Н.С.Шер "Николай Васильевич Гоголь" Рассказы о русских писателях; Государственное Издательство Детской Литературы, Министерство Просвещения РСФСР, Москва, 1960 г. OCR Biografia.Ru
Лето 1818 года подходило к концу. В доме помещика Гоголя-Яновского уже давно нарушен
мерный ход жизни: только и разговоров о том, что двое старших детей — сыновья Иван и Никоша — уезжают учиться в Полтаву, в поветовое, уездное, училище. Долго думал отец Василий Афанасьевич, прежде чем решился везти сыновей в город. Он знал, что немногому научатся они в поветовом училище, но принужден был так поступить, «не имея средств, — как он писал одному из родственников, — доставить им лучшее место воспитания». Семья у Гоголей была большая. Жили они на Украине в родовом имении, недалеко от Миргорода, на хуторе Васильевка, или, как его раньше называли, Яновщина. Семья Василия Афанасьевича Гоголя не нуждалась и жила так же, как все помещичьи семьи того времени, — трудами своих крепостных крестьян. Но денег в доме всегда было мало, и посылать детей учиться в дорогие учебные заведения отец не мог. Дом Гоголей, небольшой, с колоннами и двумя башенками по углам, стоял в тенистом саду. Перед домом были разбиты клумбы, росли кусты. Недалеко за хутором виднелись белые мазанки крестьян с соломенными крышами, вишневыми садами, огородами. Дальше — пруды, а за прудами — неоглядные украинские степи.
Зимой хутор заносило снегом; в доме стоял горьковатый запах кизяков, которыми топили печи. Дети больше сидели в комнатах. Вечерами отец читал матери вслух новые журналы, книги, какой-нибудь отрывок из своей комедии — он любил литературу, театр и сам писал стихи, пьесы. Старший, Никоша, подсаживался к
бабушке. Бабушка Татьяна Семеновна, мать отца, маленькая старушка, рассказывала про старые времена, пела песни. Отбивая время, хрипло куковала на часах кукушка, за печкой потрескивал сверчок, поскрипывали двери; за окном бил в свою колотушку сторож, где-то лениво лаяла собака. Тихо в Васильевке. Изредка приезжают гости: Капнисты с хутора Обуховка, с ближнего хутора Толстое — Данилевские и с ними сын Сашенька, первый товарищ Никоши. Приветливо встречает их хозяйка дома — простодушная и добрая красавица Мария Ивановна, всегда радуется гостям отец. С писателем Василием Васильевичем Капнистом у него общие разговоры о литературе, о книгах. Иногда Василий Афанасьевич один или с женой тоже уезжал в гости. Почти всегда брал с собой кого-нибудь из детей. Никоша любил эти зимние поездки в крытой, теплой кибитке. Особенно нравились ему поездки в имение Кибинцы, к богатому и знатному родственнику матери — Трощинскому.
Василий Афанасьевич помогал Трощинскому в хозяйстве, выполнял разные поручения и за это получал небольшое вознаграждение. Никоше казалось, что в Кибинцах вечный праздник, — так все кругом было парадно и пышно и не похоже на жизнь в Васильевке. Весной на хуторе Васильевка все оживало. Для Никоши начина
лось самое веселое время — работа в саду. У него с раннего детства была страсть к садоводству. Вместе с отцом разводил он цветы, прокладывал дорожки, ухаживал за садом. Василий Афанасьевич любил давать необыкновенные названия обыкновенным местам: небольшая поляна в саду называлась «Долина спокойствия», простая беседка носила громкое название «Беседка размышлений», грот назывался «Гротом уединения».
Иногда, отдыхая после трудов в «Беседке размышлений» или гуляя с детьми в поле, Василий Афанасьевич задавал им литературные задачи: назовет слова — «солнце», «степь», «небеса» — и велит подобрать к ним рифмы и сочинить стихотворение. В таких случаях Никоша всегда отвечал быстрее других — он был находчивее,
острее на язык. Он был и не по годам наблюдателен, серьезен. И вот он теперь уезжает; ему придется жить у чужих людей. И хотя Мария Ивановна понимала, что учиться мальчикам надо, но с сердечной тоской собирала их в дорогу. Конечно, и мальчикам, особенно Никоше, уезжать было грустно и немного страшно. Грустно было оставлять свою маленькую комнату, в которой он так недавно сам смастерил книжную полку, жалко сестрицу, жалко и красноногого аиста на крыше — всех жалко. В поветовом училище Никоша пробыл недолго — всего год.
