С. Вишенков "Александр Можайский" Издательство ЦК ВЛКСМ "Молодая гвардия", Москва, 1950 г. OCR Biografia.Ru
продолжение книги...
Кажется, все идет хорошо. Все делается быстро,
без лишних слов. На палубе слышатся только слова
команды, да ветер посвистывает в снастях. Матросы
иногда оглядываются на старшего офицера, которого
любят за справедливость, и в их глазах Можайский
точно читает ответ на волнующий его вопрос: «Не подведем».
Вот матросы с кошачьей ловкостью взбираются
вверх по мачте и на большой высоте — около 80 футов над палубой — начинают снимать марса-рею. Это
толстое бревно длиной в 101 фут, которое вместе с
марсель-парусом весит более трехсот пудов.
Другие матросы бегут вниз, в парусную каюту.
Там они дружно подхватывают марсель, бегом поднимаются вверх, берут новую рею. Ее надо оснастить, привязать парус, поднять и поставить на
место.
Можайский смотрит на часы и прячет в густой бороде довольную улыбку. Все делается гораздо быстрей, чем всегда. Проходит всего семнадцать минут,
и сложнейшее задание отлично выполнено.
Адмиралу ничего больше не остается, как поблагодарить команду, попрощаться и уехать.
Вскоре на судно приходит приказ: лейтенант Можайский производится в следующий чин, в капитан-лейтенанты.
Еще через три дня «Орел» вошел под парами в
Кронштадтскую гавань и бросил якорь. Учебное плавание закончилось.
— Этому молодому человеку, — говорил про Можайского адмирал, — можно поручать самые ответственные задания. Он досконально знает парусное дело и паровые машины.
И в 1860 году капитан-лейтенанта назначили на судоверфь руководить постройкой винтового клипера оригинальной конструкции «Всадник». С утра до вечера офицер находился на верфи. Он всюду поспевал, во все вмешивался. Перед ним открылась возможность самым тщательным образом изучить устройство паровой машины, ее монтаж, и Можайский старался как можно лучше использовать эту возможность. Он вникал во все мелочи, лично участвовал в установке паровых машин и гребных винтов.
Когда постройка клипера близилась к концу, на
верфь прибыла комиссия из морского министерства.
Председатель, известный инженер-судостроитель, несколько дней подряд осматривал судно, остался доволен и выразил благодарность Можайскому за умелое руководство работами.
Клипер «Всадник» был спущен на воду. Начались
ходовые испытания нового корабля. Ими также руководил Александр Федорович. Около трех месяцев
длилось это плавание. Испытания прошли успешно,
и Можайский сдал судно новому командиру. Потом
получил отпуск для устройства личных дел.
Во время отпуска Александр Федорович женился.
Несколько месяцев он пробыл в именьице своей восемнадцатилетней жены Любови Дмитриевны в селе Котельниково близ Вологды и ранней весной 1862 года
возвратился на флот.
К этому времени у Александра Федоровича окончательно созрело решение о будущем. Он уже несколько лет интересовался проблемами воздухоплавания.
С годами это увлечение усиливалось. Можайский настолько втянулся в круг интересов русских воздухоплавателей, что не мыслил себя вне этих дел. Желание целиком посвятить себя служению новому делу
все более овладевало морским офицером.
Александр Федорович, решив поговорить по этому поводу с отцом, снова отправился в Гельсингфорс.
Это был неприятный разговор. Отец, который сам
свыше тридцати лет прослужил на флоте, не мысливший для своих сыновей иной карьеры, кроме морской,
никак не соглашался с доводами сына.
— Отец, — говорил офицер, — каждый теперь согласен, что покорение воздушного океана будет иметь
незаурядное научное и культурное значение для России. Посему очень важно, чтобы русские люди посвятили силы и время изучению этой отрасли науки...
А что показали нам последние войны? Они показали, что теперь не только личная храбрость
воина, не только его готовность жертвовать собой
решает успех битвы. Ныне играет важную роль и
другое: научная и мыслительная сила, воплощенная в различные технические приспособления и
средства армии и флота. Они, эти средства, во многом будут решать успех битв и кампаний. Представьте
себе, вдруг над неприятельским кораблем или лагерем появится воздушная миноноска и начнет бомбардировку. А такие миноноски будут несомненно — и в недалеком времени. Разве вы хотите, отец, чтобы в
этом деле нас опередила другая нация? Я думаю, что
нет, вы не захотите этого, А раз так, то вы должны согласиться с моими доводами. Что значит моя карьера по сравнению с таким важным делом? Ему стоит
посвятить все силы, всю жизнь, лишь бы достигнуть цели...
