А.А.Волков. "Русская литература ХХ века. Дооктябрьский период." Издательство "Просвещение", Москва, 1964 г. OCR Biografia.Ru
продолжение книги...
НА ПУТЯХ ПРЕОДОЛЕНИЯ ДЕКАДЕНТСТВА
В. Я. БРЮСОВ(1873-1924)
Валерий Яковлевич Брюсов, один из выдающихся русских поэтов конца XIX — начала XX века, по характеристике Горького — «самый культурный писатель на Руси», уже с первых лет своей литературной деятельности стал главой русского символизма. Поэтическая деятельность Брюсова тесно связана с историей и теорией этого литературного течения. И вместе с тем творчество Брюсова никак не укладывается в рамки символизма,— в нем нашли свое отражение как современная ему действительность, так и значительные явления прошлой истории человечества. Брюсов во многом является продолжателем классических традиций русской литературы, поборником художественной выразительности, ясности и простоты — тех черт, которые вступали в противоречие с декадентскими тенденциями в его творчестве. Брюсов прошел большой и сложный творческий путь от декадентской мистики к реализму, путь, полный исканий и внутренних противоречий: начав как символист, он стал одним из первых советских поэтов, воспевших великую историческую правду коммунизма. Творческая деятельность Брюсова протекала в многообразных жанрах — в поэзии, в прозе, в критике, в художественном переводе, в драматургии. Но это был прежде всего поэт и, как поэт, Он оставил глубокий след в истории русской литературы. * * * * * Валерий Яковлевич Брюсов родился в Москве в 1873 году в купеческой семье. Его дед был крепостным крестьянином, едва знавшим грамоту. Откупившись от помещицы, он нажил состояние на торговле пробками и оставил своему сыну значительное
наследство. Отец поэта в молодые годы, подобно многим интеллигентам 60-х годов, увлекался демократическими идеями Писарева, Чернышевского, Добролюбова и соответственно своим взглядам воспитывал сына в принципах атеизма и материализма.
В автобиографии Валерий Яковлевич, вспоминая детские годы, писал: «Первые мои впечатления в детстве — это портреты Чернышевского и Писарева, которые висели над столом отца и так остались висеть до самой его смерти. Это были первые имена больших людей, которые я научился лепетать. А следующее имя великого человека, которое я выучил, было имя Дарвина. И, наконец, четвертое имя — Некрасов, поэзия которого была долгое время единственно знакомой мне поэзией». Уже в ранние годы сказалась богатая одаренность натуры Брюсова: с трех лет он научился читать, с восьми — пробовал писать стихи. В детские годы Брюсов много читал, преимущественно научно-популярную литературу, в том числе научно-фантастические романы Жюля Верна. Многое из прочитанного Брюсов рассказывал своим товарищам по гимназии, и эти устные рассказы имели большой успех, обнаруживая в будущем поэте незаурядное дарование. Сотрудничая в гимназическом журнале, Брюсов проявляет особую склонность к поэзии, стихотворство становится его страстью. «Я перепробовал все формы,— говорил он позднее,— сонеты, терцины, октавы, триолеты, рондо, все размеры. Я писал драмы, рассказы, романы... На пути в гимназию я обдумывал новые произведения, вечером, вместо того чтобы учить уроки, я писал». В своем дневнике той поры Брюсов сделал такую запись: «Талант, даже гений честно дадут только медленный успех, если дадут его. Это мало! Мне мало! Надо выбрать иное... Надо найти путеводную звезду в тумане. И я вижу ее. Это декадентство. Да!» (1). В начальный период творческой деятельности Брюсов следовал тогдашней «модной» в среде буржуазной интеллигенции ориентации на «новейшую» культуру Запада, как бы демонстративно порывая с национальными традициями русской литературы. Уже в гимназические годы Брюсов знакомится со стихами и пьесами западных декадентов — Верлена, Рембо, Малларме, Метерлинка. Их творчество Брюсов воспринял как чудо, оно открыло ему «новый» поэтический мир; поэзия французских символистов увлекла его сложностью ритмических ходов, обилием виртуозных, необычайных рифм. Литературные симпатии и взгляды Брюсова формируются очень рано под сильным влия-
-------------------------- 1. «Литературное наследство», 1937, № 27—28, стр. 237. ---------------------------
нием как западноевропейского символизма, так и зачинателей русского декадентства — Мережковского, Минского и других.
В 1893 году Брюсов поступает в Московский государственный университет на историко-филологический факультет и напряженно живет литературными интересами. Уже в первые годы своей студенческой жизни он является инициатором и автором сборников «Русские символисты», вызвавших большой шум в литературной среде; стихи, собранные в этих сборниках, дали повод к насмешкам, пародиям и резким выпадам против Брюсова и его товарищей. К этому времени символизм как школа еще не самоопределился, а только формировался; дифференциации взглядов не чувствовалось в рядах символистов, наоборот, всячески подчеркивалось их единство. И Брюсов выступает не просто как «поэт», а как вождь нового течения, стремится в своих стихах иллюстрировать его программу, пишет стихи, подтверждающие платформу символистов,— уход в потусторонний мир, смутные ощущения, двуплановость образа, мистический «порыв в вечность», «мимолетные видения».
Своего рода программным для этого периода явилось стихотворение «Творчество», в котором поэт рассматривает творческий акт как установление соответствия между двумя мирами,— когда «этот прах» превращается в «идеальную природу» и когда искусство, говоря словами одной из статей Брюсова, «растворяет двери человечеству... в вечность». Тень несозданных созданий
Колыхается во сне, Словно лопасти латаний На эмалевой стене. Фиолетовые руки На эмалевой стене Полусонно чертят звуки В звонко-звучной тишине. И прозрачные киоски В звонко-звучной тишине Вырастают, словно блестки При лазоревой луне... Всходит месяц обнаженный При лазоревой луне... Звуки реют полусонно, Звуки ластятся ко мне. Тайны созданных созданий С лаской ластятся ко мне, И трепещет тень латаний На эмалевой стене. Обрушившись на это стихотворение, критики особенно выделяли строки, где месяц, созданный фантазией поэта, «совершает восшествие» при реальной луне. В ответ на обвинение критики Брюсов всячески подчеркивал право художника на создание мира мечты, пусть даже фантастической. «Поэтическое произведение,— писал он,— в своем идеале таково, что оно будет доступно только автору» (1). Отсюда неоднократные декларативные утверждения мечты, противостоящей действительности: Настанет день конца вселенной, И вечен только мир мечты.
