Н.С.Шер "Лев Николаевич Толстой" Рассказы о русских писателях; Государственное Издательство Детской Литературы, Министерство Просвещения РСФСР, Москва, 1960 г. OCR Biografia.Ru
продолжение рассказа...
К концу 1853 года Толстой решил подать в отставку, поселиться в деревне, заняться литературой — «литераторством», как он говорил. Но не проходит и месяца, как он вдруг меняет решение и подает докладную записку по начальству с просьбой перевести его
в действующую армию на Дунае. В январе 1854 года он был назначен в артиллерийскую бригаду Дунайской армии. Перед отъездом сдал офицерский экзамен и получил первый чин — прапорщика. Прежде чем ехать к месту службы, Толстой решил побывать в Ясной Поляне, но для этого надо было проехать около тысячи
лишних верст. Он взял с собой все свои рукописи, две тетради дневника, письма и, заняв на дорогу денег, навсегда простился со станицей Старогладковской. Через две недели, усталый и счастливый, он въезжал в ворота яснополянского дома и, только вошел в переднюю, «вдруг почувствовал на себе ласку этого милого старого дома». И, вероятно, как Николенька Иртеньев, невольно подумал: «Как могли мы, я и дом, быть так долго друг без друга!» В Ясной Поляне, в Москве, в имении у сестры он провел несколько радостных недель. В начале марта снова был в дороге и через десять дней явился к командующему Дунайской армией. Пробыл он там недолго. Когда в конце лета неприятельская армия начала военные действия на Черном море и подошла к Севастополю, Толстой не выдержал. «Высадка около Севастополя мучит меня», — записал он в дневник и вскоре подал просьбу о переводе в Севастополь. В ноябре Толстой был уже в Севастополе, осажденном неприятельскими англо-франко-турецкими войсками. Первое время батарея, в которой он служил, стояла в десяти верстах от города. Только в марте был получен приказ о переводе батареи на самый опасный, расположенный ближе всех к неприятелю, четвертый бастион, где Толстой пробыл до конца осады. Все эти месяцы был он
в особенно приподнятом, восторженном настроении и писал брату Сергею: «Дух в войсках свыше всякого описания. Во времена древней Греции не было столько геройства. Корнилов, объезжая войска, вместо «здорово, ребята!» говорил: «Нужно умирать, ребята, умрете?», и войска кричали: «Умрем, ваше превосходительство, ура!»... Рота моряков чуть не взбунтовалась за то, что их хотели сменить с батареи, на которой они простояли 30 дней под бомбами... Женщины носят воду на бастионы для солдат, многие убиты и ранены...» Все ближе узнавал Толстой русский народ. Он видел, как крепко убеждены солдаты в том, что неприятелю не взять Севастополя и что никто никогда не сокрушит силу русского народа. С чувством гордости смотрел он на солдат, которые с таким твердым спокойствием, так храбро умирали за отечество. И омерзительно было видеть рядом с этими простыми людьми ничтожных, маленьких людишек из среды офицеров, тщеславных карьеристов, которые
готовы были на все, чтобы получить лишнюю звездочку, прибавку к жалованью, тепленькое местечко.
Толстой внимательно следил за ходом событий, участвовал в сражениях, обучал солдат. Он закончил рассказ «Рубка леса», начал писать повесть «Юность» — продолжение «Отрочества». Подошел август, пришел и последний день защиты славного города. Толстой в этот день командовал пятью батарейными орудиями.
28 августа 1855 года солдаты и матросы покинули город, который отстаивали одиннадцать месяцев. При виде горящего города и французских знамен на разрушенных бастионах Толстой плакал, но так же, как матросы и солдаты, не чувствовал себя побежденным —в глубине души была уверенность: город все-таки будет наш!
