С. Вишенков "Александр Можайский" Издательство ЦК ВЛКСМ "Молодая гвардия", Москва, 1950 г. OCR Biografia.Ru
продолжение книги...
Глава III
Шла Крымская война. Русские войска героически
обороняли Севастополь. Многократные атаки англо-французских войск разбивались о железную стойкость
защитников города. На весь мир гремела слава севастопольских чудо-богатырей.
Англичане и французы, высадив вблизи Севастополя свои главные экспедиционные силы, пытались
напасть и на другие русские города. Даже на далекой
Камчатке небольшому местному гарнизону вместе с
гражданским населением пришлось отбивать нападение вражеской эскадры. Гарнизон Камчатки
сбросил в море высадившийся было отряд десантников.
Та же судьба постигла и другой неприятельский
отряд, переброшенный с кораблей союзников под
Одессу. Многочисленный англо-французский флот, войдя
в Балтийское море, сделал несколько безуспешных попыток нанести поражение русскому флоту.
Не добившись успеха, теснимые русскими судами,
английские и французские корабли начали постепенно отходить на запад.
Однако время от времени в Балтийском море показывались вражеские суда, пытавшиеся совершать диверсии.
Возвратившись в Кронштадт, Можайский был
направлен на судно, крейсировавшее в Балтийском море для охраны подступов к Финскому заливу.
После Крымской войны передовые русские люди
еще более энергично стремились к тому, чтобы преодолеть техническую отсталость страны. Патриоты-изобретатели посылали в канцелярии царского военного ведомства многочисленные предложения.
В газетах и особенно в научных журналах все
чаще сообщалось о различных новостях в науке и
технике.
Лейтенант Можайский внимательно следил за этими статьями. В дни, когда он сходил с корабля на
берег, его можно было встретить то в кронштадтской
флотской библиотеке, то в петербургской. Он изучал
новости военно-морского дела, кораблестроения и одновременно с этим все более увлекался вопросами
воздухоплавания.
Этот морской офицер был вдумчивым человеком. Он терпеливо разбирался во всех деталях
изучаемого дела, сколько бы на это ни уходило времени. Его толстая тетрадь в коленкоровой обложке
заполнялась выписками из истории напряженной и
увлекательной борьбы людей, стремившихся подчинить себе воздушный океан.
Можайский неторопливо листал страницы журналов, газет и старинных рукописей, протоколы
заседаний Академии наук, разыскивая все, что относилось к воздухоплаванию. Он вчитывался в описания давно прошедших событий, и богатое воображение словно опять оживляло их.
Вот рукопись «великого любителя и собирателя
российской истории», как он сам себя называет, Александра Сулукадзева. Он перечисляет исторические
факты. В 1731 году в Рязани подьячий Крякутный
построил воздушный шар и совершил на нем удачный
подъем: «...1731 года в Рязани при воеводе подьячий Нерехтец Крякутный фурвин зделал, как мяч большой,
надул дымом поганым и вонючим, от него зделал петлю, сел в нее, и нечистая сила подняла его выше
березы...»
Так, за 52 года до братьев Монгольфьер, долгое время считавшихся изобретателями воздушного шара, русский человек Крякутный построил воздушный
шар и испытал его.
Можайский изучает другие источники. Он как бы
видит перед собой зал заседаний Российской академии наук, ученых в длинных мантиях и напудренных париках, слышит речь Михаила Ломоносова:
«...Знание воздушного круга еще великою тьмою покрыто... того ради, воздушные перемены не столько для истолкования оных, сколько для исполнения
должности физиками наблюдаемы быть казались.
В таком состоянии утомлена и почти умерщвлена была сия лучшая часть натуральной науки».
И Ломоносов берется за создание этой науки. Он строит «Метеорологическую с самопишущими приборами обсерваторию», несколько лет ведет наблюдения и потом, в 1754 году, докладывает о них
Академии наук: «выписали мы самые большие и меньшие высоты ртути в барометре на каждый месяц и
на каждый год, сравняли их между собой и разности их записали... дабы тем возбудить любителей наук,
чтобы в других местах Российской империи такие же
наблюдения чинили, которые ежели нам сообщатся,
потом уж напечатаны быть имеют».
