"И. Тургенев. Литературные и житейские воспоминания" Под редакцией А. Островского Издательство Писателей в Ленинграде, 1934 г. OCR Biografia.Ru
продолжение книги...
ТУРГЕНЕВ-МЕМУАРИСТ
Статьи и очерки, объединенные Тургеневым в «Литературные и житейские воспоминания», меньше всего носят мемуарный характер. Они написаны были романистом не на покое, не в стороне от событий текущего дня, не в старости, когда пишутся обычно мемуары, а в самый разгар литературно-политической борьбы конца шестидесятых и начала семидесятых годов прошлого века, активным и далеко не равнодушным участником которой был Тургенев. Его воспоминания остро полемичны, каждый факт, каждая оценка, каждое слово в них направлены на борьбу с литературно-политическими противниками, но этих противников писатель почти нигде не называет по имени, он говорит о них как-то вскользь, он делает вид, будто бы он пишет не о том, о чем он пишет на самом деле. Сегодняшнему читателю трудно обнаружить эту злободневную направленность «Воспоминаний» — настолько искусно автор скрывает ее под спокойной формой мемуарных записей о делах давно минувших дней, о людях, давно сошедших в могилу. Но, говоря о мертвых, Тургенев имел в виду живых и кадил он мертвым только для того, говоря словами поэта, чтобы «живых задеть кадилом». Полемический характер «Воспоминаний» откровенно подчеркнут в переписке Тургенева 1867 — 1869 гг. После опубликования «Воспоминаний о Белинском» на страницах «Вестника Европы» Тургенев писал редактору этого журнала Стасюлевичу: «Искренно радуюсь успеху моей статьи о Белинском, мне приятно думать, что она оказалась не совсем недостойной его памяти — и может возбудить вместе с воспоминаниями о нем несколько полезных размышлений — особенно в молодом поколении». (1)
----------------------------------------------------
1. «Стасюлевич и его современники в их переписке», под ред. М. К. Лемке, т. III, СПб. 1912, стр. 5.
----------------------------------------------------
Это замечание об «успехе» уточняется в другом письме к Я. П. Полонскому, в котором писатель весьма четко определяет тот круг читателей, на успех у которых он не рассчитывает. «Я радуюсь тому, что моя статья о Белинском тебе понравилась. Многое я бы мог еще высказать, но с меня уже довольно и того, что она вызывает на мысли, будит их. — Молодым людям она вероятно понравится мало, — но, может быть, и они попризадумаются». (1) Та реальная литературно-политическая обстановка, в которой писались «Воспоминания», и та позиция, которую занимал в то время их автор, сразу делает понятной и раздраженно негодующую, обиженную интонацию мемуариста и конкретную социальную направленность мемуаров как защиты и обоснования политической позиции их автора. Дата «Воспоминаний» 1868—1870 гг. открывает период организационного оформления и укрепления народнической революции. Размежевание сил крепостнической реакции и буржуазно-демократической революции, усиленное «реформой» 1861 года, проведенное через кровавое подавление крестьянских послереформенных волнений и национально-освободительного движения в Польше, — это размежевание в основном можно было считать законченным. Наиболее значительным итогом этого процесса дифференциации классовых сил был окончательный разрыв революционно-демократического лагеря с буржуазным либерализмом. Либеральные иллюзии рушились вместе с нарастанием революционного кризиса.
Русская буржуазия вошла в «эпоху великих реформ» с программой мирного конституционализма и мирного постепенного прогресса, которую она гордо противопоставляла откровенно крепостническим мечтам о сохранении кулачного права. Мечтательно настроенным буржуа этот прогресс представлялся в виде счастливого сожительства промышленных и торговых магнатов с крупной земельной знатью. В «Русском Вестнике», «Московских Ведомостях», «Современной Летописи» были сформулированы либеральные утопии русской буржуазии. Передовые круги класса с изумлением и восторгом смотрели на Англию, представлявшуюся им счастливой Аркадией, воплотившей их мечты в действительность. Катков весьма откровенно писал о действительных причинах этого англоманства, о подлинном смысле «западнической ориентации русских либералов». «До сих пор только англичане выучились искусству делать реформы без революции, и мы, кажется, ничего не потеряем, если будем соревновать им в этом отношении». (2)
Реформа без революции — это достаточно ясная формулировка, которая стала с тех пор надолго политическим credo русского либерализма. И когда на второй день после опубликования манифеста выяснилось окончательно, что крепостники собираются сделать только один робкий и несмелый шаг по пути «мирного прогресса», по пути превращения России в ту «буржуазную монархию», о которой мечтали либералы, когда в ответ на формулу либерализма революционная демократия объявила поход против реформы за революцию, тогда-то либералы и предпочли отказаться от реформ и «английского» пути развития и объединиться с крепостниками против революции. На второй день после реформы в апреле 1862 года один из столпов либерализма Кавелин в письме к редактору «Колокола» Герцену разъяснял, что мечты об Англии в конце концов приведут либералов на опасный «французский» путь. В этом письме уже дано обоснование того открытого союза либералов с крепостниками и самодержавием, который с тех пор не нарушался вплоть до революции 1917 года. «Не знаю, что вы скажете, а эта игра в конституцию меня пугает так, что я ни о чем другом думать не могу. Разбесят дворяне мужиков до последней крайности... и пойдет потеха. Это ближе и возможнее, чем кажется. Наше историческое развитие страшно похоже на фран-
------------------------------------------------
1. Первое собрание писем И. С. Тургенева, СПБ, 1884, стр. 157.
2. «Современная Летопись» № 513, 1861 г.
