"И. Тургенев. Литературные и житейские воспоминания" Под редакцией А. Островского Издательство Писателей в Ленинграде, 1934 г. OCR Biografia.Ru
продолжение книги...
КОММЕНТАРИИ
ЛИТЕРАТУРНЫЕ И ЖИТЕЙСКИЕ ВОСПОМИНАНИЯ
Основной цикл входящих в книгу очерков написан Тургеневым в конце шестидесятых годов. Внешним поводом к составлению воспоминаний послужило требование издателя — Ф. И. Салаева — о включении в новое собрание сочинений неизданных вещей. В парижском архиве Виардо сохранился набросок плана воспоминаний: «Вступление. Плетнев. Гоголь. Белинский. СлавяноФ[илы]. Последние времена». (A. Mazou, Manuscrits parisiens d'Ivan Tourguenev, 1930, Paris, p. 77). Первые упоминания о воспоминаниях мы находим в письмах Тургенева осенью 1867 года. В письме М. Стасюлевичу от 24 (12) ноября Тургенев дает согласие на помещение отрывков из воспоминаний в «Вестнике Европы» при условии договоренности с Салаевым (М. М. Стасюлевич и его современники в их переписке, т. III, стр. 2). О том же вскользь упоминает Тургенев и в письме к П. Анненкову от 8 декабря 1867 года («Русское Обозрение», 1894, № 1, стр. 37). Однако можно с уверенностью сказать, что к работе в 1867 году Тургенев еще не приступил. Начало ее, повидимому, относится к осени 1868 года. В письме к М. Стасюлевичу от 29 (17) сентября 1868 года Тургенев обещает прислать «Воспоминания о Белинском» к первым числам декабря, с декабря же начинаются частые упоминания о работе над «литературными воспоминаниями» в письмах к друзьям. В письме от 24 (12) января 1869 года Тургенев жалуется И. Борисову, что «работа над «Воспоминаниями» идет медленно» (Письма И. С. Тургенева к И. П. Борисову, «Русский Архив», 1910, № 4, стр. 603). В письме от 24 Февраля 1869 года к Людвигу Пичу Тургенев объясняет испытываемые им затруднения тем, что работа относится к несвойственной ему области. «Как только я отхожу в своей работе от образов», — пишет Тургенев — «я совершенно теряюсь и не знаю, с чего начать. Мне все кажется, что можно с полным правом утверждать обратное тому, что я говорю. Когда же я описываю красный нос или светлые волосы, — то волосы действительно светлы, а нос красен — и этого никак не опровергнешь» (Письма И. С. Тургенева к Людвигу Пичу, 1924, стр. 91). Работа над воспоминаниями растягивается почти на весь 1869 год. Пятого мая н. ст. Тургенев сообщает Я. Полонскому: «Работа моя... приближается к концу» (Первое собрание писем, стр. 159), 30 (18) июня пишет И. Борисову: «С «Литературными воспоминаниями» все еще не справился» («Русский Архив», 1910, № 4, стр. 608), 5 сентября пишет ему же: «Работать ничего не могу и даже «Воспоминаний» своих — черт бы их побрал! не окончил. Литературный мой винт размололся» («Русский Архив», 1910, № 4, стр. 610). И только в начало октября Тургенев извещает друзей об окончании работы. Воспоминания появились в I томе «Сочинений И. С. Тургенева», изд. бр. Салаевых в конце 1869 года. Первоначальный состав воспоминаний: «Вместо вступления», «Литературный вечер у П. А. Плетнева», «Воспоминания о Белинском», «Гоголь», «По поводу «Отцов и Детей». В книге, вследствие спешности издания, оказалось большое количество погрешностей. Тургенев писал Анненкову 16 (4) декабря 1869 года: «... я получил из Москвы от Салаева четыре полных экземпляра моих сочинений, вместе с 1-м томом... В «Воспоминаниях» проскочило несколько неприятных опечаток. На самой первой странице сказано, что поэма Т. Л. («Параша») явилась в 1849 году вместо 1843. Может быть, читатели догадаются, что с 1849 до 1868 года не могло пройти 25 лет; потом на стр. LXXXII, строка 5 сверху стоит младенец