Александр Можайский

С. Вишенков "Александр Можайский"
Издательство ЦК ВЛКСМ "Молодая гвардия", Москва, 1950 г.
OCR Biografia.Ru

Глава I

Густой туман, несколько дней подряд закрывавший Кронштадтский рейд, наконец, рассеялся. Поднявшийся с утра холодный октябрьский ветер разметал тучи. Неяркое осеннее солнце осветило свинцовую рябь Финского залива.
На трехмачтовом 52-пушечном фрегате «Диана» шли последние приготовления к отплытию. Матросы снова (в который уже раз!) драили и без того чистую палубу, ожесточенно терли медные части, тускло блестевшие под лучами солнца.
В десятом часу утра с кронштадтского телеграфа командиру «Дианы» капитан-лейтенанту Степану Лесовскому была доставлена депеша. В ней сообщалось, что из Петербурга на пароходе «Александрия» отбыл адмирал, и предписывалось ожидать его прибытия.
Вдали показался дымок парохода. Весь экипаж «Дианы» застыл в строю. Адмирал поздоровался с экипажем. Ветер доносил слова напутствия на близстоящие военные суда.
— ...Вам предстоит долгий, нелегкий путь... В сие тревожное время может случиться встреча с неприятелем... Англо-французы грозят нам войной. Надеюсь, команда русского фрегата не ударит лицом в грязь, поддержит честь русского флага...
Громовое «рады стараться!» взметнулось на корабле. Адмирал попрощался с командой, приказал сниматься с якоря, отправился на «Александрию».
С борта «Дианы» загрохотали орудийные салюты. На «Александрии» взвились разноцветные флаги, означавшие: «Принять сей сигнал за ответ на ваш салют».
Прозвучали слова команды, раздались сигналы боцманских дудок. Матросы бросились по местам. Загремели якорные цепи. Пароход «Отважный», взяв фрегат на буксир, направился в открытое море.
По рейду снова прокатился орудийный грохот: салютовали с Кронштадтской крепости. На стоявших поблизости фрегате «Константин», корвете «Князь Варшавский», бригах «Улисс» и «Полипур» взлетали матросские бескозырки, трепетали на ветру платки, взвивались сигнальные флаги: «Доброго плавания!»
Фрегату «Диана» предстояло совершить кругосветное плавание. Прибывший в сентябре 1853 года из Сингапура в Петербург курьер от вице-адмирала Путятина привез специальное донесение. В нем сообщалось, что фрегат «Паллада», на котором Путятин отправился год назад с дипломатическим поручением в Японию, пришел в негодность. Это судно, плававшее свыше двадцати лет, в последнем переходе из Кронштадта на Дальний Восток перенесло очень тяжелые штормы и стало разрушаться. Путятин просил срочно выслать на смену «Палладе» новый корабль, обладающий хорошими мореходными качествами.
Распустив паруса, «Диана» плыла на запад. Корабль миновал Немецкое море, Ламанш. С правого борта показались, наконец, угрюмые скалы мыса Лизард — южной оконечности Англии. Сквозь туман доносилось уже дыхание Атлантики.
Стоявший на носу корабля вахтенный офицер лейтенант Александр Можайский зорко всматривался вдаль, с наслаждением вдыхая влажный морской воздух. Это был двадцативосьмилетний человек высокого роста и богатырского телосложения. Его умное, энергичное лицо обрамляла небольшая черная бородка и густые бакенбарды. Взгляд серых глаз был проницателен и ласков.
Можайский происходил из старинной морской семьи. Отец его, Федор Тимофеевич, участвовал во многих плаваниях и кампаниях. Страстно любящий свое дело, он, по мере того как подрастали сыновья, одного за другим определял их на морскую службу.
Александр, блестяще окончив в 1841 году морской корпус, шестнадцатилетним гардемарином поступил на флот. Восемь лет плавал молодой моряк в Балтийском и Белом морях, несколько раз переходил из Кронштадта в Архангельск, одно время обучался на северных верфях судостроительному искусству, потом на корвете «Мельпомена» снова ушел в кампанию и в 1849 году получил чин лейтенанта.
Все эти годы Александр Можайский мечтал о дальних плаваниях. Узнав о предстоящем кругосветном путешествии «Дианы», он стал хлопотать о переводе на это судно. К тому времени молодой офицер имел уже репутацию опытного моряка. Он был зачислен в экипаж «Дианы».
Фрегат взял курс на юго-запад. Впереди, насколько охватывал взор, были небо и вода одинакового темно-серого цвета.