------------------------------------------------
цузское: не дай бог, чтобы результаты его были так же похожи... Я скоро буду всеми силами стоять за существующий порядок, т. е. за все реформы, но против конституции. Дурачье не понимает, что ходит на угодьях, которых не нужно расшевеливать, чтобы не вспыхнула и не произвели взрыва... Я счел бы себя бесчестным человеком, если бы советовал барину, попу, мужику, офицеру, студенту ускорить процесс разложения обветшалых исторических общественных форм...» (1) Первое грехопадение русского либерализма, трусливого, бессильного и подлого, совершилось. С этого момента либеральная пресса поддерживает все реакционные шаги александровского правительства — от ссылки Чернышевского до развернутого правого террора в Польше, ведет неуемную травлю революционной демократии и с честным усердием выполняет свои обязанности морально идейной мобилизации общественного мнения на борьбу с неуклонно надвигающейся опасностью восстания ограбленных реформами «мужиков». И если что-нибудь и отличает в этот период либералов от консерваторов, то только поза обиженного негодования против демократии, которая по мнению либералов своей «торопливостью» толкает правительство на путь реакции. Чем круче направо поворачивал либерализм, чем больше «умнел» он, тем громче кричали либералы о свободе и прогрессе, пытаясь заглушить этой фразой гул перестрелки революции с самодержавием. Осуждая «легкомысленные порывы» молодежи, либеральная печать стремилась объяснить я оправдать ими испуг правительства и всю вину за «торможение реформ и прогресса» возлагала на революционеров.
Их позиция была той половинчатой двусмысленной позицией, с которой очень удобно было, смотря на «веселую старую Англию», одновременно не упускать из виду и ближайшего квартального; осуждение легкомысленных порывов как тормоза реформ призвано было играть сложную двойную роль: быть и гарантией благонадежности в глазах крепостнического правительства и зало-
------------------------------------------
1. Письма К. Д. Кавелина и И. С. Тургенева A. И. Герцену, Женева, 1892, стр. 47.
------------------------------------------
гом прогрессивности в широких обывательских общественных кругах. И. С. Тургенев, прошедший вместе с русским либерализмом весь его политический путь и давший в своем творчестве законченное выражение либеральной утопии со всеми ее особенностями, выступает в конце шестидесятых годов с романом «Дым», (1) в котором он с позиция «просвещенного западничества» выступает и против крепостников консерваторов и против революционной демократии. Критические бои вокруг романа, в которых Тургенева били и справа и слева, определили в значительной степени и замысел «Воспоминаний» и выбор тем, охваченных ими. (2)
«Дым» был написан Тургеневым как бы в ответ на выстрел Каракозова в Александра II, прозвучавший за год до того как грозное предупреждение самодержавию. Тогда Тургенев, присутствовавший на великосветском благодарственном молебне в Баден-Бадене, отслуженном русскими аристократами, проедавшими на заграничном курорте выкупные свидетельства «царя-освободителя», — так писал об этом памятном событии: «Все чувства слились в одно. Нельзя не содрогнуться при мысли, что сталось бы с Россией, если бы это злодейство удалось». Противопоставляя себя в то же время консерваторам, Тургенев в «Дыме» развернул, вернее, хотел развернуть, — положительную политическую программу, направленную и против крепостников и против революционеров. В романе дана памфлетная зарисовка консервативно бюрократических правящих кругов, при чем в этих образах Тургеневу удалось уловить черты той идеологии официальной народности, того правительственного квасного славянофильства, которая тогда только складывалась и которая позднее столь пышно расцвела в обстановке восьмидесятых годов, найдя своего теоретика в лице Константина Леонтьева, своего политического выразителя в лице Победоносцева и своего художника в лице Достоевского. Революционная демократия в романе дана в шаржирован-
------------------------------------------
1. «Дым» появился в апрельской книжке журнала Каткова «Русский Вестник» за 1867 г.
2. На связь «Воспоминаний» с полемикой вокруг «Дыма» указывал в одной из своих работ М. К. Клеман.
------------------------------------------
ных зарисовках заграничного кружка Губарева, в котором современный читатель легко распознавал памфлет на Герцена и Огарева. Между этими двумя воюющими лагерями поместил Тургенев резонерскую фигуру, положительного героя Потугина, в речах которого и дана положительная политическая программа самого автора. Весь пафос романа в пламенных потугинских дифирамбах «западной культуре». С этих «западнических» позиций Потугин обрушивается на славянофильство правящей бюрократии и издевается над утопическим социализмом революционеров-народников, которые нашли «старый стоптанный башмак, и, почтительно возложив его на голову, носятся с ним, как со святыней». Конкретное политическое содержание западничества Потугина-Тургенева сводилось в сущности к обычному либеральному постепеновскому культуртрегерству, что очень ясно раскрыто в следующей тираде героя:
«— Всякий раз, когда вам придется приниматься за дело, спросите себя, служите ли вы цивилизации в точном и строгом смысле слова, проводите ли одну из ее идей, имеет ли ваш труд тот педагогический европейский характер, который единственно полезен и плодотворен в нате время у нас. Если так — идите смело вперед, вы на нашем пути».
В сущности это «западничество», как политическая программа, как система политического действия, направленного на борьбу с твердынями российского феодализма, было так же утопично, как было народничество, с той только разницей, что одна утопия была симптомом «великого массового демократического подъема крестьянских масс», а вторая выражала слабость буржуазии, ее бессилие в деле исторического освобождения России, ее желание мирно поделить привилегии с крепостниками, выдавая — как говорил Ленин — это благородное желание за теорию «мирной победы русской демократии». Выдвинутое Тургеневым «западничество», буржуазное тю своему содержанию, лишено было всякого реального политического значения и выражало только слабость и политическое бессилие той буржуазии, которая в борьбе со старым порядком не сумела даже занять самостоятельного положения. Будучи одной из движущих сил реакции, этот класс в политической своей идеологии предавался той утопии, тем мечтаниям, о которых Ленин писал: «Утопия, мечтания есть порождение этой несамостоятельности, этой слабости. — Мечтательность — удел слабых». (1) И в этом плане как нельзя более характерна концовка романа, которую Писарев назвал фальшивой и неожиданно сладкой руладой; эти слова, в которых расшифровывается название романа: все объявляется «дымом» — и революция и реакция, т. е. все то, из чего складывалась политическая действительность текущего дня, и утверждалось только «великое слово свобода», которое «носилось, как божий дух пад водами». Неудивительно, что «Дым» был встречен в штыки и слева и справа. Лавров выступил в «Отечественных Записках» с резкой статьей против романа; не более благоприятны были и отзывы консервативной критики, которая и на этот раз, как и всегда, обвиняла Тургенева в недостаточной резкости, в «кувыркании» перед радикальной молодежью. Как отмечает сам Тургенев летом 1867 г. в письмах к Герцену и Анненкову, «еще никогда и никого так дружно не ругали как меня за «Дым»... ругают все — и красные и белые, и сверху, и снизу, и сбоку, особенно сбоку». Писатель оказался в положении диккек совского героя, который, разнимая двух дерущихся, невольно принимал на себя удары обеих сторон. Справа были недовольны памфлетом на консерваторов, слева были справедливо раздражены клеветой на революцию, и, собственно, потугинского «западничества» как положительной программы никто не заметил и не принял всерьез.