Несколько времени спустя капитан-лейтенант подал соответствующий рапорт по начальству.
В начале 1863 года Александр Можайский был
назначен кандидатом мирового посредника в Грязовецкий уезд Вологодской губернии.
С этого времени Можайский целиком вступил
на увлекательнейший путь борьбы, путь вдохновенных
исканий, путь побед и неудач, сомнений и успехов,
путь, в конце концов приведший замечательного изобретателя к исторической победе. Глава VI
Это была большая перемена в жизни потомственного моряка. После четверти века морской службы,
после плаваний и путешествий, постоянной, часто
очень опасной борьбы со стихией — стать вдруг сугубо штатским человеком — кандидатом мирового посредника!
Дни проходят теперь в частых разъездах по деревням и селам. Можайский участвует в составлении
уставных грамот, отводе угодий, переносе усадеб, обмере земель, в разборе исков и жалоб.
Закончив дела, он спешит домой. Подпрыгивая на
ухабах, дрожки бегут мимо тощих нив, бедных деревушек. Стоит тишина, изредка нарушаемая кукареканием петухов да заливчатым лаем собак, бросавшихся
вдогонку за дрожками. «Да, после морской жизни долго не усидишь в этакой глуши, — думает Александр Федорович, теребя густые, не тронутые еще сединой усы и широкую бороду. — Однако придется. Взялся за гуж, не говори, что не дюж».
Он подгоняет лошадей. Все ближе сосновый бор.
Из-за поворота возникает стоящий на пригорке бревенчатый дом с мезонином. На высоком крыльце виднеется тонкая женская фигурка в светлом платье.
Любовь Дмитриевна ожидает мужа.
За обедом он подробно рассказывает о своей поездке, и хотя она ничем особенным не примечательна,
Александр Федорович повествует обо всем, что он видел в дороге. Жена слушает его очень внимательно.
Александр Федорович вдвое старше ее, исколесил весь свет и так много всего знает!
После короткого послеобеденного отдыха Александр Федорович направляется в свой рабочий кабинет или находящуюся на втором этаже классную
комнату. В этих комнатах, сплошь уставленных различными книгами, приборами для опытов и принадлежностями для рисования, проходит значительная
часть деревенской жизни морского офицера.
Александр Можайский погрузился в изучение вопросов, связанных с воздухоплаванием. Этот стремительный человек, в котором энергия бьет ключом,
оказался вдумчивым, терпеливым и осторожным исследователем. Он не хотел попусту терять время и
повторять ошибки, которые до него делали другие. Но он стремился узнать как можно больше из того, что
до него в этой области делали предшественники, чтобы применить в своей работе уже имеющийся опыт. Уединяясь в кабинете, он углублялся в книги и научные трактаты, разыскивая в них нужные сведения.
Александр Федорович начал с того, с чего начинали почти все исследователи в этой области до и
после него: с изучения устройства птиц и принципов их полета.
Шаг за шагом Можайский раскрывал особенности птичьего полета. Он начал с простых задач, постепенно усложняя их. Это потребовало много времени. Хотя наблюдения за полетом птиц и возбуждали испокон веков в человеке мысли о покорении воздуха, но в те годы эта область науки мало чем могла
еще похвастать. Здесь еще были в ходу полные мистики «теории» и поповские россказни, по которым
выходило, что человеку никогда не удастся летать.
Пробираясь сквозь эту путаницу мыслей и понятий, Можайский справедливо считал, что лишь путем опытов можно будет достигнуть заветной цели, найти ответ на все то, что его мучило.
Слухи о необыкновенных занятиях кандидата мирового посредника пошли по губернии. Председатель
губернского статистического комитета приезжал даже
справляться, обоснованы ли эти толки.
— Я собираюсь в будущем построить воздухолетательный снаряд,— объяснил ему Можайский,— и рассчитываю, что изучение устройства и полета птиц даст
мне для этого много полезных сведений. Мне кажется, что птицу можно рассматривать как своеобразный летательный аппарат, действующий на основе
законов механики и математики. Если нам удастся
открыть эти законы, то мы очень многого достигнем... И Можайский продолжал поиски.
Какие только птицы не перебывали на рабочем
столе Александра Федоровича! Аисты, вальдшнепы,
воробьи, вороны, галки, ласточки, кобчики, соколы,
стервятники, серебристые и белые чайки, альбатросы...
Окрестные крестьяне, особенно подростки, узнали, что
кандидат мирового посредника скупает разных птиц,
и Александр Федорович не терпел недостатка в объектах для исследования.