Пробили склянки. Вахту принял другой офицер. Лейтенант Можайский отправился на отдых, собираясь подняться на заре. Ему предстояло провести занятие с гардемаринами, проходившими на фрегате морскую практику.
Утром, повторив на свежую голову содержание своей лекции, он пошел на занятие. В классе его уже дожидались молодые моряки. Они знали, что лейтенант Можайский, как всегда, расскажет им много нового и интересного.
Один за другим сменялись дни. В часы, свободные от службы, лейтенант Можайский часто уединялся в своей каюте. Пытливый и энергичный человек, он увлекался точными науками. В его каюте было столько книг, что друзья шутя называли ее второй корабельной библиотекой. Можайский всегда знал все новости военной и морской техники, читал статьи «Морского сборника», полный комплект которого имелся на корабле. В этом журнале нередко печатались оригинальные труды русских специалистов о новейших открытиях в теории и практике судостроения, навигации, баллистики.
Александр Федорович, с юных лет любивший мастерить, изобретать, строить, жадно впитывал новые знания, надеясь впоследствии использовать их при постройке необыкновенных и быстроходных кораблей собственной конструкции, приводимых в движение мощными машинами.
Еще одна мысль в последнее время нередко занимала Можайского. В русской печати все чаще стали появляться статьи, посвященные вопросам воздухоплавания, которому предсказывали большую будущность. Одни авторы призывали изучать полет птиц, утверждая, что птицы могут послужить прообразом летательного аппарата. В других работах, особенно переводных, доказывалось, что птица может летать лишь благодаря каким-то божественным свойствам, которые человеку никогда не удастся воспроизвести.
«В самом деле, благодаря каким же свойствам летают птицы?» — задумывался лейтенант. Он брал альбом, цветные карандаши, выходил на палубу, усаживался па носу фрегата. Впереди под лучами солнца играл и искрился океан. Бирюзовые волны, сталкиваясь, взметывали белые хлопья пены. Над фрегатом, оглашая воздух резкими криками, кружили чайки.
Офицер наблюдал за птицами. Он видел, как они, неподвижно распластав крылья, летя по врямой, постепенно теряли высоту. Снизившись, они сильными взмахами крыльев снова взмывали ввысь. Или же в другой раз он замечал, как чайки, так же неподвижно распростерши крылья, парили плавными кругами, поднимаясь все выше и выше.
«Как это им удается без малейшего видимого усилия подниматься вверх? — спрашивал себя Можайский. — Сможет ли когда-либо человек столь же привольно летать, как эти птицы?»
Несколько лет спустя создание управляемого летательного аппарата стало для Можайского главной целью его жизни. А сейчас, не найдя ответа на этот с незапамятных времен волнующий человечество вопрос, он задумчиво глядел вдаль. Сверкающий голубой океан, сливавшийся на горизонте с таким же голубым небом; одинокий русский фрегат с гордо реющим на корме андреевским флагом; красивые сильные птицы, парящие над высокими мачтами, — все это точно само просилось на бумагу. Лейтенант любил рисовать. Как-то за этим занятием его застал капитан-лейтенант Лесовский. Можайский вскочил с места и вытянулся перед командиром корабля.
— Вам не кажется, что на горизонте земля? — спросил капитан-лейтенант. — Взгляните-ка, — продолжал он, протягивая Можайскому подзорную трубу.
— В самом деле, какая-то темная полоса, — ответил Можайский.
— Тридцать дней все небо и вода, вода и небо, — сказал Лесовский. — А с родины никаких вестей. Что делается там? Как ведут себя англичане и французы, все грозившие выступить на помощь туркам? Какие встречи ждут нас впереди? Полнейшая неизвестность, оторванность...
— Наступит время, — мечтательно произнес Можайский, — когда командиры судов будут иметь особый телеграф прямо на корабле, чтобы можно было, находясь в море, постоянно сноситься с землей. Или они это будут делать с помощью специальных воздухолетательных снарядов...
Лесовский удивленно посмотрел на лейтенанта.
— Вы, оказывается, не только живописец, но еще и большой мечтатель, лейтенант, — мягко сказал командир. — Может быть, все это и будет, но сейчас нам следует думать о более близких делах... Да, это земля, — продолжал он. — Судя по всему, это мыс Фрио. А оттуда до Рио-де-Жанейро рукой подать... Кто знает, как нас там примут...
В гавани стояло несколько английских и французских военных кораблей. Их команды встретили русских моряков с подчеркнутой холодностью.
В Рио-де-Жанейро русским морякам предстояло запастись свежей провизией. Каждое утро с фрегата на берег отправлялась шлюпка. Покуривая махорку, матросы терпеливо дожидались на берегу поставщиков с грузом.