Но прославленного русского ученого мало удовлетворяют полученные результаты. Он хочет знать, что
делается в верхних слоях атмосферы. Для этого надо
поднять на большую высоту специальные регистрирующие приборы. Но это можно осуществить только
с помощью специальной машины. И вот Ломоносов — физик, химик, поэт, общественный деятель, оратор и
историк — принимается за создание «аэродромической машинки». Она должна подниматься вверх благодаря
специальным винтам, которые, вращаясь в горизонтальной плоскости, разовьют силу, достаточную для
подъема в воздух самопишущих приборов. Ломоносов составляет проект, чертежи, и по ним
сооружается модель летательного аппарата. В один из июльских дней 1754 года петербургские
академики собираются, чтобы посмотреть, как действует «воздухобежная машина», созданная Ломоносовым.
Ученый ставит свой знаменитый опыт с первой в
мире действующей моделью геликоптера. Конечно,
слабые часовые пружины, примененные для вращения
винтов, не смогут развить такую силу, чтобы прямо
с земли поднять в воздух довольно тяжелый аппарат.
Но на первый случай это и не требуется. Сначала
важно доказать, что избранный принцип верен, что
быстро вращающиеся в горизонтальной плоскости
винты будут отжимать воздух вниз, а сама «аэродромическая машинка» будет подниматься вверх.
И это он доказывает просто, гениально просто.
Через два блока протягивает шнур, к одному концу
подвешивает машинку, к другому концу шнура — уравновешивающий груз. Ломоносов заводит пружину, пускает ее в ход. Стрекочут колесики, с легким
свистом вращаются винты, и — о, чудо! — машинка
поднимается вверх, пока винты не замирают,
упершись в блок. Академики, наблюдающие опыт,
восхищены, и Ломоносов принужден несколько рад
подряд устраивать подъем модели.
Потом он объясняет, что если увеличить силу пружины и расстояние между той и другой парой крыльев (как он называет винты) да еще уменьшить вес
коробки, в которой заложены пружины, то прибор
поднимется еще выше. И он, Ломоносов, обещает об
этом позаботиться.
Но его захватывают иные, более спешные дела.
Другие русские люди продолжат опыты гениального
ученого, вступят в борьбу с воздушной стихией, чтобы покорить ее...
Лейтенант Можайский терпеливо изучает архивные
документы. Из лаконичных протокольных строк
возникают перед его глазами новые картины прошлого.
...Июньский день 1804 года. Плац 1-го кадетского
корпуса в Петербурге. Солдаты точно исполняют
команды молодого энергичного академика Якова
Дмитриевича Захарова. Натягивая прочные веревки,
рвется ввысь воздушный шар. Захаров заканчивает
последние приготовления к первому в мире подъему
воздушного шара с научной целью. Академик в последний раз проверяет приборы, собранные в корзине аэростата. Здесь двенадцать склянок с кранами в
ящике с крышкой, барометр с термометром, два электрометра с сургучом и серой, компас, секундные часы,
колокольчик, голосовая труба (рупор), хрустальная
призма, негашеная известь и другие химикалии для
разных опытов.
И вот Захаров прощается с коллегами по Академии наук; присутствующие на плаце высокопоставленные чиновники удостаивают ученого легкими кивками
голов в огромных напудренных париках. Захаров и
его спутник забираются в корзину. Слышатся слова
команды. Солдаты отпускают веревки, и шар плавно
уходит в вышину.
Ветер подхватывает его, несет вверх и в сторону.
Обыватели, глядя на невиданное чудо, истово крестятся. Необычайно красивое, непривычное для человеческого взора зрелище раскрывается под корзиной
воздушного шара. Ярко освещенные солнцем, проплывают внизу поля, рощи, реки. Но Захарову некогда
любоваться атпми красотами. Он погружен в наблюдения и исследования, будто трудится в своей академической лаборатории. С самого открытия воздушных путешествий ни
одно ученое общество и ни один ученый не предпринимали оных для делания ученых наблюдений. Почти
всегда занимались ими люди в науках малосведующие,
кои из одной токмо корысти таковые предпринимали. Главный предмет моего путешествия состоит в
том, чтобы узнать с большей точностью о физическом
состоянии атмосферы и о составляющих ее частях в
разных возвышениях оной, — так объяснял Захаров своим коллегам цели предпринимаемого воздушного путешествия.
Время от времени Захаров поглядывает на барометр. На определенных высотах он открывает краны
у склянок, берет пробы воздуха. Потом приступает к
опытам с звуковыми сигналами. Кричит в трубу, и
эхо, возвращаясь обратно, дает возможность определить высоту подъема.