Летом на каникулах умер брат Иван. Братья росли вместе, вместе играли, учились — сестра Машенька была еще мала. Смерть брата была для Никоши первым горем в родном доме. Он тяжело заболел, болел долго и после болезни вытянулся, похудел, как-то сразу повзрослел. Ему шел одиннадцатый год. Надо было продолжать учиться. И решено было готовить Никошу в гимназию. Его снова отвезли в Полтаву, но не в поветовое училище, а устроили к хорошему, опытному и внимательному учителю. Никоша жил у него и готовился во второй класс гимназии. Около этого времени в Нежине открылось новое учебное заведение — Гимназия высших наук. Курс ученья в этой гимназии продолжался девять лет. В последних трех классах гимназисты изучали университетские науки и назывались студентами. Все говорили, что это лучшее учебное заведение на Украине, и отец мечтал
устроить Никошу в эту гимназию. Но для того чтобы содержать сына в гимназии, нужны были немалые деньги. Как ни тяжело было отцу, но пришлось за помощью обращаться к богатому родственнику Трощинскому. Вельможа дал денег в долг и помог устроить Никошу в гимназию. Никоше сшили серый форменный мундирчик, новую шубу. Долго приводили в порядок четырехместную коляску с зонтиком, то есть с натянутой сверху парусиной от дождя и солнца. В дядьки к Никоше определили крепостного повара Семена. В то время у многих мальчиков, которые жили в гимназии, были свои дядьки. Когда все было готово, тронулись в путь. Был май — самое
чудесное время на Украине. Солнце с каждым днем припекало жарче. Молодой, бледно-зеленой травой поросла степь, и по ней зацветали первые яркие цветы. Среди зеленеющих холмов бежала река Псёл. От Васильевки ехали через Миргород и Полтаву, по дороге заезжали к знакомым, подолгу останавливались на станциях
отдохнуть, покормить лошадей. «Прежде, давно, в лета моей юности, в лета невозвратно мелькнувшего моего детства, мне было весело подъезжать в первый раз к незнакомому месту: всё равно, была ли то деревушка, бедный уездный городишка, село ли, слободка, — любопытного много открывал в нем детский любопытный взгляд», — так писал много лет спустя Гоголь в «Мертвых душах», вспоминая свои детские
поездки. И детский взгляд его действительно подмечал всё, ничто не ускользало от его внимания. Уносясь мысленно за каким-нибудь встречным уездным франтом, он старался угадать, куда и зачем он идет; ему интересно было знать, как живет чиновник, который проходит по улице; что делается в доме помещика, мимо которого проезжает дорожная коляска. Так, уже с детских лет любил Гоголь наблюдать жизнь, учился
угадывать характеры людей, их нравы. Острая память его надолго сохраняла все эти детские впечатления, и многое из виденного и слышанного в детстве вошло потом в его повести и рассказы. До Нежина ехали несколько дней. Гимназия высших наук стояла на большой площади. Красивое белое здание с колоннами,
тенистым парком, с тихой, поросшей камышами речкой, просторные классы, спальные комнаты, которые назывались «музеями», — все это понравилось отцу. Экзамен Никоша выдержал хорошо и был принят во второй класс. Скоро отец уехал. Никоша остался один, так же как десять лет назад Пушкин в Лицее. Но из Царскосельского Лицея учащихся очень редко отпускали домой, а Никоша знал, что из нежинской гимназии мальчики уезжают на рождественские и летние вакации и что родителям разрешается навещать своих
детей. Первое время он сильно тосковал, плакал по ночам, и добрый дядька Семен, как мог, старался утешить его. Гимназия высших наук считалась образцовым учебным заведением, но среди учителей было много невежественных, реакционно настроенных людей. Преподавали они скучно, но зато очень следили за тем, чтобы в гимназию не проникали вольные мысли, вольный дух. Профессор русской словесности терпеть не мог стихов Пушкина и преследовал гимназистов, которые их читали. Сам он мало понимал в поэзии, и, когда гимназисты, чтобы посмеяться над ним, переписывали стихи Пушкина, Языкова и выдавали их за свои, он
