, той общественной силой, которая способна претворить в жизнь его неизъяснимые предчувствия счастья.
Переустройство жизни, ее улучшение и совершенствование Трофимов видит в распространении просвещения, в сочувственном отношении всей интеллигенции к народу. Трофимову кажется, что если интеллигенция воспрянет от своей спячки и начнет трудиться на благо народа, развивать в жизни начала добра, то царство правды будет достигнуто. Именно в свете ориентации на всю интеллигенцию становятся понятными его обращения к интеллигенции со словами призыва к трудовой жизни, к общественной активности. «Громадное большинство той интеллигенции, какую я знаю,— говорит он, — ничего не ищет, ничего не делает и к труду пока не способно. Называют себя интеллигенцией, а прислуге говорят «ты», с мужиками обращаются, как с животными». Ориентируясь на всю интеллигенцию, Трофимов стоял тем самым не на социалистической, а на общедемократической позиции. По своей классовой принадлежности Трофимов — представитель мелкой буржуазии. По идейно-политическим воззрениям это мелкобуржуазный демократ. По методам борьбы — не революционер, а реформист. В теоретическом отношении он явный эклектик. Характеризуя идеологию широких слоев предреволюционной разночинской интеллигенции, Ленин говорит о её совершенно неустановившемся миросозерцании «с бессознательным смешением демократических и примитивно социалистических идей» (В. И. Л е н и н, Задачи революционной молодежи. Сочинения, т.7, стр, 32). Трофимов и являлся представителем этой разночинской интеллигенции. В свете общедемократической позиции становится понятным непоследовательное отношение Трофимова к буржуазии, к Лопахиным. Если Нил, ориентирующийся на рабочий класс, резко порывает с мещанско-буржуазной семьей Бессеменовых, в которой он жил, то Трофимов проявляет к Лопахину чувство уважения и считает его деятельность общественно-полезной. Эклектическое миросозерцание Трофимова, в котором бессознательно смешаны демократические и примитивно-социалистические идеи, является причиной его абстрактных и туманных представлений о будущем и о путях борьбы за него. Эклектизм Трофимова проявился сумбурными, нелепыми суждениями о смерти («быть может, у человека сто чувств, и со смертью погибает только пять, известных нам»), о гордом человеке («какая там гордость, если человек физиологически устроен неважно»), о любви («мы выше любви»). С абстрактностью теоретических суждений Трофимова несомненно связана его жизненная непрактичность, неловкость, чудаковатость. А неловкость и чудаковатость повели за собой и приставшее к нему прозвище «облезлый барин», и относящиеся к нему комические эпизоды: падение с лестницы, поиски калош. Противопоставляя помещикам и купцам демократически настроенного студента Трофимова, Чехов указывал на неотложную необходимость перестройки общественной жизни, коренных изменений в положении трудящихся масс, а также и на то, что в жизни формируются новые общественные силы и назревают важные события. Но, признавая положительную, прогрессивную роль Трофимовых, Чехов в то же время сомневался в их способности стать той общественной силой, которая осуществит в жизни необходимые перемены. Именно этим главным образом и объясняется противоречивость трактовки Трофимова, наличие в его облике снижающих комических мотивов. Чехов воспринимал и показывал студента Трофимова положительным, прогрессивным человеком своего времени, в его речах он высказывал дорогие ему мысли. Но чувство правды не позволило писателю превратить Трофимова в безупречного героя, убеждающего ясностью своих общественных идеалов и конкретностью средств их достижения, покоряющего силой своей воли, способного быть во всех отношениях образцом общественного поведения. Трофимовы были для Чехова лишь отражением совершавшегося в тогдашней действительности социального брожения, собирания прогрессивных сил для решительной борьбы с самодержавным деспотизмом. Чехов чувствовал дыхание и поступь огромного общественного движения, в которое были вовлечены и Трофимовы. Он приветствовал это движение. Он глубоко сочувствовал тем, кто стоял во главе этого движения. Ведь это он писал М. Горькому по поводу пьесы «Мещане», что «Нил сильно сделан, чрезвычайно интересен» и что «роль Нила, чудесную роль, нужно сделать вдвое-втрое длинней, ею нужно закончить пьесу, сделать ее главной» («М. Горький и А. Чехов». Сборник материалов, Гослитиздат , М.,стр. 100).
