Мария Дерналович. "Адам Мицкевич" Издательство "Интерпресс", Варшава, 1981 г. OCR Biografia.Ru
Юные годы
Адам Мицкевич появился на свет в 1798 году в усадьбе Заосье в окрестностях Новогрудка немного лет спустя после третьего раздела Польши. Род Мицкевичей принадлежал к многочисленной армии мелкой шляхты, которая с упадком Речи Посполитой лишилась самого смысла своего существования. Прежде она группировалась вокруг дворов крупных магнатов, которые ей покровительствовали, используя в политических целях сабли и голоса своих подопечных на шляхетских сеймиках. Представителям этого сословия оставалось либо осесть в своих хуторах, выделяясь среди крестьян только дворянскими гербами и личной свободой, либо искать новые жизненные перспективы в образовании. Мицкевич рос в бедном, но красочном мире мелкопоместных усадеб, живших традициями шляхетских съездов и соседских распрей с наездами. Он слышал рассказы о знатных родах, вершивших некогда судьбами Литвы и предводительствовавших рядовой шляхтой. Он видел мир, по существу уже отошедший в прошлое, но пленяющий своим многообразием, богатством человеческих типов. С раннего детства ему был близок также белорусский и литовский люд, он знал его обычаи, предания и песни, его горькую долю. Отец Адама, несомненно, был выше своего окружения. Он был адвокатом при суде в Новогрудке, заботился об образовании сыновей, посещавших уездную гимназию, и мечтал о том, чтобы они получили университетское образование. Но этого он уже не дождался, скончавшись в мае 1812 года, когда Адаму было 14 лет. Между тем именно этот год, когда семью постиг тяжкий удар и над ее будущим нависла угроза, запечатлелся в памяти мальчика как год больших ожиданий.
Армия Наполеона шла на Восток. Поляки обольщали себя надеждой, что война, начатая французским императором против России, вернет их родине утраченную независимость. Наполеон уже создал Варшавское герцогство и теперь обещал восстановить Речь Посполитую. В рядах наполеоновской армии были и польские полки. В конце июня жители Новогрудка восторженно приветствовали командовавшего ими князя Понятовского. Весна! Ты навсегда останешься для края Весной великих битв, весною урожая. О славная весна! Кто видел, как цвела ты, Хлебами, травами, событьями богата? Ты окрылила край, поистине несчастный! Я не забыл тебя, пора мечты прекрасной! Рожденный узником, я с детства к воле рвался И в жизни только раз такой весны дождался! *
— напишет Мицкевич в „Пане Тадеуше". Однако надежды быстро развеялись. Несколько месяцев позже жители Новогрудка видели жалкие остатки „великой армии", толпы голодных и оборванных солдат, возвращавшихся из-под Москвы.
-----------------------------------------------------
* Перевод Музы Павловой.
-----------------------------------------------------
Прошло еще без малого три года, и закончился Венский конгресс. Английский корабль отчалил от берега, взяв курс на остров св. Елены. Судьба Наполеона была решена — с этого момента он уже только узник. Священный союз твердой рукой водворял в Европе прежний порядок.