В один из январских дней 1854 года шлюпка с «Дианы», как обычно, направилась к берегу. Вдруг с фрегата заметили, что моряков окружила толпа бразильцев, которые о чем-то громко кричали, сопровождая свои возгласы энергичной жестикуляцией.
— Лейтенант Можайский, — приказал командир корабля, — узнайте, в чем там дело.
Можайский прыгнул в шлюпку. Гребцы налегла на весла, суденышко понеслось вперед. Едва лейтенант соскочил на берег, как несколько рук одновременно протянули ему последние газеты и журналы. Мельком глянув в них, лейтенант быстро вернулся в шлюпку, приказал грести обратно к фрегату.
— Всех наверх, во фронт! — скомандовал Лесовский, прочитав заголовок статьи.
— Ребята, — объявил он морякам, — поздравляю вас с победой. Русская эскадра под командованием адмирала Нахимова в бою в Синопской бухте истребила турецкий флот.
Прогремело «ура». Офицеры собрались в кают-компании. За столом провозгласили тост за здоровье адмирала Нахимова. Все чокнулись и до дна осушили бокалы.
— Все-таки штука получилась не совсем политическая, — заметил немного погодя лейтенант Энквист: — кругом нас английские и французские корабли, а мы тут «ура» да «ура».
— А что ж это, по-вашему, достойная политическая штука? — рассердился Можайский, раскрывая французский журнал. — Послушайте, что они пишут про наших моряков: «Офицер отряда Нахимова, взявшего турецкий фрегат, дорубил единственного оставшегося в живых турка, отрезал от него кусок мяса и съел, за что получил Георгия».
Все находившиеся в кают-компании с возмущением посмотрели на Энквиста. Офицер сильно покраснел.
— Комментарии, как говорят, излишни, — сказал Лесовский, прекращая спор.
С этого знаменательного дня моряки с фрегата «Диана» стали любимцами населения Рио-де-Жанейро. Здесь ненавидели английских колонизаторов и всячески подчеркивали это особым вниманием к русским. Куда бы ни шли русские моряки, их окружали толпы людей и поздравляли так горячо, словно моряки с «Дианы» сами участвовали в Синопской битве. Бразильские газеты посвящали русским морякам теплые статьи.
Покинув столицу Бразилии, фрегат «Диана» направился вдоль восточных берегов Южной Америки к мысу Горн. Мыс Горн встретил корабль жестоким штормом, который бушевал непрерывно несколько суток подряд.
На двенадцатый день плавания вокруг мыса Горн фрегат благополучно достиг западной оконечности Магелланова пролива. Погода улучшилась. Вдали синел Тихий океан. Мореплаватели облегченно вздохнули. Фрегат взял курс на север.
Стояли знойные дни, очень похожие один на другой. Во все стороны простирались синие дали Тихого океана. И поэтому часто казалось, что судно не двигается вперед, а стоит на одном и том же месте. Маловетрия нередко задерживали фрегат, заставляя его по нескольку дней находиться в дрейфе.
В такие дни на судне было меньше работы, и, верный себе, лейтенант Можайский посвящал свободные часы научным занятиям. Он то подолгу беседовал с артиллеристом поручиком Антипенко о последних нововведениях в артиллерийском деле, то помогал штурману подпоручику Петру Елкину в его гидрографических изысканиях. Ботаник Дмитрий Губарев мог часами увлекательно рассказывать о растительности любых частей света. И в беседах с Губаревым лейтенант Можайский находил для себя много интересного. Так же, как и прежде, он изучал научные статьи из «Морского сборника», вел занятия с гардемаринами. Часто он рисовал. Его альбом был заполнен многочисленными эскизами, этюдами. По возвращении домой Можайский собирался написать несколько больших полотен на морские темы.
Проведя семь дней в полосе экваториальных штилей, корабль дождался, наконец, северного пассата и поплыл быстрей. 1 мая 1854 года фрегат, чтобы запастись свежей провизией и водой, бросил якорь на рейде Гонолулу. Здесь моряки узнали важную новость. В газетах сообщалось, что Англия и Франция объявили войну России и что эскадра английского адмирала Прайса отправилась на поиски отряда Путятина, а из Англии захватить «Диану» послан пароход «Пик».
На русском фрегате ускорили погрузку, проверили состояние всего вооружения, отправились в дальнейший путь. Марсовые зорко следили за горизонтом. Ночью шли с потушенными огнями. Днем вели парусные и артиллерийские учения, готовясь к возможной встрече с врагом. На кубрике и в кают-компании только и было разговоров о войне.