Время полета заполнено до отказа исследованиями.
Захаров следит за тем, как с высотой изменяется температура воздуха, рассматривает через «зрительное
стекло» земные предметы, устанавливает присутствие
воздушных течений на разных высотах. У земли ветер
дул с северо-востока, а теперь, на высоте, — с востока...
...Лейтенант Можайский увлечен чтением отчета об
этом полете...
...Шар достигает высоты в шесть с лишним тысяч
футов. Выше не идет. Начинается снижение, и в одиннадцатом часу вечера, через три с половиной часа
после начала подъема, корзина мягко шлепается на луг возле деревни Сиворицы, что в шестидесяти верстах от Петербурга.
Десятки отважных русских людей поднимались
после Захарова в воздух на аэростатах. Но, несмотря
на различные усовершенствования, воздушные шары
продолжали оставаться игрушкой ветров. Они могли
плыть в воздушном океане лишь в том направлении,
куда дует ветер.
Русские ученые приходили к мысли о необходимости создания полностью управляемых летательных
аппаратов. Лишь с помощью таких машин можно было по-настоящему завоевать воздух. Многими путями
решали изобретатели эту задачу.
...В один из январских дней 1841 года в Академию наук является ходок из Курска, тамошний житель А. Снегирев. Он достает из мешка объемистый трактат под заглавием «Опыты над преобразованием аэростатов».
Несколько лет назад А. Снегирев решил построить управляемый аэростат:
— Я приготовил из сусальной кожицы аэростат
вершков шести в диаметре, наполнил его чистым водородом и наверх сего прикрепил значительной величины наклонную плоскость тоже из сусальной кожицы, растянутой в легоньких рамках, — рассказывает
о своих опытах Снегирев. — И что же? Мой шар полетел кверху, уклоняясь от отвесной линии на тридцать четыре градуса. Таким способом можно управлять и аэростатом больших размеров.
...Восемь лет спустя, в марте 1849 года, в канцелярию кавказского наместника князя Воронова робко вошел инженер штабс-капитан Третесский. Он подал адъютанту тетрадь, на первой странице которой
была надпись: «О способах управлять аэростатом».
К тетради был приложен свернутый в трубку холст
с подробным чертежом. Там же был изображен аэростат удлиненной формы, разделенный на отсеки для
хранения водорода.
«В случае нарушения оболочки газ уйдет лишь из
поврежденного отсека, и аэростат будет сохранять
способность продолжать свое плавание в воздухе», —
объясняет Третесский особенности устройства своего
летательного аппарата.
Третесский предстал перед комиссией Военно-ученого комитета. Он говорил:
— Кажется, всякому понятно, что польза воздухоплавания вообще для человечества огромна. Для нашего отечества с его необъятными просторами воздухоплавание могло бы принести, кроме других неисчислимых польз, величайшую пользу и в военном отношении.
В отличие от аэростатов, гонимых волею ветра,
мой аэростат сможет двигаться независимо в желаемую сторону с помощью реактивного принципа действия. В корме аэростата из особых сосудов через
отверстие будет истекать газ, и аппарат должен лететь
в обратную сторону. Примером тому может служить
заполненный жидкостью сосуд, в котором сбоку, в
стенке, имеется отверстие. Если этот сосуд поставить
на пробку, плавающую в воде, и открыть в нем отверстие, то сосуд придет в движение в сторону, противную вытеканию из отверстия жидкости.
...Шли годы. Все большее развитие получали паровые двигатели. Русские изобретатели стремились
использовать их для перемещения летательных аппаратов в воздухе. В глубокой задумчивости рассматривал Можайский во время одного из своих посещений библиотеки
проект управляемого аэростата, разработанный в
1851 году И. Архангельским.
«Мой аэростат, — утверждал изобретатель, — будет перемещаться не дуновением ветров, а благодаря
упругости атмосферного воздуха, который посредством
паровой силы приводится в постоянное движение.
Что же касается водородного газа, заполняющего
оболочку, то он служит лишь вспомогательной
силой».
К описанию приложен рисунок аэростата. В обтекаемой гондоле должны помещаться машины и сорок
пассажиров, вдоль бортов кабины — три винтообразных паруса. Эти своеобразные пропеллеры,
«быстро вертясь, заставляют машину быстро двигаться вперед, руль управляет ходом, а выходящий
из кормы дым дает средства наблюдать за компасом,
а вместе с тем и за направлением машины».