Осенью того же года в попутной купеческой повозке Адам прибыл в Вильно. Это было первое столь длинное путешествие в его жизни — от Новогрудка до Вильно более ста сорока верст. Он имел при себе лишь свидетельство об окончании Новогрудской гимназии и одиннадцать дукатов — все, что могла ему дать на дорогу мать. Возможность продолжать образование дала ему стипендия, но после окончания университета он должен был шесть лет проработать учителем. В то время Виленский университет был уже не тот. Остался позади период его расцвета в первые, относительно либеральные, годы царствования Александра I, когда ректором университета был Ян Снядецкий, видный ученый и прекрасный организатор, сумевший при поддержке попечителя виленского учебного округа князя Адама Чарторыского привлечь в университет самых передовых профессоров и создать особый духовный климат, проникнутый рационализмом и либерализмом в духе лучших традиций польского Просвещения. Провинциальный город Вильно, оживлявшийся только во время ежегодных ярмарок, стал важным центром культурной жизни. Вокруг университета образовался круг передовых деятелей, в руках которых оказались вскоре все выходившие в Вильно журналы. Влияние университета преобразило не только облик города, но и всей провинции. Воспитанники университета пополняли ряды учителей, врачей и юристов; в Литовском крае начала складываться интеллигенция, пользовавшаяся большим общественным влиянием. Благодаря высокому уровню университета поднялся и уровень начального образования. В 1815 году Ян Снядецкий был отстранен от должности ректора. Либеральный период царствования Александра I подходил к концу, наступала пора реакций и жестоких гонений, не только в Вильно и не только в пределах Российской империи, но и во всей Европе. Виленский университет жил еще некоторое время своими традициями, и этим в полной мере воспользовался молодой Мицкевич в свои студенческие годы. Он приобрел глубокие филологические познания, позволившие ему впоследствии читать лекции по древней литературе в Лозанском университете. Он имел также возможность познакомиться с одним из крупнейших польских ученых того времени — историком Иоахимом Лелевелем. Лелевель читал в Вильно всеобщую историю. Можно без преувеличения сказать, что своими лекциями и трудами, вышедшими в то время из-под его пера, он создал в Польше основы современных исторических наук. Этот рационалист, стремившийся от частных исследований к обобщающему синтезу, видел в человеческих судьбах проявление общих законов, управляющих историей, и хотел изучить эти законы. Лекции Лелевеля были, несомненно, сильнейшим интеллектуальным переживанием для виленской молодежи, до отказа заполнявшей зал, в котором четыре раза в неделю, ровно в шесть часов небольшой, сухощавый, еще молодой профессор начинал чтение своих лишенных внешнего блеска, но захватывающих лекций. На развитие личности Мицкевича наряду с университетом огромное влияние оказала деятельность в созданном им и группой его ближайших друзей „Обществе филоматов". В Европе эпохи Священного союза возникали многочисленные тайные общества. Наряду с существовавшими уже прежде организациями масонов и карбонариев множились всякого рода тайные клубы противников деспотической власти и тирании, патриотические общества студенческой молодежи. На фоне иных, более революционных организаций „Общество филоматов" кажется весьма умеренным: оно имело целью „упражнения в науках, особенно в искусстве писания, оказание взаимной помощи друг другу". Но оно провозглашало также и принципы равенства, независимо от „возраста, должности, почестей, богатства, талантов". Оно стремилось воспитывать людей просвещенных, призванием которых было бы служение своему народу, родине. В условиях усиливавшейся реакции это уже вызывало подозрения; поэтому вопреки своей „аполитичной" программе филоматы должны были оказаться по ту сторону баррикады, в лагере сторонников революционных преобразований. Когда в 1819 году Мицкевич произнес приветственную речь на приеме в члены „Общества