Писарев, наиболее сочувственно из всего левого лагеря относившийся к Тургеневу, на этот раз не понял замысла романиста и сравнивал Потугина с Аркадием, на что Тургенев огорченно писал ему: «... Ваше критическое чувство Вам изменило: между этими двумя типами ничего нет общего — у Аркадия нет никаких убеждений — а Потугин умрет закоренелым и заклятым западником — и мои труды пропали даром, если не чувствуется в них этот глухой и неугасимый
---------------------------------------
1. Ленин, «Две утопии». Собр. соч., изд. 3-е, т. XVI, стр. 163—164.
---------------------------------------
огонь. Быть может мне одному это лицо дорого: но я радуюсь тому, что оно появилось, что его наповал ругают в самое время этого всеславянского опьянения, которому предаются именно теперь у нас. Я радуюсь, что мне именно теперь удалось выставить слово «цивилизация» —— на моем знамени — и пусть в него швыряют грязью со всех сторон. — Si etiam omnes, ego non». (1)
В этом письме настойчиво подчеркивается западническая ориентация «Дыма». Непопулярность этой ориентации Тургенев воспринимал как «недоразумение, и отдельному изданию романа он предпослал вступление, в котором обращает внимание читателей на особую значительность «мысли, положенной в основание характеру Потугина». Но Тургенев не ограничился одним этим предисловием, и теме «западничества» как идеологической базы либерализма он целиком посвятил свои «Воспоминания», написанные непосредственно после «Дыма» в том их составе, в каком появились они тогда же в 1869 году в первом собрании его сочинений. (2)
II
Первый очерк, которым открывались «Воспоминания» в первой редакции, — «Вместо вступления» — представляет собой развернутую декларацию «западничества», развитие «мыслей, положенных в основание характеру Потугина».
«Я бросился вниз головою в «немецкое море», долженствовавшее очистить и возродить меня, и, когда я, наконец, вынырнул из его волн — я все-таки очутился «западником» и остался им навсегда». Тут же с первых же страниц Тургенев раскрывает значительно более конкретно, нежели это сделано в «Дыме», политическое содержание этого «западничества». Тургенев хочет доказать, и это красной нитью проходит через все содержание мемуаров, что только «западники» вели и ведут подлинную борьбу с крепостничеством и
-------------------------------------------
1. «Радуга», альманах Пушкинского дома, 1922, стр. 222—223. 2. Подробно о текстологической истории «Воспоминаний» см. в комментариях, стр. 269—272.
-------------------------------------------
старым порядком и что это и отличает их и от консерваторов и от революционных представителей «молодого поколения». Тут на первых же страницах мемуаров произносит Тургенев ставшую знаменитой тираду о своей «аннибаловой клятве» и своем решении бороться «до конца» с крепостным правом и «никогда не примиряться». На политическом фоне молчаливого примирения либеральной буржуазии с фактической реставрацией крепостного права это заявление звучало слишком уже неубедительно, звучало как прекраснодушная фраза, прикрывающая предательство либерализма; она возмутила народников и вызвала ироническую усмешку у крепостников. Много лет спустя после того дня, когда прозвучала эта «клятва», друг Тургенева Е. Ф. Феоктистов, некогда близкий литературно-философским кружкам сороковых годов, а впоследствии поклонник Победоносцева, крепостник, хорошо знавший политическую цену и роль либералов, иронически писал в своих «Воспоминаниях» об «аннибаловской клятве» Тургенева:
«Заявление довольно странное в устах Ивана Сергеевича. Если бы Аннибал, глубоко ненавидя римлян, сидел преспокойно в Карфагене, не предпринимал похода в Италию и не прославился бы там чудесами храбрости в борьбе со своими врагами, то ни для кого не было бы интересно, клялся ли он погубить их или нет. Все дело в его подвиге, в том, что клятва не была для него пустым словом, что осуществление ее сделалось задачей его жизни. Уж конечно никогда Тургенев борьбу с крепостным правом задачей для себя не ставил». (1) В том же очерке «Вместо вступления» Тургенев задевает официозных идеологов александровского правительства, говоря о «неприступной черте, которую иные заботливые и даже рьяные, но малосведущие патриоты хотят провести между Россией и Западной Европой». Это повторение того же выпада против «славянофильства» правящей партии, который был уже сделан в «Дыме». Если декларацией протеста против крепостного права Тургенев хотел отмежеваться от консерватизма, то декларация за-
--------------------------------------------
1. Е. М. Феоктистов, За кулисами политики и литературы, «Прибой», 1929. стр. 21.
--------------------------------------------
падничества, в том культуртрегерском его аспекте, который раскрыт в образе Потугина, — западничества как исторической антикрепостнической программы — эта декларация направлена была против революционных методов борьбы с феодализмом. Борьба на два фронта, начатая в «Дыме», продолжается, о чем Тургенев и заявляет во вступлении к «Воспоминаниям».