Вот об этих битвах за город, о героическом русском народе рассказал Толстой в трех своих «Севастопольских рассказах»: «Севастополь в декабре месяце», «Севастополь в мае», «Севастополь в августе 1855 года»; последний рассказ он дописал позднее. Толстой писал только правду о Крымской войне и показал ее «не в правильном, красивом и блестящем строе, с музыкой и барабанным боем, с развевающимися знаменами, гарцующими генералами, а...в настоящем ее выражении — в крови, в страданиях, в смерти». Многое выкинула из этих рассказов, многое изуродовала цензура, и Некрасов даже не решился подписать под одним из них имя автора; но и в том виде, в каком рассказы впервые появились в печати, они производили потрясающее впечатление. Толстой был огорчен и возмущен цензурой, давал себе слово больше никогда и ничего не писать. Но не писать он уже не мог: литература стала для него главной целью жизни, «долгом перед соотечественниками». Севастополь пал, Крымская война была проиграна. Мысль бросить военную службу, уйти в отставку все чаще приходила Толстому. А из Петербурга, от Некрасова и других сотрудников журнала
«Современник», приходило письмо за письмом с просьбами поскорее приехать. «Очень было бы хорошо, — писал Тургенев, — если б Вам удалось выбраться из Крыма, — Вы достаточно доказали, что Вы не трус, а военная карьера все-таки не Ваша. Ваше назначение — быть литератором, художником мысли и слова... Повторяю Вам —
Ваше оружие — перо, а не сабля...» А Некрасов писал: «Я не знаю писателя теперь, который бы так заставлял любить себя и так горячо себе сочувствовать, как тот, к которому пишу...» В ноябре, через три месяца после падения Севастополя, Толстой уже ехал в Петербург — пока еще военным курьером, но с твердой решимостью больше не служить в армии. Не предупредив никого о дне своего приезда, Толстой прямо с поезда железной дороги приехал на квартиру Тургенева и объявил, что тотчас же хочет видеть Некрасова. Пришел Некрасов,
и втроем очень радостно провели они первый день своего знакомства и остались довольны друг другом. «Милый, энергический, благородный юноша — сокол!.. а может быть, и орел», — писал о Толстом Некрасов, а Тургенев говорил, что полюбил его «каким-то странным чувством, похожим на отеческое». Толстого с восторгом принимали всюду, знакомства с ним добивались. Он был не только писателем, в котором видели преемника Гоголя, великую надежду русской литературы, но и героем Крымской войны, храбрым защитником Севастополя. Очень скоро перезнакомился он со всеми крупными писателями, сотрудниками журнала «Современник» и зажил петербургской, городской жизнью. В журнале «Современник» с середины 50-х годов соредактором Некрасова стал Николай Гаврилович Чернышевский; вскоре начал работать в журнале и Николай Александрович Добролюбов. Постепенно журнал превращался в боевой орган революционных демократов. Он стал называться: «Современник» — журнал литературный и (с 1859 года) политический». Основная группа «Современника» — Некрасов, Чернышевский, Добролюбов — считала, что литература должна быть «учебником жизни», объяснять, жизнь, говорить прежде всего о главном зле в России — крепостном праве, звать к борьбе за освобождение крестьян. Писатели — сторонники так называемого «чистого искусства», говорили, что литература должна только украшать жизнь. Чутьем большого, умного художника Толстой понимал, что проповедь «чистого искусства» — вредная проповедь. Ему ясно было, что «никакая художническая струя не увольняет от участия в общественной жизни», — так записал он тогда в свой дневник. Толстому, который был все время вдали от литературной жизни, надо было все осмыслить, понять, принять какие-то решения; он присматривался ко всему, прислушивался к спорам. К концу 1856 года Толстой получил отставку с чином поручика. Военную шинель сменил на штатское платье, завел блестящую шляпу, модную тросточку, увлекся гимнастикой, которой тогда занимались все светские молодые люди. Жил он весь этот год суетливо, как будто всегда куда-то спешил; бывал в свете, на балах и вечерах. Изредка Толстой ездил в Ясную Поляну; яснополянских крестьян перевел на оброк, отменил барщину и другие повинности, которые они несли. Все последние годы он думал о том, чтобы отпустить своих крестьян на волю, составлял проект освобождения и не раз собирал сходку, чтобы поговорить об этом с крестьянами. Но яснополянские крестьяне отвергали все предложения, подозревая какой-то обман — ведь помещики не так легко расставались с землей и со своими крепостными. Толстому было двадцать восемь лет. Он часто думал о том, что успел сделать в жизни. Как осуществлял прекрасные и возвышенные мысли об устройстве счастливой жизни людей на земле? Как боролся со своими недостатками, главными из которых считал
лень, раздражительность, бесхарактерность, тщеславие? Он — признанный писатель, блестящий светский молодой человек — стоит теперь на распутье и не знает, что делать. Он снова очень недоволен и собою, и всей своей петербургской жизнью, и, в сущности, очень одинок. В январе 1857 года Толстой решил ехать за границу. Зачем? Он и сам неясно представлял себе это. Может быть, казалось, что после заграничного путешествия ему легче будет от многого отказаться и начать новую жизнь. До Варшавы ехал он на почтовых, а из Варшавы по железной дороге проехал в Париж. В Париже пробыл полтора месяца и весной уехал в Швейцарию; был в Женеве, бродил пешком по горам, наслаждался видом швейцарских озер и лугов.