Морской офицер восхищен смелостью и мужеством своих соотечественников, которые прокладывали
новые пути в науке, прославляли отчизну своими
открытиями. Как хотелось ему стать в один ряд с
этими людьми!
«Но почему все эти проекты после рассмотрения
один за другим отклонялись? — напряженно думал
лейтенант Можайский. — Ведь, судя даже по самым
строгим научным отзывам, в них было очень много полезного и разумного».
Ответ на этот вопрос не находился. Можайский с досадой глядел на часы. Каждый раз, когда ему удавалось вырваться в библиотеку, время пребывания на
берегу истекало необычайно быстро. Едва он успевал
просмотреть несколько страниц, как наступал час
возвращения на корабль.
Быстрыми, четкими шагами Можайский шел к
пристани. Морской ветер освежал разгоряченное
лицо. В голове непрерывной чередой теснились
все те же мысли: «Почему изобретатели, желавшие оказать пользу отечеству, не получали
никакой поддержки? Ведь и эта война, Крымская,
показала важность для армии и флота различных технических устройств и средств».
Многие передовые люди того времени задавали
себе такие же вопросы, но мало кто решался вслух
ответить на них.
Общая экономическая и техническая отсталость
царской России, засоренность ее государственного и
научного аппарата иноземцами, нагло утверждавшими,
что в научном отношении Россия всему должна
учиться у Запада, — все это играло роль тормоза,
препятствовавшего развитию отечественной научно-технической мысли. Пагубное значение имело и рабское
преклонение перед всем заграничным многих высших
царских чиновников. Когда в их руки попадало какое-либо оригинальное изобретение, они отклоняли его,
ссылаясь на то, что «за границей и то еще ничего подобного нет».
Но, несмотря ни на что, передовые русские люди,
ученые и изобретатели, самоотверженно трудились над
решением важнейших научных проблем.
Глава IV
Брандвахтенный бриг «Антенор», покачиваясь на
зыби, стоял на Свеаборгском рейде.
Отдохнув после вахты, лейтенант Можайский брался за книги и журналы.
В последнее время в русской печати все чаще
публиковались статьи, посвященные проблемам воздухоплавания. Эти работы особенно интересовали военных моряков и кораблестроителей. Они часто сталкивались с вопросами, возникавшими и перед воздухоплавателями. Наилучшие формы движущегося в жидкой среде тела, винты, стабилизаторы, рули — все это
было изучено прежде всего в связи с потребностями
морского дела.
Летом 1856 года внимание публики, интересующейся аэростатами, было привлечено обширной
статьей К. И. Константинова «Воздухоплавание», опубликованной в «Морском сборнике».
Один из основоположников реактивной техники,
К. И. Константинов убедительно доказывал, что проблема летания будет решена в недалеком будущем.
«Для разрешения вопроса воздушного плавания, — писал, между прочим, Константинов, — необходим
прежде всего двигатель, несравненно легчайший в отношении доставляемой работы, чем известные поныне».
Константинов мечтал о таком двигателе. Впоследствии он создал конструкцию ракеты, которая в течение длительного времени могла развивать значительную силу.
«После того, что мне удалось получить, —
замечал ученый, — я убежден в том, что ракетный двигатель сыграет большую роль в развитии
летательных аппаратов».
Статья Константинова вызвала оживленные откли-
ки в научных кругах. Одним из первых отозвался на
нее капитан первого ранга Николай Михайлович Соковнин. Это был опытный кораблестроитель, талантливый ученый и очень деятельный человек. Он много
лет изучал устройство и полет птиц, горячо выступал
за развитие отечественного воздухоплавания.
Соковнин призывал русских изобретателей проектировать воздушные корабли, позднее сам увлекся
идеей создать аэростат с реактивным двигателем, посвятил несколько лет научным изысканиям и
разработал проект большого управляемого аэростата.
Аэростат Соковнина имел удобообтекаемую форму,
рули глубины и поворота. Оболочка состояла из отдельных отсеков, чтобы в случае аварии предотвратить
утечку газа. Посреди большой гондолы помещался
своеобразный реактивный двигатель.
Разумеется, Можайский, все более увлекавшийся
вопросами воздухоплавания, мог чрезвычайно легко
ступить на тот же путь, по которому шли многие изобретатели, — на путь создания управляемых аэростатов.
Это было тем более возможно, что многие видные ученые считали создание летательных аппаратов тяжелее воздуха делом чуть ли не фантастическим.
