А.А.Волков. "Русская литература ХХ века. Дооктябрьский период." Издательство "Просвещение", Москва, 1964 г. OCR Biografia.Ru
продолжение книги...
В своей жизни Назанский не пошел дальше интеллигентов, далеких от народа, духовно бессильных, остающихся в стороне от борьбы. Более того, он — крайнее выражение духовного распада, постигшего интеллигенцию. Своему герою писатель дал как будто все: и ум, и силу, и красоту, и горячее стремление к правде. Кому же другому, как не Назанскому, столь щедро одаренному природой, быть бесстрашным борцом за счастье человечества? Однако Назанский избирает для себя другой удел. Как и прочие герои Куприна, он плывет по течению, а не против него. Он — за борьбу, за сильных и мужественных людей, за человеческое счастье, а сам замыкается в себе и кончает запоем, находя оправдание в том, что состояние опьянения создает большой нервный подъем, который якобы позволяет яснее видеть и находить главное в жизни. Куприн попытался сделать Назанского глашатаем социальной правды, но такое идейное смещение лишило образ Назанского художественной цельности и жизненности. В противоположность Ромашову и Назанскому, женщина, в которую они оба влюблены, Александра Петровна, обладает и сильной волей, и ясностью целей и желаний. Но ее воля, сила ее характера направлены на осуществление честолюбивых планов. Шурочка рвется из убогой провинциальной жизни в столицу. Она хочет завоевать свое место в свете, она мечтает о «большом, настоящем обществе... музыке, поклонении, тонкой лести...» И ради этих светских успехов, «блеска и поклонения» она отвергает страстную любовь Назанского, упрямо толкает мужа в академию, ради сохранения репутации и карьеры мужа жертвует Ромашовым. В конечном счете ее воля и упорство — это лишь животный эгоизм честолюбивой мещанки, правда, не лишенной внешнего обаяния и ума. Жизни солдат в повести отведено наиболее значительное место, немногим менее половины всего произведения. Несомненно, что писатель был увлечен возможностью обобщить все увиденное и пережитое им на военной службе. Из солдатской среды, изображенной Куприным, на первый план выступают двое — Гайнан и Хлебников. Если Ромашов — центральная фигура среди интеллигентов повести, то Хлебников — центральный образ человека из народа. Встреча с больным, забитым Хлебниковым совершает перелом в душе Ромашова.
Униженный, робкий Ромашов видит в солдате Хлебникове такого же страдающего человека, как и он сам. Ромашов, воспитанный в духе превосходства над солдатской массой и равнодушия к судьбе солдата, вдруг начинает понимать, что сотни Хлебниковых, окружающие его, «обезличены и придавлены собственным невежеством, общим рабством, начальническим равнодушием, произволом и насилием». А между тем это живые люди, имеющие право на сочувствие и облегчение их тяжелой судьбы. И Ромашов задумывается над тем, какую роль играет интеллигенция в жизни народа. Но проблема эта ставилась и решалась Куприным в плане отвлеченного демократизма и гуманизма. Художественная сила нарисованных им картин имела куда большее значение, чем писательский замысел. Эти картины, написанные талантливой рукой правдивого художника, показывали интеллигенции последствия ее отступничества от народа, объясняли причины болезни духа, поразившей ее. Духовный и моральный распад в среде интеллигенции, как свидетельствовали эти картины, явился прямым результатом отказа ее от борьбы с народом вместе и за народ. Выход в свет «Поединка» явился крупным общественным и литературным событием. В условиях нарастания первой русской революции и поражения царской армии в русско-японской войне «Поединок» был встречен с огромным вниманием. Разоблачение военной бюрократии, страшных будней солдатчины вызвало интерес демократических кругов и ненависть реакции.
В конце 1905 года Куприн поселяется в Балаклаве и оказывается свидетелем страшной расправы с мятежным крейсером «Очаков». Его очерк «События в Севастополе», напечатанный в петербургской газете «Наша жизнь», о прогремевшем на всю Россию восстании матросов и бесчеловечной жестокости царских сатрапов был смелым гражданским актом. Очерк был написан, когда ветер еще не успел развеять черные клубы дыма, нависшие над местом гибели корабля. Поэтому и весь очерк предельно насыщен пережитым волнением и с трудом сдерживаемым гневом. Трагизм севастопольских событий, увиденных Куприным в дни, когда он был наиболее близок к народу, наиболее полно ощущал свой гражданский долг, сообщил очерку его идейно-художественное звучание. Севастопольская военщина, враждебно настроенная по отношению к автору «Поединка», прочитав очерк, пришла в ярость.