Как-то заехал Толстой в небольшой живописный городок Люцерн, куда обычно съезжалось много иностранных туристов-богачей. Однажды после вечерней прогулки подходил он к отелю, в котором остановился. Его поразили звуки «странной, но чрезвычайно приятной и милой музыки». Он подошел ближе. Маленький человек в черной поношенной одежде играл на гитаре и пел. В освещенных окнах отеля, на балконе стояла разряженная толпа
туристов и слушала певца. Маленький человек кончил петь, снял шляпу и протянул ее людям, но никто не бросил в нее ни одной монеты. Тогда он запел снова, и снова никто ничего ему не дал, и он покорно ушел от этих людей в темноту ночи. Толстой догнал певца, привел в отель, пригласил в ресторан. Богатые путешественники, не желая сидеть рядом с нищим певцом, покинули зал. Толстого так потрясло все это, что тогда же в несколько дней написал он рассказ «Люцерн», полный негодования, злобы против всех этих богачей, которые так безжалостно
отнеслись к бедному странствующему певцу. «Паршивая ваша республика!.. Вот оно, равенство!» — гневно восклицал он, обращаясь ко всем этим «культурным» иностранцам, которые считали себя людьми свободными, справедливыми и в которых не было ничего, кроме тупого самодовольства, ограниченности, лицемерия.
Из Швейцарии Толстой поехал в Северную Италию, побывал в Германии и в конце лета был уже в Петербурге. Пробыв здесь всего шесть дней, едва повидав Некрасова и других сотрудников «Современника», он уехал в Ясную Поляну. Около трех лет прожил Толстой то в Москве, то в Ясной Поляне, где жила тетенька Татьяна Александровна, но где уже не было того большого дома, в котором прошло его детство. Поселился он в одном из флигелей. Дом был продан, а на его месте росли теперь молодые деревца. С особенным чувством вспоминал
он всегда осенние и зимние вечера, которые проводил в комнате у тетеньки: «Сидишь на кресле, читаешь, думаешь, изредка слушаешь ее разговоры... перекинешься с ней словом, и опять сидишь, читаешь, думаешь».
Иногда приезжали в гости соседи — поэт Афанасий Афанасьевич Фет с женой; заезжал брат Николенька, сестра со своими детьми, которых Лев Николаевич очень любил. Много раз пытался Толстой серьезно заняться хозяйством. Брат, смеясь, рассказывал, что из этих занятий ничего не получалось.
Придет, бывало, к нему староста за приказаниями, а он занят гимнастикой - висит на одной ноге вниз головой и раскачивается, а староста не знает — не то приказания слушать, не то на барина дивиться. А иногда вдруг уедет в Тулу, в Москву или куда-нибудь на охоту. Однажды на охоте бросился на него медведь; он выстрелил
в него первый раз — промахнулся, второй раз — ранил; а медведь повалил его и ободрал ему лоб. К счастью, подоспела помощь. Рана оказалась неопасной, но шрам на лбу так и остался у Толстого на всю жизнь.
Самым большим увлечением, «прелестным, поэтическим делом», как говорил Толстой, была для него в то время школа, которую он устроил в Ясной Поляне для крестьянских детей. Эта школа была совсем не похожа на обычную школу. Ранней осенью 1859 года Толстой предложил всем ребятам, которые хотят учиться,
приходить к нему в школу. Сначала крестьяне подозрительно отнеслись к этой бесплатной школе и учиться пришло около двадцати детей, но месяца через три, когда они уже бойко читали, набралось еще много учеников.
С раннего утра и до поздней ночи возился Толстей с детьми. Эти занятия были ему особенно по сердцу; он не только учил детей грамоте, но много гулял с ними, рассказывал им обо всем, что только могло их интересовать, старался, чтобы они полюбили ученье, относились к нему серьезно. «Мы были неотлучны от Льва Николаевича, и нас разделяла только одна глубокая ночь, — вспоминал много лет спустя один из его учеников, — день же мы проводили в школе, а вечер у нас в играх проходит, до полуночи сидим у него на террасе». Чем больше втягивался Толстой в работу школы, тем больше понимал, как много самому надо знать. Он решил снова ехать за
границу, чтобы посмотреть, как там учат детей. Кроме того, на одном из заграничных курортов жил и лечился
брат Николенька, и Льву Николаевичу хотелось быть поближе к нему. Он поехал вместе с сестрой и ее детьми и застал брата в тяжелом состоянии. Он умирал медленно, тяжело. До последнего дня старался казаться спокойным и сосредоточенно делал все, чтобы никому не быть в тягость. Мучительно переживал Толстой болезнь и
смерть брата, которого с самого раннего детства особенно любил и уважал. После смерти брата Толстой прожил некоторое время с сестрой, потом поехал по разным странам и городам. Был в Лондоне, где
жил Герцен — великий русский писатель, революционер-демократ. В те годы он основал в Лондоне Вольную русскую типографию, издавал революционные прокламации, брошюры, выпускал листы «Колокола», которые тайно перевозили в Россию. Толстой был у него и говорил о нем позднее: «Живой, отзывчивый, умный, интересный... Герцен сразу заговорил со мной так, как будто мы давно знакомы, и сразу заинтересовал меня своей личностью. Я ни у кого уже потом не встречал такого редкого соединения глубины и блеска мыслей».
