А.А.Волков. "Русская литература ХХ века. Дооктябрьский период." Издательство "Просвещение", Москва, 1964 г. OCR Biografia.Ru
продолжение книги...
Роман «Мелкий бес», содержащий в себе много острых обличительных страниц и правдивых сцен из жизни царской гимназии и провинциального городка, вызвал в свое время большой общественный резонанс. Он был использован прогрессивной критикой в идейной борьбе с приспешниками реакции. В целом же декадентство и по содержанию и по художественной форме резко противостояло реализму. Л. Толстой неоднократно осуждал декадентство как направление и как систему художественных средств. 6 ноября 1892 года Л. Толстой записал в дневнике: «От Страхова письмо о декадентах. Ведь это опять искусство для искусства. Очень узкие носки и панталоны после широких, но с оттенком нового времени. Нынешние декаденты, Bandelaire, говорят, что для поэзии нужны крайности добра и крайности зла. Что без этого нет поэзии. Что стремление к одному добру уничтожает контрасты и поэтому поэзию. Напрасно они беспокоятся. Зло так сильно — это весь фон,— что оно всегда тут для контраста. Если же признать его, то оно все затянет, будет одно зло, и не будет контраста. Даже и зла не будет — будет ничего. Для того чтобы был контраст и чтобы было зло, надо всеми силами стремиться к добру» (1). А вот запись в дневнике Л. Толстого от 4 февраля 1897 года: «Поэты, стихотворцы выламывают себе язык так, чтобы быть в состоянии сказать всякую мысль всевозможными различными словами и чтобы из всяких слов уметь составлять подобие ------------------------
1. Сб. «Л. Толстой о литературе», Гослитиздат, М., 1955, стр. 266. --------------------------- мысли. Таким упражнением могут заниматься только люди несерьезные» (1). Запись в дневнике В. Г. Короленко от 11 марта 1893 года гласит: «На днях купил его (Мережковского.— А. В.) книжку о причинах упадка нашей литературы. Много красивых фраз, порой красивых мыслей, полет и поэтическое парение, но мало стройности, ясности и тьма противоречий. ...Мечется и парит за идеалами выше облака ходячего, а находит идеализм — в мистицизме, низменном и жалком» (2). Еще более резко отозвался о декадентах А. П. Чехов. Его слова приводит в своих воспоминаниях А. Серебров (Тихонов): «Жулики они, а не декаденты! Гнилым товаром торгуют. Религия, мистика и всякая чертовщина! Русский мужик никогда не был религиозным, а черта он давным-давно в баню под полок упрятал. Это все они нарочно придумали, чтобы публику морочить. Вы им не верьте. И ноги у них не «бледные», а такие же, как у всех,— волосатые» (3). Реакционность символизма с особой ясностью подчеркивается его резкой враждебностью тому течению, которое возглавлял Горький, и к самому Горькому. Уже в 1896 году в «Самарской газете» Горький выступил со статьей «Поль Верлен и декаденты», в которой писал, что декаденты «рисуются своими болезненными странностями, делающими из них, с обыденной точки зрения, смешных людей с большими претензиями; с точки зрения врача-психиатра — людей психически больных; с точки зрения социолога — анархистов в области не только искусства, но и морали; со всех точек зрения декаденты и декадентство — явление вредное, антиобщественное,— явление, с которым необходимо бороться» (4). В 1900 году в «Нижегородском листке» Горький опубликовал