В эти дни на одном из литературных вечеров в Севастополе Куприн читал отрывки из «Поединка». Реакционное офицерство устроило писателю обструкцию, чтение протекало в бурной обстановке. Удар, нанесенный Куприным по флотским «держимордам», оказался весьма чувствительным. После допроса у следователя от него взяли подписку о невыезде, а через несколько месяцев выслали из Крыма. 1905—1906 годы явились для писателя временем наивысшего идейного и общественного взлета и вместе с тем временем противоречивых идейных исканий. Незадолго до истории с очерком «События в Севастополе» Куприн пишет рассказы «Штабс-капитан Рыбников» и аллегорию «Сны». Нигде — ни ранее, ни после — Куприн не достигал такого вдохновенного пафоса в отрицании уродства буржуазного общества, как в аллегории «Сны». По своей устремленности в будущее «Сны» могут быть сравнимы с «Тостом». Если в рассказе «Тост» писатель излагал в утопической форме свою положительную социальную программу, то аллегория «Сны» обобщила отношение Куприна к буржуазно-крепостническому режиму и первой русской революции.
Последний из «Снов» кончается следующими словами: «Чудится мне, что однажды ночью или днем среди пожаров, насилия, крови и стонов раздастся над миром чье-то спокойное, мудрое, тяжелое слово — понятное и радостное слово. И все проснутся, вздохнут глубоко и прозреют. И сами собою опустятся взведенные ружья, от стыда покраснеют лица сытых, светом загорятся лица недоверчивых и слабых, и там, где была кровь, вырастут прекрасные цветы, из которых мы сплетем венки на могилы мучеников. Тогда вчерашний раб скажет: «Нет больше рабства». И господин скажет: «Нет в мире господина, кроме человека!» А сияющая, пробужденная земля скажет всем ласково: «Дети, идите к сосцам моим, идите все равные и свободные. Я изнемогаю от обилия молока». Прекрасен и одухотворен пафос, которым дышит каждое слово, этих строк, хотя избавление от гнета реакции писатель видит не в революционной борьбе, а в чудодейственном человеческом слове. Отношение Куприна к полицейскому произволу и царившим в стране погромам отчетливо выражено в рассказе «Гамбринус» — одном из наилучших произведений писателя. Герой рассказа — скрипач еврей Сашка, любимец постоянных посетителей маленького одесского кабачка,— стал жертвой погромщиков, изуродовавших его руку. «Победители проверяли свою власть, еще не насытясь вдоволь безнаказанностью. Какие-то разнузданные люди, в маньчжурских папахах, с георгиевскими лентами в петлицах курток ходили по ресторанам и с настойчивой развязностью требовали исполнения народного гимна и следили за тем, чтобы все вставали. Они вламывались в частные квартиры, шарили в кроватях и комодах, требовали водки, денег и гимна и наполняли воздух пьяной отрыжкой». Как это бывает часто в произведениях Куприна, основной социальный мотив этого рассказа переплетается с темой судьбы искусства. Искалеченный Сашка достал из кармана дудочку и, «весь изогнувшись налево, насколько ему это позволяла изуродованная, неподвижная рука, вдруг засвистел на окарине оглушительного веселого «Чабана». «Человека можно искалечить, но искусство все перетерпит и все победит»,— заканчивает Куприн свой рассказ. Искусство в представлении Куприна — это одна из форм проявления вечной красоты жизни. Уверенность в могущественной силе красоты порождает у писателя оптимистический взгляд на жизнь. Гимн человеку, его творческому духу, разуму с жизнеутверждающим пафосом звучит во многих произведениях писателя.