Встречался Толстой за границей и с некоторыми знаменитыми педагогами, посещал школы. И многое из того, что он видел, ужаснуло его, но многому и научило, над многим заставило задуматься. Он говорил, что мог бы написать целые книги о том невежестве, с которым столкнулся в школах Франции, Швейцарии, Германии.
«Был в школе. Ужасно. Молитва за короля, побои, всё наизусть, испуганные, изуродованные дети», — записал он в дневник в июле 1860 года. Вернувшись из заграничного путешествия, Толстой почти перестал писать. Друзьям, которые прежде всего видели в нем большого русского писателя, часто казалось, что увлечение народным образованием, школами — просто «дурь и чудачество». Тургенев, например, писал Фету: «А Лев Толстой продолжает чудить. Видно, так уже написано ему на роду. Когда он перекувырнется в последний раз и станет на ноги?» Тургенев, конечно, не вполне понимал, что значила для Толстого его школа, работа с крестьянскими детьми. Он очень любил и ценил Толстого, но стоило им сойтись вместе, как начинались бесконечные ссоры и споры. В это время как раз и произошла между ними та ссора, которая прервала их отношения на многие годы и которую оба они тяжело переживали. За границей, перед самым отъездом в Россию, получил Толстой известие об отмене крепостного права и писал об этом Герцену: «Читали ли Вы подробные положения об освобождении? Я нахожу, что это совершенно напрасная болтовня. Из России же я получил с двух сторон письма, в которых говорят, что мужики положительно недовольны». Поселившись в Ясной Поляне, Толстой увидел, что, в сущности, в жизни крестьян ничто не изменилось — та же бедность, темнота, тот же голод. Как бороться с этим? Ему кажется, что прежде всего русскому народу нужно просвещение, и он с новым увлечением отдается работе в школе. Очень скоро с его помощью в окрестных селах и деревнях стали
также открываться школы. Учителями в них работали студенты, и Толстой был ими очень доволен. По воскресеньям они собирались у него в Ясной Поляне, и каждый рассказывал о своей школе и работе. Издавал Толстой и журнал, который назывался «Ясная Поляна», в нем печатались статьи самого Толстого и других учителей о воспитании и обучении. Кроме школы, были у Льва Николаевича теперь еще новые
обязанности — его избрали мировым посредником. Мировой посредник должен был разрешать споры о земле между крестьянами и помещиками. После отмены крепостного права споры возникали очень часто. Понятно, что в спорах этих Толстой всегда принимал сторону крестьян, и за это не любили его помещики. На него стали
писать доносы, говорили, что он завел у себя тайную типографию и печатает «прокламации» против самодержавия, что студенты, которые учат детей в его школах, неблагонадежные люди, а сам он
занимается в своей школе преступной деятельностью. Весной 1862 года по совету врачей Толстой уехал на несколько недель отдохнуть и полечиться кумысом в Самарскую губернию. В Ясной Поляне осталась тетенька Татьяна Александровна с Марией Николаевной, которая гостила здесь со своими детьми. Вдруг в полночь со звоном и треском подкатили к дому тройки — нагрянула полиция. Жандармский полковник потребовал ключи, открыл все ящики письменного стола и стал читать дневники, бумаги Льва Николаевича. В доме и в школе все перерыли, даже в конюшне взломали полы; закидывали сети в пруд — искали тайную типографию. А в это время, воспользовавшись суматохой, дворовая девушка, горничная тетеньки, схватила со стола портфель и
спрятала его в канаве, в саду. В портфеле были «преступные» бумаги: листы герценовского «Колокола» и его портрет. Не найдя ничего в Ясной Поляне, полицейские поехали по другим школам, там тоже все перерыли и тоже ничего не нашли. Толстой был возмущен. «Какое огромное счастье, что меня не было дома! — говорил он. — Ежели бы я был, то теперь, наверное бы, уже судился как убийца». И в комнате у себя он долго еще держал заряженный пистолет, так как жандармский полковник, уезжая, пригрозил новым обыском. Толстому в это время было тридцать четыре года; он мало походил на того молодого офицера в шинели с бобровым воротником, который всего семь лет назад входил первый раз в редакцию журнала «Современник». Он, казалось, стал выше, плотнее, глаза смотрели спокойнее, тверже. Давно прошло светлое детство, трудное отрочество, беспокойная юность, военная и боевая жизнь на Кавказе и в Севастополе, первые радости и удачи писательства. И вот теперь он страстно увлечен педагогической работой, школой. Но последнее время он все чаще оставлял школу на своих помощников и уезжал в Москву. Его привлекала туда семья известного врача Берса, с которой давно знакомы были Толстые. Всё нравилось ему в этой большой и дружной семье, и особенно нравилась средняя дочь, Соня. Толстой давно думал о женитьбе, о семейной жизни, о том, что будет со своей семьей жить в Ясной Поляне.