статью под заголовком «Литературные заметки» (о стихах К. Бальмонта и В. Брюсова). В статье он выступает против религиозных исканий символистов. «Все чаще и чаще,— пишет Горький,— встречаешься в литературе с настроением, тяготеющим к религии и даже религиозной мистике. Чем это объясняется? Характерно и то, что поэты трактуют все чаще и охотнее именно об одном из атрибутов бога, о его милосердии, о его всепрощении. Что это? Искренний ли голод души современного человека, уставший от безверия, или хитроумная уловка буржуазного общества, которое, будучи обеспокоено все ярче и ярче выступающими из хаоса жизни проти-
-------------------------- 1. Сб. «Л. Толстой о литературе», Гослитиздат, М., 1955, стр. 316. 2. «В. Г. Короленко о литературе», Гослитиздат, М, 1957, стр. 440. 3. «Чехов в воспоминаниях современников», Гослитиздат, М., 1954, стр. 560. 4. М. Горький, Сочинения, т. 23, стр. 125. --------------------------- воречиями, желает успокоить совесть свою и, облекаясь в мантии фарисеев, ловко прячется от роковой логики событий под покровом милосердия божия? Если верно последнее, то я считаю нужным напомнить одно мудрое изречение: «Бог шельму метит». Стало быть, не спрячешься, как ни вертись» (1). Если Горький и вступал в личную связь и переписку с представителями декадентства, то это вызывалось его постоянным стремлением направить творчество всякого сколько-нибудь талантливого и ценного писателя на путь демократизма. 3. Гиппиус (псевдоним Антон Крайний) на страницах органа символистов — журнала «Весы» писала о Горьком в связи с появлением его повести «Мать»: «Какая уж это литература? Даже не революция, а русская социал-демократическая партия сжевала Горького без остатка» (2). Занимая резко выраженную антиреволюционную и антидемократическую позицию, журнал «Весы» всячески дискредитировал и других представителей пролетарской и прогрессивной литературы, в том числе В. Короленко и А. Серафимовича. По существу, «Весы» (издававшиеся с 1904 по 1909 г.) во многом подготовили появление циничной исповеди ренегатствующей интеллигенции — «Вех». В «Весах», как в зеркале, отразился весь процесс распада и разложения русской интеллигенции, в конечном итоге приведший к «Вехам» — этой энциклопедии «либерального ренегатства», появление которой означало «крупнейшие вехи на пути полнейшего разрыва русского кадетизма и русского либерализма вообще с русским освободительным движением» (3). Круг проблем, разрабатываемых в «Весах», был весьма обширен, отнюдь не ограничивался вопросами искусства. Сотрудничавшие в «Весах» Андрей Белый, Вячеслав Иванов, Эллис (Кобылинский) и другие помещали статьи на самые разнообразные темы, но общее направление этих статей было резко антидемократическим. Каких бы тем ни касались в «Весах» символисты, будьте вопросы русской революции, демократии, интеллигенции, пролетариата, русской классической литературы или публицистики,— везде обнаруживалась та же попытка доказать несостоятельность, обреченность революционного движения. Страх перед народом, перед силами революции явственно обнаружил журнал «Весы» — главный печатный орган символизма, выступив со статьями, в которых делались попытки реабилитировать николаевских жандармов. «Пора бы, наконец,— ----------------------------- 1. «Нижегородский листок», 1900, № 313.