Противопоставляя демократической революции мирный прогресс, «цивилизацию» и ее «педагогический европейский характер», Тургенев прежде всего противопоставляет свою оценку исторической действительности той, которую давали революционно-демократическая легальная и нелегальная публицистика. Тургенев на каждой странице «Воспоминаний» не устает подчеркивать успехи мирного прогресса. Знаменитые «реформы» 1861 года, эпоху которых Щедрин называл «эпохой конфуза», выдвигаются мемуаристом на первый план как реальное достижение; он пишет о «плодоносных начинаниях», о «великих реформах, совершенных нынешним царствованием», он продолжает смотреть сквозь гуманистический флер на «великий грабеж крестьянства», совершенный под видом освобождения, и восторгается той «свободой», о которой Чернышевский непосредственно после реформы писал в воззвании «к барским крестьянам»: «Вот вам и вышла от царя воля. Хороша ли воля, которую дал вам царь, сами вы теперь знаете». В «Воспоминаниях о Белинском», желая очевидно навести «молодых людей на полезные размышления», как он сам писал Стасюлевичу, Тургенев противопоставляет пореформенную Россию дореформенной России периода николаевского царствования:
«Не могу не повторить, — пишет Тургенев, — тяжелые тогда стояли времена, нынешним молодым людям не приводилось испытать ничего подобного. — ... Бросишь рокруг себя мысленный взгляд — взяточничество процветает, крепостное право стоит как скала, казармы на первом плане, суда нет, носятся слухи о закрытии университетов... какие-то темные тучи висят над всем так называемым ученым, литературным ведомством, а тут еще шипят и расползаются доносы...» С подобными тирадами обращался Тургенев к тем «нынешним молодым людям», вождя которых, Чернышевского, царское правительство шестой год гноило в Сибири. Он говорил о взяточничестве и доносах как о чем-то давно минувшем тогда, когда эти цветы полицейско-бюрократического режима только еще приближались к своему полному и пышному расцвету, он радовался ликвидации крепостного права тогда, когда помещичье феодальное самодержавие окончательно зажало голодающую деревню в тисках экономической реакции. Все это надо учесть для того, чтобы понять, какой резонанс имели «Воспоминания» в кругах революционно-демократической общественности.
III
Своеобразную роль во всей системе установок «Воспоминаний» играют воспоминания о Белинском. Определенным образом интерпретируя Белинского, Тургенев хочет сделать его имя знаменем того отвлеченного гуманизма, тех абстрактно-прекраснодушных «великих принципов 1789 года» свободы, равенства и братства, выветрившейся иллюзорностью которых защищался либерализм от ударов плебейских своих противников. Своими мемуарами Тургенев открывает ту борьбу за литературное наследство Белинского, которая велась между революционной демократией и либеральной буржуазией на протяжении всей второй половины XIX века и позднее, пока, наконец, буржуазия с цинической откровенностью не отказалась от Белинского. Эта начатая Тургеневым борьба была так яростна, что самая смерть писателя стала одним из эпизодов этой борьбы. Когда в 1883 г. умер Тургенев, либералы из «Вестника Европы», мечтавшие использовать смерть Тургенева как повод легальной политической демонстрации, решили noxopoнить писателя рядом с могилами Белинского и Добролюбова и этим как-то подчеркнуть историческую преемственность и свои права на наследство. Но так как Белинский и Добролюбов были похоронены в плебейской части кладбища, а Тургенева не пристало погребать по пятому разряду, то Стасюлевичем и его соратниками был изобретен остроумный проект, по которому останки великих критиков предполагалось извлечь из могил и заново похоронить рядом с Тургеневым в более «приличном» месте. Впрочем этот эпизод был уже превращением в фарс той политической борьбы за Белинского, которую вел либерализм в лице Тургенева. Именем Белинского, столь авторитетным в сфере революционеров семидесятых годов, Тургенев стремится воспользоваться как идейным трамплином, связывающим его с западничеством сороковых годов, с западничеством эпохи Белинского. Так называемое западничество тридцатых, сороковых годов сложилось в условиях глубокого непробудного сна феодальной России, в обстановке неразвитой классовой борьбы и недифференцированной классовой идеологии. Кружки западников объединяли на базе расплывчатых, антикрепостнических настроений очень широкие и классово разнородные группы. Герцен, Белинский, Грановский, Боткин, Тургенев, завтрашние враги, пока — в тридцатых, сороковых годах — соединены общностью «западнической» ориентации. И это объединение было особенно возможно потому, что ранние западники не выдвигают четких социально-политических программ, игнорируют конкретную разработку экономических и политических вопросов. Идеология западников выливается преимущественно в философски—этическую форму; из западных теорий они воспринимают наиболее отвлеченные и абстрактные. Не говоря уже о культе Гегеля, но даже социалистическая мысль Запада проникает в Россию в самой отвлеченной этической своей форме. Утопический социализм ранних западников отличался своим морально-гуманистическим характером, благодаря которому борьба за действительные интересы класса подменялась в сознании его последователей умозрительной борьбой за отвлеченную «истину», «правду», «справедливость» и этическое братство отвлеченных людей. В идеологической атмосфере, насыщенной гуманистическим прекраснодушием, вырос и идеологически сформировался Тургенев, и культ этого абстрактного гуманизма целиком определяет и его отношение к Белинскому. Тургенев не видит и не понимает того, как с изменением условий классовой борьбы, с изменением политической обстановки изменяется и становится все более и более реакционной роль этой идеологии, роль некогда прогрессивная в других общественных условиях. Тургенев стремится сохранить нетронутыми свои идеалы, сложившиеся в сороковых годах; он не устает подчеркивать это на страницах мемуаров, противопоставляя свою «верность» той «измене заветам Белинского», в которой упрекает он «молодое поколение».