филоматов" своего близкого друга еще со школьной скамьи Яна Чечота, в его словах появились нотки, прозвучавшие крамолой для царских властей: „Несчастные обстоятельства, в каких находится отечество наше, способствовали и способствуют оподлению народа. Ум, устремлявшийся прежде к возвышенному, ныне принижен и, ограничиваясь собственным интересом, пресмыкается перед корыстью и внемлет лишь голосу себялюбия. Открой другому свои великие замыслы, высокие порывы (...) и ты вызовешь улыбку равнодушия (...) недаром сказал Гомер, что боги сразу же лишают раба половины души его. И потому первым твоим призванием пусть будет подняться над этой бездной равнодушия и помочь подняться другим". Но для того, чтобы служить своей стране, надо ее хорошо познать. Интерес к отечественной истории, всеобщий в то время, углубленный Лелевелем и направленный в соответствующую сторону, выдвигается в деятельности филоматов на первый план. Изучая историю Польши, сравнивая ее с историей других народов, они пытались найти ответ на мучивший их вопрос о причинах утраты независимости. Для поколения, которое на заре своей юности, в 1812 году, пережило период больших надежд и затем не менее глубокого разочарования, поиски такого ответа сочетались с мечтами о свободе. Мечтами, осуществление которых было чем-то далеким и неясным. Очевидным было для них одно: служение родине, повседневный, внешне неприметный труд над „сохранением национального духа". Это требовало изучения современного положения страны и ее народа, пробуждало интерес к его судьбе, обычаям, традиции. Отечественная история, интерес к этнографии и вместе с тем пристальное наблюдение за развитием европейской мысли и литературы. Сохранился архив „Общества филоматов", уцелела частная переписка его членов, опубликованная уже в нашем столетии. Современного читателя поражает широкий круг чтения филоматов, их ненасытная жажда знаний. Эти веселые, жизнерадостные юноши, по своему происхождению за немногими исключениями выходцы из бедной шляхты, вынужденные самостоятельно зарабатывать на жизнь, с огромным энтузиазмом предавались самым серьезным интеллектуальным занятиям. Они были в курсе новейших веяний умственной жизни Европы, современных литературных течений. А ведь им пришлось наверстывать опоздание на несколько десятков лет! Достаточно сказать, что вначале для них откровением был Вольтер, кончили они страстными почитателями Шиллера и Байрона. Архив филоматов позволяет со всей точностью проследить путь творческого развития самого выдающегося среди них — Мицкевича. На собраниях Общества он читал свои произведения; вначале это были более или менее удачные переводы из древних авторов, подражания Вольтеру. Это была пора стихотворных опытов, суровая школа поэтического ремесла. Но появляются и новые мотивы. Это было еще в Ковно, где Мицкевич по окончании университета поступил на должность учителя литературы, истории и законоведения в тамошней уездной гимназии, к чему обязывала его университетская стипендия. Ковно по сравнению с Вильно было глухим захолустьем. Молодой поэт чувствовал себя изгнанником, обреченным на жалкое прозябание. Педагогическая работа, к которой он, впрочем, относился со всей добросовестностью, утомляла его и не давала удовлетворения. Правда, он принимал живейшее участие во всех начинаниях „Общества филоматов", в переписке с друзьями обсуждал все вопросы организации, но мучительно переживал свое одиночество. Его коллеги-учителя не могли заменить ему общество друзей, и даже роман с хорошенькой женой ковенского врача не примирил его с новым положением. „Есть у меня некий странный, чтобы не сказать причудливый идеал возлюбленной, и нигде я не нахожу подобия этому идеалу", — признавался он в письме Яну Чечоту. Оставалась поэзия. Но именно в отношении собственного творчества Мицкевич переживал период острого критицизма и сомнений. Сперва он пытался продолжать начатые работы, перевод „Орлеанской девы" Вольтера, трагедии „Демосфен". Но неоригинальное творчество перестает его удовлетворять.