Но, приветствуя новое движение, сочувствуя рабочему классу, Чехов не понимал во всей полноте ни сущности и перспектив этого движения, ни роли в нем рабочего класса. Характеризуя образ Трофимова, Ф. Батюшков справедливо писал в 1904 году: «Конечно, не такие лица создают движение, а движение их создает, и в этом смысле они особо знаменательны: стало быть, движение есть, стало быть, оно сильно, если захватывает в свои руки даже таких средних личностей, без выдающихся индивидуальных свойств, даже без большой личной инициативы» (Ф. Ба т ю ш к о в, Предсмертный завет А. П. Чехова, «Мир божий», 1904, август, стр. 5). Будучи прогрессивным человеком своей поры, Трофимов боролся за буржуазно-демократические свободы, он заражал лучших среди окружавших его людей пафосом труда, стремлением участвовать в освободительном движении. И этим делал нужное, полезное дело. Раневские и Гаевы безрассудно проживали остатки наследственного достояния. Лопатины хищнической эксплуатацией народа сколачивали миллионные состояния. Трофимовы же, обличая тех и других, пропагандируя идеи трудовой жизни, направленной на улучшение положения народа, пополняли ряды людей, готовых идти по новому пути. А н я Р а н е в с к а я — сторонница Трофимова; это более сложный образ, чем все предшествующие. Аня росла в окружении легкомысленной, занятой только собой матери, кутилы-отца и неумного дяди. Её все любили, баловали, но ее воспитанием никто не занимался. При отсутствии должного надзора, Аня не получила почти никакого образования. Даже по-французски она говорит «ужасно», в то время как этот язык в ее среде был принят более чем русский. В бестолковой атмосфере раневско-гаевского быта детство Ани явно затянулось. Несмотря на свои 17 лет, она во многом осталась ребенком. В ней еще слишком много детской непосредственности, наивности. Именно с ребяческой непосредственностью вспоминает она, как в Париже «на воздушном шаре летала!» Возражая против того, чтобы роль Ани играла М. Ф. Андреева, Чехов 21 октября 1903 г. писал: «Аня прежде всего ребенок, веселый до конца, не знающий жизни и ни разу не плачущий, кроме II акта, где у неё только слезы на глазах. А ведь М. Ф. всю роль проноет, к тому же она стара» (А. П. Ч е х о в, Полное собрание сочинений и писем, т. 20, Гослитиздат, М., 1951, стр. 159). Под влиянием матери, которую она обожает, в Ане развились чувства восторженности и сентиментальности. Но, предоставленная сама себе, Аня, по всей видимости, входила в постоянные и близкие отношения с дворней, с простыми людьми, с крестьянами. Недаром так непосредственно и радостно, как свою подружку встретила ее горничная Дуняша: «Милая моя! (Смеется, целует ее.) Заждалась вас, радость моя, светик»... Связи с простым трудовым людом укрепили и развили простоту, доброту, сердечность Ани. Будучи одинокой среди своей безалаберной семьи, она много думала о том, что видела вокруг себя. Ее связи с простыми людьми, ее размышления помогли ей подметить несуразность, нескладицу того, что она наблюдала. Беседы с Петей Трофимовым уяснили ей несправедливость окружающей ее жизни. Под влиянием бесед с Петей Трофимовым Аня пришла к выводу, что родовое поместье ее матери принадлежит народу, что владеть им несправедливо, что нужно жить трудом и работать на благо обездоленного люда. Восторженную Аню захватили и увлекли романтически-приподнятые речи Трофимова о новой жизни, о будущем, и она стала сторонницей его верований и мечтаний. Аня Раневская — одна из тех, которые, поверив в правду трудовой жизни, расставались со своим классом. Ей не жаль вишнёвого сада, она уже не любит его, как прежде; она поняла, что за ним стоят укоряющие глаза людей, насадивших и взрастивших его.