Они ссылались на формулу Ньютона ю сопротивлении
среды, из которой делали вывод, что подъемная
сила тел, движущихся в воздухе, очень мала, и поэтому создание самолета так же невероятно, как создание, например, вечного двигателя.
Всякий раз, когда лейтенант Можайский задумывался над будущностью аэростатов, над их возможностями, он мрачнел и в задумчивости теребил бороду.
«Это же очень сложное и дорогое дело, — убеждал он самого себя, расхаживая из угла в угол по своей
каюте. — Оболочка, стоящая огромных денег и трудов. Газ, который так трудно добывать. Частые перезарядки оболочки из-за неизбежной утечки газа.
Огромное сопротивление, оказываемое воздухом столь
большому объему аэростата. И, несмотря на все эти
труды, аэростат в значительной степени опять-таки
продолжает оставаться игрушкой ветров...»
Он останавливался посреди каюты и, зажав бороду в кулак, глубоко задумывался, глядя через иллюминатор на море.
«Почему изобретатели отдают так много сил
аэростатам, когда природа постоянно являет возможность более совершенного полета аппаратов тяжелее воздуха? Вот, например, птицы... Или взять воздушные змеи...»
И Можайский вспоминал, как воздушные змеи
выручали моряков в штормовую погоду, когда очень
трудно было пристать к берегу. Моряки привязывали
к большому, сделанному из легкой парусины змею
линь — тонкую и прочную веревку, и змей по воздуху
переносил ее на берег. Там ее подхватывали и с ее
помощью вытягивали канат, чтобы пришвартовать
судно к берегу. «Вот еще один пример действия летательного аппарата тяжелее воздуха», — думал Можайский и, отложив в сторону описания устройств
различных аэростатов, углублялся в малоизвестные
исследования инженера Черносвитова.
Этот человек, мечтавший отыскать с помощью
аэростатов одну пропавшую экспедицию, произвел много серьезных опытов. С наибольшим интересом Можайский изучал как раз результаты тех исследований, которые Черносвитов вел с крыльями и
парусами, заставляя «площади» в сто и более квадратных футов пробегать пространство со скоростью
в пятьдесят и более футов в секунду. Инженер Черносвитов, который приступил к своим трудам еще в
1850 году, сообщал, что эти «площади» приводились
в движение с помощью вращавшихся воздушных винтов. Быстро двигаясь под углом к горизонту,
«площади» стремились подняться вверх. Интересно было и то, что лопасти винтов имели в сечении вид
наклонной плоскости.
С неменьшим интересом Можайский вчитывался
в описание проекта особого летательного аппарата,
предложенного изобретателем, подписывавшим свои
работы инициалами «К. В.» Паровые машины должны были вращать винты, которые сообщали бы
движение огромному воздушному кораблю тяжелее
воздуха. Конечно, сведения, которыми в пятидесятых
годах располагала наука, были недостаточными, чтобы можно было осуществить тот или другой проект
самолета. «Но то, что вчера было мечтой, — думал
Можайский, — завтра может стать явью. Если бы
лет десять назад кто-нибудь сказал, что паровые
двигатели достигнут такой степени совершенства, которым они ныне обладают, такого человека, может
быть, подняли бы насмех. В век, когда техника развивается столь быстро, трудно предсказать, что будет через десять, не говоря уже через двадцать-тридцать лет».
И он пытался представить себе, что будет через
двадцать-тридцать лет. Этот моряк любил помечтать.
В мечтах ему рисовался какой-то необыкновенный летательный аппарат, созданный, разумеется, им,
Можайским.
В такие минуты он готов был вступить в жестокую
борьбу, отдать всю жизнь для того, чтобы участвовать в рождении этих изумительных машин, подарить
их родине, первым в мире совершить увлекательнейшее путешествие по воздушному океану.
Но человеку, который почти двадцать лет служит морю, самозабвенно влюблен в него, не так-то легко отрешиться от этой любви и стать на совершенно новый, полный неизвестности жизненный
путь. Лейтенант попрежнему радовался каждому выходу в море, попрежнему был готов к дальним плаваниям и странствиям, постоянно жаждал узнавать и
видеть все новое и новое.
Закончив кампанию в Финском заливе на бриге
«Антенор», Можайский был назначен на пароход-фрегат «Гремящий» и посетил немецкие порты Киль
и Гапсаль. Вернувшись в Кронштадт, морской офицер случайно узнал о готовящейся экспедиции в
малоисследованные области Средней Азии. Экспедицию надо было обслуживать и водным путем — по
Аральскому морю и реке Аму-Дарье. Нужен был
опытный моряк и путешественник.