„Скука, скука и еще раз скука! — пишет он Чечоту. — Из-за мороза и горла кисну на станции; берусь за работу, и она киснет в руках. Убогая поэзия, убогая проза". Он просит друзей прислать ему книг и погружается в чтение. „Сегодня поутру, лежа в постели, я переводил стишки Шиллера (...) О трагедии Рейбера писать не в состоянии. Ни одна не произвела и не произведет на меня впечатления, — Там надо постоянно быть либо в раю, либо в аду; нет середины. А особенно образы, мысли, способ выражения. О Демосфене боюсь и упоминать". Друзья Адама, обеспокоенные состоянием его духа, шлют ему письма, книги, не догадываясь, что в нем совершается внутренний перелом, что в нем пробуждается романтический поэт. Величайший поэт Польши. Возвестили этот процесс написанные в ту пору первые баллады. В них во весь голос звучит народная поэзия со всем ее богатством и красотой. Она стала для поэта неисчерпаемым источником вдохновения, но никогда не была образцом для подражания. Исследователи, анализируя эти ранние баллады Мицкевича, отмечали, что их мотивы не всегда взяты из подлинных народных преданий. Что из того, если само видение мира, отношение к воссоздаваемым событиям коренятся в народном взгляде на жизнь, в народном чувстве справедливости. Поэтический язык Мицкевича, сложившийся на образцах классической поэзии, должен был измениться сообразно новому содержанию, стать более простым, приобрести свежесть, мелодику народной песни. Разумеется, этот процесс совершается постепенно — от робких еще опытов в „Тукае" или баллады „Люблю я!" до зрелых в художественном отношении „Лилий" и „Свитязи". Они прокладывают новый путь польской поэзии. Становление Мицкевича как романтического поэта, подготовленное годами чтения и размышлений, завершается летом 1820 года. Это было лето его большой романтической любви. Во время каникул Мицкевич бывал в доме братьев Верещаков, его товарищей и знакомых по Вильно. Это была семья богатого помещика, владельца имений в Плужанах и Тугановичах. В Тугановичах проживала мать молодых панычей с незамужней еще в то время дочерью Марылей. Барышня была „более очаровательна, чем красива", с довольно незаурядными в той среде духовными запросами, хорошо разбиралась в современной литературе, любила музыку. Она не осталась равнодушной к пламенной любви поэта. Впрочем, судя по ее письмам и воспоминаниям современников, в ее чувствах было много литературной позы. Вероятно, она не обратила бы внимания на молодого учителя из Ковно, не будь он поэтом. Он выделялся среди своих друзей, тоже пописывавших стихи. Томаш Зан, завезший Мицкевича в Тугановичи, оракул виленской молодежи, говорил о его поэзии с восторгом и уважением. Марыля, читая баллады, поражалась: так еще никто в Польше не писал. У нее был хороший литературный вкус. Поэт — это слово имело в то время неизъяснимую прелесть для молодежи. И Марыля отдала дань сентиментальной любви. Пение белорусских песен под аккомпанемент рояля, тайные ночные свидания в приусадебном парке, листок, данный возлюбленному на память о каких-то признаниях в тенистой беседке... Она любила, как пристало любить барышне из хорошего дома — так, чтобы не расстроить заранее установленных уже планов на будущее. Жених Марыли граф Путткамер смотрел на все это совершенно спокойно. Чувства бедного учителя не представляли собой никакой опасности для его брачных планов. Однако учитель не мог довольствоваться навязанными ему рамками сентиментальной условности. Для него это была страстная и глубокая любовь, с самого начала отмеченная печатью неизбежного драматического исхода. Он нашел свой идеал возлюбленной, она же была суждена другому. Их взаимные чувства были бессильны перед неравенством общественного положения. Счастье оказалось недоступным, мечта несбыточной; Мицкевич испытал на себе судьбу романтического героя, окупив это подлинным страданием. И хотя литературность ситуации не могла избавить его от страдания, она стала мощным творческим стимулом. Так родился бунт, направленный не только против имущественных и общественных преград, разлучивших его с возлюбленной; это был бунт личности, отвергающий весь мир. Переживаемая драма отдалила его от людей, утешения друзей вызывали раздражение. И хотя ему был по-прежнему дорог крут друзей и близки идеалы филоматов, в его душе мечты о переустройстве мира боролись с соблазном оттолкнуть от себя все, чем он до сих пор жил. Умеренная программа полезной деятельности на благо родины перестала его удовлетворять. Он начинал критиковать эти близкие ему некогда лозунги. Этим ничего добиться нельзя, этим не изменить мира, в котором царят лицемерие и себялюбие, в котором видимость и мишура важнее сути дела, в котором отжившие и несправедливые законы делают невозможным и общее благо, и обыкновенное человеческое счастье. На рубеже 1820 и 1821 годов, на протяжении едва трех недель, Мицкевич пишет два произведения, существенным образом отличающиеся друг от друга, но выражающие один и тот же порыв — два манифеста романтического бунта. „Ода к молодости" — это вызов старому миру с его оппортунизмом, эгоизмом и трусливым согласием на зло, косность и несправедливость. В ней прославляется молодость, для которой „общая цель — всеобщее счастье". Провозглашая этот лозунг филоматов, восходящий к традиции Просвещения, еще в классических по форме стихах, Мицкевич вводит уже новый романтический мотив: пусть молодежь не мирится с действительностью, пусть она будет „умна безумием", пусть ниспровергнет то, чего нельзя побороть разумом. „На силу ответим силой" призывает поэт; непримиримая борьба со старым принесет победу.