Умная, честная, кристально чистая в своих помыслах и желаниях, Аня с радостью покидает вишнёвый сад, старый барский дом, в котором провела детство, отрочество и юность. Она с восторгом произносит: «Прощай, дом! Прощай, старая жизнь!» Но, загоревшись желанием жить по-новому, Аня не знает, как строить новую жизнь и что ей делать. Речи Трофимова о новой жизни не дали ей ясной и конкретной программы действий. Они туманны и абстрактны. Представления Ани о новой жизни не только туманны, но и наивны. Обращаясь к матери, она говорит: «Мы будем читать в осенние вечера, прочтем много книг, и перед нами откроется новый, чудесный мир...» Путь Ани к новой жизни будет до крайности трудным . Ведь она совершенно практически беспомощна. Она привыкла жить, приказывая многочисленной прислуге, в полном изобилии, беззаботно, не думая о насущном хлебе, о завтрашнем дне. Она не обучена никакой профессии, не приготовлена к постоянному, упорному труду и к повседневным лишениям в самом необходимом. Устремленная к новой жизни, она по образу жизни и привычкам осталась барышней дворянско-поместного круга. Возможно, что Аня не выдержит искуса новой жизни и отступит перед ее испытаниями. Но если она найдёт в себе необходимые силы, то ее новая жизнь будет в учебе, в просвещении народа и, может быть (кто знает!), в политической борьбе за его интересы. Ведь она поняла и запомнила слова Трофимова, что искупить прошлое, покончить с ним «можно только страданием, только необычайным, непрерывным трудом». Прекрасным комментарием к образу Ани может служить рассказ Чехова "Невеста". В этом рассказе Надя Шумина, дочь состоятельных родителей, под воздействием бывшего студента, художника Саши, осознает праздность и безнравственность жизни своих родных, бросает довольство и уют родного очага и едет учиться. Надя уехала из своего дома, охваченная стремлением к справедливой, деятельной жизни. Ее увлекли рассказы Саши о прекрасном социальном будущем. Но встретившись через год, проездом из Петербурга в Москву, с Сашей, Надя воспринимала его речи уже по-иному: «от Саши, от его слов, от улыбки и от всей его фигуры веяло чем-то отжитым и, быть может, уже ушедшим в могилу». Надя опередила своего учителя. Есть основания думать, что она пойдет в революцию. Именно таким и мыслил Чехов ее дальнейший путь.
В. В. Вересаев вспоминает, что, прослушав «Невесту», он сказал автору: «Антон Павлович, не так девушки уходят в революцию. И такие девицы, как ваша Надя, в революцию не идут».
На это Чехов ответил: «Туда разные бывают пути» (В. В. В е р е с а е в, А. П. Чехов, Сборник «Чехов в воспоминаниях современников», Гослитиздат, 1947, стр. 184. Но прислушавшись к замечаниям Вересаева, Чехов все же во второй корректуре рассказа снял прямые указания на путь Нади в революцию. 5 июня 1903 г. он сообщал Вересаеву: «Рассказ «Невесту» искромсал и переделал в корректуре». (А. П. Ч е х о в, Полное собрание сочинений и писем. т. 20, Гослитиздат, М., 1951, стр. 106.)) Возможно, что и для Ани Раневской беседы с Петей Трофимовым были лишь одним из этапов ее социально-политического развития. Она могла не остановиться на идейных позициях Трофимова и идти дальше. Этому способствовали и общий подъем политической мысли в предреволюционные годы, и события революции 1905 года — репетиции Великой Октябрьской социалистической революции.