------------------------ 1. Письма В. Я. Брюсова к П П. Перцову, изд. «Государственной Академии художественных наук», М., 1927, стр. 13. -------------------------- По мнению Брюсова, мечта поэта находит свое выражение в самых причудливых формах и соответственно этому требует «неясных» и «смутных» изобразительных средств. Ранний Брюсов горячо проповедует отвлеченный эстетизм, теорию «чистого искусства» и сам осуществляет ее в своей творческой практике, поражающей разнообразием. «В двух выпусках «Русских символистов», которые я редактировал,— писал Брюсов,— я постарался дать образцы всех форм «новой поэзии», с какими сам успел познакомиться: vers libre (1), словесную инструментовку, парнасскую четкость, намеренное затемнение смысла в духе Малларме, мальчишескую развязность Рембо, щегольство редкими словами на манер Л. Тальяда и т. п.— вплоть до «знаменитого» своего «одностишия» (2), а рядом с этим — переводы — образцы всех виднейших французских символистов. Кто захочет пересмотреть две тоненькие брошюрки «Русских символистов», тот, конечно, увидит в них этот сознательный подбор образцов, делающий из них как бы маленькую хрестоматию» (3). Все эти стихи являлись своеобразным документом литературной борьбы, формой полемики с предшествующей и современной реалистической литературой. Полемика сопровождалась нарочитым подчеркиванием «новизны», стремлением воздействовать на читателя чисто внешними эффектами. «Брюсов начинает свой поэтический путь в костюме арлекина, в шутовском колпаке, кривляясь и жеманясь,— писал один из критиков.— На каждом шагу нарушение общепринятых правил, странность и вольность тем, порыв по ту сторону добра и зла. Никто не разгадал под толстым слоем белил и румян огромную поэтическую силу, все со злобой набросились на молодого поэта, возмущаясь его новаторством и оригинальничаньем» (4). Это высказывание критики нуждается в существенной поправке. В декадентских стихах-манифестах Брюсова было не столько «новаторства», сколько именно «оригинальничанья», ибо подлинное новаторство всегда связано с отражением новых сторон жизни, по-новому увиденных и запечатленных художником. А Брюсов той поры отправлялся не от живого ощущения жизни, а от формально-эстетических исканий. В этих стихах не только не чувствуется жизнь, окружающая поэта, но слабо ощущается и своеобразие его поэтического дарования. Как оригинальные стихи, так и переводы Брюсова этого периода носят экспериментальный характер. Его переводы «Романсов без слов» Верлена в свое время вызвали, пожалуй, не меньше шума, чем оригинальные стихи. ------------------------- 1. Свободный стих. 2. «О, закрой свои бледные ноги». 3. «Русская литература XX века», под ред. С. А. Венгерова, изд. "Мир" М., 1914, кн. I, стр. 109—110. 4. Поярков, Поэты наших дней, М., 1907, стр. 58—59. -------------------------- Для раннего творчества Брюсова характерны свободная ритмическая конструкция, поиски «необычных» изобразительных средств, культивирование неточной и составной рифмы. Брюсов стремится к расширению поэтической лексики за счет иноязычных слов, архаизмов, исторических и литературных реминисценций, нарушающих обычный строй речи. Эти эксперименты в области поэтики не преследовали, однако, цели сближения поэтической речи с разговорной, ибо, по мнению Брюсова, в поэзии «слова утрачивают свой обычный смысл», «фигуры теряют свое конкретное значение». Когда Брюсова упрекали в печати в неестественности, он отвечал, что поэт имеет право на любые преувеличения: «В одно и то же время не может быть четыре зари, а между тем, если бы мне понадобилось, я бы, не задумываясь, сказал нечто подобное». Вместе с третьим выпуском «Русских символистов» в 1895 году Брюсов издал первый сборник стихов «Chefs d'oeuvre» («Шедевры»). Свои взгляды на задачи творчества Брюсов высказал в стихотворении «Юному поэту», которым открывался второй его сборник «Me eum esse» («Это — я»), 1897. Юноша бледный со взором горящим, Ныне даю я тебе три завета: Первый прими: не живи настоящим, Только грядущее — область поэта. Помни второй: никому не сочувствуй, Сам же себя полюби беспредельно. Третий храни: поклоняйся искусству, Только ему, безраздумно, бесцельно. Юноша бледный со взором смущенным! Если ты примешь моих три завета, Молча паду я бойцом побежденным, Зная, что в мире оставлю поэта. Это стихотворение в сжатой форме выражало идейную программу молодого поэта, проповедующего отказ от изображения окружающей действительности, современности и людской толпы с ее «земными» интересами. Оно утверждало индивидуализм и чистый эстетизм. Идея неудовлетворенности «настоящим» находит свое многообразное выражение в раннем творчестве Брюсова. Она сказывается даже в прославлении человека, стоящего над миром, в проповеди углубления в себя, в апелляции к богу, в стремлении к прошлым эпохам, к «чистому искусству» и т. д. и т. п., но все это лишь различные формы выражения главного идейного устремления символизма: О сердце, в этих тенях века, Где истин нет, иному верь! В себе люби сверхчеловека: Я весь наш бог и полузверь! Или: Я действительности нашей не вижу, Я не знаю нашего века, Родину я ненавижу, Я люблю идеал человека. В этих строках Брюсова заключена почти целая программа раннего символизма. И всюду чувствуется болезненная неудовлетворенность миром, доходящая до отчаяния и осознания безнадежности найти выход даже по ту сторону бытия. Так значит, за смертью такой же бесплодный, Такой же бесценный, бессмысленный путь? И то же мечтанье о воле свободной? И та ж невозможность во мгле потонуть? И нет нам исхода! И нет нам предела! Исчезнуть, не быть, истребиться нельзя! Для воли, для духа, для мысли, для тела Единая та же, все та же стезя. Брюсов — наиболее многогранная фигура в символизме. Ему чуждо замыкание в каком-либо одном мотиве, в какой-либо одной теме. Он имел своих