Ну, руку в руку! Шар земной Мы цепью обовьем живой! Направим к одному все мысли и желанья, Туда все души напряжем!
Земля, содвинься с основанья! На новые пути тебя мы поведем, И, плесень сбросивши дряхлеющей природы, Зеленые ты вспомнишь годы! * „Ода к молодости" была создана в декабре 1820 г. В начале следующего года, возвратившись, после зимних каникул из Вильно, Мицкевич пишет оду „Романтика". Это были грустные каникулы — Мицкевич узнал тогда о кончине матери. Она скончалась в Новогрудке, еще в конце октября, но друзья долго от него это скрывали, опасаясь, как он перенесет в своем ковенском одиночестве этот удар. По возвращении из Вильно Мицкевич писал своему другу филомату Юзефу Ежовскому: „Мой разум бездействует. Теперь я один, каждое грустное воспоминание — а их так много — исторгает у меня слезы (...) Я написал несколько строк — стихотворение „Романтика". Эти „несколько строк" стали манифестом молодого поколения польских романтиков. Они говорили об одиночестве человека в окружающей его толпе, народная мудрость противопоставлялась в них трезвому рационализму, лозунгам Просвещения, на которых воспитывалось поколение ровесников Мицкевича.
Не бессилен ли разум перед лицом смерти любимого существа? Способен ли он помочь в страдании? На городском рынке толпа обступает девушку, от
---------------------------------------------------
* Перевод Н. Семенова.
---------------------------------------------------
горя лишившуюся разума. Ей видится дух умершего возлюбленного, она с ним разговаривает, ласкает его и просит взять ее с собой. Толпа бессильна. Никто не поможет преодолеть одиночество и страдание, отделяющие девушку от всего мира. Но по крайней мере толпа верит, что дух возлюбленного в самом деле пребывает с девушкой; таинство общения живых с душами умерших близко народному мироощущению. Его разделяет стоящий в толпе поэт:
...И я с народом не мыслю розно, Молюсь и плачу слезно.
Но вот раздается голос лже-мудреца, олицетворяющий трезвую рассудочность:
„Все это вымысел и не боле! Клянуся своим днем последним: Девушка бредит, не видите, что ли? А вы потакаете бредням!"
В этих словах — программа узкого эмпиризма, против которого восстает новое поколение. Поэт отвечает разгневанному старику:
„Девушка чувствует, — отвечаю, — Народ же верит глубоко; Вера и чувство глубже, я знаю, Чем мудрого трезвое око. Думаешь, все тебе в небе открыто? Мертвая правда твоя не для люда — Но правды живой ты не видишь чуда! Сердце имей и в сердце смотри ты" * Чувство Мицкевич противопоставляет холодной рассудочности; этот мотив вместе с идеалом „всеобщего блага" проходит через все его творчество. В части III поэмы „Дзяды", написанной уже после польского восстания 1830 года, Конрад — восставший против бога романтический герой, скажет: Людей хочу я покорить навеки Не силою — она родит сопротивленье, Не песнями — ростки они дают не быстро, И не наукою — ее удел гниенье, Не чудом — славою авантюристов, Нет, чувством управлять...**
Но прежде, чем будет создана III часть „Дзядов", пройдут годы. Теперь, в Вильно и Ковно, Мицкевич напишет II и IV части этой поэмы.
