Н.С.Шер "Антон Павлович Чехов" Рассказы о русских писателях; Государственное Издательство Детской Литературы, Министерство Просвещения РСФСР, Москва, 1960 г. OCR Biografia.Ru
Kороткий зимний день подходил к концу. Ученик третьего класса таганрогской гимназии Антоша Чехов готовил уроки. Перед ним на столе лежала раскрытая латинская грамматика, в медном подсвечнике мигала сальная свеча, по углам ползли тени. Было тихо, тепло. Антоше Чехову одиннадцать лет. Может быть, он забыл, а вернее, не хотел думать, что сегодня его очередь сидеть в лавке. Он неторопливо снял щипцами нагар со свечи, написал в тетради число. В это время в комнату вошел отец, Павел Егорович, в шубе, в больших
кожаных калошах, и приказал: — Ступай в лавку. Антоша и не пробовал возражать, он заранее знал, что ничего из этого не выйдет, никаких возражений отец слушать не будет. Поэтому он сложил свою грамматику и пошел за отцом. Небольшая бакалейная лавка с большой вывеской над входом: «Чай, сахар, кофе и другие колониальные товары» — помещалась в том же доме, в нижнем этаже. Открыта она была с пяти часов утра и до одиннадцати ночи, и, когда отец куда-нибудь уходил, в лавке по очереди сидели дети. Детей было шестеро: пятеро сыновей и одна дочь. Антоша был третий. В лавке холодно, как на улице. Антоша садится за
конторку, но чернила замерзли и уроки делать нельзя. Он съеживается и запихивает руки в рукава — так же, как
Андрюша и Гаврюша, его ровесники и друзья, которых привезли недавно из деревни и отдали Павлу Егоровичу
в «ученье на года». Все трое чувствуют себя одинаково несчастными. Хотя Антоша хозяйский сын и должен присматривать за мальчиками, получать с покупателей деньги, щелкать на счетах, но за всякую оплошность его так же наказывают, как их. Павел Егорович сам когда-то прошел тяжелую школу, тоже был «мальчиком» в лавке, унижался, угождал хозяевам, терпел побои. Он искренне верил в то, что детей для их же пользы нужно наказывать, пороть, а дети не представляли себе, что бывает иначе. Как-то Антоша спросил в гимназии одного мальчика, часто ли его секут дома, и, услышав ответ, что его никогда не секут, очень
удивился и не поверил товарищу. Павел Егорович часто говорил: «И меня так же учили, а я, как видишь, вышел в люди». На всю жизнь запомнил Чехов чувство обиды, унижения, беспомощности, которое испытывал, когда отец наказывал его. Много лет спустя он говорил, что не мог простить отцу, что он сек его в детстве. И все-таки, несмотря ни на что, он любил и за многое уважал отца. Чем старше он становился, тем больше понимал, что отец не мог поступать по-другому, что поступал он так только потому, что любил детей, хотел им добра и видел, что так же учили детей во многих семьях. Но при своих очень скудных средствах отец всем детям дал образование в гимназии, учил музыке, а старших детей — даже иностранному языку. Кроме сидения в лавке, у
детей Чеховых была еще обязанность — петь в церковном хоре. Отец был страстным любителем музыки, самоучкой играл на скрипке и часто вечерами разыгрывал дуэты со вторым сыном, Николаем. Но больше всего он увлекался церковным пением и организовал собственный хор, лучший в городе. В хоре пело человек десять местных кузнецов-любителей, которые после целого дня тяжелой работы вечерами приходили к Павлу Егоровичу
для спевок. В хоре не хватало дискантов и альтов, и отец решил приспособить к хору детей — трех
старших. Александр и Николай должны были исполнять партии первого и второго дисканта, а третий, Антоша, который был еще в первом классе гимназии, должен был петь альтом. Но слух у него был неважный, голос жиденький, он часто болел, кашлял, и петь в хоре было ему очень трудно. А Павел Егорович был строг и особенно требователен, когда дело касалось хора. Немало горьких слез пролил мальчик, немало здоровья унесли у него эти спевки, которые иногда затягивались далеко за полночь. Утром, чуть свет, Павел Егорович уже будил детей и вел их в церковь, а из церкви надо было сразу идти в гимназию. Люди с умилением слушали, как пели мальчики Чеховы, завидовали их родителям, а сами дети, как потом вспоминал Чехов, чувствовали себя маленькими каторжниками. В семье было иногда тоскливо, тяжело, но не лучше было и в гимназии. Гимназия — большое скучное двухэтажное здание, окруженное высокой стеной, как тюрьма. Классы выходили в длинные