вместо «младенца». Но самая неприятная опечатка стоит на стран. XCIV строка 8 сверху: вместо я разделяю почти все его убеждения (Базарова), стоит: «я разделяю почти его убеждения». Я подозреваю, что Кетчер (корректор) с умыслом, «меня жалеючи», пропустил: все, и вышла безграмотная фраза, над которой гг. Антоновичи будут, пожалуй, точить свои зубки: «И тут, мол, оробел!» А быть может никто этого не заметит, да и всех «Воспоминаний» (Письма к П. В. Анненкову И. С. Тургенева. «Русское Обозрение», 1894, № 3, стр. 30). В издании бр. Салаевых 1874 г. воспоминания пополнились двумя отрывками: «Поездка в Альбано и Фраскати» и «Наши послали», а в издание наследников бр. Салаевых 1880 г. Тургенев включил: «Казнь Тропмана», «Пэгаз» и «Человек в серых очках». Кроме того, в состав воспоминаний в издании 1880 г. введен очерк «О соловьях», печатавшийся ранее в «Записках Охотника». Все отрывки были заново проредактированы Тургеневым. Были сглажены стилистические шероховатости и устранением отдельных резких выпадов, направленных против Некрасова и Достоевского, смягчен полемический характер «Воспоминаний». В том I «Полного собрания сочинений И. С. Тургенева» издания Глазунова, 1883 года, вышедшего после смерти Тургенева, издателем в состав воспоминаний включен продиктованный Тургеневым незадолго до смерти автобиографический отрывок «Пожар на море». Кроме перечисленных отрывков Тургенев предполагал включить в воспоминания очерк о славянофилах. Невидимому, им были сделаны наброски этой статьи. Упоминания о ней мы встречаем в письмах, начиная с весны 1869 года. Осенью 1869 г., сообщая А. Галахову об окончании работы над воспоминаниями, Тургенев писал: «лучший отрывок (Семейство Аксаковых и славянофилы) застрял в портфеле» («И. С. Тургенев», изд. Центроархива, вып. второй, стр. 58). «... в течение зимы непременно обработаю его и помещу в «Вестнике Европы», так как я убежден, что этот отрывок лучше всех других, и в нем я говорю несколько, по моему понятию, полезных вещей» — пишет Тургенев 7 октября н. ст. 1869 г. И. Борисову («Русский Архив», 1910, № 4, стр. 610). 8 Февраля н. ст. 1870 г. Тургенев пишет Анненкову: «Я Вам, может быть, прежде
моей повести... пришлю отрывок об Аксаковых и славянофильстве, и Вы мне скажете: печатать ли его, или нет. За изысканнейшую вежливость этого отрывка ручаюсь заранее» (Письма к П. В. Анненкову П. С. Тургенева, «Русское Обозрение», 1894, № 4, стр. 513). Тринадцать лет спустя, летом 1882 года, отбирая материал для нового издания собрания сочинений, Тургенев говорит в письме к А. Топорову о включении статьи «Семейство Аксаковых и славянофилы, «которая давно уже готова, но по разным причинам откладывалась» («Первое собрание писем, стр. 438). Статья эта так и не появилась в печати и, несмотря на приведенные указания Тургенева, мы не можем категорически утверждать, что она была написана; во всяком случае никаких следов этой статьи до сих пор в архивах не обнаружено. В настоящее издание, кроме воспоминаний, вошедших в I том «Сочинений И. С. Тургенева» 1880 г., включены в качестве приложения автобиография Тургенева 1875 г., очерк «Пожар на море» и два отрывка, имеющие мемуарный характер: воспоминания о Н. Станкевиче, и воспоминания о Т. Шевченке. Воспоминания о Станкевиче, написанные Тургеневым как мемуарная справка для работы П. Анненкова о Станкевиче и в значительной части использованные Анненковым, вероятно по этой причине и не включались Тургеневым в состав воспоминаний. Мотивы невключения воспоминаний о Шевченке — неясны. Возможно, что Тургенев считал этот отрывок недостаточно значительным.