В феврале 1821 года Марыля Верещак вышла замуж за графа Путткамера. Филоматы опасаются за жизнь друга. Когда Адам просит прислать ему „Страдания молодого Вертера" Гете, они не решаются исполнить его просьбу, боясь, что эта книжка наведет его на мысль о самоубийстве. Здоровье поэта расшатано. Он берет отпуск, чтобы побывать в Вильно, увидеться с графиней Путткамер. „Он приехал из Тугановичей почти как помешанный, — пишет Ян Чечот в письме к одному из друзей. — Он ничего не делает, с ним даже и говорить трудно; молчит, курит люльку, много ходит, всегда задумчив, но ни о чем добром не помышляет, ибо всеми его помыслами овладела Мария, ему постыли и жизнь, и целый свет... ...Он живет в мире воображения и хотя ему там хорошо — нам грустно смотреть на его терзания, потерю здоровья, такое напряжение всех сил и совершенное бездействие". Но вскоре из письма другого его друга мы узнаем, что „кризис, как будто, уже миновал". Весной 1822 года выходит первый томик Стихотворений Мицкевича с „Балладами и романсами". В то же время переживания и раздумья последних лет находят свое творческое воплощение. Именно тогда возникают две части — вторая и четвертая — драматической поэмы „Дзяды", одной из вершин поэзии польского романтизма; первая часть ос-
---------------------------------
* Перевод Е. Благининой.
** Перевод М. Живова.
---------------------------------
талась неоконченной, а третью поэт напишет много лет спустя, в 1832 году. Сюжетную основу поэмы составляет древний, восходящий к языческим временам народный обряд в честь усопших — „дзяды" (поминки, задушница), совершаемый на кладбищах, среди могил. „Дзяды" — пример гениального новаторства, так как до Мицкевича во всей европейской литературе элементы народной обрядности выполняли только чисто декоративную роль или использовались для создания так называемого местного колорита. В часовне на погосте, в окружении толпы поселян, кудесник творит заклятия. Появляются духи умерших в младенческом возрасте, не успевших познать горя на земле, а потому и в потустороннем мире не находящих истинной радости; появляется дух ветреной красавицы, которая неспособна ответить любовью на любовь и теперь обречена на вечное скитание между небом и землей; страшный призрак злого пана, преследуемого духами замученных им при жизни крепостных, жуткий призрак, на который с остервенением набрасываются вечно голодные птицы. Никогда еще в польской литературе не было с такой силой осуждено социальное зло. Хор поселян каждый раз подтверждает правильность божеского приговора:
Тот, кто горя не познал на свете,
После смерти радость не познает!*
(...)
Кто человеком не был на земле,
Тому помочь не властен человек! **
В этих сценах — протест против социального зла, призыв к активности, борьбе. Но вот в конце второй части поэмы появляется еще один таинственный призрак; он безмолвствует, и только взор его устремлен на одну из поселянок — пастушку, носящую
-----------------------------------
* Перевод Л. Мартынова. ** Перевод М. Вронченко.
-----------------------------------
траур, — неизвестно по ком, ибо муж ее жив, все близкие здравствуют. Ей видится в призраке кто-то знакомый, и когда ее выводят из часовни, призрак молча следует за ней. Этот призрак вернется в четвертой части „Дзядов". Он, Густав, олицетворение трагической любви, ввергающей героя в конфликт со всем миром. В ночь поминовения усопших, ночь „дзядов", к священнику приходит отшельник, его бывший ученик, перед ним некогда был открыт путь к славе, но он лишился разума, потеряв возлюбленную, которую выдали замуж за богача. Густав — романтический герой, бунтарь, не находящий себе места в жизни. Диалог Густава со священником выливается в страстный монолог, в котором герой продолжает вести спор, противопоставляя идеологии смирения перед судьбой и перед сильными мира сего, выразителем которой является священник, — тотальный бунт.