Однажды в кают-компании возник спор по поводу боевых качеств судов, оборудованных паровыми двигателями.
— Сейчас все больше становится таких военных кораблей, — говорил лейтенант Бутаков. — Эти суда имеют большую свободу маневра, не зависят от силы и направления ветра. В этом их немалое преимущество.
— Что-то не верю я в паровые машины,—отозвался лейтенант Мусин-Пушкин. Не имея собственного мнения, этот офицер разделял взгляды отсталой части флотского офицерства, считавшей, что с исчезновением парусных кораблей целиком погибнут мореходное искусство и военная доблесть моряков.
— Паровые машины, — продолжал Мусин-Пушкин,—часто ломаются. И когда корабль станет в ремонт, то не скоро дождешься его окончания. Другое дело — парусные корабли. Они тысячу лет оправдывают себя и впредь еще послужат немало. А перед доблестью русского моряка не устоит никто другой.
— О том, что русский матрос храбр и отважен, всем доподлинно известно, — заметил Можайский. — Но в наше время нужно иметь и нечто другое. Я имею в виду различные технические приспособления и устройства, которые с каждым годом получают все большее развитие в военном деле. Думаю, что пройдет каких-нибудь три-четыре десятка лет, и люди будут плавать лишь на кораблях, оборудованных машинами, и не только по воде, но и по воздушному океану, — продолжал Можайский. — Будут тогда и воздушные брандеры, и миноносцы, и фрегаты. Разумные люди уже сейчас должны печься об этом, чтобы не попасть впросак.
— Сын мой, — вмешался судовой священник отец Василий, — господь-бог всегда был лучшим защитником русского воинства. Боящемуся бога всегда будет даровано благо...
На корабле все хорошо знали, что когда отец Ва- силий начнет говорить, то он долго не остановится. Тем более, что судовой священник был сейчас немножко навеселе. Поэтому командир корабля поспешил увести разговор в другую сторону. Да и тема была весьма щекотливой. О делах, касающихся состояния флота, лучше было не спорить.
Обед закончился в полном молчании. Поднявшись из-за стола, офицеры отправились по своим делам...
Однажды лейтенант Можайский нес вахту. Дул свежий ветер. Голубовато-серые водяные валы выплескивали на борт корабля белые хлопья пены. Над фрегатом кружились серебристые чайки. Сильным порывом ветра одну птицу ударило о грот-мачту. С жалобным криком чайка свалилась на палубу. Можайский поднял мертвую птицу, отнес ее к себе в каюту. После вахты он принялся набивать чучело.
На другой день за обедом в кают-компании отец Василий спросил Можайского:
— Что. это вы, лейтенант, так увлеклись чайкой?
— Я думаю, что люди, желая покорить воздушный океан, смогут извлечь для себя большую пользу, изучая полет птиц и особенно чаек.
— Ни один человек никогда не сможет повторить и создать то, что создано всевышним, — возразил священник.
— Птицам присуще особое свойство, — подхватил лейтенант Энквист. — Они могут вытянуть воздух из своих костей и перьев и настолько расширить грудь, что делаются легче самого воздуха и потому всплывают в нем. Ни в одной машине не удастся повторить все тонкости устройства птицы.
Эта завезенная из-за границы «теория» была опровергнута русскими учеными. Об этом Александр Федорович как-то читал в одном из журналов.
— Глупости, — отозвался Можайский. — Птица в десятки раз тяжелее, чем воздух, который мог бы поместиться во всем объеме ее тела. Возможность ее полета обусловлена другими свойствами. Какими — еще надо изучить.
Завязывался спор, но в это время вошел вахтенный офицер и доложил, что имеются признаки близкой земли. Все поднялись на палубу.
...В июле 1854 года фрегат «Диана», проделав свыше 35 тысяч верст, бросил якорь в заливе Де-Кастри, откуда направился к мысу Лазарева, где соединился с отрядом вице-адмирала Путятина.
Подготовка к отплытию в Японию заняла около полутора месяцев. Путятин перенес свой флаг на фрегат «Диану», перевел туда часть экипажа с «Паллады», и, несмотря на то, что в Охотском море крейсировала сильная неприятельская эскадра, в сентябре корабль снялся с якоря.
Посетив город Осака, корабль вошел в бухту Симода. Здесь вице-адмирал Путятин намеревался завершить переговоры с японцами о границах и торговом трактате.

Глава II

Переговоры с японскими уполномоченными тянулись медленно и нудно, сопровождаясь длительными церемониями, торжественными обедами, взаимными подношениями подарков.