полутемные коридоры; в дверях каждого класса были вырезаны круглые окошки. Во время уроков надзиратель ходил по коридору и заглядывал в эти окошки — в его обязанность входило следить за поведением учащихся. Учителя в большинстве были сухие, бездушные чиновники, такие, как Беликов из рассказа Чехова «Человек
в футляре». Они старались из учащихся воспитать людей себе подобных — угодливых, послушных рабов. Они боялись всего: свободного слова, смелой мысли, хорошей книги. Правда, в зале таганрогской гимназии долго висел портрет Белинского и в библиотеке на полке стояло полное собрание его сочинений, но гимназистам запрещалось читать многие произведения Белинского, Гоголя, Пушкина, Лермонтова. А когда однажды министр народного просвещения посетил таганрогскую гимназию, то приказал немедленно убрать и портрет и книги. И все-таки многими другими путями доходили до гимназистов и сочинения Белинского, и другие запрещенные книги. Когда Антоша был в четвертом классе гимназии, при таганрогском уездном училище был открыт ремесленный класс, где обучали сапожному и портняжному ремеслу. В этот класс принимали желающих и из других учебных заведений. Антоша с братьями Иваном и Николаем стали учиться в этом классе. Антоша учился
портняжному ремеслу, выучился шить себе брюки и жилеты и был очень доволен. В архиве таганрогского уездного училища в книге заказов до сих пор сохранилась запись: «Ученику Чехову (Антону) брюки из его
материала, им же сделанные». Так между гимназией, спевками, сидением в лавке, шитьем брюк и жилетов проходили детские годы Чехова. Вспоминая о них, он говорил: «В детстве у меня не было детства».
Но, конечно, были и у мальчика Чехова радости, и прежде всего — нежная и заботливая любовь к нему матери. Добрая, простая и тихая Евгения Яковлевна старалась укротить нрав отца, смягчить его. Она вносила в жизнь детей много ласки, умела объединить семью, сплотить ее вокруг себя. Дети очень любили ее. «Для нас дороже матери ничего не существует», — писал Чехов, когда ему было семнадцать лет. Вместе с матерью радостно встречали дети раннюю южную весну; с весной и каникулами входило в их жизнь немного детского счастья. Казалось, наряднее становились белые домики с зелеными ставнями вдоль длинной улицы, в палисадниках зацветала акация, на пустыре за домом пробивалась молодая трава. Можно было ловить щеглов, чижей, убежать к морю, купаться, цепляясь за канаты и цепи кораблей, удить рыбу, слушать голоса чаек, дышать особенным запахом садов у моря. К самому Городу подступала степь — необозримая, прекрасная, с курганами, со стадами овец, с голубыми цветами цибульки, с желтой сурепкой и серебристой полынью. Однажды летом поехали всей семьей по степи за семьдесят верст в гости к деду. К поездке готовились задолго. Александр склеил себе из толстой бумаги шляпу с широкими полями, а брат Николай где-то добыл себе шапокляк — так назывался складной цилиндр. Мать напекла в дорогу пирогов. Наняли извозчика, устлали его дроги одеялами и тронулись в путь. На всю жизнь запомнилась братьям Чеховым эта веселая поездка. Все они любили степь, знали ее, чувствовали себя в ней вольно, легко, но так далеко ехали в первый раз. Все были довольны, а братья особенно радовались тому, что свободны от сидения в лавке, от спевок. До дедушки ехали долго; делали в пути привалы, распрягали лошадей, жгли костры, варили кашу. Николай всю дорогу не расставался со своим роскошным цилиндром, даже купался в нем. Босой, в цилиндре, прищурив один глаз, он сидел важно на дрогах