Ему казалось, что в Соне Берс он нашел всё, о чем мечтал. И вот однажды произошло между ними то поэтическое, прелестное объяснение, которое позднее описал он в романе «Анна Каренина». Было лето. Берсы гостили в имении своего деда, недалеко от Ясной Поляны. Приехал сюда и Лев Николаевич. Как-то вечером, когда разошлись гости, он попросил Соню остаться и мелом написал на столе первые буквы тех слов, которые сказали ей, что он любит ее, а не ее старшую сестру, как это думали в семье. Оба были взволнованны и серьезны — оба понимали, что в их жизни происходит что-то значительное и решительное. Через несколько недель состоялась свадьба Софьи Андреевны Берс и Льва Николаевича Толстого. Софье Андреевне тогда было
всего восемнадцать лет. Тотчас после венчанья молодые уехали в Ясную Поляну. Ехали в карете, запряженной шестеркой лошадей. Был свежий осенний вечер, шел дождь. Через день приехали в Ясную Поляну, где встретили их тетенька Татьяна Александровна, брат Сергей, учителя яснополянской школы и вся дворня.
Началась новая жизнь. Вскоре после женитьбы Лев Николаевич писал Фету: «Фетушка, дяденька и просто милый друг Афанасий Афанасьевич! Я две недели женат и счастлив, и новый, совсем новый человек...»
Почти исчезло чувство постоянной неудовлетворенности, недовольства собою, хотя иногда все еще записывает он в свой дневник о своих «врагах — непоследовательности, робости, лени, слабости» и о многих других недостатках. В то же время казалось, что смысл жизни найден, выбор сделан: «литература, искусство, педагогика, семья». Правда, надолго перестал он заниматься своими школами, кончил выпускать педагогический журнал «Ясная Поляна». Еще до женитьбы подал он прошение об отставке и перестал быть мировым посредником. Теперь ему хочется только писать. Он мечтает написать что-то большое, думает о том, чтобы захватить целых полстолетия русской жизни. А пока кончает давно начатую повесть «Казаки», пишет
рассказ «Холстомер» — историю одной лошади и ее хозяев и кончает начатую еще за границей повесть «Поликушка». В этой повести рассказывает он о жизни крепостного крестьянина Поликея — Поликушки, как его все называли. Человек неглупый, сообразительный и вороватый, Поликушка живет в тесном углу
общей дворовой избы. Жизнь у него трудная, темная, слава дурная. Однажды барыня—помещица, которая решила исправить Поликушку, оказав ему «доверие», — поручила ему привезти из города большую сумму денег. На обратном пути Поликушка теряет деньги и, зная, что ему не поверят, кончает самоубийством. Когда повесть
«Поликушка» вышла в свет, Тургенев писал поэту А. А. Фету: «Прочел я «Поликушку» Толстого и удивился силе этого крупного таланта... Даже до холода в спинной кости пробирает... Мастер, мастер!». А жизнь в Ясной Поляне начинала устанавливаться спокойная, размеренная, уединенная. Софья Андреевна, которая никогда раньше подолгу не жила в деревне, понемногу привыкала к укладу деревенской жизни со всеми ее мелкими неудобствами.. Вместе с Толстыми жила тетенька Татьяна Александровна, и Лев Николаевич говорил, что для него это большое счастье. Маленькая старушка в чепце и с шалью на плечах, как всегда, вносила уют и
ласку в семью Толстых и очень полюбила Софью Андреевну. Первое время Софья Андреевна скучала без родных и особенно без младшей сестры Татьяны, с которой была очень дружна. Но скоро Таня приехала в Ясную Поляну и с тех пор подолгу жила у Толстых. Софья Андреевна старательно, заботливо, с любовью
устраивала свой дом, занималась хозяйством. Хозяйство в Ясной Поляне шло не очень успешно. Лев Николаевич ничего не умел делать наполовину, без увлечения. Вдруг ему казалось, что он сделал «важное открытие», что «приказчики и управляющие и старосты есть только помеха в хозяйстве», он изгонял их и начинал заниматься хозяйством сам, вовлекая в это дело жену. Но вскоре появлялись новые управляющие — ни времени, ни выдержки для хозяйства у Льва Николаевича не хватало. Почти все его хозяйственные предприятия
оканчивались неудачей: породистые свиньи, которыми он очень гордился, дохли от неизвестной причины, овцы объедали молодые побеги, дорогие коровы почему-то давали очень мало молока. А приказчик Алексей Степанович Орехов, «добрый, степенный, но вялый человек», который лет двадцать потом вел яснополянское хозяйство, спокойно смотрел на все увлечения барина и продолжал втихомолку вести хозяйство по старинке, без затей... Утешал Толстого пчельник, где жил старый, седой дед. Толстой часто ходил на пасеку, придумывал разные усовершенствования и, надев на голову сетку, внимательно изучал жизнь пчел. Но больше
всего занимали Толстого огородные, садовые и лесные посадки: процветал яблоневый сад, хорошо росли дубки, березки, елочки. Лев Николаевич был страстным защитником лесов и любил свой лес особой, нежной любовью.