глубокомысленно критиковал и исправлял эти стихи. Учитель греческого языка любил читать ученикам старших классов Гомера по-гречески, «которого никто из них не понимал, — как вспоминал много лет спустя Гоголь. — Прочитав несколько строк, он поднесет два пальца ко рту, щелкнет и, отведя пальцы, говорит: «чудесно»... Прочитав о каком-то сражении, он перевел греческий текст словами: «и они положили животики свои на ножики», и весь класс разразился громким смехом. Тогда профессор сказал: «по-русски это смешно, а по-гречески очень жалко». Можно ли было чему-нибудь полезному, хорошему научиться у таких учителей? Можно ли было уважать их? Конечно, нет. Осенью 1821 года, через несколько месяцев после приезда Гоголя в Нежин, директором гимназии был назначен Иван Семенович Орлай. Это был человек широко образованный, ни одной чертой своего характера и образом мыслей не похожий на этих преподавателей и воспитателей. Выше всего он ставил интересы дела, интересы гимназии. В гимназии Орлай завел новые порядки, он много
заботился о том, чтобы привлечь опытных, образованных педагогов, которые вскоре вместе с директором образовали крепкую, сплоченную группу. Но уже с первых лет среди учителей гимназии наметились две группы, враждебные друг другу по своим взглядам, по отношению к учащимся, к своему делу. Никоше шел тринадцатый год, когда он поступил в гимназию. Невысокий, остроносый подросток с умными карими глазами, застенчивый, он трудно привыкал к новым условиям жизни, но постепенно познакомился и подружился со многими товарищами. Природная жизнерадостность, серьезность и застенчивость как-то сочетались в Гоголе с озорной выдумкой, с неистощимой веселостью. Он обладал изумительным даром, как говорили товарищи, подмечать все глупое и смешное в характере и поступках людей, умел «угадать человека». Правда, шутки его были не всегда безобидные, выдумки не всегда добродушные, но товарищи прощали ему многое.
Когда поздно вечером, после обхода дежурного надзирателя, закутавшись в одеяла, собирались они на чьей-нибудь кровати и Гоголь начинал свои веселые и смешные рассказы или, мгновенно преображаясь, представлял кого-нибудь из учителей или товарищей, все покатывались от смеха и никто никогда не обижался.
Гоголь был душой всех интересных начинаний в гимназии. В каждое затеваемое гимназистами дело он вносил свое вдохновение, свою острую наблюдательность, свое трудолюбие. Когда в гимназии организовался театральный кружок. Гоголь сделался первым его участником. Он разыскивал пьесы для постановки, устраивал сцену, писал декорации, шил костюмы, вместе с товарищами иной раз сочинял пьесы. Как-то сочинил он со своим товарищем Прокоповичем смешную пьесу, где Гоголю досталась немая роль дряхлого старика.
Наступил день спектакля. Смотреть представление гимназистов приходили обычно не только учащиеся и учителя гимназии, но и соседние помещики, военные и другие гости из Нежина. Открылся занавес; на сцене хата, скамейка; вышел старик в простом кожухе, в бараньей шапке и смазных сапогах. Опираясь на палку, он дошел, кряхтя, до скамейки и сел. Сидел он долго, кряхтел, хихикал и кашлял, наконец захихикал и закашлял таким
удушливым, сиплым, старческим кашлем, что вся публика разразилась неудержимым смехом. А старик преспокойно поднялся со скамейки и поплелся со сцены. Совершенно неподражаем был Гоголь, когда играл комических старух, особенно роль Простаковой в комедии Фонвизина «Недоросль». Говорили, что ни одной актрисе в то время не удавалась эта роль так, как она удалась шестнадцатилетнему Гоголю. Товарищи были уверены, что он поступит на сцену. И, конечно, если бы Гоголь стал актером, он был бы одним из лучших актеров своего времени. Знаменитый актер Михаил Семенович Щепкин, много лет спустя слушая чтение и рассказы Гоголя, говорил, что подобного комика не видал и не увидит в жизни, что Гоголь — «высокий образец художника», у которого надо учиться сценическому искусству. Но актером Гоголь не стал, хотя, может быть, это его юношеское увлечение театром и помогло ему позднее написать свою бессмертную комедию «Ревизор».