Наконец на субботу 11 декабря была назначена заключительная церемония. Утро в этот день выдалось теплое, солнечное. В кают-компаяии еще пили чай, когда сильный толчок заставил судно содрогнуться. Задребезжала посуда, попадали на пол стулья. Все выбежали наверх. На море попрежнему было все спокойно, ничто не указывало на какую-либо опасность.
Полчаса спустя на фрегате почувствовали новые толчки. С борта увидели, что вода в бухте прибывает необыкновенно быстро. Она бурлила и клокотала, точно морское дно, превратившись в огромный костер, вскипятило всю воду в бухте. Возникли буруны, со дна поднялись тучи ила. Мутнозеленые волны с ревом и грохотом ринулись на берег, уничтожая все живое.
Это было морское землетрясение огромной силы. Вода в заливе то быстро убывала, то прибывала. Появились сильные водовороты. Под ударами волн корабль стало бросать из стороны в сторону.
Тем временем воды, затопившие город, хлынули обратно в море, унося с собой обломки строений. На бревнах и полуразрушенных джонках виднелись спасавшиеся японцы.
— Люди за бортом! — раздался на фрегате крик вахтенного офицера.
Взяв с собой группу матросов, мичман Пещуров бросился на помощь погибающим. Рискуя жизнью русские моряки спасли несколько японцев.
Между тем море все бурлило. Приливы и отливы следовали один за другим. Глубина быстро изменялась. Лотовые едва успевали выкрикивать число футов. Фрегат сильно кренился из стороны в сторону.
— Перекрепить орудия! — прозвучала команда.
Матросы поспешили выполнить приказание. В тот же миг фрегат круто повалило на левый борт. На палубе нельзя было удержаться, и люди кинулись к правым сеткам.
Снизу послышались стоны. Лейтенант Можайский бросился туда. Следом побежали мичман Пещуров, унтер-офицер Терентьев, несколько матросов. Две пушки, сорвавшись с места, катились к левому борту, все сокрушая на своем пути. Матросы Соболев и Викторов прыгнули вперед, успели подложить под колеса упоры. Внезапно фрегат стал приподниматься. Пушки покатились обратно, подмяли смельчаков. Матросы, опасаясь разделить судьбу товарищей, невольно отпрянули. Наступила критическая минута.
— Не робей, ребята! — крикнул Можайский.— За мной!
Артиллерист-великан Артамонов кинулся вслед за лейтенантом. За ними бросились другие. Пушки удалось укрепить. Тем временем судно окончательно выпрямилось. Водоворот снова увлек его на середину бухты, ударил о подводный риф. С палубы увидели, как мимо пронесло кусок обшивки киля и самого киля. Через образовавшиеся щели в трюмы хлынула вода. Люди встали к насосам. Работали без остановки, смена за сменой, но вода почти не убывала. Казалось, этим тяжким испытаниям не будет конца.
Но к четырем часам дня море стало утихать. Водовороты ослабевали, волны уменьшались. Гул и грохот исчезли. В прозрачном небе ярко светило солнце. Море было спокойно. Лишь развалины на месте города Симода, обломки зданий и судов, многочисленные трупы людей, рассеянные по всему рейду и берегам, напоминали о бедствии.
С фрегата спустили шлюпку, стали осматривать повреждения. Они были очень серьезны: разбило кормовую часть корабля, унесло руль, сорвало несколько досок обшивки. Вода в трюме продолжала непрерывно прибывать, хотя ее и откачивали всеми средствами.
Решено было отвести фрегат в удобную бухту к там произвести ремонт. Наскоро заделав пробоины, поставив временный руль, пустились в путь.
Это было трудное плавание. Полуразрушенное судно плохо слушалось руля. Течь усиливалась. Неизбежность гибели фрегата становилась очевидной.
В непрерывной и тяжелой борьбе прошло несколько дней. Наконец волнение ослабело. Капитан решил воспользоваться затишьем, чтобы свезти на берег команду. Спустили адмиральский катер и гребные суда. Из разных обломков соорудили плот.
Началась отправка команды. Со слезами на глазах моряки покидали судно. На адмиральский катер, командование которым было поручено Можайскому, моряки садились партиями по шестьдесят человек. Баркас по канату тянули к берегу и, не доходя до бурунов, останавливали. Люди поодиночке перебирались через бурун по веревке, поданной с суши.
Собравшись на берегу, русские моряки неотрывно смотрели на гибнущий фрегат, бывший для них родным домом.
— Господин капитан, — сдерживая волнение, обратился Можайский к Лесовскому, — есть еще одно средство спасти судно. Если его до предела разгрузить и добыть с сотню японских лодок, то гребцы могли бы отбуксировать фрегат в бухту. Ведь до нее осталось всего десять миль.