В воображении лейтенанта немедленно возникли
все необыкновенно интересные стороны этого путешествия. Можайский добился назначения в состав экспедиции и весной 1858 года выехал из Кронштадта.
Началось трудное, полное опасностей путешествие.
Перед исследователями долгие недели простирались
безбрежные пески. Путь был тяжел. Днем нестерпимо
палило солнце, ночью пробирал холод, нехватало
питьевой воды. Пройдя степью около четырехсот
верст, экспедиция достигла русских укреплений на
реке Эмбе и оттуда двинулась на юго-восток, к Аральскому морю. Через месяц вступили в хивинские прадеды, в город Кунград.
— Ну, лейтенант Можайский, — сказал начальник
экспедиции полковник Игнатьев, — теперь наступил ваш черед действовать. Отправляйтесь встречать
Аральскую флотилию.
Можайский совершил на хивинских лодках переход вниз по Аму-Дарье, но в назначенном месте флотилии не застал. Здесь была лишь одна грузовая
баржа, которой, как оказалось, командовал старый
друг Можайского лейтенант Александр Колокольцов.
За веселой дружеской беседой и воспоминаниями незаметно прошел день. И вот Можайский снова в пути. Он отправился в Кунград, на пароход «Перовский», служивший пловучей базой экспедиции.
Здесь решили некоторое время ждать известий от
командования Аральской флотилии.
Стояли жаркие июльские дни. Под вечер, когда
несколько спадала жара. Можайский часто отправлялся изучать развалины старинных крепостей, построенных, вероятно, еще во времена Чингиз-хана. Всегда
находилось много охотников сопровождать его.
Лейтенант хорошо знал историю и увлекательно
рассказывал о событиях далекого прошлого.
...Как-то путешественники вышли в степь. Накалившиеся за день пески дышали жаром. Горячий воздух струился и дрожал. Вдали виднелись поросшие
кустарниками склоны небольшой возвышенности.
Близ нее громоздились развалины. К ним-то и направились офицеры.
Вдруг Можайский остановился. Остановились и
его спутники. Над холмами, описывая в дымчато-синем небе широкие круги, парил огромный орел. Егo
могучие крылья были широко и неподвижно распластаны. Орел то снижался, то поднимался ввысь, выискивая добычу.
— Смотрите, как он красиво парит, — задумчиво, будто что-то припоминая, произнес Можайский. —
Крылья совершенно неподвижны, тем не менее птица
с необыкновенной легкостью набирает высоту.
Можайский, остановившись, следил за полетом
орла, темный силуэт которого четко вырисовывался
на фоне неба.
— Какой красавец! — продолжал лейтенант.— Это редкостный экземпляр. Вот бы иметь чучело...
С этими словами Можайский снял с плеча ружье.
Он и его спутники притаились. Орел опустился ниже.
Лейтенант прицелился, выстрелил. Пернатый хищник
камнем полетел к земле. Офицер поднял орла и вытянул его крыло.
— Как остроумно природа-мать создает детей
своих, — говорил Можайский. — Какие изящные и
легкие крылья у чайки. Ей приходится довольно часто
махать ими, чтобы переноситься по воздуху. Над морем гораздо меньше возможности парить. Другое дело — орлы. Они живут в горных местностях и пустынях. Этим хищникам нужнее большие, размашистые
крылья. И вот смотрите, какое у него крыло.
Можайский снова вытянул крыло. Оно было широким, почти прямоугольным. Вдоль краев, как зубья,
торчали отдельные большие перья.
— Вернемтесь, — предложил начальник морских
сил экспедиции. — Мне не терпится узнать, каков вес этого великолепного экземпляра, и набить
чучело.
Путешественники вернулись на пароход. Взвесив
птицу, Александр Федорович принес ее в свою каюту, распластал крылья на листе бумаги и обвел контуры крыльев карандашом. Определив площадь
крыльев, поделил на нее вес птицы.
Результаты вычислений оказались довольно близкими к тем, которые в свое время получил Соковнин.
Лейтенант был этим удовлетворен.
... Пробыв около двух недель в Кунграде, Можайский со своими спутниками отправился на лодках
вверх по Аму-Дарье..В начале августа прибыли в Хиву и, пробыв здесь около месяца, перебрались на восточный берег реки, продолжая путь к границам
Бухарского ханства.