2. «Весы», 1907, № 7, стр. 58. Как известно, А. Блок давал противоположную оценку Горькому (см. в главе «А. А. Блок»). Это одно из свидетельств разношерстности символизма и его внутренней противоречивости не только в художественном, но и в социально-политическом отношении. 3. В. И. Ленин, Сочинения, т. 24, стр. 217. ---------------------------
развязно заявлял Борис Садовской,— прекратить «разнос» Булгариных и Бенкендорфов, давно бы их можно было понять и поставить на соответствующую историческую полочку» (1). Здесь обнаруживается идейная связь ренегатского сборника «Вехи» и символистского журнала. Так же как и позднее «веховцы», участники «Весов» приложили немало стараний, чтобы ошельмовать все, что было наиболее прогрессивного в русской литературе, публицистике и критике. На страницах «Весов» систематически дискредитировались великие демократы-революционеры: Белинский, Добролюбов, Чернышевский. Подленькую клевету Бориса Садовского о том, что начиная с Белинского второго периода «наша художественная критика погибла в зародыше», его заявления о том, что «надо сплошь зачеркнуть, выкинуть, как пустое место», все, что было в русской критике от 1850 до 1900 годов, впоследствии подхватит в «Вехах» М. Гершензон. Характерно «трогательное совпадение мыслей» символиста и веховца в их попытке огульной переоценки литературного наследства великих революционных демократов. И тот и другой усматривают «источник зла» в политической мысли, социальной заостренности произведений Белинского, Добролюбова и Чернышевского. Этот общий страх идеологов «Весов» и «Вех» перед революционной политической мыслью, эта смертельная боязнь действительного потрясения устоев самодержавия как нельзя лучше свидетельствует об идейной близости символизма с наиболее реакционным крылом русской буржуазии, рупором которой и являлись «Вехи». Так же как «Весы», а впоследствии «Вехи», борьбу против демократии, против революционного движения вели и другие печатные органы символистов и кадетов. На общей базе ненависти к революции, страха перед ней объединились символистские «Факелы» и «Перевал» с кадетскими газетами и журналами: «Речь», «Полярная Звезда», «Свобода и культура», «Русская мысль». Несмотря на всю разношерстность сотрудничавших в этих журналах и газетах писателей, критиков и публицистов, все они сомкнулись в единый идеологический фронт, противостоящий революционному движению. Все статьи, помещавшиеся в этих печатных органах, независимо от того, чьему перу они принадлежали, были глубоко антидемократичны. Какой бы области жизни ни касались авторы этих статей — вопросов ли политики, литературы или культуры, ими проводилась одна и та же основная линия — «умиротворение революции». В эти годы вытаскиваются на свет все реакционные идеи и философские системы прошлого и настоящего как отечественного, так и иноземного происхождения. Продолжается начатый еще в 80-х годах культ реакционных взглядов в творчестве Достоевского, фальсификации подвергаются Пушкин, Лермонтов. Выдвигаются новые кумиры из числа западных декадентов — Габриэль д'Аннунцио, Пшибышевский, Гюисман. В символистской литературе, критике и публицистике достигает своего апогея культ Ницше. Ницшеанство являлось своего рода идейной базой перевооружения части писателей, оно оправдывало аморализм, ненависть к «плебсу» и возвеличивало мечту о «сильной руке», о военно-полицейской, бонапартистской диктатуре. В. Воровский в статье «В ночь после битвы» писал об идеологическом «мародерстве» как о распространенном явлении после «битвы» 1905 года: «Своеобразные формы приняло это мародерское «пошаливание» у интеллигенции беллетристической. Она тоже начала запускать руки в карманы вчерашних борцов, но тут наметились два течения. Не знаю — темперамент ли тут виноват, психологические различия или просто «соображения»,— только часть ударилась в мрачную переоценку ценностей, апеллируя от сознательной, созидательной борьбы к дикой разнузданности разрушительных, анархических сил, другая же часть, напротив, начала искать утешения и услады в женских (а то и мужских) телесах, углубляясь в «тайну пола». Тощие брюнеты стали пессимистами, жирные блондины — гедонистами.