Не меньшим увлечением Гоголя в гимназические годы были книги. В нежинской гимназии была своя большая библиотека. Но гимназисты хотели, лучше знать современную литературу и решили устроить свою особую библиотеку. Собрали денег, выписали передовые журналы того времени, альманах Дельвига «Северные цветы», выходившие отдельно произведения Пушкина, Жуковского, Баратынского и других поэтов. Библиотекарем выбрали Гоголя. Он берег книги как драгоценность, вспоминают товарищи, и, прежде чем выдать кому-нибудь книгу, тщательно осматривал у читателя руки, даже делал из бумаги наконечники и заставлял надевать на
пальцы, чтобы как-нибудь не запачкать книгу. В письмах к родным Гоголь постоянно просил прислать то новый журнал, то какую-нибудь книгу, то пьесу из библиотеки Трощинского и всегда очень аккуратно возвращал их. С любовью, тщательно, на самой лучшей бумаге переписывал он для себя отдельные главы «Евгения Онегина», поэмы «Цыганы», «Братья разбойники» Пушкина, стихи Рылеева... Пушкин был для Гоголя и его друзей, так же как и для всей передовой России, любимейшим поэтом, «властителем дум». Несмотря ни на какие запреты, стихи его читались, заучивались наизусть, переписывались, бережно хранились нежинскими гимназистами. Когда Гоголь был в старших классах, в гимназии организовался литературный кружок. Гимназисты собирались каждую неделю, читали свои произведения, обсуждали их. При литературном кружке вскоре стали издаваться рукописные журналы, и Гоголь был редактором, художником и часто переписчиком этих журналов. Постепенно завязывались у него знакомства с нежинскими жителями; он часто ходил в Магерки — небольшое предместье Нежина. Здесь было у него много приятелей среди крестьян. Он бывал на вечеринках, на свадьбах, любил слушать свадебные песни, разговоры и рассказы этих простых людей. Часами как завороженный слушал он какого-нибудь старого бандуриста, смотрел на пляски, да и сам любил поплясать.
Ученье, книги, театральные представления, рукописные журналы, товарищи, с которыми все крепче становилась дружба, сближение с людьми простыми — все это заполняло жизнь, заставляло волноваться, радоваться, порой и огорчаться, о многом задумываться. 20 марта 1825 года Гоголю исполнилось шестнадцать лет, а в
конце месяца он получил известие о смерти отца. Отчаянию его не было пределов — отца он очень любил. Со смертью отца как бы сразу кончилось детство Никоши. Он понимал, что он, старший сын, теперь единственная опора матери и сестер. Кроме Машеньки, было еще три сестры. Ни с кем не говорил Гоголь о смерти отца; он
замкнулся в себе, сторонился товарищей, потихоньку от них один забирался куда-нибудь подальше в гимназический сад. Сосредоточенно думал он об отце, вспоминал родной дом, Кибинцы; с болью думал о матери, о том, как перенесет она эту смерть. В письмах своих он постоянно утешал ее, просил не беспокоиться о нем. «Не беспокойтесь, дражайшая маменька! Я сей удар перенес с твердостию»... «Я мучусь каждый день об вас, — писал он в другом письме,— мне все представляется, что вы теперь в величайшей горести. Ах, маменька! я вам говорю и повторяю, что я спокоен, что мое спокойствие зависит от вашего. Сделайте милость, не печальтесь, пожалейте нас, несчастных сирот, которых все благополучие зависит от вас... Ах, чего бы я ни сделал, чтобы быть теперь с вами...» Наступала весна, синее становилось небо, нежно зеленела трава на солнечных полянках сада, распускались первые листья. В распахнутые окна классов доносились