Густав наказан за то, что в жизни хоть раз был счастлив, но испытанное им и безвозвратно минувшее счастье позволяет ему тем сильнее увидеть всю низость и пошлость мира. Для него уже не может быть примирения с жизнью, с окружающей действительностью, примирения, которое равнозначно равнодушию:
...Многие блуждают И в стенах малого, но собственного дома. Покоен белый свет, или кипит в нем смута, Народ ли бедствует, любовь ли погибает — А ты сидишь с детьми... Камин пылает... А я мечусь по миру без приюта! Священник! Слышишь ты удары грома? Там за окошком буря завывает!
Густав — мятежный герой романтической литературы. Устами своего героя Мицкевич признается, какое сильное влияние имела на все его поколение немецкая поэзия „бури и натиска":
А книжки светские ты тоже любишь все же... Ах, эти книжки! Сколько зла, безбожья!
(бросает книгу)
О, юности моей и небо и мученье! В тех муках исковерканы жестоко Вот этих крыльев основанья. Годятся крылья лишь парить высоко, И нет в них силы долу устремиться.*
Известна судьба мятежных поэтов эпохи романтизма. Одни из них замкнулись в себе, их бунт носил сугубо индивидуалистский характер; для других борьба за раскрепощение личности стала первым этапом борьбы за права угнетенных и обездоленных. Ко вторым принадлежали крупнейшие романтические поэты, в их числе Мицкевич.
Год спустя после издания „Баллад и романсов", вышел второй том Сочинений Мицкевича. В него входили II и IV части „Дзядов" и поэма, озаглавленная „Гражина. Литовская повесть". Работа над этими двумя произведениями велась одновременно. „Гражина" была окончена вскоре после IV части „Дзядов". Эта поэма принадлежит к жанру исторического романа, созданного Вальтером Скоттом и Байроном. В ней много черт романтической поэмы, как например, сюжет, основанный на якобы народном предании о жизни и смерти прекрасной новогрудской княгини, ярко переданный колорит эпохи — позднего средневековья, но в ней еще сильно влияние классицизма, особенно эпопеи Тассо „Освобожденный Иерусалим"; поэтика классицизма проявляется в сравнениях и метафорах, а холодная эпичность „Гражины" контрастирует с чистым романтизмом II и IV частей „Дзядов". Различны поэмы и по своему идейному звучанию. Романтический герой „Дзядов" Густав не идет дальше протеста и отчаяния, он „потерян для мира", хотя сам же себя винит за свою отчужденность.
-------------------------------
* Перевод Л. Мартынова.
-------------------------------
Гражина же погибает в борьбе не за личное счастье, а за дело народа — в борьбе против Тевтонского ордена. „Литовская повесть" была попыткой преодоления идейного кризиса, к которому привел бунт личности. Но следует признать, что в сопоставлении с художественным новаторством „Дзядов", их простотой и художественной правдой, „Гражина" представляет собой шаг назад. В „Дзядах" до сих пор нас волнует подлинный голос страдающей души; здесь впервые в польской литературе с таким мастерством показана любовная страсть с ее безумием, эгоизмом, нежностью и разрушительной силой. Мицкевич создал в них непревзойденный образец любовной поэзии. „Гражина" же, несмотря на все достоинства, имеет сегодня не более чем историко-литературное значение. Через несколько лет в поэзии Мицкевича опять появится образ одинокого романтического героя, жертвующего личным счастьем ради блага народа — в поэме „Конрад Валленрод". Надежды Мицкевича, что ему удастся вырваться из своего ковенского уединения, не сбылись, и 1822/23 учебный год он опять учительствовал в гимназии, сидел над корректурой второго тома Стихотворений, много читал. Еще предыдущей зимой началось его увлечение Шекспиром. „Я продирался сквозь Шекспира с лексиконом в руках, как евангельский богач сквозь игольное ушко. Зато Байрон дается мне теперь намного легче (...) Но и этот, быть может, самый великий поэт не вытолкнет из кармана Шиллера , — писал он одному из друзей.