Можайский взвешивал каждую птицу с точностью
до золотника. Потом он накладывал птичье крыло
на большой лист бумаги, аккуратно обводил контуры
крыла и тщательно, до дюйма, подсчитывал площадь.
То же проделывалось и с хвостовым оперением. Затем он делил вес птицы на несущую площадь и получал очень важную величину: удельную нагрузку, то есть вес, который несет квадратный дюйм или квадратный фут птичьего крыла.
Изобретатель завел на каждую птицу своеобразную учетную карту, занося в нее полученные сведения. Все цифры он сводил в специальную таблицу.
Но когда попытался получить из этих цифр какую-либо закономерность, то оказалось, что данные, касающиеся одних и тех же птиц, настолько разнятся, что сделать какой-то определенный вывод совершенно
не представляется возможным.
«В чем же дело? — напряженно думал Александр
Можайский.— В чем я ошибался?» Он прекратил на несколько дней свои занятия. Достал сделанные во
время плаваний эскизы и зарисовки, уселся за мольберт.
Делая на холсте наброски, он рассказывал жене
о том, как «Диана» пробивалась вокруг мрачного мыса Горн; об угрюмой красоте окружающей природы;
о жестоких сокрушительных штормах и храбрости русских моряков. Все это настолько интересно, что Любовь Дмитриевна забывает даже про краски, которые
муж поручил ей растирать. Она спохватывается лишь тогда, когда краски почти совсем уже засыхают.
Со временем большие написанные маслом полотна украсили стены гостиной. Вот фрегат «Диана» борется со штормом, обходя мыс Горн, а вот альбатрос парит над фрегатом, одиноко бороздящим синие волны.
Часто, захватив ружье, Можайский отправлялся в лес. Часами бродил он по глухим тропам или, притаившись в кустах, не отрываясь, следил, как над
поляной парит канюк. Не делая ни малейших движений крыльями, канюк плавными кругами набирал
высоту. Должно быть, восходящие потоки нагретого
воздуха поднимали эту красивую птицу все выше и
выше. Он расспрашивал охотников о жизни птиц, писал
натуралистам, испрашивая у них советов. Из множества полученных сведений и наблюдений отмечал наиболее важные. «При наблюдениях за полетом птиц, — писал Можайский, — мы замечаем, что птица, получив быстроту движения вперед от взмахов крыльями, иногда, перестав бить крыльями и держа их и хвост неподвижно, продолжает быстро лететь вперед, парить в том же
направлении; с уменьшением быстроты движения — птицы или начинают понижаться к земле или снова
махать крыльями».
Александр Федорович все больше углубляется в свои исследования, пытаясь глубже проникнуть в тайну птичьего крыла.
«Чем отличаются крылья птиц-парителей от крыльев птиц, летающих быстрыми, частыми взмахами? —
размышляет исследователь. — Вот белоголовый сип, у него типичное крыло хищника-парителя: грубоватые
прямоугольные формы. На конце крыла, далеко друг
от друга, расставлены похожие на зубцы перья. Аист
тоже неплохой паритель, но он довольно хорошо может летать и взмахами. Хотя его крыло несколько и
похоже на крыло сипа, но оно имеет более легкие
очертания, суживается к концам. А уж у белого сокола очертания крыльев явно склоняются к остроконечности».
Александр Федорович верно подметил, что быстро летающие птицы, например ласточки, чайки и альбатросы, имеют остроконечные крылья.
«Но какие же формы должно иметь крыло будущего летательного аппарата?» — неоднократно спрашивал он себя.
Много лет спустя этот вопрос приобрел для Можайского огромное значение, и в наши дни можно
только восхищаться тем, как этот талантливый изобретатель его решил. А пока что надо было продолжать поиски, и Можайский целиком занялся голубями,
которые еще с древних времен считались признанными летунами. Александр Федорович завел у себя такую голубятню, какой никогда еще не видели вологодские старожилы.
Каких здесь только не было голубей! «Скоростные» синие с металлическим отливом —
сизари; короткоклювые турманы — большие мастера кувыркаться при быстром и высоком лёте; выносливые и умные, зоркие и с отличной памятью почтовики; были еще павлиньи голуби, дутыши, курьеры, чеграши, монахи и многие другие.
...Александр Федорович трижды в день поднимается на голубятню, собственноручно подсыпает в кормушку ячмень, вику, горох и просо. Следит за тем,
чтобы во-время убирали голубятню, чтобы в ней было чисто. С помощью дворовых мальчишек часами гоняет птиц, наблюдая за их полетом.