Когда в Ясную Поляну приехала Софья Андреевна, вокруг дома все было запущено, заросло сорной травой, репейником, лопухами, не было цветников, дорожек. Она привела все в порядок: у дома появились клумбы с цветами, кусты сирени; дорожки были посыпаны песком. Дом был небольшой. Наверху пять высоких комнат с выбеленными стенами и некрашеными полами; мебель простая, жесткая. Внизу довольно просторная низкая комната с каменными сводами, бывшая кладовая, и рядом маленькая комната, откуда вела наверх
витая деревянная лестница. Через несколько лет пришлось пристроить к дому еще комнаты, террасу.
Семья разрасталась, росли и заботы, хлопоты. В доме становилось шумно, оживленно. К старшим детям выписали из Англии воспитательницу Ханну Тардзей. Англичанка была почти одних лет с Софьей Андреевной, очень с ней подружилась и стала членом семьи Толстых. Все чаще стали наезжать родные, друзья; почти постоянно
жила сестра Софьи Андреевны Таня, а позднее, выйдя замуж, каждое лето приезжала в Ясную Поляну со всей семьей. Подолгу гостила сестра Толстого Мария Николаевна со своими детьми, бывали соседи — старый друг по Казани Дьяков, Фет... Вечерами много играли на рояле, пели; обычно аккомпанировал Лев Николаевич, который хорошо играл на рояле, хотя почти никогда не учился музыке. У Татьяны Андреевны был прелестный голос, сестра Машенька всегда была музыкальна, любил музыку и брат Сергей, который часто бывал в Ясной Поляне.
Музыка всегда волновала и трогала Льва Николаевича так, что он часто с трудом удерживал слезы, слушая ее. Позднее старшие дети также стали принимать участие в музыкальных вечерах и особенно хорошо пели под балалайку деревенские и цыганские песни. Как всегда, Толстой много охотился и очень рано стал приучать
к охоте своих детей; учил их стрелять, ездить верхом без седла. «На охоте он любил одиночество, природу и то особое охотничье настроение, когда охотник, созерцая природу или страстно гоняясь за добычей, забывает всякие житейские дрязги», — вспоминал много лет спустя старший сын Сергей Львович. Но ни охота, ни музыка, ни хозяйство не могли оторвать Толстого от главного дела — от того большого романа, о котором он думал
все последнее время. Роман этот он назвал «Война и мир». В нем хотел он показать жизнь России от 1805 по 1820-е годы; рассказать о войне 1805 — 1807 годов; об Отечественной войне 1812 года; о мирной жизни русских людей во время и между войнами, до двадцатых годов, когда начали организовываться первые тайные кружки будущих декабристов. Толстой хорошо понимал, что задача предстоит очень трудная. Труднее всего было первое время, когда надо было, как он сам говорил, глубоко вспахать то поле, на котором он собирался сеять,
обдумать план, «обдумать и передумать все, что может случиться со всеми будущими людьми предстоящего сочинения». Медленно, напряженно проходила эта вспашка поля — первые месяцы работы. Много перечитано было исторических книг, воспоминаний, писем, газет и журналов того времени. Толстой специально ездил в Москву, перерыл все библиотеки, разыскивал людей, которые могли бы ему что-нибудь рассказать о войне, об участниках этой войны. Для того чтобы точнее представить себе Бородинскую битву, он позднее ездил на место боя и несколько дней верхом объезжал его с картой генерального штаба в руках. «Везде, где в моем романе говорят и действуют исторические лица, я не выдумывал, а пользовался материалами, из которых у меня на время моей работы образовалась целая библиотека книг». И вот наконец намечен, еще очень общий и приблизительный, план, все больше уточняется время действия романа, намечаются и действующие лица. «Пишу,
переделываю, все ясно, но количество работы ужасает», — записывает он в свой дневник. Каждое утро он обязательно садился за работу, «заниматься», как говорили в Ясной Поляне, и тогда уже никто не решался мешать ему. Вначале он работал в комнате наверху. Летом, спасаясь иногда от гостей или от жары, уходил в лес Чепыж, недалеко от дома, где росли огромные, кряжистые дубы и между ними — им самим посаженные березки. Здесь построил он себе избушку и, уходя, говорил: «Мой адрес — в оранжерее или в Чепыже». Но больше всего любил Лев Николаевич комнату под сводами, где через некоторое время после женитьбы устроил себе кабинет и где особенно хорошо ему работалось в полной тиши и спокойствии. Здесь писал он свой роман «Война и мир» — о суровом и прекрасном времени в истории русского народа, о том времени, когда «решался вопрос жизни и смерти отечества». Это был первый большой роман, написанный Львом Николаевичем. В нем около полутора тысяч страниц, которые разбиты на четыре части с эпилогом. Первая часть посвящена главным образом событиям 1805 — 1807 годов, когда война шла за пределами России и русский народ