Незадолго перед смертью в 1880 году в «Ответе иногороднему обывателю» (Б. Маркевичу) Тургенев писал: «Я имею право утверждать, что убеждения, высказанные мною и печатно и изустно, не изменились ни на йоту в последние сорок лет; я не скрывал их никогда и ни перед кем». (1) Тургенев гордится неподвижностью своих идеалов, не замечая того, что именно эта неподвижность и низвела их, эти «великие заветы Белинского», эти «великие принципы 1789 года» до роли фигового листка, прикрывающего постыдную наготу исторически бесстыдного буржуазного либерализма. В сущности падение гуманизма и превращение его в идеологию либерализма произошло еще в пределах того же раннего западничества. Прекраснодушный гуманизм раннего западничества был расколот пополам первым ударом громовых раскатов 1848 года. Отношение к революции стало основным вопросом размежевания. Герцен, вчерашний последователь христианского социализма, становится эмигрантом для того, чтобы за границей поднять знамя борьбы с крепостническим государством. К нему примыкает Огарев в эмиграции и Бакунин в тюрьме. Под знаменем либерального гуманизма остается правая группа западников: Кавелин, Чичерин, Тургенев, Боткин, Анненков. Но их некогда прогрессивный гуманизм оказывается только маской, которой они, по словам Герцена, стремились прикрыть все мерзости и подлости буржуазной
----------------------------------------------
1. См. «Ответ иногороднему обывателю» — письмо к редактору «Вестника Европы». Соч., т. XII, изд. А. Ф. Маркса, 1898, стр. 363—364.
----------------------------------------------
контрреволюции. Чичерин, и Кавелин от имени всего русского либерализма писали Герцену в Лондон: «Ваши революционные теории никогда не найдут у нас отзыва и Ваше кровавое знамя... возбуждает в нас лишь негодование и отвращение».
В этом идейном споре, в этом первом расколе уже довольно рельефно обозначились очертания будущей революционно-демократической народнической идеологии крестьянской мелкой буржуазии и постепеновского культуртрегерства буржуазного либерализма. Так родился русский либерализм, вместе с трусостью русской буржуазии, и с этого момента близнецы больше не расставались. Либерализм стал утопической идеологией буржуазии, которая хотела, должна была бороться с крепостничеством, но боялась союза с массами в этой борьбе и оттого предавалась утопическим мечтам о мирном преодолении крепостников.
Белинский был на целую голову выше раннего западничества, в своих статьях он безжалостно разоблачает абстрактность тех принципов, которые высоко чтило западничество. В статье о «Парижских тайнах» Сю, Белинский издевается над тем равенством, в условиях которого пролетариат голодает, а капиталист нажирается. «Хорошо равенство!»— восклицает Белинский. Иллюзии конституционализма, за которые так крепко держались западники, Белинский называл «пустыми словами» и «чужими правами». Мирный прогресс и постепеновство, которое приписывает Белинскому Тургенев, были чужды ему, и он прекрасно понимал, что только революционный путь является путем того прогресса, который обеспечивает права широких слоев демократии.
«Тысячелетнее царство божие на земле, — писал Белинский в письме к Боткину, — утвердится не сладенькими и восторженными фразами идеальной и прекраснодушной Жиронды, а террористами — обоюдоострым мечом слова и дела Робеспьеров и Сен-Жюстов».
Эти слова достаточно не похожи на то «отвращение к кровавому знамени», о котором писали Герцену Кавелин и Чичерин.
Но раскол в западниках произошел после смерти Белинского, и это дало возможность правому западничеству предъявить свои права на идейное его наследство, что и сделал Тургенев в своих мемуарах, хотя в действительности Белинский в конкретности своих социальных стремлений и симпатий, которые так бурно боролись в нем с абстрактным гуманизмом, был подлинным предшественником революционного мелкобуржуазного сознания. На позициях такого критического освоения наследства Белинского стояли просветители-шестидесятники, Чернышевский и Добролюбов, для которых Белинский был ценен именно тем, что от него приняли они, как законные наследники, фейербаховский материализм и социалистические утопии Фурье.
Именно в противовес им подчеркивает Тургенев другие стороны мировоззрения Белинского и подчеркивает права на него правых западников и либералов. Тургенев пишет: «... Мы желаем обратить ваше внимание на самый принцип его деятельности. Имя этому принципу — идеализм: Белинский был идеалист в лучшем смысле слова. В нем жили предания того московского кружка, который существовал в начале тридцатых годов, и следы которого так заметны еще и доныне... Вот откуда Белинский вынес те убеждения, которые не покидали его до самой смерти, — тот идеал, которому он служил». И дальше, излагая свое понимание этого «идеала», Тургенев интерпретирует его в духе того постепеновского культуртрегерства, которое он в «Дыме» объявил «единственно плодотворным и полезным у нас». «Этот идеал, — пишет Тургенев, — был свойства весьма определенного и однородного, хотя именовался и именуется доселе различно: наукой, прогрессом, гуманностью, цивилизацией — Западом, наконец. Люди благонамеренные, но недоброжелательные употребляют даже слово: революция. Дело не в имени, а в сущности, которая до того ясна и несомненна, что и распространяться о ней не стоит: недоразумения тут немыслимы... Да, Белинский любил Россию, но он также пламенно любил просвещение и свободу: соединить в одно эти высшие для него интересы — вот в чем состоял весь смысл его деятельности...» Итак, Белинский любил прогресс и Россию, но связывать его имя с революцией могут только люди, «недоброжелательные» к прогрессу и России. Здесь как нельзя более четко выражена традиционная идея русского либерализма о революции как тормозе прогресса. И говоря о «Западе» как о содержании своего «идеала», мемуарист исключает конечно из него западно-европейские революции. Тургенев приписывает Белинскому целую историческую концепцию, по которой Россия должна "принимать результаты западной жизни, применять их к нашей, сообразуясь с особенностями природы, истории, климата". Особенности эти заключаются в том, что, в отличие от Запада, перевороты у нас производит не народ, а верховная государственная власть. «Дело Петра Великого было, точно, насилием, было тем, что в новейшее время получило название: coup d'etat; но только по милости целого ряда этих насильственных, свыше исходящих мер были мы втолкнуты в семью европейских народов... несомненно то, что мы шли до сих пор и должны были итти (о чем господа славянофилы, конечно, не согласятся), должны были итти другими путями, чем более или менее органически развивавшиеся западные народы».