Он помещает голубя за небольшую, высотой в аршин, загородку, заставляет взлететь. Птица срывается с места, стукается клювом о стенку, падает наземь, — взлететь она не может.
Тогда он постепенно раздвигает стенки загородки, пока не доводит ее до такой величины, что птицы
могут взлетать. «Перед взлетом, — замечал исследователь, — птица получает начальную скорость, отталкиваясь от земли прыжком или путем небольшого предварительного разбега, совершаемого на лапках. Возможно, что летательные аппараты тяжелее воздуха
должны будут вначале разбегаться по земле, прежде
чем подняться вверх».
Он осторожно привязывает голубя к горизонтальному рычагу, способному вращаться вокруг высокой
вертикальной стойки. Пока рычаг двигается с определенной скоростью, голубь свободно держится в воздухе. Но как только скорость кружения становится
ниже какой-то минимальной величины, птица, несмотря на судорожное хлопанье крыльями, валится
вниз.
Он вычислял скорость, при которой птица еще держалась в воздухе, и про себя отмечал: «Для того
чтобы не упасть, птица обязательно должна находиться в поступательном движении и с определенной скоростью. Вероятно, это правило обязательно для всех летательных аппаратов тяжелее воздуха».
За работой незаметно летело время. В зимние
вечера долго светились окна в кабинете Можайского. Склонившись над столом, Александр Федорович то просматривал прибывшие из Петербурга новые книги и журналы, то занимался математическими
расчетами, либо возился со своими приборами. Любовь Дмитриевна сидела в кресле у камина и вязала.
Ей, как и прежде, хотелось чем-либо помочь мужу. Но она ждала ребенка и довольствовалась тем, что
в эти тихие вечера неотлучно находилась подле супруга.
После рождения сына, которого назвали Александром, Любовь Дмитриевна долго болела. Александр Федорович, заботливо ухаживал за женой, смог возобновить прерванные было научные занятия
лишь после ее выздоровления.
Еще через год он располагал весьма обширными
сведениями относительно особенностей птичьего полета.
Об его занятиях знало все больше людей в округе, и из Вологды все чаще наведывались к нему учителя и любители естествознания. Александр Федорович охотно рассказывал им о своих опытах над птицами, о своих исследованиях.
— Смотрите, как разумно они устроены, — говорит, расхаживая по кабинету, этот высокий широкоплечий человек с черной окладистой бородой и вдохновенным лицом ученого. Он берет со стола чучело
сизого голубя и продолжает свои объяснения: — Самый лучший судостроитель не создал бы корабля с такими обводами, какие имеет тельце этой
птицы. Чтобы оказывать меньшее сопротивление
воздуху, она поджимает лапки в полете... А как они
изменяют направление полета вверх, вниз и в стороны,
когда у них одно лишь горизонтальное оперение? —
спрашивал он слушателей и сам же отвечал: — У подводной лодки для этой цели существуют горизонтальные и вертикальные рули. Как же поступают птицы?
Они, оказывается, могут отклонять горизонтальное
оперение не только вверх или вниз, но и поворачивать
его на некоторый угол. Это и заменяет им отсутствующее вертикальное оперение.
Такие беседы продолжались иногда без перерыва
добрую половину дня. Гости слушали с глубоким интересом. Собираясь в обратный путь, они просили
разрешения изредка наведываться и впредь и, получив согласие, были весьма довольны.
Александр Федорович снова углублялся в свои
исследования. В те часы, когда он, глубоко задумавшись, сидит за своим рабочим столом, в доме царит
тишина. Любовь Дмитриевна ревностно следит за
тем, чтобы ничто не мешало ее супругу.
После расчетов и наблюдений Александр Федорович отмечал в своем альбоме: «...вес голубя равен 78 золотникам, а подъемная площадь его крыльев и хвоста равна 95 кв. дюймам,
то-есть что на каждый золотник веса приходится подъемная площадь 1,218 кв. дюйма; 144 кв. дюйма
или один квадратный фут способны нести в воздухе 118 золотников или 1 1/4 фунта. ...Несомненно, что голубь имеет способность парить; вероятно, он получает парение при угле менее
15 градусов и при другой скорости. Впрочем, многие
мои наблюдения показали, что другие птицы способны парить при незначительной быстроте, то-есть при
10—15 верстах в час».
В зимние месяцы он замораживал мертвых
птиц с распростертыми крыльями и, осторожно под-
талкивая их, пускал с крыши в планирующий полет.
Следя за такими полетами, внимательно исследовав и обдумав все, что он ранее наблюдал, Можайский делал новые выводы: «...Способность парить не у всех птиц одинакова.