Характерными выразителями этих двух течений явились Леонид Андреев и Федор Сологуб» (2). Среди многочисленных альманахов, издававшихся в ту пору, особенно выделялся альманах «Шиповник», в котором объединялись бывшие реалисты во главе с Л. Андреевым и декаденты во главе с Ф. Сологубом, и сборники «Жизнь», возглавляемые М. Арцыбашевым. (Заметим, что различие между реализмом и ирреализмом у писателей времен упадка весьма относительное: у Сологуба встречаются реалистические, скорее натуралистические, детали. Л. Андреев писал пьесы и рассказы, в которых перещеголял многих символистов условностью и туманностью символов.) Программными произведениями «Шиповника» были «Навьи чары» Ф. Сологуба и «Тьма» Л. Андреева. В трилогии «Навьи чары» (чары обитателей загробного мира) Сологуб открыто объявил о своем отказе от реалистического изображения действительности. В «Навьих чарах», представляющих из себя некую мешанину из мракобесия и порнографии, Сологуб безудержно клевещет на революцию. Клевета эта подается на фантастически-мистическом фоне. Сам Сологуб в начале романа обосновывает свой отказ от изображения реальной жизни следующим образом: «Беру кусок жизни грубой и
----------------------- 1. "Весы", 1908, III, стр. 97. 2. В. В. Воровский, Сочинения, т. II, Соцэкгиз, М., 1931, стр. 246 ------------------------ бедной и творю из него сладостные легенды, ибо я поэт. Косней во тьме тусклая, бытовая или бушуй яростным пожаром,— над тобой жизнь,— я, поэт, воздвигну творимую мною легенду об очаровательном и прекрасном». Декларативное вступление к роману не мешает, однако, видеть, что Сологуб творит не «сладостную легенду», а грязный пасквиль на революцию. Основная идея автора и заключалась как раз в том, чтобы органически связать мистико-эротические мерзости героя «Навьих чар» Триродова с его деятельностью социал-демократа. Выдавая психопата и садиста Триродова за социал-демократа, который пишет «стихи революционного содержания» и подготавливает с какими-то «товарищами» «революционные мероприятия», Сологуб пытался, в угоду мещанину-обывателю, нанести удар по революционному движению.
Через весь роман проходит образ «социал-демократа» Триродова, негодяя и садиста, выдаваемого Сологубом за участника какой-то подпольной «революционной» организации. Триродов в своей усадьбе содержит колонию «тихих мальчиков». Это ходячие символы-привидения, наделенные автором какой-то сверхъестественной силой. Сам Триродов также обладает подобной силой, делающей его способным беседовать с мертвецами, приглашаемыми им в дом в качестве гостей. С картинами подобной «мистической» деятельности Георгия Триродова, поэта и ученого-химика, сочетаются «бытовые» сцены. В этих сценах автор в «сниженном» натуралистическом стиле описывает окружение Триродова — псевдореволюционеров, которые заседают с ним за одним столом, беседуют на революционные и политические темы, чередуя серьезные разговоры с картежной игрой и чтением декадентских стихов. Приемы фантастики в романе перемешиваются с грубой обыденностью. Все это определяет стиль Сологуба, в котором декадентская вычурность сочетается с натуралистической детализацией. В эти годы декадентство выходит из замкнутого круга «избранных», становится достоянием буржуазной толпы. Декадентские стихи теперь раскупаются нарасхват, вечера «новой поэзии» привлекают много слушателей. Поэты-символисты обильно сдабривают свои произведения эротикой и порнографией. На книжном рынке имеют громадный успех наряду с «Навьими чарами» стихи Сологуба, являвшегося законодателем вкуса обывателей.
Г. Чулков в эти годы правильно писал, что «изысканная эротика стала основной темой поэзии». Эротические пытки и всякого рода «ужасы» щекотали извращенные чувства обывателя, нашедшего в «вопросах пола» выход из «мертвящей общественности» и «политики». Декаденты поднимали на щит «творения» В. Розанова, ставшего, по их мнению, «современным пророком в области пола, гениальным защитником и ходатаем брака» (1). Господствующие классы и их «реальные» политики всячески поощряют «новое искусство», направляющее внимание в «приемлемое» русло. Официальные круги, конечно, поддерживают «поход», объявленный декадентами против «тенденциозности» в искусстве, против всяких «реализмов» и «демократизмов». Из реальной «грубой» жизни декаденты слагают «сладостную легенду», о чем декларативно заявил Сологуб в предисловии к «Навьим чарам».
Приспосабливается к новым условиям и ницшеанская философия. Реакционные идеи Ницше теперь особенно пришлись по вкусу русским буржуазным литераторам. Символисты активно участвуют в пропаганде и «отборе идей» из ницшеанского арсенала.