и терпеливо выслушивал добродушные остроты Антоши, который давал всем смешные прозвища, разыгрывал целые сцены. У Антоши были прекрасные актерские способности, и он постоянно изображал кого-нибудь: зубного врача, важного чиновника, танцующего на балу, старого профессора, читающего лекцию,
городничего на параде. А как-то загримировался, оделся нищим, написал жалобное письмо и пошел с ним к дяде. Дядя не узнал племянника, прочел письмо, разжалобился и подал ему милостыню. Но лучше всего изображал он зубного врача. В несколько минут совсем преображался, раскладывал на столе инструменты и
ждал пациентов. В передней раздавались стоны и появлялся первый пациент — брат Александр. Антоша вооружался щипцами для углей и с самым серьезным видом долго «вытаскивал зуб». Все это разыгрывал он так забавно, что все покатывались со смеху. Братья Чеховы любили шутку, понимали ее, умели смеяться. Казалось,
смех, веселая шутка защищали их от всех невзгод и неприятностей жизни. Очень рано началось увлечение Антоши театром. Ему было лет двенадцать, когда он в первый раз попал в театр на оперетту «Прекрасная Елена». Он был в таком восторге и волнении, что всю дорогу домой вспоминал подробности спектакля, а на следующий
день разыграл все в лицах. Ходить в театр гимназистам разрешалось только с родителями и в праздничные дни. В театре обычно присутствовал дежурный надзиратель из гимназии, и надо было пройти туда незамеченным. Иногда приходилось переодеваться. Мальчики наклеивали себе бороды или бакенбарды, надевали синие очки и смело шли мимо надзирателя, чтобы тотчас после звонка занять место на галерке и уже
не сходить с него до конца спектакля — места на галерке были ненумерованные и их могли занять другие люди.
Чехов смотрел «Ревизора» и «Женитьбу» Гоголя, «Горе от ума» Грибоедова, много пьес Островского, инсценировку «Хижины дяди Тома». Ему очень нравилось ходить за кулисы, куда водил его один
из гимназических товарищей, сын актера. Настоящий театр подал мысль устроить свой, домашний. Во дворе у одного из товарищей, в большом пустом сарае, устроили сцену, оборудовали костюмерную, бутафорскую. Первая пьеса, которую разыграли братья Чеховы с товарищами, была «Ревизор», и Антоша прекрасно играл роль городничего. Иногда в этом театре исполнялись сценки из таганрогской жизни, которые сочинял Антоша и записывал в особую тетрадь. После каждого спектакля он тотчас же уничтожал все эти тетради, и они до нас не дошли. Когда Антоше шел четырнадцатый год, отец решил выстроить небольшой дом. Денег на постройку не хватило, пришлось занимать. А дела в лавке шли плохо, и отец еле сводил концы с концами. Случалось, нечем было платить в гимназию за ученье, и тогда мальчикам Антону и Ивану приходилось по неделям сидеть
дома. Отец ходил к директору, просил освободить мальчиков от платы за ученье, и всегда так унизительно было ждать его возвращения с ответом. Старшие, Александр и Николай, окончили гимназию и уехали в Москву. Александр поступил в университет, а Николай — в училище живописи, ваяния и зодчества. Приближался срок уплаты долга по дому, а денег не было. В то время неисправных должников сажали в долговую тюрьму,
или, как ее называли, яму. Отец, чтоб не сидеть в яме, потихоньку от кредиторов уехал в Москву. Через несколько месяцев уехала за ним и мать с младшими детьми. В Таганроге остались Иван и Антон: оба они еще учились. Дом был продан, из дома увозили мебель. Новый хозяин прибил над воротами дощечку со своей фамилией и предложил Антону угол за уроки, которые он должен был давать его племяннику. Иван ушел жть к тетке, Антон один остался в родном доме, который стал теперь чужим для него. Он был свободен от сидения в лавке, от спевок, от всего, что так угнетало и мучило его в детстве; но новые заботы легли на его плечи — до окончания гимназии оставалось еще три года, надо было платить за ученье, помогать родным, которые очень нуждались. Антон распродавал те немногие вещи, которые еще оставались в Таганроге после отъезда матери, и высылал деньги в Москву. Он чествовал, что какая-то доля ответственности за родных лежит