Из Ковно он умоляет приятеля („сделай божеское одолжение") прислать ему Байрона, Мура, Соути. Уже первый том Стихотворений Мицкевича снискал поклонников и подражателей, но в то же время вызывал возмущение сторонников псевдоклассической и сентиментальной поэзии. „Старый Парнас сетует на упадок вкусов (...) Меня считают патриархом испорченности", — шутил Мицкевич в одном из своих писем. Он думал об издании III тома Стихотворений, но этому помешали обстоятельства. Перед лицом угрозы, нависшей не только над филоматами, но и всем университетом и подведомственными ему школами, утихли и литературные споры. Прошли те годы, когда филоматы были обособленной и немногочисленной группой. Они тайно руководили сперва полулегальным союзом молодежи, называвшей себя „Лучистыми". Когда университетские власти, опасаясь репрессий, запретили этот союз, „Лучистые" преобразили его в тайное „Общество филаретов". Мозгом этой организации были тщательно законспирированные филоматы. Под их влиянием находилась большая часть виленской молодежи. В сущности организация филоматов уже перестала быть аполитичной. Перед лицом усилившейся политической реакции молодежь все яснее осознавала необходимость борьбы. Однако репрессии обрушились прежде, чем они успели составить новую программу, которая несомненно придала бы организациям филоматов и филаретов характер политического заговора. Царь Александр I, либеральный в первые годы своего правления, все дальше отходил от первоначального курса и в начале двадцатых годов открыто возглавил европейскую реакцию. Проводником этой политики на Литве стал сенатор Николай Новосильцев. Ему удалось напасть на след патриотических организаций молодежи — „Общества филаретов" и затем филоматов. Кельи виленских монастырей превратились в тюремные застенки и заполнились арестованными. Следствие охватывало все более широкий круг лиц, особенно среди тех, кто был связан с университетом, распространилось на школы всего Виленского учебного округа. Были раскрыты тайные организации среди учащейся молодежи. Новосильцев прилагал все усилия, чтобы эти ученические „заговоры" представить как серьезную угрозу империи, рассчитывая снискать благодарность монарха. Учащихся ссылали на поселение в глубь России, отдавали в солдаты. Страх пал на весь Литовский край. Мицкевич с группой друзей уже находился под арестом в Базилианском монастыре. Там он узнавал о все новых арестах, допросах и ссылках. Заключенных возили в город на следствие, возвращаясь, они делились с товарищами последними новостями. По ночам юные узники сходились в своих кельях, пользуясь снисходительностью зачастую подкупленной тюремной стражи. Эти ночные встречи проходили среди бесконечных бесед, расспросов и рассказов; тревожное и подавленное настроение сменялось бесшабашной веселостью, свойственной юности, песнями, декламацией. Именно тогда Адам проявил свой дивный дар импровизации. Мицкевич сидел в тюрьме с конца октября 1823 года до апреля следующего года. Он был выпущен благодаря заступничеству Лелевеля, взявшего его на поруки. В августе царь Александр утвердил приговор филоматам и филаретам. По сравнению с карами, постигшими учащихся средних школ, приговор был относительно мягким; представители старшей молодежи были в своих показаниях осмотрительнее, им удалось многое скрыть от следственных властей. Бывший руководитель общества „Лучистых" Томат Зан был приговорен к одному году заключения в крепости, двое других — на полгода. Двадцати филоматам было запрещено проживать в „польских губерниях", где они „распространяли неразумный национализм" — так была определена их вина в судебном приговоре. Им было предписано выехать в Центральные губернии России и пребывать там до тех пор, пока им не будет разрешено вернуться на родину. 1 сентября 1824 года сенатор Новосильцев был назначен попечителем Виленского университета. Тем самым пошло прахом все, что здесь было создано стараниями Чарторыского и Снядецкого. В конце октября Мицкевич с друзьями покинул Вильно. Им было велено явиться в Петербург. На родину Мицкевич не вернулся уже до конца жизни.