Глубокая вера в то, что чаша страданий народа переполнена и поэтому неминуемо время преображения жизни, окрашивает все творчество писателя этих лет. Непосредственным откликом на события русско-японской войны и революции 1905 года явился рассказ Куприна «Штабс-капитан Рыбников» (1906). По своим жанровым свойствам это своеобразный психологический детектив. Главное действующее лицо рассказа — японский шпион, маскирующийся под простоватого, грубого русского офицера. Маска простака и ограниченного человека позволяет ему проникать в военные учреждения и получать необходимые сведения. Японский шпион настолько правдоподобно играл роль ограниченного, придурковатого русского вояки, вернувшегося с фронта, что штабные офицеры говорили о нем. «И это русские офицеры! Посмотрите на этот тип. Ну, разве не ясно, почему мы проигрываем сражение за сражением? Тупость, бестолковость, полное отсутствие собственного достоинства». Острота сюжета усилена тем, что один из героев рассказа — журналист Щавинский, догадывается о том, кто скрывается под личиной штабс-капитана. Но, восхищенный мужеством японского шпиона, он не выдает его, а только пытается вызвать его на признание. Внешне занимательный, острый и напряженный сюжет рассказа содержит резкую реалистическую критику царизма. В отдельных эпизодах, небольших сценках и диалогах Куприн сумел ясно показать разложение в среде русского офицерства, преступную политику правящих кругов в русско-японской войне и причины поражения русской армии. Не делая это главной целью рассказа, писатель тем не менее придал «Штабс-капитану Рыбникову» острую политическую окраску. Образ штабс-капитана Рыбникова в художественном отношении очень интересен, он является объектом тонкого и пристального психологического анализа. Ведь само изображение человека, живущего двойной жизнью, достаточно трудно, и тонкое мастерство Куприна проявилось в проникновении в психологию человека, в котором в невероятном напряжении сил сосуществуют два совершенно различных психологических типа. Куприн-художник всегда исходил из жизненных впечатлений. Увиденное и пережитое им самим имело в отборе материала решающее значение. Вместе с тем Куприн был глубоким психологом, стремившимся найти скрытые пружины поступков людей и действий. Его мало интересовали необычные явления в психической жизни людей. Он, как правило, проявлял интерес к людям с нормальной психикой, к душевным переживаниям и столкновениям характеров обычных людей. В их поступках он стремился постигнуть причины, побуждающие людей к тем или иным действиям. Он учился у Толстого создавать характеры не путем логических построений, а проникновением в глубины души человека; он заставляет своих героев действовать сообразно тому, как их натура, характеры могут и должны реагировать на окружающее. В изображении мещанства, жизни мелких людей Куприну по его художественному темпераменту ближе всего была чеховская манера. Куприн — очень самобытный художник, но влияние Чехова явно ощущается в таких, например, очень «чеховских» рассказах, как «Мирное житие» и «Река жизни». Для художественной манеры Куприна характерно построение сюжета не на внешней интриге, а на психологической коллизии, которая в свою очередь служит созданию острых сюжетных ходов.
Композиции лучших произведений Куприна свойственны равновесие повествовательного и описательного элементов, бытового и психологического планов, острота сюжета. Куприн — большой мастер портрета. Если в ранних рассказах, очерках и даже в «Молохе» можно говорить об эскизности, схематичности, бледности портретных зарисовок, то в большинстве его зрелых произведений даются реалистически яркие, хорошо разработанные портреты, всегда подчиненные психологической характеристике образа. В своих повестях и рассказах Куприн запечатлел богатство языка людей различных социальных слоев; точен и его собственный поэтический язык. События первой русской революции нашли широкий и многосторонний отклик в творчестве Куприна. Так же как Чехов, он верил в «незримую, но упорную и плодотворную работу лучших сил нашей родины». Произведения Куприна имели шумный успех, способствовали пробуждению революционно-демократического самосознания. После поражения революции 1906—1907 годов многие писатели