теперь и на нем. Знакомые помогли ему достать несколько уроков, и после занятий в гимназии он ходил по урокам, занимался с детьми — репетировал их. Один урок был далеко, на окраине города, за шлагбаумом. Осенью там стояла непролазная грязь, калош у Антоши не было, и, садясь заниматься с учеником, он старался
спрятать под стол свои грязные, рваные сапоги. Как-то Антоша узнал, что одному из товарищей живется еще хуже, предложил заниматься с учеником по очереди и разделил с товарищем свой заработок — три рубля в месяц. Бедность, кяк говорил Чехов, мучила его, как зубная боль. Мучили его и постоянные насмешки и жалостливые разговоры знакомых о том, что отец разорился и бежал от кредиторов. Чехов писал ласковые, шутливые письма матери, чтобы приободрить ее, а она немного обижалась — ей было не до шуток. Мать жаловалась в письмах, что денег совсем нет, одеться не во что, просила продать все, что осталось еще в Таганроге, и, хотя знала, что приехать он не может, что должен кончать гимназию, часто уговаривала его приехать поскорее. Ей казалось, что только с одним Антоном из всех сыновей можно говорить, обо всем, что только он один все поймет и поможет. А он скучал по семье, особенно по братьям — близких друзей
в Таганроге у него не было. Изредка посылал он братьям рукописный журнал «Заика», который заполнял сам коротенькими юмористическими сценками из таганрогской жизни. По-прежнему увлекался он театром, очень много читал. Гончаров, Тургенев, Белинский, Добролюбов — все это были писатели, которых не одобряло гимназическое начальство; тем охотнее и он и его товарищи читали произведения этих писателей. Почти каждое воскресенье компания гимназистов собиралась в городской библиотеке и прежде всего старалась захватить юмористические журналы «Стрекоза», «Будильник» и другие. Антону это было особенно интересно — там попадались иногда рассказы старшего брата Александра и рисунки брата Николая. Он сам продолжал сотрудничать в рукописных гимназических журналах; все чаще отправлял братьям свои литературные опыты и с нетерпением ждал ответа. Брат Александр был очень строг в своих суждениях и беспощадно критиковал первые произведения молодого писателя. Через два года после отъезда родителей окончил гимназию
брат Иван и тоже уехал в Москву. Антон остался один. Ему было восемнадцать лет. Самостоятельная, одинокая жизнь давалась Антону нелегко. В борьбе с трудностями он становился взрослее, многое начинал понимать глубже, серьезнее. По письмам, которые он писал домой в Москву, видно, как постепенно определялся характер, укреплялись черты его прекрасной «чеховской» души, росло отвращение ко всякой фальши, обострялось чувство справедливости, человеческого достоинства. «Среди людей нужно сознавать свое достоинство»,— писал он своему четырнадцатилетнему брату Михаилу и в том же письме советовал ему, что читать. «Привыкай читать. Со временем ты эту привычку оценишь... Прочти ты следующие книги: «Дон-Кихот» (полный, в 7 или 8 частей). Хорошая вещь. Сочинение Сервантеса, которого ставят чуть ли не на одну доску с Шекспиром. Советую братьям прочесть, если они еще не читали, «Дон-Кихот и Гамлет» Тургенева. Ты, брате, не поймешь. Если желаешь прочесть нескучное путешествие, прочти «Фрегат «Паллада» Гончарова». Весной 1879 года Чехов окончил гимназию. Он покидал ее без сожаления и потом говорил, что ему всю жизнь снились гимназические экзамены, невыученные уроки, придирки учителей, грозные крики директора. На лето Антон остался в Таганроге, чтобы выхлопотать себе стипендию,— стипендия выдавалась городской управой одному из таганрожцев, поступавших в высшее учебное заведение. Стипендию он выхлопотал и получил сразу за четыре месяца — сто рублей.