и армия не знали, за что ведется война, какие она преследует цели. Толстой показал здесь и знаменитое Шенграбенское сражение, в котором русские войска под командой Багратиона задержали французскую армию, и неудачный бой под Аустерлицем, и простых, скромных героев войны, настоящих патриотов — солдат, офицеров, боевых командиров, таких, как капитан Тушин и другие. В этой же первой части мы встречаемся и с главными героями — Наташей Ростовой, Пьером Безуховым, Андреем Болконским... Основная тема второй части романа — тема мира. В ней показана жизнь героев романа после Аустерлица и до начала Отечественной войны 1812 года. Мы снова видим милую, уже немного повзрослевшую Наташу Ростову, Андрея Болконского, узнаем, как начинают складываться их жизни, завязываются отношения. Толстой показывает своих героев на войне, и в тылу, в Москве в большом доме Ростовых, и в старом дворянском гнезде князя Болконского, и в великосветских салонах Петербурга, где делают карьеру и мало думают о судьбах России такие люди, как князь Василий Куракин со своей красавицей дочерью Элен, Борис Друбецкой... Третья часть романа вся посвящена Отечественной войне 1812 года — войне народной, справедливой, под предводительством старого,
мудрого полководца Кутузова. В центре этой части — Бородинский бой. И вот Наполеон со своей свитой у самой Москвы, на Поклонной горе, ждет ключи от древней русской столицы. Никто не принесет ему эти ключи — жители Москвы уходят и уезжают из столицы. Для них, «для русских людей... не могло быть вопроса: хорошо ли или
дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя быть: это было хуже всего». И это знали и чувствовали всей глубиной своей души и Пьер Безухов, и Наташа Ростова,
та самая черноглазая, живая и порывистая девочка с тоненькими руками, которая так недавно еще танцевала на своем первом балу, а теперь, волнуясь и возмущаясь, распоряжалась тем, чтоб сбросить с подвод как можно больше своих вещей и увезти из Москвы как можно больше раненых. И в последних главах этой части — Москва в огне и в нее входят вражеские войска. В четвертой части романа — бегство из Москвы французской
армии, разгром наполеоновских войск, партизанская война и среди партизан гусар Денисов, Долохов, почти еще мальчик офицер Петя Ростов, брат Наташи, геройски погибающий в схватке с врагом. «Дубина народной войны поднялась со всею своею грозною и величественной силой» -- русский народ победил. В этой же последней
части романа решаются судьбы героев, определяются их жизненные пути, их отношение к происходящим в России событиям. Исторически точно и последовательно развивается в романе тема войны, встают перед нами незабываемые образы Наташи, Пьера Безухова и многих-многих русских людей — в романе около шестисот действующих лиц. Трудился Толстой над романом шесть лет. Ни одно свое произведение не писал он с такой любовью, с таким постоянством и волнением, как «Войну и мир». Он постоянно читал и перечитывал нужные книги, документы, не уставал искать и находить в окружающей его жизни людей, которые могли бы пригодиться ему для романа. Ом никогда не расставался со своей записной книжкой; в Москве, и в Ясной Поляне, на прогулке по Киевскому шоссе, которое называл своим «университетом», и за чайным столом среди гостей, на крокетной площадке среди детей всегда зоркими, любопытными глазами видел он всё, «смотрел жизнь». «Что это ты все пишешь в свою книжечку?» — спросила как-то Таня Берс. «Да вас записываю». «А что в нас интересного?» «Это уж мое дело; правда всегда интересна», — отвечал он. А в другой раз, смеясь, сказал:
«Ты думаешь, что ты у меня даром живешь? Я тебя всю записываю». Так нашел он свою Наташу Ростову в Тане Берс, жизнь которой вся проходила на его глазах. В своей семье, среди родных он находил прообразы Ростовых, Болконских... Ничто не ускользало от него, и он шутя говорил, что у него есть мешок, куда он все