Легко заметить, что птицы, имеющие большую площадь крыльев при легком корпусе, парят лучше, чем
птицы сравнительно тяжелее с небольшими крыльями.
Наконец, легко заметить и то, что для первой категории породы птиц для возможности парения вовсе
не требуется той быстроты полета, каковая необходима для последних. Из этого можно вывести заключение, что для возможности парения в воздухе
существует некоторое отношение между тяжестью,
скоростью и величиной площади или плоскости,
и несомненно то, что чем больше скорость движения, тем большую тяжесть может нести та же площадь».
Это был очень важный вывод. Можайский впервые указал на большое значение удельной нагрузки на крыло, серьезное влияние этого фактора на осуществление полета. Работы такого рода по изучению полета птиц были выполнены иностранными учеными Мареем и Лилиенталем много лет позднее.
Русский ученый успешно шел к поставленной цели. Неожиданно на него обрушилось большое горе.
После рождения второго сына, Николая, Любовь
Дмитриевна опять сильно занемогла и, проболев около двух месяцев, скончалась.
Это была тяжелая потеря. Александр Федорович
сгорбился, в густой окладистой бороде и на висках
появились первые серебряные нити.
Дни в осиротевшем доме тянулись тягостно и медленно. Он бесцельно бродил по молчаливым комнатам, подолгу сидел наверху, в детской, и, заходя в
кабинет, усилием воли заставлял себя садиться за книги.
«Надо держать себя в руках», — упорно твердил
он и, верный своему характеру, находил утешение в любимых занятиях.
Начались хлопоты по устройству детей. Их взяла
к себе на воспитание бабушка. Необычайно долгими казались теперь зимние
вечера. Александр Федорович все чаще выезжал в
Вологду и со временем стал здесь непременным участником всех научных заседаний, собеседований и диспутов.
Глубокая осведомленность в различных областях
науки позволила Можайскому занять первое место
среди своих городских коллег — физиков и естествоиспытателей. Когда из Москвы поступило приглашение направить от Вологды представителя на открывающуюся весной 1867 года Всероссийскую этнографическую
выставку, депутатом был единодушно избран Можайский.
Вернувшись в Вологду, он говорил на ученом заседании: — У нас иные ученые нередко ограничиваются
изучением почти только того, что относится до 3ападной Европы. Между тем Россия в научном отношении представляет гораздо больше интереса, чем западные страны. В последнее время мы замечаем усиливающийся интерес ко всему касающемуся России. Это явление налагает на ученые общества и учреждения обязанность содействовать этому интересу и стараться, чтобы он перешел в серьезное изучение и стал необходимостью каждого образованного русского.
Ои еще пробыл несколько месяцев в Вологде, со временем убедился, что дальше оставаться здесь
не имело смысла. Все, что можно было сделать для
осуществления своих планов, он сделал. Теперь, когда в его сознании стали уже вырисовываться контуры будущего летательного аппарата, следовало ставить новые, более сложные опыты, установить
тесную связь с учеными, работавшими в этой области.
Александр Федорович сдал в аренду принадлежавшее сыновьям небольшое именьице в Котельникове,
навестил детей, простился с ними и выехал в Петербург.
Глава VII
В один из майских дней 1868 года внимание гулявшей в Юсуповском саду петербургской публики
было привлечено увлекательным зрелищем. На больших подмостках, установленных посреди пруда, шли
приготовления к подъему воздушного шара. Огромный мешок из прорезиненной шелковой материи, постепенно наполняясь газом, принимал округлую форму, рвался ввысь. Двадцать матросов с трудом удерживали шар. Близ водородных аппаратов хлопотал
флотский офицер. Это был помощник директора Центральной обсерватории в Петербурге Михаил Александрович Рыкачев. В этот день он намеревался подняться на воздушном шаре, чтобы произвести некоторые метеорологические наблюдения, в частности
замерить температуру и влажность воздуха на различных высотах. К вечеру приготовления закончились. Сад был
переполнен зрителями, однако люди все прибывали. Близлежащие улицы также заполнились народом. Играли военные оркестры, выступали песенники. К веревочной сетке, покрывавшей шар, была прикреплена корзина. В ней установили термометры, барометры и многие другие приборы, подвесили мешки с балластом. В корзину взобрались помощники Рыкачева Ниноров и Шперлинг.