К осени Чехов уехал в Москву. Родных своих он застал в жалком состоянии, в сырой и холодной квартире подвального этажа. Отец работал и жил у купца в Замоскворечье, зарабатывал очень мало и домой приходил только по воскресеньям. Мать шила, старшие братья учились и время от времени работали в журналах:
Александр писал, Николай рисовал. Даже младший брат Михаил переписывал студенческие лекции. Но денег все-таки не хватало, и в гимназию за сестру Машу платили какие-то благодетели. Антон привез с собой двух товарищей, которые поселились в семье Чеховых пансионерами-нахлебниками. Чеховы переехали из подвального этажа в квартиру на втором этаже, теплую и сухую. С приездом Антона все в доме повеселели, жить стало немного легче. Осенью 1879 года Антон поступил в университет, на первый курс медицинского факультета. В то время в Московском университете были такие профессора, как Тимирязев, Захарьин, Склифосовский. Они читали лекции, вели занятия в лабораториях, клиниках. Чехов добросовестно посещал лекции, учился усердно, с увлечением вскрывал лягушек, наблюдал больных и составлял образцовые истории болезней. Но ему нельзя было только учиться — надо было думать о заработке, чтобы помогать семье.
В декабре 1879 года Чехов послал в петербургский еженедельный юмористический журнал «Стрекоза» рассказ «Письмо донского помещика Степана Владимировича N к ученому соседу д-ру Фридриху». Этот день он считал началом своей литературной деятельности. Рассказ был напечатан только через два месяца, и Чехов
получил свой первый гонорар, по пяти копеек за строчку. После первого напечатанного рассказа он стал писать и посылать в юмористические журналы «Будильник», «Зритель», «Стрекоза», «Осколки» рассказ за рассказом. Работа всегда была срочная, платили за нее гроши — несколько копеек за строчку, да и за этими небольшими заработанными деньгами приходилось иногда ходить в редакцию раз по десять. Так после окончания гимназии шла жизнь Чехова, студента медицинского факультета и писателя. Он трудился очень много, не
зная отдыха, часто по ночам. И чего только он не писал! Заметки, анекдоты, подписи к карикатурам, рассказы. Остроумие, неподдельная веселость, уменье подметить самое главное, глубокая человечность — все это выделяло написанное Чеховым из ряда развлекательных, часто грубоватых и плоских произведений других
писателей. Подписывался Чехов под этими своими произведениями не своей фамилией, а разными псевдонимами, чаще всего «Антоша Чехонте»; это было прозвище, данное ему одним из учителей
таганрогской гимназии. В университете долго никто не знал, что «Антоша Чехонте» — это студент Антон Чехов. Рассказы Чехова стали появляться все чаще, они все больше нравились читателям, редакторы наперерыв
стали звать его в свои журналы и платить стали немного больше. Мать очень любила вспоминать, как однажды он, еще совсем молоденький студент, пришел домой и сказал, что сам будет платить за сестру Машу в гимназию. У Евгении Яковлевны при этом радостно блестели глаза, и она улыбалась той обаятельной, ясной улыбкой, которая передалась и Антону. Постепенно Антон становился главой семьи. Братья уже давно невольно подчинились его влиянию. Старший брат Александр вспоминал, как он еще в Таганроге на правах старшего постоянно награждал колотушками младших. Раз, оставшись с Антоном один в лавке, он сильно ударил его жестянкой по голове. Антон ушел из лавки. Брат был уверен, что он идет жаловаться отцу, но через некоторое время увидел, как Антон уходит из дому, идет мимо лавки и даже не смотрит в сторону брата. Это произвело такое сильное впечатление на Александра, что он заплакал. Антон всегда умел сделать так, что братьям стыдно становилось за свои слова, поступки. Он ненавидел ложь, несправедливость; ему казалось, что они больше всего унижают человека, его человеческое достоинство. И теперь в семье все чаще слышались его слова: «Это неправда», «Нужно быть справедливым», «Не надо лгать». Когда Антон был на втором курсе, брат Иван выдержал экзамен на учителя и получил место в маленьком городке Воскресенске, недалеко от Москвы. Иван жил один, квартира у него была просторная, и Евгения Яковлевна с младшими детьми, Михаилом и