Взгляды идеологов буржуазии отчетливо сформулировал Мережковский. «В последнее время,— писал он,— русская интеллигенция как будто устала до смерти быть собою, то есть сознанием и совестью русского общества, и в смертельной усталости потянулась к своей вечной противоположности, к бессознательной, безобщественной и опять-таки — что греха таить! — бессовестной обывательщине... В оправдание русской интеллигенции можно сказать, что с одного вола двух шкур не дерут. А что одна шкура содрана в 1905 году, в этом нет никакого сомнения. Как бы то ни было, но, утратив не по своей воле шкуру верхнюю, русский интеллигент начал уже сам для собственного удобства сбрасывать шкуру нижнюю». Нетрудно видеть, что этот «тезис» Мережковский взял у идеологов «перестроившейся» либеральной буржуазии — Струве, Бердяева, Булгакова и К°, объединившихся в сборнике «Вехи». Весьма характерно, что Белый открыто декларировал свою солидарность с «Вехами», взяв их под свою защиту от критиков. Устанавливается и организационная связь символистов и «веховцев» по двум направлениям: в религиозно-философском обществе, в котором вместе с Булгаковым и Бердяевым деятельное участие принимают Вяч. Иванов, Гиппиус, Мережковский и вокруг журнала Струве «Русская мысль», где Брюсов становится руководителем литературного отдела.
Буржуазное общество, увенчав символизм лаврами, предъявляет ему определенные социальные требования. Буржуазные дельцы субсидируют символистские издательства «Гриф», «Скорпион», журналы «Золотое руно», «Перевал». Меценат становится законодателем художественных вкусов. «В московской декадентской среде,— вспоминает в позднейших мемуарах Белый,— независимо от индивидуально высоко- ---------------------------- 1. 3. Гиппиус, Литературный дневник, Спб., 1908, стр. 110.
----------------------------- культурных людей, социальная среда складывалась по линии интересов крупного купечества к норой литературе. Миллионер неизбежно входил сам в литературный салон, входил осторожно, с конфузом, а выходил... уверенно и без всякого стеснения». Меценат, миллионер начинает распоряжаться в литературном салоне, как у себя дома — «по-хозяйски». Буржуазный меценат не только покровительствует отечественной литературе, но и предопределяет ее направление. Ярким типом такого мецената был Рябушинский, основатель журнала «Золотое руно». Его «литературная» деятельность во многом помогает уяснить те новые явления, которые возникли в буржуазной поэзии. Рябушинский плохо разбирался в поэзии и искусстве, что, однако, не помешало ему диктовать свои вкусы писателям, группирующимся вокруг его изданий. Брюсов в письме к Сологубу от 31 августа 1907 года так изображает физиономию этого мецената (речь идет об одном редакционном совещании). «На этом совещании,— пишет Брюсов,— выяснилось окончательно, что отношение Рябушинского к своим сотрудникам и к писателям вообще таково, что исключает возможность участия в его журнале для людей, себя уважающих. Не хочу приводить всего сказанного им, но вот две фразы, которые он повторил несколько раз с ударением: «Неужели я не могу отказать своей кухарке без того, чтобы в это дело вмешались «Весы». «Я вполне убедился, что писатели — то же, что проститутки: они отдаются тому, кто платит, и, если заплатит дороже, позволяют делать с собой, что угодно» (1). Конечно, далеко не все символисты продавались за деньги в буквальном смысле этого слова. Естественно, что многие, наиболее честные из них, как например Брюсов, возмущались столь откровенной политикой «купли-продажи». Но не следует, однако, все дело сводить к прямой продаже. И тогда мы увидим, что даже те из поэтов, которые питали неприязнь к Рябушинскому, по существу, выполняли его социальный заказ. Субъективная искренность и честность «не помешали» многим поборникам «чистого искусства» выполнять этот заказ.