ссыпает. Но, конечно, это было не совсем так — никогда точных портретов Толстой не писал. «Я бы стыдился печататься, ежели бы весь мой труд состоял в том, чтобы списать портрет, разузнать, запомнить», — говорил он в письме к одной знакомой, которая спрашивала его, кто был прототипом князя Болконского. Работая над романом, Толстой то приходил в отчаяние и казалось ему, что делает он не то и не так, и он множество раз зачеркивал написанное и все переделывал; то вдруг «весь сиял от счастья», когда что-нибудь особенно удавалось. Все яснее становилось ему, что «для того, чтобы говорить хорошо то, что он хочет говорить... художник должен овладеть мастерством... художник должен много и долго работать». И он работал очень много, с огромным душевным напряжением, «раздраженно, со слезами и волнением», как записывала в свой дневник Софья Андреевна. Жена была ему верным и терпеливым помощником; целые вечера просиживала у своего письменного стола, разбирала почерк «Левочки» и много раз переписывала иногда одну и ту же страницу
«Войны и мира» — ведь одних только черновиков романа было около пяти тысяч страниц. Но Софья Андреевна любила эту работу и говорила, что «нравственно переживает целый мир впечатлений, мыслей, переписывая роман». И вот поставлена наконец последняя точка — отдан в печать последний том романа; и все-таки немного грустно, что надо отрывать от сердца любимое свое детище и нельзя больше «переправлять и сделать еще лучше», — как говорил Толстой. Толстой понимал все значение своего огромного труда, знал,
что успех романа был необыкновенный. Выход каждой книжки ожидался с волнением, и Тургенев, которому Толстой, может быть, верил больше, чем другим, говорил, что, когда он читал «Войну и мир», его бросало «в озноб и жар от восторга», что в романе есть сцены, «которые, кроме Толстого, никому в целой Европе не написать». Вскоре после окончания романа Толстой писал Фету: «Не думаю и не пишу и чувствую себя приятно глупым». Казалось бы, после шестилетней напряженной работы надо было бы подольше оставаться в таком состоянии, чтобы хорошенько отдохнуть, как говорили друзья и родные, но, беспокойный и неугомонный человек, он скоро придумал себе новое, неожиданное для всех занятие — стал учиться греческому языку.
Три месяца день и ночь сидел он над греческими авторами. «Живу весь в Афинах. По ночам во сне говорю по-гречески», — снова писал он Фету. Через три месяца Толстой так овладел греческим языком, что
без словаря читал любой текст. Ему не терпелось показать этот «фокус», как он говорил, какому-нибудь специалисту. Как-то, приехав в Москву, он зашел к известному профессору, знатоку греческого языка и литературы. Профессор предложил вместе почитать по-гречески и был поражен тем, как мог он в три месяца так овладеть языком. Способности к языкам у Толстого были удивительные, и он любил и изучал языки всю жизнь. Он хорошо знал французский, английский, немецкий, латинский, греческий, церковнославянский языки; читал на украинском, польском, чешском, болгарском, сербском и итальянском языках; изучал голландский, татарский, древнееврейский и некоторые другие языки. Но, кроме способностей, была у него необыкновенная трудоспособность и упорство в достижении той цели, которую он себе ставил. Когда прошли первые горячие месяцы увлечения греческим языком, Толстой вдруг почувствовал себя больным. Софья Андреевна
уговорила его уехать в Самарские степи на кумыс. Он согласился и уехал, взяв с собою младшего брата жены — Степу Берс, сильного, здорового юношу, который восторженно любил его. И вот они уже в степи, живут в башкирской войлочной кибитке, пьют кумыс. Всё радует Льва Николаевича в этих просторных степях: люди, табуны лошадей с жеребятами, белая пушистая трава полынь, песни старого сторожа на бахче...
Вскоре Толстому удалось купить в этих степях «хутор». С тех пор он приезжал сюда летом то один, то со всей семьей. Ему и детям очень нравилась эта жизнь в степи, когда он «не пачкал рук чернилами и сердце мыслями». Вместе со старшим сыном он ездил верхом, познакомился и подружился со многими соседями и однажды
устроил настоящие башкирские скачки.