многочисленных учеников и подражателей, которые развили и углубили отдельные стороны его поэзии. Брюсова считали «своим» многие враждующие между собой поэты и направления, потому что каждый из них брал лишь ту или иную сторону из его противоречивого и многостороннего идейно-художественного арсенала. Когда появился организационный центр символистского движения — книгоиздательство «Скорпион», созданное в конце 1899 года, Брюсов занял в нем ведущее место. Позднее, когда издательство начало издавать журнал «Весы», Брюсов стал фактическим его редактором. В 1900 году в книгоиздательстве «Скорпион» вышел третий сборник стихов Брюсова «Tertia vigilia» («Третья стража»). Как вспоминал впоследствии Брюсов, с этого сборника началось его признание как поэта; о книге одобрительно отозвался М. Горький. Этот сборник явился поворотным пунктом в творчестве Брюсова на пути к реалистической конкретности. Здесь слышатся отдельные ноты, идущие вразрез с мистическими устремлениями символизма, с его художественной платформой. Если символисты требовали ухода в потусторонний мир, утверждали мистическую расплывчатость и двуплановость образа, то Брюсов, уже отдав известную дань этим «принципам», теперь постепенно освобождается от них. Впоследствии, вспоминая свои ранние годы, Брюсов писал, что он был «позитивистом в идеализме» и именно на этой основе расходился с В. Ивановым и Мережковским. В статье «Брюсов и революция» А. В. Луначарский писал: «Вячеслав Иванов нападал на него (Брюсова.— А. В.), оказывается, за реализм и позитивизм, за чрезмерную ясность его поэзии. Да мало того, целый звучный хор голосов до самой могилы провожал Брюсова сожалениями по поводу головного характера его поэзии. Но Брюсов именно не мог и большею частью не хотел забыть про свою голову и погрузиться в символический туман» (1). Горький, критикуя стихотворения Брюсова, объединенные в сборнике «Tertia vigilia», отмечал в то же время, что одно из его стихотворений, «Сказание о разбойнике», очень значительно как по содержанию, так и исполнению. В этом сборнике мистические полеты Брюсова в «миры иные» не получают широкого распространения, поэт обращается к историческому прошлому, исторические темы становятся излюбленными в его поэзии. Брюсов не создал большого эпического полотна, зато, как правильно замечает А. В. Луначарский, «он написал многое множество маленьких эпических вещей, и в этих-то эпических вещах его сила, его слава, его непреходящее значение» (2). В сборнике целый раздел посвящается «любимцам веков», в числе которых мы видим мифических героев и реальных исторических деятелей прошлого. Что же лежит в основе симпатий поэта к столь различным мифическим и историческим персонажам, как Ассаргадон, Рамзес, Кассандра, Данте, Дон Жуан, Наполеон и другие? А. В. Луначарский справедливо рассматривает брюсовскую поэзию, обращенную к прошлым векам, как форму «постоянного бегства от своего общества». Впоследствии, накануне и в эпоху 1905 года, когда Брюсов вплотную подошел к темам современности, он сам объяснил причину своего бегства «в века загадочно былые»: неприятие современного ему общества лежит в основе его устремлений «в страну молчания и могил». В стихотворении «Кинжал» (1903) Брюсов, как бы подводя итог прошлому, говорит: Из ножен вырван он и блещет вам в глаза, Как и в былые дни, отточенный и острый, Поэт всегда с людьми, когда шумит гроза,
И песня с бурей вечно сестры. Когда не видел я ни дерзости, ни сил, Когда все под ярмом клонили молча выи, Я уходил в страну молчанья и могил, В века загадочно былые. Как ненавидел я всей этой жизни строй, Позорно-мелочный, неправый, некрасивый, Но я на зов к борьбе лишь хохотал порой, Не веря в робкие призывы. Но чуть заслышал я заветный зов трубы, Едва раскинулись огнистые знамена, Я — отзыв вам кричу, я — песенник борьбы, Я вторю грому с небосклона. Обращаясь к истории, поэт находит здесь героические образы, которые он противопоставляет серой и тусклой обыденности. Прошлое выступает в его стихах как антитеза современности, которую не приемлет поэт.
----------------------- 1. А. В. Луначарский, Классики русской литературы, Гослитиздат, М., 1937, стр. 432.
2. Там же, стр. 433. -------------------------- Образы древних завоевателей и героев мифических сказаний пленяют поэта своей духовной и физической силой, своим величием. Вспоминая Данте, он преклоняется перед гением, «верившим в величие людей». Среди героев прошлых эпох, воспетых Брюсовым, есть пытливые исследователи, раскрывающие тайны мироздания, покоряющие стихийные силы природы, обращающие их на службу человеку, прокладывающие путь прогрессу и культуре. Брюсов слагает гимн не только силе и мужеству, но также уму человека, науке. В числе «любимцев веков» — халдейский пастух, жадно всматривающийся в дали вселенной и находящий впервые названия для знаков Зодиака. Поэт провозглашает хвалу Лейбницу, «создателю вещих книг», который «выше мира был, как древние пророки». В дальнейшем круг «близких» и «любимцев веков» расширяется, Брюсов прославляет великих деятелей науки, благодаря которым перед поэтом «шар земной открылся во весь рост».
Историзм Брюсова, основанный на точных, реальных фактах прошлого, противоречил эстетике символизма, культивировавшей «волшебство» и мимолетные настроения. В стихах исторического цикла Брюсов воспевал силу и героику. Рахитизму современной ему буржуазии он противопоставлял лучшую пору этого класса, когда он являлся глашатаем прогресса и просвещения, создателем культурных ценностей. Конечно, попытки Брюсова создать поэзию «возрождения» в то время, когда он сам был заражен многими болезнями и предрассудками декадентства, были обречены на неудачу, но тем не менее стремление к преодолению символистского субъективизма и упадочности путем ухода в историю является положительным фактором в его творчестве.