Эти высказывания Тургенева самым тесным образом связаны с той либерально-буржуазной концепцией русского исторического процесса, которая действительно была создана в гегельянских кружках тридцатых — сороковых годов, но с ней никогда не связан был Белинский, ее автором является один из теоретиков русского либерального гегельянства — Чичерин, который незадолго до появления «Воспоминаний» Тургенева подробно развил эту теорию в «Опытах по истории русского права» (1861 г.), где обосновывал надклассовый характер русского государства в отличие от европейских и специфическую роль царизма как инициатора постепенного «раскрепощения» всех сословий. В этом паническом бегстве под защитную сень «особых путей исторического развития России», в этом отступлении от «западничества» лучше всего проявляется конкретное содержание «западнической» ориентации Тургенева. Русский либерализм оглядывался на Запад и с надеждой и с опасением: передовые страны показывали отсталой стране только пример ее будущего развития. Этот пример прельщал перспективой экономического подъема, культурного расцвета, радостями парламентаризма и конституционализма, но пугал угрозой неотвратимости народных восстаний, угрозой непрекращавшихся революций. Это была та самая опасливая оглядка на Запад, которая всегда заставляла русскую буржуазию искать зашиты под крылом феодального самодержавия, которая определяла амплитуду ее идеологических колебаний от рафинированного «западничества» Тургенева до квасного славянофильства Константина Леонтьева. Да и у самого Тургенева пафос западничества часто срывается испугом перед западно-европейскими революциями. Как нельзя более характерны в составе его «Воспоминаний» такие очерки, как «Человек в серых очках» и «Наши послали», посвященные событиям 1848 года во Франции, тем событиям, которые внесли такое смятение в среду русских западников и были толчком к классовому расслоению внутри этой группы. То отрицательное отношение к революции со стороны право-либеральной части кружка, которое было выражено в приведенных выше письмах Кавелина к Герцену, продолжает присутствовать и в «Воспоминаниях» Тургенева, написанных двадцать лет спустя. Первое самостоятельное выступление пролетариата для Тургенева — только «грязное дело», брезгливым испугом постороннего наблюдателя окрашено отношение автора к революции. «Страшное, томительное было время»,— пишет он о том времени, которое для другого «западника» Герцена было временем рождения его ненависти к капитализму и буржуазии. Герцен никогда не мог простить буржуазии кровавой расправы 1848 года. «Горе тем, кто прощает такие минуты»,— писал он. Тургенев же никогда не мог забыть первой попытки восстания пролетариата; этот пролетариат был для него только озверелой толпой. В очерке «Наши послали» Тургенев с сентиментальным удивлением рассказывает эпизод спасения повстанцами сына поэта Гервега, этого «незнакомого им буржуа», Тургенев подчеркивает свое изумление этим неожиданным проявлениям «человечности». Тургенев как-то умышленно не замечает того, что сочувствие Гервегу было сочувствием поэту, стоявшему на стороне революции. Гервег вовсе не был для французского пролетариата «незнакомым буржуа». (1) Но для Тургенева социальные противоречия окутаны густым туманом этических и моральных категорий, и он подчеркивает этическую мотивировку своего отрицания народных восстаний.
«Западничество» Белинского, который "любил человечество по-маратовски", ничего общего не имело с «западничеством» Тургенева, с его культуртрегерством и постепеновщиной. Но Тургенев старается противопоставить Белинского Чернышевскому и Добролюбову и дискредитировать революцию. Говоря о реформах 1861 г., Тургенев в тех же «Воспоминаниях о Белинском» пишет: «Я иногда невольно задаю себе вопрос, невольно представляю себе, что бы сказал, что бы почувствовал Белинский при виде великих реформ, совершенных нынешним царствованием, — освобождения крестьян, водворения гласного суда и т. д.? Какой бы восторг возбудили в нем эти плодоносные начинания». «Воспоминания о Белинском» заострены на его этической характеристике, всюду подчеркнута высокая честность, неподкупность, гуманность его образа. Стиль этого отрывка все время колеблется между лирической интимностью и лирическим пафосом; концовка сведена к патетическому возгласу: «Человек он был!». Тургенев стремится смазать конкретную направленность социально-политических взглядов Белинского, он считает, что они оставались в «сфере инстинктивных симпатий и антипа-
-----------------------------------------
1. Подробнее о Гервеге и его роли в революции 1848 г. см. в комментариях.
-----------------------------------------
тий». Но эта «неопределенность» социальных установок Белинского не мешает Тургеневу пользоваться его именем для полемики с революционно-демократической журналистикой по весьма конкретным и определенным вопросам.
IV
В этом смысле наиболее разительно то место в мемуарах, где Тургенев выступает на защиту западно-европейского либерализма, доказывая, что «Современник» в своих выступлениях по итальянскому вопросу солидаризировался с реакцией:
«Белинский никогда не позволил бы себе той ошибки, в которую впал даровитый Добролюбов; он не стал бы, например, с ожесточением бранить Кавура, Пальмерстона, как неполную, а потому неверную форму правления. Даже допустив справедливость упреков, заслуженных Кавуром, он бы понял всю несвоевременность (у нас в России в 1862 г.) подобных нападений; он бы понял, какой партии они должны была оказать услугу, кто бы порадовался им». На этом вопросе следует остановиться подробнее. Тургенев имеет здесь в виду статьи Добролюбова об Италии, (1) написанные в тот исторический момент, когда завершалась борьба за объединение Италии, в момент провозглашения итальянского королевства и войны Пьемонта в союзе с Францией против Австрии. Для того, чтобы понять отношение к итальянской проблеме со стороны различных политических партий в России шестидесятых годов, необходимо учесть одно своеобразное обстоятельство. Вся без исключения русская пресса вплоть до правительственной относилась с симпатией к борьбе итальянской буржуазии за национальное объединение. Впрочем, российские крепостники не столько сочувствовали Пьемонту, сколько злорадствовали по поводу неудач Австрии. «Изменническая» роль Австрии в знаменитом крымском поражении 1854—1855 гг. не была еще забыта.