звонкие голоса птиц, пахло прелым запахом земли. В мае в гимназии появился новый преподаватель — профессор Николай Григорьевич Белоусов. Молодой, талантливый педагог, он сразу вошел в круг тех преподавателей, которые вместе с директором Орлаем стремились «образовать честных, хороших людей» из своих воспитанников. Читал он свои лекция увлекательно, любил стихи Рылеева, вместе с гимназистами восхищался Пушкиным. Чему он учил? Прежде всего тому, что всякий человек имеет право на свободу, что народу необходимо просвещение, что надо
уметь думать, критически относиться к окружающему. Он поощрял увлечение гимназистов театром, рукописными журналами, чтением. Некоторые гимназисты, и особенно Гоголь, часто бывали у него на дому, пользовались его библиотекой, советовались с ним обо всем. Когда через год Белоусов был назначен инспектором гимназии,
Гоголь писал матери: «Пансион наш теперь на самой лучшей степени образования... и этому всему причина наш нынешний инспектор, ему обязаны мы своим счастием». Но разве могли спокойно смотреть на все это те учителя, которые боялись даже произносить слова «свобода», «вольность»? В конференцию, как тогда называли педагогический совет, стали поступать доносы, в которых обвиняли Белоусова в том, что учащиеся распущены, что они дерзки, что в них «приметны некоторые основания вольнодумства». Борьба между двумя партиями преподавателей разгоралась, принимала все более острый характер. Гимназисты знали об этом, и понятно, что их сочувствие было на стороне Белоусова. 14 декабря 1825 года в Петербурге произошло восстание; почти
одновременно на Украине вспыхнуло восстание Черниговского полка. Восстание было подавлено. Началось страшное время реакции. Царское правительство преследовало людей, революционно настроенных, во всем видело следы вольномыслия. Для борьбы с революцией Николай I учредил при своей канцелярии Третье отделение во главе с генералом Бенкендорфом. Вскоре в гимназии стала известна и судьба декабристов. Некоторых из них — Пестеля, Лорера — Гоголь знал в детстве, встречал у Капнистов, соседей по Васильевке, сын которых Алексей, также замешанный в деле декабристов, был арестован. Ходили слухи об аресте Пушкина и Грибоедова. Гимназисты волновались, «шептались тайно, по углам», обсуждая политические события. Лекции Белоусова, его разговоры слушались теперь с особым интересом, многие начинали понимать подлинный их смысл, больше в них разбираться. В это время директор гимназии Орлай был неожиданно переведен в Одессу; его место занял старший профессор математики и естественных наук Шапалинский. Он разделял убеждения Белоусова, и говорили, что даже поощрял его к «вредной» деятельности. Рассказывали, что существует какое-то тайное общество Шапалинского, связывали это общество с делом декабристов.
Между тем на нежинскую гимназию обратил внимание сам Бенкендорф. В Третьем отделении было заведено специальное «Дело о вольнодумстве» в нежинской гимназии. В гимназию был прислан новый директор, приехал и особый чиновник для тщательного расследования дела. Началось следствие, пошли допросы. В чем же обвиняли преподавателей? В том, что они внушали неопытному юношеству вредные мысли, что читали с ними «возмутительные» стихи Рылеева о свободе, что позволяли им «держать у себя сочинения Александра Пушкина и других подобных». Белоусова обвиняли особо в том, что он читал лекции не по утвержденным учебникам, а по своим запискам, в которых ругал правительство, отвергал верховную власть.