Внутренняя противоречивость и раздвоенность, борьба «позитивиста», тяготеющего к земле, с идеалистом и мистиком, устремляющимся в надзвездные сферы, характеризуют раннее творчество Брюсова. Пятнадцатилетний «позитивист» — двойник поэта из стихотворения «Краски» — горячо ратовал за «точное знание», за «науку». Это же требование начинает осуществлять Брюсов, выступая создателем жанра научной поэзии. Брюсов все более решительно отказывается от лирики мимолетных настроений, которые нельзя выразить в зрительных образах, от символистской «музыкальности», отодвигающей на задний план или же растворяющей в «музыке» слов смысл, идею стихотворения. За всем этим мы видим движение поэта от декадентского субъективизма и «преображения действительности» к реалистическому восприятию этой действительности. Поэт постепенно осознает земные корни своего творчества, сбрасывает с себя искусственные «модные» одежды мистицизма. Многим стихам Брюсова этого периода свойственны чеканность, строгая согласованность деталей, ясность поэтического рисунка. Мечты Брюсова о прогрессе вступали в противоречие с «неправым, некрасивым» строем, насаждающим отсталость и бескультурье. Враг косности, пассивности и застоя, Брюсов был горячим поборником активной человеческой воли, разума и труда, создающих передовую культуру. В стихотворении «Работа» (1900) поэт восклицал: Здравствуй, тяжкая работа. Плуг, лопата и кирка! Освежают капли пота, Ноет сладостно рука! Прочь венки, дары царевны, Упадай, порфира, с плеч! Здравствуй, жизни повседневной Грубо кованная речь! Прославляя груд, раскрывающий тайны «жизни мудрой и простой», Брюсов с горячей симпатией изображает тружеников, этих незаметных создателей культуры. Брюсов — один из немногих поэтов символистского лагеря устремлял взор к людям физического труда. В двух стихотворениях, имеющих одинаковое заглавие «Каменщик» (1901 и 1903), Брюсов изображает человеческий труд, который в условиях общественной несправедливости превращается в проклятие:
Камни, полдень, пыль и молот, Камни, пыль и зной... Камень молотом расколот, Длится труд дневной.
Камни бьем, чтоб жить на свете, И живем,— чтоб бить... Горе тем, кто ныне дети, Тем, кто должен быть!
Весьма примечательно, что Н. С. Хрущев в докладе на декабрьском Пленуме ЦК КПСС 1959 года привел строки из стихотворения Брюсова «Работа» (1917), славящие могучую силу труда, как характерные для выражения созидательного пафоса строителей нового общества. Осмысление Брюсовым труда одновременно и как творческой силы и как проклятия в условиях эксплуататорского общества сближает его с Горьким. И весьма знаменательно, что Горький за декадентской внешностью увидел здоровое существо поэзии Брюсова, увидел писателя, способного «заступиться за угнетенного человека». В 1903 году выходит сборник «Urbi et Orbi» («Граду и миру»). Вступительное стихотворение к сборнику представляет собой декларацию о связи поэта с жизнью. Эта неразрывная связь утверждается также и в стихотворении «По улицам узким». Брюсов был поэтом-урбанистом — одним из первых русских поэтов, описавших жизнь капиталистического города. Образ города появился еще в ранней лирике Брюсова и прошел через все его творчество как олицетворение цивилизации, мощной техники и материальных сил культуры. Поэт прекрасно чувствует и передает симфонию большого города, огни ночных реклам, строящиеся здания, яркие фонари, янтарные круги циферблатов, частокол фабричных труб, электрические луны на «длинных стеблях». Русско-японская война и вспыхнувшая вскоре революция поставили поэта перед лицом грозных событий, показали ему народные массы. Все это способствовало пробуждению общественно-политических интересов Брюсова. Его поэтические отклики на русско-японскую войну свидетельствовали о полной зависимости его позиции от официальных лозунгов империалистических глашатаев войны. Он рассматривал войну как выполнение Россией своего исторического призвания. В стихотворении «К Тихому океану» (январь 1904 г.) он писал: Вот чего ждали мы, дети степей! Вот она, сродная сердцу стихия! Чудо свершилось: на грани своей Стала Россия! Брат-океан! ты — как мы! дай обнять Братскую грудь среди вражеских станов. Кто, дерзновенный, захочет разъять Двух великанов?
В стихотворении «Согражданам» Брюсов выражает мысль о том, что перед лицом войны «не время буйным спорам», что все классы русского общества должны сплотиться на почве общих интересов. Ход событий войны приводит Брюсова к глубокому разочарованию в своих «патриотических» чаяниях. Это находит выражение в стихотворении «Цусима», написанном в июне 1905 года. Урапатриотические идеи первого периода войны уступают место гневному обличению виновников мировой бойни, обрекших народные массы на тяжкие страдания и тяжелые испытания. Поэт приходит к признанию народной правды революционной борьбы.
Брюсов горячо откликнулся на события 1905 года. В революции он увидел силу, разрушающую «неправый», «некрасивый» строй. 10 октября 1905 года он писал П. П. Перцову: «Итак, революция, дорогой Петр Петрович! Говорить о чем-либо другом сейчас невозможно. Я был на обеих московских манифестациях». В своем дневнике он писал о 1905 годе: «Для меня это был год бури, водоворота. Никогда не переживал я таких страстей, таких мучительств, таких радостей». Революция вызывала восхищение Брюсова размахом сознательной человеческой энергии, мощной демонстрацией героических мужественных черт человеческого характера. Первая русcкая революция открыла поэту путь к народу; он почувствовал себя частью большого коллектива, голосом народа, а не «пророком», стоящим над людьми. В 1905 году Брюсов пишет стихотворение «К народу», в котором находит яркое выражение это новое кредо поэта. Он стремится искренне встать в ряды борцов («Твоему желанию — лишь покоряться, Твоему кумиру — только служить»; «Повелевай,— повинуюсь. Повяжи меня, как слепого,— пойду»). Но подлинного пути к слиянию с борющимся народом Брюсов не нашел. Народ, по его выражению, в то время «не признал» его «близкого лика», «не узнал» его «горького голоса». Причина этого в том, что сам поэт не понял народа, его целей и задач в революции. Брюсов был далек от подлинной революционности, от научного социализма. Обращаясь к тем, кто выступает в революции, как «гроза, губящая стихия», кто хочет «крушить устои вековые», Брюсов восклицает в стихотворении «Близким» (1905): Нет, я не ваш! Мне чужды цели ваши, Мне странен ваш неокрыленный крик, Но, в шумном круге, к вашей общей чаше И я б, как верный, клятвенно приник! Где вы — гроза, губящая стихия, Я — голос ваш, я вашим хмелем пьян, Зову крушить устои вековые, Творить простор для будущих семян. Где вы — как Рок, не знающий пощады, Я — ваш трубач, ваш знаменосец я, Зову на приступ, с боя брать преграды, К святой земле, к свободе бытия! Но там, где вы кричите мне: «Не боле!», Но там, где вы поете песнь побед, Я вижу новый бой во имя новой воли! Ломать — я буду с вами! Строить — нет!