демократического лагеря отдали дань реакционным настроениям или же попросту перешли во враждебный стан. Куприн остался верен гуманизму и демократизму, но слабые стороны его мировоззрения обнаружили себя отчетливо. Куприн никогда не понимал роли масс в общественной жизни, организованной борьбы пролетариата. Нельзя сказать, чтобы Куприна-художника не интересовали идеи социализма и революции; но всякий раз, когда о них идет речь в его произведениях, он или представляет их в наивно-утопической форме, или же грубо искажает. Герой «Поединка» Назанский восторженно говорит о «новых, смелых, гордых людях» — революционерах и в то же время восклицает: «...чем связан я с этим — черт бы ею побрал! — моим ближним, с подлым рабом, с зараженным, с идиотом?.. А затем, какой интерес заставит меня разбивать голову ради счастья людей тридцать второго столетия?» В утопическом рассказе «Королевский парк» Куприн переносит взор в отдаленное социалистическое будущее — начало XXVI столетия, когда «гений человека смягчил самые жестокие климаты, осушил болота, прорыл горы, соединил моря, превратил землю в пышный сад и в огромную мастерскую и удесятерил ее производительность», когда «войны навеки прекратились», «цветные расы совершенно слились с белыми», а «машина свела труд к четырем часам ежедневной и для всех обязательной работы». Однако социализм представлялся Куприну как серое, однообразное существование. Этот рассказ вызвал резко отрицательную оценку марксистской критики: М. Ольминский в большевистской «Правде» писал, что в своем представлении о социализме Куприн «не смог стать выше пошлостей, которые твердит самый заурядный буржуй». Подобного рода ходячие обывательские взгляды на социализм были широко распространены в литературе эпохи реакции, и Куприн также подпал под влияние этих настроений. Именно в эти годы он начинает сотрудничать в альманахе «Шиповник» Андреева и Сологуба, перешедших тогда в лагерь реакции, в альманахах «Жизнь» и «Земля», выпускавшихся декадентом Арцыбашевым. В рассказе Куприна «Жидкое солнце» ученый, посвятивший многие годы своей жизни проблеме конденсации солнечных лучей с целью продления жизни человека, приходит к выводу, что человечество не стоит «ни забот о нем, ни нашей самоотверженной работы», что разделение людей на миллиардеров и голодных оборванцев «будет вечно». В этом фантастическом рассказе отчетливо чувствуется скепсис автора относительно результатов «самоотверженной работы» на благо будущих поколений. Утопические произведения Куприна свидетельствовали о том, что он не понял ни идей социализма, ни тех, кто выступал поборником этих идей. Это непонимание особенно ясно сказалось в рассказе «Морская болезнь» (1908). Имея в виду этот рассказ, Горький писал в статье «Разрушение личности»: «И даже Куприн, не желая отставать от товарищей-писателей, предал социал-демократку на изнасилование пароходной прислуге, а мужа ее, эсдека, изобразил пошляком» (2). Осуждая рассказ, Горький по отношению к Куприну употребляет слово «даже» и ставит идею рассказа в связь с влиянием на Куприна господствовавшей буржуазной идеологии. ------------------------- 1. «Правда» от 1 сентября 1912 г. 2. М. Горький, Сочинения, т. 24, стр. 63—64. ------------------------- Однако творчество Куприна и в эти годы носило жизнеутверждающий характер. В частности, он остался чуждым андреевскому пессимизму и опорочиванию человеческого ума, которое было характерно для декадентов. Куприн сохранил твердую веру в жизнь и в разум человека. Как бы в противовес Л. Андрееву, развенчавшему веру в человеческий разум, он восклицает в сказке «Счастье»: «мысль бессмертна», «счастье в прелести человеческой мысли». Именно в эти годы наиболее совершенное выражение нашла в творчестве Куприна тема любви. Чистой, возвышающей душу любви к женщине Куприн посвятил замечательный рассказ «Гранатовый браслет» (1911). Поэтическое воспевание любви прозвучало в нем как скрытый протест против опошления чувства и унижения женщины, которые культивировались в произведениях современников Куприна — Сологуба, Арцыбашева, А. Каменского и других. Купринский идеал свободного человека противостоял человеконенавистничеству и насилию над личностью, принимавшим самые грубые, жестокие формы в годы реакции.