Долго тянулись красные пески Кызыл-Кума. Зной
тяжко утомлял людей. Наконец миновали город Каракуль и достигли Бухары.
Дальнейший путь в Оренбург также лежал по пустынным и труднопроходимым местам.
После небольшого отдыха путешественники покинули Бухару и направились на северо-восток. Перевалили через Бухарские горы, долго шли по пескам
и несказанно обрадовались, увидев мутные волны Сыр-Дарьи. В начале декабря снова выступили в поход. За четыре недели прошли
уральское укрепление и Карабутский форт, миновали
Орскую крепость, и в начале 1859 года путешественники увидели город Оренбург.
Оттуда лейтенант Можайский направился в Кронштадт.
Глава V
В Кронштадте Можайский получил отпуск и отправился в Гельсингфорс навестить отца, служившего там по морской части. От отца Александр
Федорович узнал флотские новости, осмотрел миноноски последней конструкции, вернулся в Кронштадт
и в тот же день направился к Соковнину, который
всегда был в курсе последних событий в воздухоплавании.
У Соковнина Можайский засиделся далеко за полночь. Хозяин дома рассказал лейтенанту о новых
проектах управляемых аэростатов, сообщил, кто из энтузиастов воздухоплавания над чем работает, показал рукопись своей будущей книги «Воздушный корабль», которую собирался в скором времени закончить. Николай Михайлович Сокопнин рассчитывал
выручить от издания книги небольшую сумму, которую хотел употребить на постановку новых опытов и исследований.
— Почему же так мало думают о создании
воздухолетательных снарядов тяжелее воздуха? —
спросил Можайский. — На флоте становится все больше винтовых судов, — нынче все у нас понимают их
преимущества перед парусными. Паровые машины
улучшаются с каждым годом, они делаются все надежней и легче. Недалеко то время, когда появятся
двигатели, пригодные и для летательных машин.
Между тем законы устройства таких аппаратов никому неведомы и мало кто пытается их узнать. Почему это так?
— Это все верно, — с горечью отвечал Соковнин. — Но такие машины — в более далекой
перспективе. Успех управляемых аэростатов сейчас гораздо очевиднее, и все же правительство не хочет этому уделять внимания. Сколько было предложено проектов, и ни один не осуществили. Все эти
«фоны» да «бароны» при дворе убеждают всех и вся,
что пусть раньше за границей сделают, там, дескать,
люди искусней и умней наших. А мы у них потом заимствуем. От всех этих дел часто прямым предательством несет, а начальство будто и не замечает. Знаете
вы воздухоплавателя Ивана Мацнева? Он предложил бомбардировать с воздушного шара английский
флот, в случае если он нападет на Кронштадт. Мацнев провел пробные полеты в Петергофе, а когда наступило время действовать, ему запретили. Все эти
иноземцы в министерствах убедили двор, что это, дескать, «не рыцарский способ ведения войны». А тем
временем английские н французские «рыцари» бомбардировали жилые дома в Севастополе и Свеаборге,
сделали тысячи мирных, ни в чем неповинных жителей на всю жизнь калеками.
Соковнин замолчал, прошелся несколько раз по
кабинету из угла в угол.
— Или вот еще один разительный пример, —
продолжал старый моряк. — Воткинский мастер Василий Пятов первым в мире изобрел способ и доказал практическую возможность прокатки толстых
стальных плит для броненосцев. Что же сделали наши «мудрецы»? Отправили замечательное изобретение русского человека в Англию на «экспертизу».
Как и следовало ожидать, там этот способ прокатки
плит «забраковали», а немного спустя нам же продали, да за баснословную сумму, под видом способа
Брауна...
— Что вы говорите?! — воскликнул Можайский.
От возмущения он даже вскочил с места. — Почему
об этом никто из нас не знает?..
Соковнин горько усмехнулся.
— О таких вещах шуметь не принято... То, о чем
вы говорите, лейтенант, — продолжал он после некоторого раздумья, — очень трудное, чрезвычайно трудное дело. В нем почти все неясно. До сих пор многое непонятно в законах сопротивления воздушной
среды. Никому неведомы рациональные размеры частей и деталей летательных снарядов, нет легких и
сильных двигателей. Я бы даже затруднился сказать,
сколько лет потребуется, чтобы все это узнать и достигнуть положительных решений.