Это стихотворение Брюсова гармонирует со всем содержанием сборника «Факелы», где оно было напечатано и где в предисловии указывалось, что все авторы его объединены «непримиримым отношением к власти над человеком внешних обязательных норм», а В. Иванов пел дифирамбы «хаосу» и «кровавому костру» «святого пожара». Стихотворение Брюсова «Близким» и еще в большей мере другие произведения сборника «Факелы» как нельзя лучше подтвердили ленинскую идею партийности искусства, развитую им в статье «Партийная организация и партийная литература». В своем отклике на эту статью Брюсов вступил в полемику с Лениным, убедительно раскрывшим лицемерие лозунга «абсолютной свободы» творчества в буржуазном обществе. Брюсов утверждал, что в буржуазном обществе «свобода» художника существует, и приводил в качестве примера Артура Рембо, Поля Гогена и других, которые, пренебрегая вкусами буржуазной публики, «должны были терпеть и голод и бесприютность» (1). Брюсов был далек от понимания того, что приводимые им примеры лишь подтверждают глубину мысли Ленина. Он не сумел понять, что Ленин не отвергал возможности существования в буржуазном обществе честного, бескорыстного художника, но утверждал, что этот художник будет признан только в том случае, если его творчество не будет идти вразрез с убеждениями, вкусами и материальными интересами правящих классов. В. И. Ленин в статье «Услышишь суд глупца...», приведя слова Брюсова «Ломать мы будем вместе, строить — нет», называет их автора «поэтом-анархистом» (2). «Определение Лениным идеологической позиции Брюсова в период первой русской революции является весьма примечательным. Характеристика Брюсова как «поэта-анархиста» имеет существенное значение для изучения его эволюции. В литературе о Брюсове отразившаяся в его стихах 1905—1907 годов двойственность по отношению к пролетарской революции объяснялась тем, что он якобы считал ее идеи максималистскими, идущими дальше определенной черты переустройства старого мира. Согласно же ленинской оценке, Брюсов, наоборот, следуя анархистско-индивидуалистической точке зрения, считал себя «левее» пролетариата» (3). Мы знаем, что анархизм с его фразеологией является, по определению Ленина, не чем иным, как вывернутой наизнанку буржуазностью. Такой, по существу, была и позиция Брюсова в период первой русской революции. Даже в прославлении поэтом революционного народа отчетливо вскрывается позиция, чуждая истинным целям революции. В стихотворении «Грядущие гунны» (1905) он совершенно извращенно представляет себе пролетариат, уподобляет его гуннам, нахлынувшим «ордой опьянелой», сжигающим книги, разрушающим культуру. Но, занимая идейно-половинчатую позицию, Брюсов в то же время раскрыл трусость и ограниченность буржуазных идеологов-либералов, «нашедших клочок травы» в виде царского манифеста. Им он посвящает едкие, обличительные строки в стихотворении «Довольным» (1905), написанном в день объявления царского манифеста, дарующего народу «демократические права» Мне стыдно ваших поздравлений, Мне страшно ваших гордых слов! Довольно было унижений Пред ликом будущих веков! Довольство ваше — радость стада,
Нашедшего клочок травы. Быть сытым — больше вам не надо. Есть жвачка — и блаженны вы!
Резкая критика либеральных полумер — свидетельство того, что Брюсов был выше буржуазных политиков, трусливость и ограниченность которых он с особой ясностью увидел в дни революции. ------------------------ 1. В. Брюсов, Свобода слова, «Весы», 1905, № 11, стр. 85. 2. В. И. Ленин, Сочинения, т. 11, стр. 428. 3. Б. М е й л а х, Ленин и проблемы русской литературы конца XIX - начала XX в., изд. 2, Гослитиздат, 1951, стр. 158-159. ---------------------
Сборник «Венок», вышедший в 1905 году и включивший в себя стихи о революции, явился важной вехой в творческой биографии Брюсова. «Венок»,— читаем мы в автобиографии Брюсова,— был моим первым, сравнительно крупным успехом. Издание (2000 экз.) разошлось в полтора года, тогда как прежние мои книги едва расходились в пять лет. После «Венка» я уже стал получать приглашения участвовать от наших «толстых» журналов и одно время писал в «Мире божьем», в «Образовании» и т. д.» (1).
«Венок» свидетельствовал о решительной эволюции Брюсова от декадентской мистики к «пушкинской ясности». Александр Блок, откликнувшийся на эту книгу рецензией, писал: «Предыдущий сборник лишь намечает, а последний, «Венок», уже окончательно определяет и то, как связан Брюсов с русской поэзией XIX века. Ясно, что он «рукоположен» Пушкиным, это — поэт «пушкинской плеяды» (2). В сборнике «Венок» отчетливо выражены урбанистические мотивы. Картины и пейзажи города выдержаны в тонах ясности и выразительности. Вот характерное начало стихотворения «Конь блед» (1903—1904): Улица была — как буря. Толпы проходили, Словно их преследовал неотвратимый Рок. Мчались омнибусы, кебы и автомобили. Был неисчерпаем яростный людской поток. Вывески, вертясь, сверкали переменным оком С неба, страшной высоты тридцатых этажей; В гордый гимн сливались с рокотом колес и скоком Выкрики газетчиков и шелканье бичей.