— Неизвестно, согласятся ли японцы предоставить лодки, но попытаться стоит, — задумчиво ответил Лесовский.
— Разрешите мне взять пятнадцать моряков и приступить к разгрузке и подготовке фрегата к буксированию, — продолжал Можайский, — а тем временем, может быть, удастся договориться насчет лодок.
Немного подумав, Лесовский разрешил лейтенанту приступить к работе.
Взяв с собой группу матросов. Можайский отправился на фрегат. Моряки отклепали якорные цепи и выпустили их с буйками, задраили порты — прямоугольные отверстия в бортах, принялись переправлять грузы на берег.
Несмотря на то, что вода достигла уже трети высоты между кубриком и батарейной палубой, Можайский остался ночевать на фрегате. Всю ночь, изнемогая от усталости, моряки откачивали воду. Когда рассвело, у людей радостно забились сердца. К фрегату плыло множество шлюпок. Вскоре они потянули фрегат.
В течение трех часов он подвинулся на добрых пять миль. У моряков, находившихся на судне, и у тех, кто с берега следил за ним, зародилась надежда на спасенье корабля.
Но вот лодочники бросили буксир и с криком кинулись в разные стороны. На горизонте угрожающе росла туча. Налетел шквал. Ветром фрегат повернуло и понесло. Теперь ничто не могло спасти судно. Все поспешили к борту, чтобы успеть спуститься в шлюпку. Вдруг внезапная мысль остановила Можайского. Ступая по пояс в воде, он вернулся в каюту и принялся торопливо ворошить толстые тома «Морского сборника». Отобрав несколько книг, лейтенант стал выбираться наружу. Вода тем временем поднялась еще выше. Держа книги над головой, чтобы не замочить их, лейтенант достиг палубы. Гибнущий фрегат был пустынен, смерть словно уже витала над ним. Моряки спустились в шлюпку, налегли на весла.
Люди, находившиеся на берегу, бросились на возвышенность, чтобы не терять из виду корабль. Они видели, как он, кренясь кормою, медленно погружался. Море опустело. Там, где только что находился фрегат, бушевал водоворот. В волнении все обнажили головы.
На другой день моряки отправились берегом в порт Хеда, которого достигли через два дня. Японцы-проводники показали морякам дорогу в рощу. Немного углубившись в нее, люди увидели полуразрушенный землетрясением буддийский храм. В нем разместился офицерский состав с «Дианы», рядом в легких пристройках — команда.
Вечерело. В роще зажглись костры. В чугунках, подвешенных на треногах, моряки варили суп из грибов, кипятили чай.
Матросы говорили о том, что волновало всех,— о возвращении на родину.
— Сколько промаемся тут, один бог лишь ведает,— угрюмо заметил судовой плотник Игнатов. — Дома-то наши братья от англичан, французов и турок отбиваются, а мы за десять тысяч верст сидим и ничем своим помочь не можем. Вот дали бы разрешение да материал — сами бы судно построили, до Сибири добрались.
— Не худо бы, — поддержал артиллерист Артамонов. — Мы бы себя не посрамили, горы бы своротили, только б домой воротиться поскорей.
...В большом зале храма тускло светили лампады. Стены были заставлены большими щитами, чтобы взор чужеземцев не осквернял изображений буддийских богов.
Лейтенант Можайский, расхаживая по залу, взволнованно говорил: — Мы бы вполне могли собственными силами построить небольшое судно по типу шхуны «Опыт». Он подошел к столу, за которым сидели офицеры. На столе лежал спасенный Можайским журнал «Морской сборник» с описанием «Опыта».
— Нам известны все главные размерения судна,— продолжал Можайский. — Есть чертеж мидель-шпангоута (сечения судна) и план общего расположения. Если адмирал согласится на этот шаг и японцы не воспрепятствуют такому намерению, то мы весьма скоро могли бы построить подходящее судно. В самом деле, нельзя же сидеть здесь сложа руки, ожидая, когда подвернется корабль, чтобы доставить нас домой. В России война, наши товарищи в строю, и мы обязаны быть там. Нас вполне достаточно, чтобы построить судно и перейти к берегам Сибири.
— Это неплохая мысль, — сказал штабс-капитан Мещерский. — У меня сохранились записки по судостроению. Хоть они и кратки, эти записки, но при постройке шхуны принесли бы немалую пользу.
— Я готов работать круглые сутки напролет для такого дела, — поддержал товарищей мичман Александр Колокольцов.