Большинство учащихся на допросах старалось выгородить Белоусова и других преподавателей, но были и такие, которые, боясь испортить себе карьеру, не устояли, сподличали, выдали своих учителей. Гоголь держался независимо, мужественно и честно — лучше всех; допросов он не боялся, все отрицал, горячо защищал
Белоусова. Гоголь писал в это время большую поэму в стихах под названием «Ганц Кюхельгартен». Никто, даже близкие друзья, Данилевский и Прокопович, не знали об этом. Скрываясь от них, от дежурного надзирателя, часто по ночам, поскрипывая гусиным пером, волнуясь и радуясь, рассказывал он о скромном немецком юноше Ганце, который мирно жил на берегу моря, любил девушку, солнце, и, казалось, все в жизни улыбалось ему. Но юношу мучила мысль о высшей цели существования, он горел желанием делать добро людям. Отказавшись от всего, Ганц ушел из дому. Два года пространствовал он в поисках этой высшей цели существования, видел жизнь, узнал людей и, разочарованный, простившись со своими прежними мечтами,
вернулся домой, к мирной, скучной жизни обывателя. Много своих горячих, молодых мыслей и чувств вложил в эту поэму Гоголь. Так же как Ганц, он жаждал большого, настоящего дела, подвига, но чувствовал, что сам никогда не пойдет по тому пути, которым пошел в конце поэмы его герой Ганц, никогда не успокоится, никогда не станет «существователем». Но что делать для общего блага? Как сделать свою жизнь нужной? Как работать?
В письмах, которые Гоголь в это время пишет друзьям и родным, он постоянно говорит о будущем, о родине, о своем месте в жизни, о том, что он поклялся ни одной минуты жизни не прожить даром. Ему было семнадцать лет, но уже многому научила его и самостоятельная жизнь в Нежине, и «Дело о вольнодумстве», и лекции любимого профессора Белоусова, и современная передовая русская литература, стихи Пушкина, Рылеева.
Наступил последний гимназический год. За полгода до окончания гимназии Гоголь писал матери, что занимается целый день, с утра до вечера. В июне 1828 года были выпускные экзамены. Все двадцать четыре предмета, которые требовалось сдавать на экзаменах, Гоголь сдал очень хорошо. Кончилась нежинская жизнь.
Разъехались в разные стороны товарищи; опустели коридоры, классы. Снова большая дорожная коляска с зонтиком стояла у парадного крыльца. Гоголь уезжал в Васильевку. Прощай, гимназия! Васильевка! Как много связано с ней милых детских воспоминаний! Вот сад, у садовой ограды шелестят листья ясеней, по-прежнему пестреют цветы на клумбах. По дорожкам сада навстречу коляске бегут сестры, мать ждет на крыльце; как будто все так же, как и в прошлые годы, но сам он уже не тот. Он почти взрослый, в коротком сюртучке с буфами на плечах, большой галстук повязан как-то особенно по-взрослому; на голове взбит хохол
светло-русых волос. Взгляд небольших карих глаз стал более зорким. До декабря пробыл Гоголь в Васильевке. На многое смотрел он теперь иными глазами. Его все больше волновало и возмущало
униженное и бесправное положение крепостного крестьянства, ему уже не казалось, как в детстве, что в Кибинцах вечный праздник, что всем там весело и приятно. И к великолепному вельможе Трощинскому, и к жизни в его дворце он стал относиться более критически. Вспоминая отца, яснее начинал он понимать, что не так-то
легко было отцу служить у этого богатого родственника, быть в зависимости от его благодеяний, вечно нуждаться в деньгах. «Скорей в Петербург, на службу государству», — мечтал он. В декабре Гоголь уже уезжал в Петербург вместе с Данилевским, товарищем детства и юности, — «с братом», как Гоголь часто называл его. С ними ехал и крепостной слуга Яким Нимченко — спокойный, рассудительный человек. После многих дней пути вдали показались огни города. Морозило. Молодые люди то и дело высовывались из теплой крытой кибитки. Вот и застава. Дежурный унтер-офицер проверил документы, будочник поднял полосатый шлагбаум, и кибитка покатила по петербургским улицам. Прошли первые суматошные дни и недели: беготня по городу,
знакомство с театром, с книжными лавками, нужные и ненужные покупки всяких столичных безделушек, новый модный фрак с металлическими пуговицами. Но ни на минуту не забывал Гоголь о самом главном: в Петербурге Пушкин. Может быть, он просто встретит его где-нибудь на улице или пойдет к нему и даже покажет свое первое и, как казалось ему тогда, значительное произведение — «Ганц Кюхельгартен». Наконец через несколько дней после приезда он не выдержал: рано утром подошел к двери пушкинской квартиры и нерешительно постучал. Дверь приоткрылась, в дверях стоял старый слуга Пушкина. Он сурово посмотрел на молодого неизвестного человека и не впустил его — он крепко берег сон своего Александра Сергеевича.