Яркие картины современного большого города запечатлены и в стихах следующего сборника «Все напевы» (1909). В цикле «В городе» отчетливо звучит тема социального контраста. Особенно показательны в этом отношении замечательные стихотворения «Городу» и «Вечерний прилив». Видя социальные контрасты и классовую дифференциацию в современном городе, поэт недвусмысленно выражает к ней свое отношение. Эти стихотво- ----------------------- 1. «Русская литература XX века», под ред. С. А. Венгерова, изд. «Мир», М., 1914, кн. I, стр. 45. 2. Александр Блок, Собрание сочинений, т. 10, изд. писателей в Ленинграде, 1935, стр. 283. ------------------------- рения звучат как обличение буржуазного города с его роскошными дворцами и потрясающей нищетой. Правдивая, неприкрашенная картина капиталистического города дополняется в стихотворении «Вечерний прилив» (1906) мотивом неизбежной гибели непрочной буржуазной цивилизации, основанной на социальном рабстве. В изображении города Брюсов идейно и художественно перекликается с Верхарном. К чести Брюсова нужно сказать, что в ту реакционную эпоху, когда его коллеги по символизму брали все худшее и гнилое в современной литературе Запада, культивировали на русской почве идеи Ницше, Брюсов громко заявлял себя пропагандистом революционного бельгийского поэта. Вот созвучные Верхарну строки из стихотворения «Городу»: Царя властительно над долом, Огни вонзая в небосклоны,
Ты труб фабричных частоколом Неумолимо окружен. Стальной, кирпичный и стеклянный, Сетями проволок обвит,
Ты — чарователь неустанный, Ты — неслабеющий магнит. Драконом хищным и бескрылым Засев — ты стережешь года, А по твоим железным жилам Струится газ, бежит вода. Твоя безмерная утроба Веков добычей не сыта, В ней неумолчно ропщет злоба, В ней грозно стонет нищета! Вместе с тем в сборнике «Все напевы» сказались и мотивы «отречения» и «безнадежности». Эти индивидуалистический мотивы, выраженные поэтом в личном лирическом плане, следует воспринимать как отражение общих настроений неустойчивой части интеллигенции в эпоху «переоценки ценностей». В эти годы поэт утверждает тщетность былых «восторгов» и «злобы»: С тенями вместе склоняюсь у гроба Шумно прошедшего яркого дня. Смолкните в сердце, восторги и злоба. Тайна и мир, осените меня. И он смиряется перед «неизбежностью» («Над нами торжествует «Неизбежность»), проповедует холодное бесстрастие и чистое созерцание («Всего будь холодный свидетель, на все устремляя свой взор») и, разочарованный в том, что вызывало его былые «восторги», вновь приходит к утверждению «чистого искусства» («Быть может, все в жизни лишь средство для ярко-певучих стихов»). Один из стихов этого сборника носит название «Мертвая любовь»; в нем былая общественная страстность уступает место холодному бесстрастию: и любовь и страсть сопровождаются эпитетом «умирающая». Пассивная созерцательность одинаково свойственна как стихам Брюсова, посвященным теме любви, так и стихам, заглавия которых, казалось бы, говорят о наличии общественных тенденций.
Проповедуя «чистое искусство» и отказ от «политики», «идейности», «тенденциозности», художник обычно попадает на удочку
реакционной идеологии и политики. Так получилось и с Брюсовым. После закрытия журнала «Весы» Брюсов, как раз в то самое время, когда он в дискуссии с Вяч. Ивановым утверждал, что искусство автономно: «у него свой метод и свои задачи», вплотную сближается с журналом «Русская мысль», входит в состав редакции, становится заведующим литературно-критическим отделом. «Эта моя деятельность в редакции «Русской мысли»,— читаем мы в автобиографии,— длилась более двух лет, до конца 1912 г. (с осени 1910 г.—Л. В.), причем мною было исполнено для журнала немало чисто редакционных работ». Работа в «Русской мысли», этом воинствующем империалистическом органе, под руководством Струве, естественно, наложила соответствующий отпечаток на творчество. В стихах Брюсова этого периода получает соответствующее выражение идея «третьего Рима», пропагандируемая на страницах «Русской мысли» идеологами российского либерализма. И даже исторические экскурсы поэта в прошлые эпохи, сопровождаемые идеализацией образов сильных героев-завоевателей, органически увязываются с идеей великодержавной России — третьего Рима. Однако Брюсов, поэт широких творческих горизонтов, даже в этот период никак не укладывается целиком в рамки буржуазно-либеральной идеологии. Поэзия Брюсова, как в предыдущие периоды, так и в годы реакции, внутренне противоречива. Наряду с реакционными тенденциями в его поэзии ощутимы и тенденции иного рода. В то время когда буржуазия периода загнивания и ее идеологи тянули к поповщине, мракобесию, мистике, устремление к позитивным знаниям, к научному осмыслению мира возвышало Брюсова над своим классом и в конечном счете привело к разрыву с ним. Недаром буржуазная критика третировала Брюсова якобы за «рационализм», а на самом деле — за стремление к объективному и научному пониманию действительности. Расхождение Брюсова с мистиками и всякого рода духовными и религиозными «провидцами» становится все более глубоким. Атеистический склад его мировоззрения резко противоречит взгляду на поэзию как на молитву и волшебство, что и привело его к разрыву сначала с Мережковским и «Новым путем», затем с Вяч. Ивановым и, наконец, с Бальмонтом, с которым Брюсов был связан дружбой на протяжении многих лет. Бальмонт, исходивший из положения, что поэзия есть волшебство, ополчился на Брюсова за его переделки своих стихов. «Лирическое стихотворение,— писал Бальмонт,— есть молитва, или боевой возглас, или признание в любви. Но кто же в молитве — меняет слова? Неверующий. Молитвы, когда в них меняют слова, теряют свою действенность и не доходят туда, куда они направлены. Боевой возглас, если я буду его менять, лишь расстроит мое войско, лишь смутит моих солдат, и сраженье, наверное, будет проиграно» (1). Отвечая Бальмонту, Брюсов писал: «По моему глубокому убеждению утверждение Бальмонта о том, что поэт не имеет права исправлять, совершенствовать свои стихи, не только не выясняет вопроса, «близок ли я, как лирический поэт, к смерти» (это — утверждение Бальмонта.— А. В.), не только не соответствует фактам, но и по существу своему ложно, а как принцип крайне вредно. И вовсе не для защиты своих стихов, но ради интересов всей русской поэзии и ради молодых поэтов, которые могут поверить Бальмонту на слово, я считаю своим долгом против его категорического утверждения столь же категорически протестовать». И Брюсов ссылается на пример Пушкина и Гёте, «которые не стыдились работать над своими стихами». Дискуссия эта весьма примечательна: она помогает понять существо творческой программы Брюсова и ее отличие от бальмонтовских позиций. Брюсов, не видя в современном ему буржуазном классе прогрессивных устремлений, начинает обращаться к социальным «низам». В то время когда Л. Андреев и Ф. Сологуб всячески развенчивают и дискредитируют мысль в унисон с господствующими настроениями в буржуазной среде, Брюсов, наоборот, провозглашает гимн в честь пытливой человеческой мысли. В стихотворении «Хвала человеку» (1906) Брюсов говорит, однако, не только о плодах многовековой деятельности человечества, но и о «рабстве» и «коварстве». Горячая ненависть к рабству — этому спутнику капиталистической цивилизации — звучит в ряде стихотворений Брюсова.