— Постараюсь не отстать от вас, — пылко отозвался прапорщик Карандашев, прекрасный штурман и чертежник.
— Это легкомысленная и опасная затея, — вмешался лейтенант Энквист. — Во-первых, японцы никогда не строили килевых судов, и мы не сможем достать здесь самых простых вещей, нужных для сооружения корабля. И если нам даже удастся построить небольшую шхуну, то было бы чистым безумием пуститься на ней через океан, да еще когда кругом крейсируют неприятельские корабли.
— Что же вы предлагаете? —строго спросил Мещерский.
— Пока мы будем возиться со шхуной, война закончится, — ответил недовольным тоном Энквист. — Мы можем спокойно подождать, когда за нами приедут.
Гул возмущения был ответом на эти слова.
— Мы обязательно построим судно! — горячо воскликнул Можайский. — Среди матросов есть всякие мастера: плотники, кузнецы, такелажники, слесари. И все они согласятся работать день и ночь и преодолеют любые тяготы, лишь бы скорей попасть домой. Справимся с этим делом...
Громкие возгласы одобрения поддержали Можайского. Моряки решили на следующий день сообщить начальству о своих планах.
Командира корабля волновали те же мысли, что и команду. Он внимательно выслушал Можайского.
— Я целиком присоединяюсь к вашему плану и думаю, что, несмотря на всю сложность, нам его удастся осуществить, — сказал Лесовский. — Неизвестно лишь, дадут ли нам японцы возможность работать. Как только здесь появится секретарь японских уполномоченных Накамура, мы с ним обо всем переговорим.
Спустя два дня Накамура сообщил о том, что русским разрешается строить судно. Разумеется, японцы постарались нажиться на чужой беде и потребовали баснословную цену за все поставляемые материалы. Лесовский объявил Можайскому, что адмирал поручает лейтенанту вести наблюдение за выполнением чертежей и изготовлением нужных приспособлений.
На вечерней поверке команде было объявлено о решении строить судно. Это известие было встречено с энтузиазмом. С рассветом люди приступили к делу. В этот день можно было видеть огромную, ладно скроенную фигуру лейтенанта Можайского то в одном, то в другом конце обширной бухты. Лейтенант еще накануне облюбовал одно из углублений на берегу, удобное для устройства стапеля — сооружения для постройки судна. Приведя сюда группу матросов, Можайский рассказал им, что и как надо делать. Работа закипела.
Тем временем Карандашев и Колокольцов приступили к составлению чертежей. Чертежная была оборудована прямо под открытым небом. Столом служила опрокинутая бочка. В другом месте, усевшись на земле, штабс-капитан Мещерский вычислял, сколько и каких потребуется материалов.
Моряки, стремясь быстрее попасть на родину, трудились, не щадя сил. За какие-нибудь две недели был готов стапель, построена кузница, подготовлен плаз — специальное сооружение, на котором уже можно было начинать разбивку чертежа. Подвезли лес для шпангоутов и многие требовавшиеся инструменты.
Лейтенант Можайский с утра до ночи находился на строительной площадке. Он словно не знал, что такое усталость, всюду поспевал, чтобы подбодрить или помочь. Смотрел за тем, как идет отделка шпангоутов и справляются ли кузнецы с изготовлением металлических деталей. Проверял, как матросы шьют паруса.
В течение недели все шпангоуты были готовы. Тут же приступили к установке их на стапель. Другие готовили для шхуны оснастку. Людям приходилось самим делать все, от мачт и парусов до мельчайшей детали.
Каждый раз, когда возникали трудности, находчивые и сообразительные русские моряки находили выход. Когда вспомнили, что потребуются блоки, собственноручно взялись строить токарный станок.
Можайский выполнил все расчеты и чертежи. Плотники сделали станину и шкивы из дубовых за готовок, кузнецы скрепили их железными угольниками. Долго думали о том, где достать смолу. Ботаник Дмитрий Губарев помог решить эту задачу.
Близ стапеля, сопровождаемый другими чиновниками, часто появлялся Накамура. Завидев группу оживленно переговаривающихся моряков, он поспешил к ним.
Несколько матросов сидели на корточках около небольших конических ям, выложенных внутри корой. Люди кололи коренья на мелкую щепу, закладывали ее в ямы, поджигали щепу и засыпали землей. Выделявшаяся смола стекала вниз, в специально подставленный сбоку сосуд.
Японцы давно понимали, какое большое значение имеет смола для кораблестроения, но как ее приготовляют, совершенно не имели представления. Увидев, как добывают смолу, Накамура был вне себя от радости и поспешил записать рецепт.