--------------------------------------------
1. «Из Турина», «Непостижимая странность», «Жизнь и смерть графа Камилло Бензо Кавура» и другие статьи Добролюбова, печатавшиеся в «Современнике» в 1839 —1861 гг.
-------------------------------------------- Прочь, прочь австрийского Иуду от гробовой его доски, раздраженно восклицал Тютчев по поводу приезда австрийского эрцгерцога на похороны Николая. Конечно сочувствие национально-освободительной борьбе Италии со стороны радикально-демократической прессы имело совсем другие мотивировки и основания, но самый факт этого сочувствия не был специфическим для антикрепостнической журналистики. Размежевание шло здесь по совершенно иным линиям, основные журнальные бои разыгрывались вокруг вопроса о путях, по которым может пойти объединение Италии, и о движущих силах этого процесса. Надо сказать, что «Современник» в статьях Добролюбова и Чернышевского давал совершенно четкий анализ действительного положения вещей и противопоставлял революционно-демократический путь национального объединения пути либерально-буржуазному, противопоставляя Гарибальди Кавуру, который, по словам Добролюбова, всей своей политикой доказал, что «торжеству народа он едва ли не предпочитает неаполитанскую и римскую реакцию и даже чуть ли не австрийское господство». На итальянском вопросе «Современник» дал блестящее разоблачение западно-европейского либерализма и сумел широко использовать его для параллелей с либерализмом русским. В характеристике Кавура Добролюбов сближает его образ с «людьми сороковых годов» и оценивает всю деятельность и жизнь этого классического либерала как «жизнь созерцательного, платонического либерализма, крошечного, умеренного и не иначе переводящегося из слов в дело, как тогда, когда уже оставаться в бездействии становится невыгодно или опасно». Замечательно, что оценка кавуровской дипломатии и всего положения дел в Италии, которую давал «Современник», почти целиком совпадала с точкой зрения Энгельса, высказанной им в статьях 1859 г. — «По и Рейн», «Савойя, Ницца и Рейн» (1) и других, где Энгельс поддерживает движение итальянской мелкой буржуазии за единую республику против более влиятельных и эконо-
----------------------------------------------
1. Ф. Энгельс, Статьи и письма по военным вопросам, «Красная Новь». 1924.
----------------------------------------------
мически сильных буржуазных элементов, ожидавших объединения Италии от Пьемонтского-Сардинского королевства, под скипетром которого они надеялись постепенно собрать Италию и таким образом избежать необходимости союза с революционной демократией.
Совершенно понятно, что либеральная пресса подняла невообразимый шум вокруг «Современника», стремясь изобразить его позицию именно так, как ее изображает Тургенев в «Воспоминаниях». Право-либеральная «Русская Речь», выходившая под редакцией Евгении Тур, указывала на статьи «Современника» как на пример беззастенчивого невежества нашей публицистики. «Отечественные Записки», оскорбленные в своих лучших конституционалистских чувствах, отмечали, что в статьях Добролюбова
«... раствором ассофетида, какою-то такою гадостью, которой уже нет названия, облито все, что составляет славу, величие современной Италии, чем она гордится, на что с удивлением, с восторгом, с увлечением смотрят добрые люди во всех частях света... » (1) В заключение к «Воспоминаниям о Белинском» приложено несколько писем последнего к Тургеневу. Подобраны эти письма далеко не случайно, а с расчетом на то, чтобы бросить тень на Некрасова, возглавлявшего в том же 1868 году после закрытия «Современника» новую радикально-демократическую редакцию «Отечественных Записок». (2)
V
Вряд ли в истории литературы можно указать еще одного писателя, которого ругали бы так много, как ругали Тургенева — «и слева, и справа, и сбоку», как писал он сам о своей критике. Справа обвиняли его в «кувыркании перед молодежью»; слева обвиняли в реакционности. Такова была судьба «Дыма», написанного за год до «Воспоминаний»; еще в большей степени это была судьба «Отцов и детей», написанных лет на шесть раньше. Это отношение и обижало, и раздражало писателя: почти
----------------------------------------------
1. «Отечественные Записки», 1861, март, отдел «Политическое обозрение».
2. Подробно об этом см. в комментариях, стр. 279 — 280.
----------------------------------------------
после каждого своего романа он выступал с каким-нибудь объяснением, в котором жаловался на непонимание критики. После «Отцов и детей» он пишет: «Довольно», в котором он угрожает современникам уходом от литературы, молчанием, которое является последним уделом оскорбленного художника. Молчи, скрывайся и таи... повторяет он слова Тютчева. После «Дыма» он выступает с «Воспоминаниями», в которых возвращается к своему предыдущему роману и к своей старой обиде в очерке «По поводу Отцов и детей». Снова с затаенной горечью рассказывает Тургенев, как критика «Современника» усмотрела в Базарове памфлет на молодое поколение и как Катков того же Базарова счел чуть ли не апофеозом «Современника».