Итак, в идейно противоречивой поэзии Брюсова прогрессивные тенденции существуют рядом с типично буржуазными. Бесспорно, что многие буржуазные предрассудки и традиции буржуазно-либеральной среды, в которой вращался Брюсов в этот период, ограничивали его прогрессивные устремления, отдаляли его от народа, к которому поэт искренне рвался, мешали ему в полном объеме понять и отразить правду реальной жизни. Но при всем этом Брюсов все более и более расходился с писателями декадентского лагеря. Брюсов принял и благословил империалистическую войну 1914 года, однако, в отличие от шовинистов, проповедовавших «шапкозакидательство», его взгляд на войну был значительно более сложным. Перед отъездом на фронт в качестве военного корреспондента «Русских ведомостей» Брюсов произнес речь, в которой заявил: «Война, при известных условиях,— великое дело и последний довод в мирных спорах, в которых правый не -------------------- 1. Газета «Утро России», 1913, № 179. ------------------------ всегда силен одной своей правотой, но война все же и горькое зло земли, тяжелое бедствие народов. Война все же ведет к одичанию и огрубению нравов, к забвению высших идеалов, к падению культурного уровня. Посильно бороться с этой «оборотной» стороной войны также прямая задача нашего кружка» (1).
Таким образом, уже в самом начале войны Брюсов только отчасти поддается ура-патриотическим настроениям. Он ясно видит то «зло», которое война с собой несет: духовное одичание, разрушение, гибель сотен тысяч ни в чем не повинных людей. Поэт восстает против всего того, что обычно замалчивали писатели-шовинисты. Весьма характерно, что Брюсов не просто принимает войну, он видит в ней в первую очередь какое-то преобразующее начало, что соответствует его предчувствиям грядущей гибели буржуазной культуры. Этот второй, «преобразующий» мотив явственно звучит в его стихотворении «Последняя война» (1914). В то время Брюсов, разумеется, не имел сколько-нибудь осмысленной перспективы — той перспективы, которая позволила большевикам выступить с лозунгом превращения войны империалистической в войну гражданскую,— но он связывает с войной задачи освобождения «племен порабощенных», хотя и смутно представляет себе это «освобождение». Именно то, что его надежды на освобождение не оправдались, послужило причиной его быстрого разочарования в войне. Он начинает объективно разбираться в ее сущности, стремится понять ее смысл и приходит к широким выводам и обобщениям. Брюсов, как и миллионы людей, одетых в солдатские шинели, ставит перед собой вопрос: «За что воюем?». 1915 годом датировано его стихотворение «За что?», оставшееся в то время ненапечатанным. За что? — За то, что вы терпели, Дрожа, насилие и гнет; Не научили — к высшей цели Стремиться свой родной народ; Что под бичом самодержавья Вы пригибались пять веков;
Пред миром не стыдясь бесславья, Сносили прозвище рабов... В стихотворении «Тридцатый месяц» (1917), опубликованном в «Новой жизни» уже после Февральской революции, Брюсов гневно клеймит империалистическую войну:
Тридцатый месяц Смерть и Голод, Бродя, стучат у всех дверей; Клеймят, кто стар, клеймят, кто
молод, Детей в объятьях матерей! Тридцатый месяц бог Европы, Свободный Труд — порабощен: Он роет для войны окопы, Для смерти льет снаряды он! . . . . . . . О горе! Будет! Будет! Будет! Мы хаос развязали. Кто ж Решеньем роковым рассудит Весь этот ужас, эту ложь? Пора отвергнуть призрак мнимый, Понять, что подменили цель... В годы первой мировой войны Брюсов сближается с горьковским журналом интернационального направления «Летопись», пишет ряд писем Горькому, в которых высказывает свое преклонение перед пролетарским писателем. По предложению Горького он редактирует антологию армянской поэзии на русском языке. Сотрудничество Брюсова с деятелями армянской культуры имело большое значение; впоследствии ЦИК Армении присвоил ему звание народного поэта Армении. Горький высоко оценивал работу Брюсова. «Очень хочется работать с Вами много и долго. И — это не комплимент, поверьте!— я не знаю в русской литературе человека более деятельного, чем Вы. Превосходный Вы работник»,— писал Горький Брюсову в феврале 1917 года. Когда буржуазная печать подняла кампанию травли Горького в связи с его близостью к большевикам, Брюсов обращается с выражением своего сочувствия к великому писателю. В ответ на это письмо Брюсова Горький писал: «Вы очень тронули меня за сердце, Валерий Яковлевич,— редко случалось, чтоб я был так глубоко взволнован, как взволновало меня Ваше дружеское письмо и милый Ваш сонет. Спасибо Вам. Вы — первый литератор, почтивший меня выражением сочувствия, и — совершенно искренно говорю Вам,— я хотел бы, чтоб Вы остались и единственным» (2). В этот период, когда все классы русского общества пришли в движение, Брюсов понял, что старый мир близок к гибели, что великая роль двигателя исторического прогресса и знаменосца культуры выпала на долю пролетариата. Брюсов радостно принимает Октябрьскую революцию, чем вызывает злобу в стане своих соратников по символизму, резко порывает с буржуазной литературной средой. Гражданское мужество Брюсова в этот период, когда против него поднялась травля, заслуживает восхищения. Брюсов все более сближается с пролетариатом, строителем нового общества, и вскоре после Октябрьской революции вступает в ряды Коммунистической партии. Он ведет большую работу по культурному строительству, отдает свои силы этому новому для него делу. Однако в первые годы революции Брюсов, пытаясь понять смысл совершившегося, высказал ряд ошибочных суждений, и здесь во многом сказались не преодоленные им до конца традиции прошлого. Эти традиции наложили отпечаток на стихи сборника «Девятая Камена», от издания которого Брюсов воздержался. В одном из стихотворений этого сборника «Мы — скифы» он изображает наш народ «взлюбившим буйство и войну». В дальнейшем Брюсов приходит к правильному пониманию событий. Здоровым советским патриотизмом проникнуто его сти- ----------------------
1. «Известия литературно-художественного кружка», 1914, № 7, стр. 2. 2. М. Горький, Сочинения, т. 29, стр. 382—383.