Так японцы научились у русских моряков гнать смолу.
— А что делают вон в том сарае? — спрашивал Накамура.
В сарае был установлен токарный станок. Высокий широкоплечий матрос вращал большое колесо. Другой моряк точил, из-под резца вилась золотистая сосновая стружка. Рядом на земле лежала куча готовых роликов и шкивов.
— Что это за машина? — удивленно спросил секретарь уполномоченных. Он был настолько поражен виденным, что забыл даже про свою профессиональную улыбку, которая словно окаменела на его лице.
Несколько опомнившись, Накамура поспешил к Лесовскому и попросил изготовить модель такого станка, чтобы срочно отправить ее императору. Но Лесовский успокоил чиновника обещанием подарить ему станок, как только будут закончены все работы, и научить им пользоваться.
Так японцы научились у русских моряков токарному ремеслу.
Наступил март. Начались проливные дожди. Холодные потоки насквозь пробивали крышу, сделанную над шхуной из соломенных матов, порой вынуждали моряков прекращать работу. В горах, откуда доставлялся лес, размыло все тропинки. Тогда моряки поплыли за лесом на шлюпках длинным кружным путем.
Приступили к обшивке корпуса. Привезенные доски были большей частью из кедра. Их пробовали пришивать прямо к шпангоутам, но доски лопались. Тогда Можайский предложил устроить парник. По чертежам лейтенанта изготовили ящик длиной в 40 футов. Туда подавался пар из двух котлов, вмазанных поблизости в землю. Доски, пролежавшие полтора-два часа в этом ящике, гнулись довольно хорошо. Корпус шхуны быстро покрывался обшивкой.
Постройка «Хеды» приближалась к концу. Однако корабль не мог бы в один рейс забрать всю команду «Дианы». Между тем обстоятельства требовали ускорить переброску моряков к берегам Сибири для укрепления тамошних гарнизонов. Начальник экспедиции не переставал об этом думать. Узнав о том, что в Симоду прибыло иностранное судно «Каролина Фут», Путятин немедля отправился туда, надеясь договориться с капитаном о доставке команды в Петропавловск.
Переговоры несколько затянулись. Капитан решил нажиться на чужой беде и медлил с окончательным ответом. Несколько дней спустя «Каролина Фут» вошла в бухту. Капитан хотел посмотреть, в каком состоянии находится экипаж погибшего корабля. Сойдя на берег, иностранные моряки были поражены всем увиденным в бухте.
— Так у вас же тут целое адмиралтейство!— воскликнул капитан. — Это будет отличный ходок, — сказал он, осмотрев «Хеду». — Я не хотел бы с ним встретиться в открытом море.
И он поспешил дать согласие на рейс в Петропавловск, опасаясь, как бы русские моряки, закончив постройку своей шхуны, не отказали ему.
В конце марта капитан-лейтенант Лесовский с восемью офицерами и 150 матросами покинул Японию. В числе этих офицеров был и лейтенант Можайский, с которым Лесовский не хотел расставаться.
Шхуна через неделю была готова, ее подготавливали к спуску на воду. В этот день к бухте пришло почти все население города, явились японские чиновники.
Раздалась команда. Из-под шхуны начали выколачивать подпоры. Японцы в страхе отодвинулись в сторону.
Снова прозвучала команда. Моряки обрубили канаты, тронули рычаги, и судно, вздрогнув, заскользило по спусковой дорожке. Вот оно носом врезается в воду, и еще через несколько секунд на японском берегу гремит русское «ура». Шхуна плавно колыхалась на волнах. Русский флаг взвился вверх.
В течение нескольких дней были закончены все отделочные работы. Тем временем японцы, подсмотрев, как строилось судно, заложили три шхуны по типу «Хеды». Так они научились у русских моряков строить килевые суда.
Всего через два с половиной месяца после кораблекрушения шхуна «Хеда» под командой Колокольцова вышла в море. Двадцать дней спустя она благополучно бросила якорь у берегов Камчатки.
В Петропавловске уже находилась комавда «Дианы». Еще через три недели моряки перебрались к берегам Амура.
Лейтенант Можайский, пересев на пароход «Аргунь», проследовал в Николаевский пост. Здесь он стал командиром мелкой флотилии, затем командиром десятипушечного транспорта «Двина».
Получив приказание вернуться в Кронштадт, Можайский, следуя по Амуру и Шилке, пересек далее всю Сибирь и, явившись к месту назначения, завершил, таким образом, трудное кругосветное путешествие.

продолжение книги...

При использовании материалов сайта гиперссылка на ресурс www.biografia.ru обязательна