Марией, стала ездить к нему на летние каникулы. Сюда же приезжал, освободившись от экзаменов, и студент Чехов. Он ходил в черной крылатке и широкополой черной шляпе, как ходили тогда многие молодые люди. Веселый, общительный, он очень скоро перезнакомился с Воскресенскими жителями. В двух километрах от Воскресенска находилась Чикинская больница, и Чехов стал работать в больнице практикантом-медиком. Главный врач этой больницы был известный земский врач Архангельский, и около него всегда собиралось много молодежи, особенно из медиков. Чехов проводил в больнице целые дни. Он работал, как рассказывает Архангельский, не спеша, со вниманием и любовью к больным, которых осматривал. Никогда не повышал он голоса и всегда терпеливо отвечал на все вопросы больных. После работы молодежь часто собиралась у Архангельского. Там читали, обсуждали литературные новинки, пели хором народные песни, декламировали стихи Некрасова. Студенческие годы Чехова подходили к концу. Он был уже на четвертом курсе. Занятия в университете, зачетные работы, экзамены требовали большого напряжения сил. Много сил отнимала
у него и литературная работа, которой становилось все больше. Отказываться от нее он не мог и не хотел — литература давала заработок и все больше привлекала и захватывала. Весной 1884 года Чехов сдал последние экзамены, окончил университет и уехал в Воскресенск. «Природа кругом великолепная. Простор и полное отсутствие дачников. Грибы, рыбная ловля и земская лечебница... Тем много, но писать решительно не в состоянии...» — писал он в июне редактору одного из журналов, в котором сотрудничал. В том же месяце вышел первый сборник его рассказов под псевдонимом «Антоша Чехонте». Сборник назывался «Сказки Мельпомены»; в нем было шесть рассказов, печатавшихся раньше в разных юмористических журналах.
Вернувшись осенью в Москву, Чехов повесил на входных дверях своей квартиры вывеску «Доктор А. П. Чехов» и стал принимать больных. Практики было много, так как много было знакомых, но половина больных лечилась у Чехова бесплатно — это были такие же бедняки, как он сам. Доктор Чехов не бросал литературу; он подписывался «Антошей Чехонте», «Человеком без селезенки», «Братом своего брата» и другими псевдонимами и писал множество коротеньких рассказов. Когда много лет спустя один из его друзей спросил, сколько
он написал рассказов в первые годы своей работы, Чехов ответил: «Около тысячи». Все это давалось ему нелегко. На последнем курсе университета он чувствовал себя постоянно утомленным, жаловался на нездоровье и в конце 1884 года писал: «Вот уже три дня прошло, как у меня ни к селу ни к городу идет кровь горлом. Это кровотечение мешает мне писать, помешает поехать в Питер...» Сам он не придавал значения своей болезни, мало заботился о себе, не хотел показываться врачам. Живя в Воскресенске, Чеховы познакомились и очень сдружились с семьей Киселевых, которые жили километрах в трех от города в своей усадьбе Бабкино. Это была прекрасная, очень благоустроенная усадьба на крутом берегу реки. Соседей вокруг не было. Киселевы были образованные, милые люди, у которых постоянно гостили писатели, художники, музыканты. Мария Владимировна Киселева была детская писательница, сотрудничала в детских журналах того времени.