----------------------- хотворение «России», в котором он высказывает мысль, что Россия встала впереди всех народов и стран и что путь, указанный ею, единственно правильный. И вновь, в час мировой расплаты, Дыша сквозь пушечные дула, Огня твоя хлебнула грудь,— Всех впереди, страна-вожатый. Над мраком факел ты взметнула, Народам озаряя путь. Мысль о том, что Советская Россия прокладывает путь к прогрессу, сквозит в ряде послеоктябрьских стихов Брюсова: Что прежняя сила жива в ней, Что, уже торжествуя, она За собой все властней, все державней Земные ведет племена! Россия уже не является «Востоком» в традиционном смысле, символом отсталости и патриархальности; наоборот, теперь в Берлине, в Париже, в Нью-Йорке видят ее «огненный скок». Брюсов преклоняется перед гениальным вождем пролетарской революции Лениным, видит в образе Ильича завершение всего предыдущего пути развития человечества. Эта идея пронизывает стихотворение «Ленин»: Кто был он? — Вождь, земной Вожатый Народных воль, кем изменен Путь человечества, кем сжаты В один поток волны времен. Октябрь лег в жизни новой эрой. Властней века разгородил, Чем все эпохи, чем все меры, Чем Ренессанс и дни Атилл.. Мир прежний сякнет, слаб и тленен?
Мир новый — общий океан — Растет из бурь октябрьских: Ленин На рубеже, как великан. Земля! Зеленая планета!
Ничтожный шар в семье планет! Твое величье — имя это, Меж слав твоих — прекрасней нет!
Восприняв всей душой великую правду Ленина, Брюсов резко размежевался с буржуазной интеллигенцией и всевозможными эстетами и фантастами — своими былыми соратниками по символизму. Инвектива «Товарищам-интеллигентам» выражает идейную принципиальность Брюсова, заклеймившего людей, враждебно относящихся к революции: Вам были любы — трагизм и гибель
Иль ужас нового потопа, И вы гадали: в огне ль, на дыбе ль Погибнет старая Европа. И вот свершилось, Рок принял грезы, Вновь показал свою превратность! Из круга жизни, из мира прозы Мы взброшены в невероятность! Нам слышны громы: то - вековые Устои рушатся в провалы; Над снежной ширью былой России Рассвет сияет небывалый. ........... Что ж не спешите вы в вихрь событий - Упиться бурей,- грозно-странной? И что ж в былое с тоской глядите, Как в некий край обетованный? Брюсов умер в 1924 году, но он успел откликнуться на смерть Ленина пламенными строками. От первых декадентских стихов к стихам о Ленине — таков сложный путь Брюсова. После Октябрьской социалистической революции одержал решительную победу тот Брюсов, который раньше устремлял взор к социальным низам и был горячим поборником культуры. Именно в Октябрьской революции Брюсов увидел воплощение всех своих прогрессивных идеалов и стремлений. Брюсов обращается к «товарищам интеллигентам» с призывом принять участие в той великой созидательной работе, которая проходит на их глазах. Он призывает их отказаться от былого эстетизма, от «оригинальности», которую они ценили дороже всего на свете. В этот период Брюсов развивает жанр научной поэзии, пытается воплотить в стихах передовые мысли, объясняющие пути развития мира и человечества. Он пишет ряд стихотворений вроде «Мир электронов», «Мир N-измерений», «Машины» и т. д. Однако на новом материале становится особенно очевидной непригодность старых приемов и форм, к которым все еще прибегает поэт. В стихах советского времени — обилие литературных реминисценций, мифологических образов, при помощи которых Брюсов пытался выразить размах революции. В свое время нашлись вульгаризаторы, которые пытались скомпрометировать революционную поэзию Брюсова. Один из них, Арватов, написал о Брюсове статью под заглавием «Контрреволюция формы», в которой зачеркнул все послеоктябрьское творчество Брюсова, не замечая, что поэт искренне шел к революции и нуждался в товарищеской помощи. Из-за преждевременной смерти он не успел создать новых литературных форм, соответствующих новому, революционному содержанию, но он напряженно искал их, готовый не только учить революционную молодежь, но и учиться у нее. Жажда познания и пафос исследования — характерная черта Брюсова. «Если бы мне жить сто жизней, они не насытили бы всей жажды знания, которая сжигает меня» — таков был девиз его жизни. Брюсов не только замечательный поэт, но и выдающийся ученый-филолог, критик, историк литературы и переводчик. Много сил и энергии отдал Брюсов творчеству Пушкина. Он выходит за рамки замкнуто-формального изучения пушкинского стиха, проявляет большой интерес к вопросу об общественно-политической позиции великого поэта, отмечает в творчестве Пушкина пафос свободолюбия. Через пять лет после смерти Брюсова был опубликован сборник его исследовательских работ «Мой Пушкин». Перу Брюсова принадлежат многочисленные очерки и этюды по русской литературе конца XIX — начала XX века, включенные в его книгу «Далекие и близкие» (вышла в 1912 г. За ее пределами остались многочисленные статьи и заметки о литературе). В последние годы жизни Брюсов уделял много внимания литературному образованию. Он написал ценное пособие по стиховедению «Краткий курс науки о стихе и основы стиховедения». Много сил он отдал педагогической и организаторской работе — был профессором Московского университета, где в 1919—4924 годах читал лекции по русской литературе, а также по истории римской и греческой литератур. По инициативе Брюсова был создан Московский высший литературно-художественный институт. Много сделал Брюсов и как переводчик. Он перевел «Фауста» Гёте, а также многие произведения французской литературы. Брюсов много и активно работал в издательстве «Всемирная литература», возглавляемом Горьким. В 1923 году, к 50-летию со дня рождения В. Я. Брюсова, Советское правительство наградило его грамотой, по достоинству оценив его заслуги перед народом. В грамоте говорилось: «Даровитый поэт, многосторонний ученый, он внес ценный вклад в культуру своей Родины. Еще задолго до революции в ряде стихотворений он выражал нетерпеливое ожидание освободительного переворота, приветствовал грядущую революцию, заранее выражая горячую симпатию ее последователям-борцам и клеймя презрением людей половинчатых и нерешительных.
После Октябрьской революции он немедленно и твердо вступил в ряды ее работников, а с 1919 года — в ряды Российской коммунистической партии. Он воспел с присущим ему талантом и этот величайший в мировой истории переворот.
Последние шесть лет он неизменно работал на ниве коммунистического народного просвещения и являлся создателем и руководителем Института литературы, привлекшего к себе многие десятки пролетарских и крестьянских молодых талантов. За все эти заслуги Президиум Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета в день 50-летнего юбилея выражает Валерию Яковлевичу Брюсову благодарность Рабоче-Крестьянского Правительства» (1). Так завершился путь В. Я. Брюсова — большого поэта и ученого. ------------------------------ 1. Сб. «Валерию Брюсову», М., 1924, стр. 77. ------------------------------