Рыкачев медленно обошел шар, еще раз внимательно осмотрел его и тоже влез в корзину. Проверил, надежно ли прикреплены приборы, мешки с балластом, записал температуру воздуха — было 10° по Реомюру, — потом взглянул на хронометр, — он показывал семь часов пятьдесят семь минут. Рыкачев поднял голову, осмотрелся: кругом колыхалось море голов. — Пускай! — скомандовал он. Матросы отпустили веревки. Шар медленно поплыл вверх. Следом неслись возгласы «ура», звуки марша. Шар плавно набирал высоту. Рыкачев с волнением смотрел вниз. С каждой минутой перед глазами возникали все более изумительные картины. Сад
и близлежащие улицы уменьшались. Из дали постепенно появлялись окраинные районы города, его окрестности.
Едва оторвавшись от этой картины, Рыкачев приступил к работе. Через равные промежутки времени он измерял атмосферное давление, температуру, брал пробы воздуха. Свои наблюдения тщательно записывал в журнал. Становилось холодно. Термометр показывал около двух градусов. Рыкачев и его спутники плотно запахнули куртки. Через десять минут после начала подъема шар находился на высоте около четырех тысяч футов. Оттуда просматривалась территория в несколько тысяч
квадратных верст. Столица с ее прямыми, как струны, улицами, с дворцами, раскинувшимися на островах и берегах Невы, была в миниатюре необыкновенно красива. Кругом зеленели массивы лесов и парков. Ладожское озеро пряталось в синеватой дымке
тумана. На западе до самого горизонта простиралось море. Отчетливо виднелись Красное Село, Петергоф,
Ораниенбаум, Кронштадт. Неожиданно ветер переменился, шар повлекло на северо-запад. Еще через несколько минут он несся
над морем по направлению к Кронштадту. Рыкачев приказал опуститься, надеясь, что потоки воздуха в нижних слоях атмосферы понесут шар к берегу. Так и случилось. Ветер был с севера, аэростат медленно повернул к суше. Стало теплее. Заходящее
солнце окрашивало землю в золотисто-розовые тона. — Какая прекрасная прогулка, — сказал Ниноров. — Жаль, что она уже подходит к концу. — Прогулка действительно необычайная, — тихо произнес Рыкачев. — Плохо лишь, что таких прогулок совершается пока еще мало. У нас много мореплавателей, страстно любящих свое дело. Если б хоть небольшая часть из них занялась воздушными путешествиями, дело гораздо успешней пошло бы вперед. Тем более, что в воздухоплавателе, мне кажется, должны быть развиты главные свойства хорошего моряка: быстрота соображения, хладнокровие, распорядительность, которые так необходимы для плавания в быстрых течениях воздушного океана. Рыкачев замолчал и, глядя на приближающийся
берег, о чем-то задумался. — Со временем, — продолжал он, — воздухоплавание приобретет такое же значение для человечества, как теперь мореплавание. Только это будет достигнуто не аэростатами, которые целиком зависят от ветра, как мы в настоящую минуту. То будут машины, полностью подвластные человеку. Изобретательская мысль, несомненно, пойдет по другому пути...
— До этого еще очень далеко, — сказал Шперлинг. — Не думаю, что очень, — отозвался Рыкачев. — Гораздо ближе, чем вам кажется. Шар тем временем плыл уже низко над землей. Близ деревни Лигово, в 13 верстах от Петербурга,
путешественники выбрали свободное поле, стали медленно снижаться. В девять часов четыре минуты вечера гайдроп коснулся земли. Здесь уже собрались люди. Они подхватили веревки и притянули корзину к земле. Экипаж, встреченный приветственными возгласами, вышел наружу. Рыкачев принялся осторожно снимать приборы. Ниноров и Шперлинг взялись укладывать оболочку шара на прибывшие
телеги. В полночь смелые аэронавты вернулись в город. На другой день петербургские газеты опубликовали сообщение о воздушном путешествии, приводя многочисленные и интересные подробности. В то время русские газеты и журналы довольно
регулярно публиковали статьи, посвященные проблемам воздухоплавания. Снова и снова выступал в печати капитан первого
ранга Соковнин. Вышла в свет его книга «Воздушный корабль», выдержавшая подряд несколько изданий, неоднократно изданная и за границей. О возросших возможностях в строительстве управляемых аэростатов сообщал в «Иллюстрированной газете»
воздухоплаватель Гелтовский. Насущные задачи воздухоплавания становились темой, часто обсуждавшейся на научных совещаниях.