Литературно-политические бои вокруг романа были достаточно освещены за последние годы в марксистской литературе и вряд ли стоит еще раз останавливаться на них подробно. «Отцы и дети» — лучший из тургеневских романов, был в то же время и типичнейшим из них. Позиции буржуазного либерализма нашли в нем наиболее органическое и художественное завершение. Образ Базарова, как выражение определенного отношения писателя к действительности, создан на пересечении двух тенденций в идеологии либеральной буржуазии, ее стремления сохранить союз с крепостниками и в то же время избежать открытого столкновения с широкими слоями мелкобуржуазной демократии. Одна и та же в сущности идея вложена Тургеневым и в Базарова и в Потугина, но Потугин как образ вял и тенденциозен, а Базаров — блестящая художественная победа писателя. Потугин не перестает резонерствовать и излагать западнические идеи Тургенева, Базаров же выражает идеи писателя, будучи в то же время носителем совершенно противоположных писателю идей. Своим романом Тургенев хотел занять ту либеральную, межеумочную позицию между двумя дерущимися сторонами, на которой его неизбежно били с двух сторон. Роман по замыслу должен был и демонстрировать признание Тургеневым «новых людей» и показать, что идеалы демократии идут вразрез с объективной действительностью, а потому отрицаются, уничтожаются самой действительностью, хотя, быть может, сам автор и готов был бы им симпатизировать. В очерке «По поводу «Отцов и детей»» Тургенев доказывает, что оба лагеря были не правы в оценке романа, что у него как у писателя не было и не должно было быть никаких предвзятых установок; он просто изображал жизнь, как она есть. Тургенев пробует защититься от нападок декларацией творческого объективизма. Политический либерализм Тургенева заставляет его утверждать объективизм как сущность искусства; он доказывает, что писатель вовсе «не проводит свои идеи», что «точно и сильно воспроизвести истину, реальность жизни есть величайшее счастье для литератора». Идеи либерализма, которые были идеями Тургенева, не имели широкой общественной реальной базы. Только овладевая массами, становится идея материальной силой,— идеям Тургенева не суждено было такой силой стать, точно так же как русской либеральной буржуазии не суждено было стать самостоятельной реальной силой в классовой борьбе. Русский политический либерализм навсегда остался идеологической иллюзией, той мечтой, которая «удел слабых». Тургеневу, художнику русского либерализма, часто приходилось защищаться от действительности идеями, и когда они не спасали его, он начинал защищаться от идей действительностью.
Так в полемике вокруг «Отцов и детей». Тургенев становится на позиции объективизма и выступает с обширным литературным манифестом, обращенным к молодым писателям. В «Воспоминаниях» Тургенев, призывая к «правдивости», к «схватыванию» и «уловлению» жизни, подчеркивает, что для этого нужно отказаться от групповых политических симпатий, нужно стать выше повседневной политической борьбы для того, чтобы завоевать «полную свободу воззрений и понятий». Тургенев повторяет всю ту систему доводов, которую он сформулировал в знаменитом афоризме: «Венера Милосская пожалуй несомненнее римского права или принципов 89 года». (1)
----------------------------------------
1. Тургенев, Довольно, Собр. соч., т. VI, изд. Глазунова, стр. 425
----------------------------------------
В своей переписке он утверждает ту же независимость художника от политики. В письме к графине Ламберт он пишет:
«Я никогда не занимался и не буду заниматься политикой, это дело мне чуждо и неинтересно». (1) Тургенев, мастер политического романа, был теоретиком чистого искусства, — в этом противоречии были закономерность и единство.
Но даже на высотах чистого искусства политика настигала Тургенева: своим выступлением он неизбежно становился в ряды того «эстетического» похода, которым реакционно либеральная журналистика шла против публицистической критики революционно-демократического лагеря. Объективизм и «свободу мнений», как отказ от идейности в искусстве, Тургенев направляет против того материалистического понимания искусства, которое дано было Чернышевским в формуле «литература как отражение и оценка действительности». Этот момент активной оценки как партийности литературы резко подчеркивала революционно-демократическая критика шестидесятых годов. Если связь познания действительности и оценки ее не совсем четко понималась этой критикой в целом, то отдельные представители ее высоко поднимались над ограниченностью раннего материализма и в своих высказываниях били объективизм, показывая, что без точки зрения на действительность не может быть познания этой действительности.
Летом 1869 г. на страницах «Отечественных Записок» Салтыков-Щедрин выступил с большой статьей о романе Гончарова «Обрыв»; в ней он затрагивает те же вопросы, которым посвящен тургеневский очерк «По поводу «Отцов и детей». Салтыков, так же как и Тургенев, защищает «правдивость» искусства, требует от писателя того же «схватывания и уловления жизни», но если Тургенев считает «свободу мнений» обязательным условием реализма, то Салтыков доказывает, что только пристрастие художника, только его воля и стремление, к оценке и пере-
-------------------------------------------
1. Письма И. С. Тургенева к графине Е. Е. Ламберт, Москва, 1915, стр. 161.
-------------------------------------------
делке действительности, только активность мировоззрения создают подлинно реалистические произведения. Вот отрывок из этой статьи Щедрина, своим острием направленной против тургеневской декларации объективизма:
«И чем пристальнее художник вникает в эти текущие интересы, которые он не без презрительной улыбки именовал временными, тем более убеждается, что это суть интересы не менее важные, нежели те, которые он, переносясь в другую сферу, несколько напыщенно называл вечными, и что, в конечном анализе, не может существовать того мелкого человеческого интереса, который бы не был интересом вечным, уже по тому одному, что он интерес человеческий. Эта необходимость относиться к явлениям жизни под тем или иным углом зрения, укрепленная воспоминанием и всею совокупностью жизненных условий, ни мало не может служить стеснением для творческой деятельности художника, а, напротив того, открывает ей новые горизонты, оплодотворяет ее, дает ей смысл. Художник становится существом не только созерцающим, но и мыслящим, не только страдательно принимает своей грудью лучи жизни, но и резонирует их. Ничто в такой степени не заставляет открывать новые стороны предметов и явлений, как сознательные симпатии или антипатии. Без этой подстрекающей силы художественное воспроизведение действительности было бы только бесконечным повторением описания одних и тех же признаков». (1) То художественное воспроизведение действительности, которое оставил нам в своем творчестве Тургенев, не было конечно этим «бесконечным повторением одних и тех же признаков». Большинство тургеневских романов дают живую и многообразную картину реальной действительности, потому что в художественной практике Тургенев был далек от декларированного им объективизма. Тургенев обладал широким политическим мировоззрением, которое всегда неизменно присутствует в каждом его произведении. И хотя правда действительности тор-
------------------------------------------
1 Салтыков-Щедрин. Уличная Философия, «Отечественные Записки», июнь 1869.
------------------------------------------
жествует в его творчестве, вопреки иллюзиям его мировоззрения, но это мировоззрение всегда активно присутствует на каждой странице, и, не вскрывая его, нельзя понять творчества Тургенева. В «Литературных и житейских воспоминаниях» Тургенева его политические взгляды выражены с исключительной четкостью и полнотой — ив этом ценность и значение мемуаров.