Скоро Данилевский поступил в военную школу, и Гоголь остался один с Якимом. Деньги, привезенные из дому, убывали с необыкновенной быстротой, и пришлось искать квартиру подешевле. После солнечных хат и домиков Украины в Петербурге везде казалось мрачно. Крутая лестница, двор, как колодец, сжатый со всех сторон высокими стенами домов, комната тесная, темная. Но Гоголь почти не замечал мелких неудобств жизни. Мучил его только холод, — у него не было шубы, и всю зиму пришлось проходить в легкой шинели. «Петербург мне показался вовсе не таким, как я думал. Я его воображал гораздо красивее, великолепнее, и слухи, которые распускали другие о нем, также лживы», — писал он матери вскоре после приезда. И чем дальше, тем острее становилось чувство чужого, холодного города, — может быть, и потому, что не нашел, не умел он пока найти в нем людей, близких себе по духу, по мыслям. Правда, скоро приехал в Петербург Прокопович и другие
нежинцы. Стало как-то теплее, уютнее. С ними хорошо было вспоминать о нежинской жизни, петь украинские песни, забираться на самый верхний ярус театра — в раек, чтобы посмотреть игру знаменитых актеров. Но, в сущности, Гоголь был одинок. Думы о службе честной, о труде на пользу отечества не оставляли его.
Почти ежедневно ходил он искать работу. И, конечно, никто не распахнул перед ним дверей, никто не встретил с восторгом юношу, горевшего огнем привязанности к родине. Часами просиживал он в приемной какого-нибудь важного начальника, чтобы получить равнодушно-презрительный отказ. И все-таки он как будто бы не очень
торопился со службой... Поэма «Ганц Кюхельгартен», так же как и писалась тайно от всех, печаталась теперь тайно в типографии. Гоголь истратил на печатание последние деньги и возлагал на поэму большие надежды. Может быть, это первая ступенька к славе, к труду «на пользу отечества, для счастья граждан»? Может быть,
он нашел свое призвание? Летом поэма вышла в свет, и Гоголь роздал ее по книжным лавкам для продажи. Но проходили недели, и никто не покупал книгу, а вскоре Гоголь прочел в журнале уничтожающую рецензию на
своего «Ганца». Тотчас же вместе с Якимом объехал он книжные лавки, собрал все книги и сжег. В огне камина горела поэма, и вместе с ней сгорали надежды, связанные с изданием этого первого его произведения.
Но где-то в глубине души есть мужество сказать себе, что рецензия справедливая, признаться в том, что поэма и ему самому начинает меньше нравиться. Зачем писал он так пышно о чужой стране, о чужом немецком юноше? Где в поэме настоящая жизнь, где правда? И хорошо, что на обложке стоит никому не знакомое имя: В. Алов, — псевдоним Гоголя, тайну которого он хранил до конца жизни. Поэма «Ганц Кюхельгартен» не имела никакого успеха. Что делать? Может быть, стать актером? Гоголь пошел держать экзамен на трагического актера в императорский театр. Театральным чиновникам не понравилось, что читал он просто, без завываний и декламации, как это тогда было принято, и Гоголь не выдержал экзамена. Из Васильевки часто приходили письма. Мать писала, что жить становится все труднее, что девочки подрастают, старшая, Машенька, уже невеста — надо готовить ей приданое, младших надо учить, с хозяйством она не справляется. Изредка присылала она денег, и это мучило Гоголя. Наконец нашлась служба. Это была самая маленькая должность, почти как у Акакия Акакиевича в повести «Шинель». Целый день переписывал Гоголь бумаги, подшивал в папки дела, вставал вместе со всеми, когда в канцелярию входило «значительное лицо» — высшее начальство. Как не похожа была эта служба на ту, о которой мечтал Гоголь! Скоро он понял, что на государственной службе нельзя совершить никакого подвига, нельзя сделать свою жизнь нужной для блага государства. Но здесь узнал он особый мир петербургских