Здесь уместно вспомнить слова В. И. Ленина из статьи «Партийная организация и партийная литература». «...господа буржуазные индивидуалисты, мы должны сказать вам, что ваши речи об абсолютной свободе — одно лицемерие. В обществе, основанном на власти денег, в обществе, где нищенствуют массы трудящихся и тунеядствует горстка богачей, не может быть «свободы» реальной и действительной. Свободны ли вы от вашего буржуазного издателя, господин писатель? от вашей буржуазной публики, которая требует от вас порногра- --------------------------- 1. Из архива Института русской литературы Академии наук СССР (Ленинград). --------------------------------- фии в рамках и картинах, проституции в виде «дополнения» к «святому» сценическому искусству? Ведь эта абсолютная свобода есть буржуазная или анархическая фраза (ибо, как миросозерцание, анархизм есть вывернутая наизнанку буржуазность). Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя. Свобода буржуазного писателя, художника, актрисы есть лишь замаскированная (или лицемерно маскируемая) зависимость от денежного мешка, от подкупа, от содержания» (1). В ряде работ о символизме популярно утверждение, что «распад», «кризис» символизма произошел в 1910 году, когда между его лидерами возникла дискуссия по основным вопросам творчества. Это популярное утверждение основывается на мнении самих символистов, ими же оно было и впервые высказано. Так, А. Блок в предисловии к поэме «Возмездие» писал: «1910 год — это кризис символизма, о котором тогда очень много писали и говорили как в лагере символистов, так и в противоположном. В этом году явственно дали знать о себе направления, которые встали во враждебную позицию и к символизму и друг к другу: акмеизм, эгофутуризм и первые начатки футуризма». Прежде всего следует установить, о каком «кризисе» и «распаде» идет речь. Символизм и символисты, как известно, продолжали существовать до 1917 года и даже после. Внутри символизма происходили дискуссии и полемические стычки, но символисты писали стихи, писали теоретические статьи и манифесты, в которых «обосновывали» (правда, уже по-новому) символизм, хотя и лишали подчас этот термин прежнего содержания. Значит, речь идет не о распаде в смысле «исчезновения» этого направления с литературной арены, а об идейно-художественной метаморфозе, о «перестройке» в соответствии с новыми условиями. Речь идет о кризисе того «классического» символизма, каким он выглядел в поэзии и манифестах в период его возникновения и замкнутого, кружкового существования. На самом деле 1910 год это всего лишь дата запоздалого осознания кризиса, происшедшего значительно раньше и обусловленного более вескими причинами. Кризис символизма следует понимать гораздо глубже. В первые годы после революции (1907—1909) обнаруживается, что старое, либерально-оппозиционное мировоззрение изживает себя, но в то же время новое мировоззрение и новая художественная программа находятся в процессе формирования. Это была полоса мучительных поисков новых программ и приспособления старого художественного арсенала к выполнению новых функций. Старый религиозно-мистический и эротический багаж декадентов становился созвучным эпохе разочарования и общественного упадка. ------------------------- 1. В. И. Ленин, Сочинения, т. 10, стр. 30. ---------------------------
Итак, период «кризиса», «переоценки ценностей» идет под знаком приспособления старых лозунгов и догм к новым условиям, идет под знаком новой их интерпретации. Поэтический багаж символизма перестает быть средством «отрицания мира» и вместе с тем перестает быть достоянием узкого круга посвященных в «тайны» искусства. На страницах «Золотого руна», выпускаемого Н. Рябушинским, начинает вырабатываться новая художественная программа. В редакционной статье мы читаем: «Важнейшим фактом современной художественной жизни является ликвидация декадентства, стремление к новому, солнечному и радостному искусству, свободному от усталости замкнутых декадентских переживаний. И это веяние можно проследить в самых различных областях искусства, на первый взгляд не связанных между собой; в живописи и в литературе чувствуется это общее устремление, часто скрытое за многими побочными деталями и фактами. Очевидно, мы здесь имеем дело не со случайным явлением, а с центральным устремлением современного духа». Эта художественная программа становится знамением времени в буржуазной литературе, так же как бешеная защита империализма, всевозможное прикрашивание его, всеобщее увлечение его перспективами становится знамением времени в общественно-политической жизни. Дальнейшее развитие этой художественной программы, соответствующее социальному заказу господствующих классов, найдет свое выражение в акмеизме.