Чеховы сняли небольшой флигель в этой усадьбе и с 1885 года три года подряд ездили в Бабкино на дачу. Очень скоро в соседних деревнях узнали, что в Бабкине живет доктор. Стали съезжаться и сходиться к нему больные, и Чеховы устроили в Бабкине настоящий амбулаторный прием, даже аптеку завели. Однажды из деревни пришла к доктору Чехову жена местного горшечника и сказала, что болен ее жилец, художник Тесак Ильич. Выяснилось, что это Исаак Ильич Левитан, друг семьи Чеховых. Никто из них не знал, что он приехал сюда писать этюды. Братья тотчас же отправились к нему, и через несколько дней Левитан переселился в маленький флигелек в Бабкине. Жизнь пошла веселая, шумная, деятельная; много гуляли, читали. У Киселевых была хорошая библиотека, выписывались все толстые журналы и газеты. Вечерами все собирались вместе, и тогда шуткам, остротам, всевозможным выдумкам не было конца. Жизнь в Воскресенске, в Бабкине очень много дала и доктору и писателю Чехову. Он нашел здесь сюжеты, темы, людей, которых хотелось описывать.
Время было тяжелое, шли 80-е годы — мрачные годы в истории России. Тюрьмы были переполнены, закрывались журналы и газеты. Запуганные обыватели прятались от жизни, они боялись, как писал Чехов в рассказе «Человек в футляре», «громко говорить, посылать письма, знакомиться, читать книги, ...помогать бедным, учить грамоте», они боялись, как бы чего из всего этого не вышло, как бы какой-нибудь унтер Пришибеев не заподозрил их в чем-нибудь, не донес по начальству... А унтеры Пришибеевы, добровольные соглядатаи и доносчики, жили по всем городам, селам и деревням России и везде наводили пришибеевские порядки.
Пришибеевых Чехов видел и в Москве и в Воскресенске, он знал, что их много, что все они думают только о своем благополучии, всего боятся и пресмыкаются перед начальством. Вот маленький чиновник в рассказе «Смерть чиновника». Он сидит в театре, смотрит пьесу. Нечаянно чихнул и обрызгал лысину генерала, сидящего впереди. От страха впасть в немилость и лишиться службы чиновник умирает. Жалко чиновника, но как отвратительны его подхалимство, его страх перед генералом! Таким сделала его жизнь, служба в дореволюционной России, весь строй тогдашней жизни. А вот через базарную площадь какого-то захолустного городка идет полицейский надзиратель. Чехов назвал его Очумеловым. Он идет с узелком в руке, за ним городовой с решетом, наполненным крыжовником. Очевидно, это дань, собранная ими за какой-нибудь
«беспорядок, который они только что пресекли». И снова «беспорядок»: чья-то собачонка укусила за палец мастерового Хрюкина. Очумелов принимается разбирать «дело». Сначала он берет под защиту потерпевшего Хрюкина и требует наказать хозяина собаки, потом, узнав, что собака принадлежит генеральскому брату, он, как ящерица-хамелеон (потому Чехов и назвал этот рассказ «Хамелеон»), меняет свой облик и обрушивается на мастерового: «Нечего свой дурацкий палец выставлять! Сам виноват!» Все эти пришибеевы, хамелеоны, беликовы душили все живое в России, губили много хороших, честных людей, одаренных талантом, глубиной и свежестью чувств, делали невыносимой и страшной жизнь детей. Чехова всегда волновала судьба детей и особенно судьба детей из народа, которым в то время жилось очень тяжело. С детства он помнил мальчиков, служивших в лавке отца,— Андрюшу и Гаврюшу, потом много встречал таких же беззащитных детей и описал их жизнь в замечательных рассказах «Ванька», «День за городом», «Спать хочется» и других. Ваньке всего девять лет, он живет «в мальчиках» у сапожника. За три месяца, которые он прожил «в ученье», он успел испытать
и колотушки, и голод, и насмешки. И вот теперь, оставшись под праздник один, Ванька решил написать письмо единственному близкому человеку — дедушке. «А вчерась мне была выволочка. Хозяин выволок меня за волосья на двор и отчесал шпандырем за то, что я качал ихнего ребятенка в люльке и по нечаянности заснул, — писал Ванька. — ...Подмастерья надо мной насмехаются, посылают в кабак за водкой и велят красть у хозяев огурцы, а хозяин бьет чем попадя. А еды нету никакой...»