Особое внимание Куприна привлекают люди труда, жизнь которых тесно связана с природой. О таких людях, пропитанных «крепким запахом моря», здоровых, молодых, любящих «прелесть и ужас» ежедневного риска, ценящих прежде всего «силу, молодечество, задор и жестокость крепкого слова», повествуется в «Гамбринусе». В прекрасной поэтической и сдержанной манере описывает Куприн в очерках «Листригоны» балаклавских рыбаков, жизнь и труд которых он хорошо знал. Писатель с любовью рисует их мужественные и суровые образы, их самоотверженную борьбу с капризным морем, их выдержку, героизм, способность рисковать жизнью, их простое веселье и детскую жизнерадостность. «О, милые простые люди, обвеянные соленым морским ветром, мозолистые руки, зоркие глаза, которые столько раз глядели в лицо смерти, в самые ее зрачки!» Цельные характеры этих простых людей, способных на сильное чувство и большую любовь, Куприн противопоставляет нравам буржуазного общества, которое портит людей и стирает, их первобытную прелесть, разрушает счастье. Но иногда писатель совершает ошибку: отрицая буржуазную цивилизацию, он склонен отрицать и то, что подняло человека над животным. В фантастическом рассказе «Дух века» устами своего героя автор выражает собственную точку зрения: «...все страдания людей происходят оттого, что люди все больше и больше отдаляются от животных. Мы утеряли их натуральную красоту, их грацию, силу и ловкость, их стойкость в борьбе с природой, живучесть. Но хуже всего, что сознание убило в людях инстинкты». Именно здесь, в стремлении к естественности, к торжеству плоти, в противоположность убивающей в человеке душу «цивилизации», сближается Куприн с Л. Толстым, здесь проходит линия влияния Толстого на Куприна. В статье «Наше оправдание», написанной в связи со смертью Л. Толстого, Куприн выделяет в творчестве великого писателя то, что характерно и для его собственного творчества: «Он показывал нам, слепым и скучным, как прекрасны земля, небо, люди и звери. Он говорил нам, недоверчивым и скупым, о том, что каждый человек может быть добрым, сострадательным, интересным и красивым душою». Со стремлением Куприна к первобытной естественности связан его интерес к животному миру, изображению которого посвящен ряд его рассказов: «Изумруд», «Белый пудель», «Собачье счастье», «Слоновья прогулка», «Медведи», «Барбос и Жулька». Изображение животных у Куприна вместе с тем служит для выражения определенного социально-обличительного содержания: не только на человеке, но и на животном сказывается пагубное воздействие цивилизации. Прекрасный конь Изумруд становится жертвой людских интриг, он гибнет от коварной руки человека — конкурента его хозяина. Пойнтер Джек, случайно отбившись от кухарки, с которой он вышел из дома, попадает в руки собачника и гибнет на живодерне («Собачье счастье»). Город, со скоплением большого количества людей на небольшом пространстве,— это средоточие порока в современной цивилизации. Неприязнь Куприна к этой цивилизации имела и личную основу. Жизнь его в городе протекала в нездоровом окружении, его осаждали представители литературной богемы, иногда вызывая на эксцентрические поступки, что порождало всевозможные слухи и сплетни. В своих письмах этого периода Куприн не скрывает презрения к представителям петербургской богемы, которых называет «эфиопами». Позиция Куприна в эти годы определяется его стремлением глубже и полнее познать народную жизнь. Его вновь охватывает страсть к поездкам; он живет в Финляндии, Крыму, Житомире, Одессе.
В 1912 году Куприн совершает путешествие в Италию и Францию. И за границей Куприн оставался верен себе — жадно знакомился с людьми, всюду находил материал для наблюдений. Корреспондент одной русской газеты сообщал из-за границы: «Не изменяя своей обычной общительности... (он) быстро сошелся на дружескую ногу со здешними рыбаками, синдикатами кучеров, шоферов и разного рода рабочих, завел знакомство во французском обществе врачей, педагогов». В очерках Куприна заграничного периода самыми замечательными являются главы, рисующие простых людей, их повседневный трудовой быт. Пишет ли он о гении народа, о его восприимчивости к искусству, о его простой и благородной душе, о народных увеселениях в Ницце, о забастовке моряков, о бедных кварталах Марселя — его яркие, динамичные зарисовки всегда проникнуты любовью к народу, уважением к труду, возвышающему простого человека над паразитическими слоями общества. В своих многочисленных путешествиях по России он также тяготеет к простым и мужественным людям. Он ездит в море с балаклавскими и одесскими моряками, совершает полеты на воздушном шаре, пилотируемом первым русским летчиком С. Уточкиным, летает на аэроплане с летчиком-любителем Заикиным.