— Но ведь под лежачий камень вода не течет! —
с горячностью воскликнул Можайский. — Если будут работать, то постепенно все неясное прояснится.
— Если вы приметесь за это дело и хоть немного приоткроете завесу над всеми этими тайнами, родина будет благодарна вам, — с глубокой убежденностью подтвердил Соковнин.
— Я был бы очень рад, если б мне удалось принести хоть небольшую пользу, — скромно отозвался
лейтенант.
В те дни он даже не предполагал, что впоследствии посвятит все свои силы этому труднейшему
делу и добьется в нем таких успехов, какие до него
ни на чью долю еще не выпадали.
Они попрощались. Можайский отправился домой. Улицы Кронштадта были пусты. Изредка встречался морской патруль. Луна ненадолго выглянула из
облаков, снова спряталась.
«Все говорят: двигатели, двигатели. Будто они
главная препона, — думал Можайский. — Это не совсем так. Кроме двигателей, будет еще немало трудностей. Но и о двигателях я очень мало знаю. Надо
переходить на паровые суда. Там хоть можно кое-чему новому научиться. Завтра же начну хлопотать
о переводе».
Можайский принялся хлопотать — и в скором
времени был назначен старшим офицером на
84-пушечный корабль «Орел».
Это было сравнительно новое судно водоизмещением в 3713 тонн. Помимо полной парусной оснастки,
оно имело паровой двигатель мощностью в 450 лошадиных сил. Чтобы успешно командовать таким кораблем, надо было хорошо знать как парусное хозяйство, так и паровые машины. Нужно было обучить
этому искусству и команду.
- Получив назначение, лейтенант Можайский с головой ушел в новое дело. Капитан «Орла» был слабовольный и молчаливый человек, всегда стремившийся переложить все заботы по управлению кораблем на своего старшего офицера. Так произошло и на этот раз. Однако, несмотря на многие дополнительные трудности, Можайский был рад своему
положению на корабле. Старший офицер имел теперь
возможность осуществлять те новшества, о которых
много думал. Он вводил более совершенные способы
выполнения парусных маневров, обучал им матросов.
Он детально изучил новую паровую машину, и на «Орле» она всегда работала бесперебойно.
Летом 1859 года корабль вышел в учебное плавание в Балтийское море. Парусные занятия и плавание под парами чередовались одно за другим. Регулярно проводились артиллерийские стрельбы. Кампания длилась около трех месяцев. «Орел» появлялся
то на Гельсингфорсском, то на Ревельоком, то на Балтийском рейдах, повсюду вызывая восхищение своим
образцовым видом, замечательной выучкой команды.
В Августе «Орел» присоединился к двум другим кораблям; начались эскадренные учения. Они прошли
успешно и закончились в начале сентября. Эскадра
взяла курс на Кронштадт. Едва корабли показались
на рейде, как им навстречу из гавани вышел адмиральский катер.
Адмиралу было поручено произвести эскадре смотр,
проверить выучку экипажей. Он переезжал с
одного корабля на другой. Оказалось, что «Орел» выполняет все маневры необычайно быстро и отчетливо.
Но адмирал был придирчив. Он не доверял еще
паровьш судам. Он считал, что команды таких кораблей плохо владеют парусным хозяйством, и, решив в
этом лишний раз убедиться, перенес свой флаг на
«Орел», чтобы произвести там совершенно небывалое
учение.
Адмирал достал из кармана хронометр, скомандовал: — Поставить все паруса!
По палубе раздался топот, матроны бросились исполнять команду. Не было заметно никакой суеты, не
замечалось волнения, вызванного присутствием грозного начальства. Команда действовала четко, как хорошо слаженный механизм.
Адмирал посматривал на часы. На постановку
всех парусов обычно уходило полторы минуты. Однако
здесь, на «Орле», не прошло и минуты, как все паруса были поставлены.
Прозвучала новая команда: «Закрепить паруса».
И опять все было исполнено в два раза быстрее,
чем на других кораблях, даже только парусных.
— Переменить грот-марсель вместе с марса-реей!
«Не подвели бы ребята сейчас, на смотре», — думал Можайский.
Адмирал расхаживал по палубе, то и дело посматривая на часы. Смотрел на часы и лейтенант Можайский. Он едва подавлял в себе волнение. Сейчас шла
проверка всех введенных им на корабле новшеств и
выучки подчиненной ему команды. Было от чего нервничать.