чиновников, увидел, как они обворовывают государство, берут взятки, издеваются над простыми людьми. Его ужасала пошлая, серая жизнь товарищей по службе, их самодовольная глупость, невежество. И все-таки с интересом говорил он иногда с товарищами, расспрашивал о семье, о детях, о жизни. Его зоркий глаз все замечал, а в памяти копились впечатления. Прошло более года, с тех пор как Гоголь приехал в Петербург. Сознание того, что работа его никому не нужна, что он делает совсем не то, что может и должен делать, все больше овладевало им. На службу ходил он с отвращением; с утра уже думал о той
минуте, когда можно будет уйти. Раза три в неделю ходил он в Академию художеств, где занимался живописью. Живописью он увлекался еще в Нежине, способности у него были большие. Товарищ по гимназии Мокрицкий, будущий художник, даже уговаривал его бросить всё и поступить в Академию художеств. Гоголь посещал вечерние рисовальные классы для любителей, ему нравилось рисовать с натуры, нравились длинные коридоры академии, запах масляных красок, лаков, а главное — он познакомился и сошелся с некоторыми молодыми художниками, которых полюбил за страстную преданность делу, за горячую любовь к искусству.
Вечерами в своей тихой комнате он часто сидел один. Пусть неудача постигла «Ганца», но писать он будет, несмотря ни на что. О чем? О солнечной, прекрасной Украине с ее вишневыми садами, с ее песнями и сказками, белыми хатами, желтыми подсолнухами, с ее веселыми парубками, старыми бандуристами — обо всем, что
хорошо знакомо ему, что так дорого сердцу с самого раннего детства. В ящике стола лежит большая, в четыреста девяносто страниц, тетрадь, привезенная из Нежина. На обложке рукой гимназиста Гоголя написано: «Книга всякой всячины, или Подручная энциклопедия. Состав. Н. В. Гоголь. 1826 год». Чего только нет в этой
тетради: и мысли знаменитых писателей, и сведения по истории и географии, и собственные сочинения, но больше всего здесь записей о жизни русских и украинских народов — предания, обычаи и нравы, пословицы и поговорки, песни. Как все это пригодится ему теперь! Но Гоголю мало и этих записей, и своих детских и юношеских воспоминаний, и книг, которые он читает. Он пишет матери: «Почтеннейшая маменька, мой добрый ангел-хранитель, теперь вас прощу в свою очередь сделать для меня величайшее из одолжений. Вы имеете тонкий, наблюдательный ум, вы много знаете обычаи и нравы малороссиян наших, и потому, я знаю, вы не откажетесь сообщить мне их в нашей переписке. Это мне очень, очень нужно. В следующем письме я ожидаю от вас описания полного наряда сельского дьячка... равным образом название платья, носимого нашими крестьянскими девками, до последней ленты... Еще несколько слов о колядках, о Иване Купале, о русалках... Множество носится между простым народом поверий, страшных сказаний, преданий... Всё это будет для меня чрезвычайно занимательно...» С такой же просьбой обращается он к сестре, к знакомым. Так начинал Гоголь работу над повестями, которые составили потом книгу «Вечера на хуторе близ Диканьки». И снова никто не
знал об этой работе. В начале 1830 года в журнале «Отечественные записки» была напечатана повесть «Басаврюк, или Вечер накануне Ивана Купала». В этой повести Гоголь рассказывал о старинном народном предании, по которому раз в год зацветает цветок папоротника и кто сорвет его, тот добудет клад и разбогатеет.
И так по-новому, неожиданно и смело, рассказал он об этом сказании, что для людей, любящих русскую литературу, появление повести было настоящим событием. Василий Андреевич Жуковский был от повести в восторге; он непременно хотел познакомиться с автором и пригласил его к себе на «субботу»; по субботам у него собирались друзья: писатели, музыканты, артисты. Знакомство Гоголя с Жуковским скоро перешло в дружбу.