Большой интерес проявляет Куприн к цирку, к его бесстрашным актерам. О мужестве маленьких людей, способных на большую отвагу, он писал во многих своих рассказах из цирковой жизни. В 1908 году Куприн начинает работу над повестью «Яма», которую завершает в 1915 году. В этом произведении он снова обращается к теме буржуазной цивилизации, порождающей общественные язвы и пороки, в частности проституцию. Автор рассматривает проституцию как естественное порождение города, а проституток как жертв некоего «общественного темперамента». Наряду с довольно резкой, подчас очень яркой характеристикой лицемерной буржуазной «любви» и ее носителей — «отцов семейства» Куприн наивно, ложно-романтически идеализирует проститутку как олицетворение поруганной правды. Критическое острие повести притупляется натуралистическими описаниями публичного дома и его обитателей. Авторский взгляд выражает журналист Платонов, знакомый нам тип правдоискателя-гуманиста. Платонов возмущен жестоким поруганием самого великого и прекрасного из мировых таинств — любви. Он верит, что «человек рожден для великой радости, для беспрестанного творчества... для широкой, свободной, ничем не стесняемой, любви,— любви ко всему», но наступит это, по его мнению, нескоро. В «Яме» особенно отчетливо сказалось скептическое отношение писателя к борьбе за осуществление гуманистических идеалов. В годы первой империалистической войны Куприн поддался господствовавшим в буржуазных кругах националистическим настроениям. Попав на действительную военную службу, Куприн некоторое время командует резервной ротой, расположенной в Гельсингфорсе; в мае 1915 года его демобилизуют по состоянию здоровья. В период Февральской революции, которую Куприн принял весьма сочувственно, он выступает с рядом статей на страницах газет. Нечеткость политических взглядов приводит его к союзу с эсерами, он становится одним из редакторов эсеровской газеты «Свободная Россия». Вся литературно-общественная деятельность Куприна свидетельствует о том, что он ненавидел фальшь и продажность современного ему буржуазного общества, но вместе с тем был заражен многими предрассудками этого общества. Этим объясняется его противоречивое отношение к Великой Октябрьской социалистической революции. В первые годы после Октября писатель принимал деятельное участие в культурной жизни молодого Советского государства. По инициативе Горького он был привлечен к работе издательства «Всемирная литература», для которого осуществил перевод трагедии Ф. Шиллера «Дон Карлос», читал лекции в школе журналистов. Куприн выступил с предложением издавать газету для крестьян, о чем лично беседовал с В. И. Лениным. И вместе с тем отношение Куприна к революции оставалось двойственным. Его пугали суровые формы борьбы, ему казалось, что народ еще не готов для революции из-за своей отсталости. С грустью отмечает Куприн, что революция разрушила весь традиционный уклад русской жизни, который ему теперь представляется в идеалистических красках.
В рассказе «Сашка и Яшка», опубликованном газетой «Петроградский голос», писатель, создавший «Поединок» и «Реку жизни», с умилением пишет о старой России: «Все это я вспомнил, рассматривая на днях давнишние фотографии. Десять — двенадцать лет прошло от того времени, а кажется — сто или двести. Кажется, никогда этого и не было: ни славной армии, ни чудесных солдат, ни офицеров-героев, ни милой, беспечной, уютной, доброй, русской жизни... Был сон... Листки старого альбома дрожат в моей руке, когда я их переворачиваю...» Приход войск Юденича в Гатчину решил судьбу слабохарактерного, мучимого противоречиями Куприна. Растерявшийся писатель покинул Гатчину, где он жил последние годы, вместе с отступавшими белогвардейцами. Некоторое время он находился в Эстонии и Финляндии, а в июне 1920 года поселился в Париже, где и оставался до возвращения на родину в 1937 году. Находясь в Париже, Куприн попал в общество таких столпов эмиграции, как Д. Мережковский и 3. Гиппиус. Результатом их влияния явились политические фельетоны и статьи Куприна в эмигрантских газетах.
После разгрома войск интервентов и белогвардейцев Куприн начинает терять веру в возможность «возрождения» старой России. Эмигрантский лагерь он начинает видеть в истинном облике. Ему, вечному бессребренику, всегда находившемуся в долгах, все более претят толстосумы, владельцы огромных состояний. В памфлете «Холощеные души» он писал: «Есть... эмигранты, бывшие владельцы огромных животов в прямом и переносном смысле. Купая свои застарелые родовые подагры и ожирелые холодные сердца в Спа, Висбадене и Контреосевили, эти показные хапуги кощунственно и злорадно свидетельствуют: «Ага! Землю захватили? Пограбили? Пожгли? Вот вам преступление и наказание. Не сказано ли в евангелии: «Мне отмщение и аз воздам?»