Успешный полет Рыкачева дал новый толчок общественному мнению. Рыкачева чествовали на научных заседаниях. Однако сам он был мало удовлетворен результатами своего путешествия, хотя оно и прошло весьма удачно. — Почему такое важное изобретение человеческого ума, как воздухоплавание, до сих пор не принесло существенных услуг ни науке, ни практике? — с таким вопросом обращался Рыкачев к аудитории и сам же отвечал: — Да потому, что до настоящего времени не приспособлено управление воздушными шарами. Главным препятствием тому служит сильное сопротивление, оказываемое воздухом столь упругому, гибкому и больших размеров телу, какое представляет аэростат. Для покорения воздушного океана нужны совсем другие машины, нужны
аппараты тяжелее воздуха, которые оказывали бы небольшое сопротивление упругой воздушной среде. И Рыкачев приступил к созданию такой машины. Прибыв в Петербург, Можайский быстро разузнал все новости, касающиеся воздухоплавания, посетил почти всех, кто был сколько-нибудь причастен к этим проблемам. Вести были нерадостные. Царское военное ведомство, которое, казалось бы, должно было субсидировать научные работы в области воздухоплавания, проявляло поразительное равнодушие, чтобы не сказать враждебность, к назревшим нуждам. Высшие царские чиновники и слышать не хотели об управляемых аэростатах. Невозможно было в таких условиях надеяться на поддержку работ по созданию летательного аппарата тяжелее воздуха. Болезнь раболепия перед всем зарубежным, которой были заражены сильные мира сего, погубила многих русских изобретателей, похоронила немало выдающихся открытий. Можайский очутился в затруднительном положении. Надежды, с которыми он ехал в Петербург, не оправдались. Это его сильно огорчало. Однако он вовсе не думал отступать. Можайский стремился найти людей, которые трудились бы в том же направлении, что и он сам, желая сблизиться с ними, поделиться творческими планами, опытом. Он обрадовался, узнав о том, что Рыкачев проектирует летательную машину, и направился к нему. В небольшом кабинете на массивном письменном
столе лежали чертежи какого-то неизвестного прибора. Завязался разговор, Александр Федорович коротко рассказал о своих трудах. — Нам придется пробивать брешь в очень толстой стене неверия, — сказал Рыкачев. — Как только
начинаешь говорить об управляемых аппаратах тяжелее воздуха, то даже в научных кругах часто выдвигают в качестве возражения формулу Ньютона. А по ней выходит, что подъемная сила крыла столь ничтожна, что оно никогда не сможет даже собственный
вес поддерживать в воздухе. — Но ведь воздушный змей держится, — ответил Можайский. — Мало того: с его помощью можно поднимать в воздух значительные грузы. Я уж не говорю о птицах. — Вот на это многие, к сожалению, закрывают
глаза, — сказал Рыкачев. — Правда, некоторые нерешительно утверждают, что эти старинные теории неточны. Вот я и хочу лично убедиться в этом. Если мое мнение подтвердится, то я попытаюсь заменить подъемную силу аэростата горизонтальными вращающимися крыльями. Двигаясь в воздухе, они поддерживали бы машину, приводящую их во вращение. Рыкачев встал из-за стола, прошелся по комнате, продолжал: — Если к тому же мне удастся устроить эту машину так, чтобы возможно было давать оси вращения крыльев некоторый уклон, то можно будет не только держаться в воздухе, но и давать аппарату желаемое направление. Разумеется, придется предварительно поставить множество опытов. Я сейчас и проектирую испытательную установку. — Я собираюсь несколько по-иному решить эту задачу, — сказал Можайский. — Мне приходилось много заниматься изучением птичьего полета, и это
возбудило во мне много мыслей. Я хочу изучить свойства крыла, движущегося в воздухе поступательно под небольшим углом наклона к горизонту. А тягу для крыла создавать с помощью специальных гребных винтов. — Как бы то ни было, нам с вами потребуется
немало времени и средств на постановку опытов,— задумчиво произнес Рыкачев. — А военное министерство денег, надо полагать, не даст. Там все еще спорят, стоит ли заниматься воздухоплаванием или нет. И никак не решат... — Нам не надо дожидаться, пока там решат, — неожиданно резко сказал Можайский. — Я полагаю, нам самим следует искать верные пути для решения
этой задачи. Когда мы их найдем и убедим в этом окружающих, найдутся люди, которые нас поддержат. — Совершенно верно, Александр Федорович, — ответил Рыкачев. — Потому-то я и просиживаю все свободные от службы часы над своим проектом. Полюбуйтесь. Можайский подошел к столу. Рыкачев развернул свитки чертежей. На них был изображен довольно
сложный механизм. Рыкачев объяснил устройство машины. Замысел оказался весьма остроумным. — Ну что ж, желаю вам успеха, Михаил Александрович, — сказал Можайский, выслушав объяснения Рыкачева. — Будем продолжать трудиться на общее благо.