Отрыв от живой русской действительности, замкнутость в кругу антинародной эмигрантской интеллигенции пагубно сказались на писательской деятельности Куприна. Художественные произведения Куприна, написанные во время пребывания в эмиграции, и по содержанию и по форме значительно уступают дооктябрьским произведениям. По его собственному признанию, ему «пришлось вкусить сверх меры от всех мерзостей, сплетен, грызни, притворства, подсиживания, подозрительности, мелкой мести, а главное, непроходимой глупости и скуки» (1). Внимание Куприна-художника в эти годы обращено к прошлому родной страны, к лично пережитому, к тем событиям и явлениям жизни, очевидцем которых он некогда был. Однако все увеличивающаяся дистанция времени и слабеющая память не дают возможности с той же полнотой и выпуклостью изобразить русскую жизнь конца прошлого — начала нынешнего века, с какой он это делал раньше. Особенностью творческого процесса Куприна всегда была склонность к воспроизведению лично увиденного, пережитого и перечувствованного, произведения же эмигрантского периода отмечены узостью авторского горизонта, поверхностным восприятием явлений. В поле зрения писателя оказываются малозначительные эпизоды прошлого, описанные без критической остроты («Домик», «Потерянное сердце», «Урод», «Бредень»). Многое из того, что ранее изображалось Куприным критически, теперь окрашивается в розово-сентиментальные тона, ибо само это прошлое в представлении Куприна выглядит идиллически. Особенно заметна эта идеализация прошлого, например, в повести «Юнкера» — наиболее значительном и интересном произведении Куприна эмигрантского периода. Повесть «Юнкера» является как бы связующим звеном между «Кадетами» и «Поединком». Между тем по своему идейно-художественному строю она резко противоречит ранним произведениям. В изображении жизни юнкерского училища,— жизни, мало отличавшейся от казарменного режима царской армии, Куприн избегает обличительного пафоса. Для рассказа о том, что некогда ему было ненавистно, теперь он находит примиряющие тона. На первый план выдвигаются глубоко личные, в частности любовные переживания главного героя повести — юнкера Александрова. Юношеские чувства героя и сверстников, его окружающих, нарисованы с теплотой, на всем изображении лежит печать тоски по безвозвратно ушедшему. И хотя автор останавливается на мрачных сторонах жизни, на несправедливостях, с которыми встречается герой, но и это дано в розовом, подчас сентиментальном освещении. Такова, например, сцена, изображающая церемонию встречи юнке- ------------------- 1. «Огонек», 1945, № 36, стр. 10. -------------------
рами царя, посетившего училище: царь приближается к Александрову, и сладкий восторг охватывает душу юнкера. Как это умиление перед царем не похоже на автора «Поединка», прекрасно знающего цену русскому монарху! Но некоторые зарисовки прошлого в рассказах этих лет даны ярко и исторически правдиво. Таков, например, рассказ «Однорукий комендант», в котором Куприн правдиво воссоздал образ прославленного русского генерала Скобелева. Таков рассказ «Тень Наполеона», в котором с тонким юмором изображены поиски современников и очевидцев Наполеона в связи со столетием Отечественной войны 1812 года. Таковы рассказы, воссоздающие реальную атмосферу жизни («Фердинанд», «Завирайка» и др.). Отрыв от родной страны все более тяготил писателя: «И как хочется,— писал он И. Е. Репину,— настоящего снега, русского снега, плотного, розоватого, голубоватого, который по ночам фосфоресцирует, пахнет мощно озоном... А в лесу! Синие тени от деревьев и следы, следы...»
В конце концов Куприн все более осознавал ошибочность своей жизни в эмиграции и в 1937 году вернулся на Родину. В интервью, данном вскоре после возвращения в СССР, Куприн заявил: «Последние годы я настолько остро ощущал и сознавал свою тяжелую вину перед русским народом, чудесно строящим новую, счастливую жизнь, что самая мысль о возможности возвращения в Советскую Россию казалась мне несбыточной мечтой... И здесь, в Москве, я хочу сказать советскому читателю, новому замечательному поколению советского народа, искренне и убежденно: постараюсь найти в себе физические и творческие силы для того, чтобы в ближайшее же время уничтожить ту мрачную бездну, которая до сих пор отделяла меня от Советской страны». Смерть 25 августа 1938 года не дала возможности писателю осуществить новые творческие замыслы. Диапазон творчества Куприна не ограничивается изображением прошлой, предреволюционной эпохи. В отличие от писателей-бытовиков, натуралистически скользивших по поверхности жизненных явлений, он отобразил многие существенные явления российской действительности.
Куприн стремился продолжать традиции русской литературы XIX века. Крупное художественное мастерство и социальная ценность нарисованных Куприным картин русской жизни обеспечили ему видное место среди русских писателей конца XIX — начала XX века.