Можайский распрощался и ушел. «Я рано приехал в Петербург, — думал Александр Федорович, шагая по Дворцовой набережной. — У меня одни лишь планы, про которые начальство и слушать не захочет. Надо итти другим путем. Если мне удастся построить воздухолетательный снаряд хоть в миниатюре, модель, которая могла бы летать подобно птице, то вряд ли мне откажут в поддержке». Укрепившись в этой мысли. Можайский начал обдумывать, как лучше ее осуществить. Тем временем морское министерство предложило ему руководить сооружением спасательных станций и лодок в Балтийском море. Он горячо увлекся этой
работой и образцово ее выполнил. Получил от командования благодарность, досрочное производство в капитаны первого ранга.
Ему было предложили новое место, однако он пренебрег им, так как сильно заскучал по своему делу. Весной 1869 года Александр Федорович принял предложение поступить на службу в Русское общество пароходства и торговли, договорившись о таких условиях работы, при которых в его распоряжении оставалось известное время для собственных занятий. Покончив со всеми делами в Петербурге, он отправился к месту службы — на юг.
Глава VIII
Давление передовой научной общественности на военное министерство усиливалось. Требования уделить внимание вопросам воздухоплавания становились
все более настойчивыми. Военно-ученый комитет, в составе которого было немало известных деятелей русской науки, обратился
в министерство со специальной докладной запиской, в которой доказывал важность развития и применения аэростатов. «Было бы несправедливо пренебрегать таким средством, — говорилось в записке, — с помощью которого является возможность своевременно раскрывать силы противника, стягиваемые к полю сражения, или предотвращать скрыто подготовленные им удары,
определять расположение атакуемой крепости или работ осаждающего, наконец, наблюдать на более или менее значительном расстоянии операции противника по переправе через реки, по занятию лесных или пересеченных пространств, по обороне берегов и пр. Во всех случаях воздушные рекогносцировки, произведенные при благоприятных обстоятельствах, могут доставить неоценимые услуги». Военно-ученый комитет разработал тактико-технические требования к привязному аэростату для военных целей. Требовалось, чтобы воздушный шар мог подниматься на 100 — 150 сажен, нести экипаж в два-три человека и держать газ не менее двух суток. «Между шаром и землей, — говорилось далее в тактико-технических требованиях, — должно существовать телеграфическое сообщение...» В декабре 1869 года при военном министерстве была, наконец, создана специальная комиссия, которая должна была заниматься вопросами применения аэростатов для военных целей. Председателем был назначен один из организаторов севастопольской обороны генерал-инспектор по инженерной части Э. Тотлебен. В составе комиссии были такие русские ученые, как Михаил Игнатьевич Иванин, автор важных теоретических трудов по воздухоплаванию, профессор Н. П. Федоров, полковник Лобко и другие. Комиссия разработала программу опытов с воздушными шарами, на осуществление которой было ассигновано двенадцать тысяч рублей. В Зоологическом саду отвели сарай для постановки опытов.
Приступили к постройке воздушного шара. Он изготавливался целиком из русских материалов и на отечественных заводах. Оболочку выполнили из шелковой материи. С внутренней стороны ее покрыли тонким слоем резины. Лодка представляла собой железную, оплетенную камышом корзину. В ней был поставлен телеграфный аппарат. Летом 1870 года в сарае Зоологического сада
началась сборка воздушного шара. Работа спорилась. Люди хотели поскорей увидеть свое детище в полете. В ясный июльский день началось наполнение шара водородом. Пятьдесят человек непрерывно хлопотали вокруг шестидесяти сорокаведерных бочек, заполненных серной кислотой и железными стружками. Так получался водород. Из бочек газ направлялся по железным луженым трубам в наполненный водой промыватель, в котором вода, непрерывно подаваемая насосами, охлаждала и очищала газ от вредных примесей. Затем газ подсушивался хлористым кальцием, после чего поступал в оболочку шара. Каждая заправка воздушного шара требовала очень много материалов: около 400 пудов купоросного масла, 350 пудов железной стружки и 4 тысячи ведер воды.
За один день не удалось закончить наполнение оболочки, и работу перенесли на другое утро. Наконец шар был наполнен. Измерили подъемную силу; она равнялась 70 пудам, включая вес шара. 7 июля шар, разматывая лебедочный трос, поднялся в воздух. В гондоле находились полковник Лобко, поручик Церпицкий и телеграфист. Через двадцать минут шар достиг высоты в 60 сажен.