Большинство рукописей «Воспоминаний» Тургенева находится в парижском архиве Виардо. Из рукописей, хранящихся в советских музеях, до сих пор были известны лишь беловые автографы воспоминаний о Станкевиче и автобиографии 1875 года (тот и другой находятся в Рукописном отделении Института русской литературы в Ленинграде). В нынешном (1934) году в Государственном историческом музее в Москве, при разборе архива И. Е. Забелина, была обнаружена беловая рукопись литературных воспоминаний Тургенева, с которой печаталось издание 1869 года, на что указывает как совпадение рукописного и печатного текстов, так и типографские отметки при наборе. Даем краткое ее описание. Рукопись содержит 49 страниц большого почтового Формата, писанных рукой Тургенева. В ее состав входят: «Вместо вступления», «Литературный вечер у П. А. Плетнева», «Гоголь» и «По поводу «Отцов и детей». «Воспоминания о Белинском» отсутствуют, взамен этого приложен подробный список опечаток н неточностей в тексте очерка, опубликованном в «Вестнике Европы». В рукописи сделаны довольно многочисленные поправки, имеющие по преимуществу стилистический характер. Некоторые фразы густо вымараны. Так в очерке «Вместо вступления» фраза: «Это была моя Аннибаловская клятва; и не я один дал ее себе тогда» надписана над другой, тщательно зачеркнутой. В очерке «Литературный вечер у П. А. Плетнева», в конце абзаца о беседе на вечере у Плетнева и характеристике эпохи тридцатых — сороковых годов слова: «как не было гласности, как не было личной свободы» надписаны над зачеркнутой строкой. В очерке «По поводу «Отцов и детей» после фразы «я, считающий славянофильское учение ложным н бесплодным» зачеркнуто несколько слов. В том же очерке, в абзаце о «схватывании» жизни после фразы «ничто так не освобождает человека, как знание» вымарано три строки. Восстановить указанные места нам не удалось. В очерке «Вместо вступления» к предпоследнему абзацу, в котором Тургенев излагает западническое credo, была сделана сноска, вычеркнутая затем автором: «Я возвращусь к этим вопросам в отрывке, посвященном г-дам Славянофилам». Это дает основание предполагать, что воспоминания о славянофилах должны были носить не только мемуарный, но и полемический характер. Наконец, в очерке «Гоголь» перед текстом «Письма из Петербурга» стояла в скобках Фраза: «Кажется, к перепечатанию ее [статьи] не предстоит теперь никакого затруднения».Эта фраза в печатном тексте отсутствует. Воспоминания печатаются нами по изданию 1880 года — последнему прижизненному изданию, проредактированному Тургеневым, со сверкой по первопечатным текстам и рукописям.
ЛИТЕРАТУРНЫЙ ВЕЧЕР У П. А. ПЛЕТНЕВА
Впервые напечатано в «Русском Архиве» П. Бартенева за 1869 год, стр. 1663—1676. Почти одновременно появилось в I томе «Сочинений И. С. Тургенева, 1869 г. Печатается по тексту «Сочинений И. С. Тургенева», 1880 г., т. I, стр. 7—18. Написано по просьбе П. Бартенева весной или летом 1869 года. 24 (12) января 1869 года Тургенев сообщает И. Борисову: «В Архив я непременно пошлю статейку и непременно даром, вероятно о Плетневе. Но когда, вот вопрос, еще мне самому неясный» (Письма И. С. Тургенева к И. П. Борисову, «Русский Архив», 1910, № 4, стр. 603), а осенью 1869 года «Литературный вечер у Плетнева» появился в 10-м номере «Русского Архива». Отрывок был встречен холодно друзьями Тургенева. 5 ноября н. ст. Тургенев, отвечая на письмо П. Анненкова, писал: «Мой отрывок о Плетневе произвел на вас то самое впечатление, какое должно было ожидать. Я писал его вяло и неохотно (как почти все эти «Воспоминания»), по просьбе Бартенева. Я полагал убить этим двух мух разом, а, кажется, убил только время» (Письма к П. В. Анненкову И. С. Тургенева, «Русское Обозрение», 1894, № 3, стр. 28—29). В комментируемом отрывке Тургеневым соединены разновременные Факты, относящиеся отчасти к периоду его студенчества, частью же к 1837 и более поздним годам (см. статью А. Фомина «Письмо И. С. Тургенева к М. Ф. де-Пулле об А. В. Кольцове» — Литературно-библиологический сборник, 1918, стр. 24—26). «Третьекурсным студентом» Тургенев был не в 1837, а в 1836 году. Весной того же 1836 года Тургенев обращался к П. Плетневу с просьбой дать отзыв о его стихотворной драме «Стено». Встреча с Кольцовым на вечере у Плетнева не могла произойти в 1837 году, в этом году Кольцов не был в Петербурге, она, вероятнее всего, относится к весне 1838 года. 14 марта 1838 года Кольцов писал Белинскому: «В прошлую среду был я на вечере у Плетнева. Там был Воейков, Владиславлев, КарлгоФ, Гребенка, Прокопович и Тургенев» (Полное собрание сочинений А. В. Кольцова, 3-е издание Академии наук, 1911, стр. 181). На основании этого письма, редактор академического издания стихотворений Кольцова А. Лященко относит вечер у Плетнева к 9 марта 1838 года. Конечно, Пушкина на этом вечере Тургенев встретить не мог, так что, повидимому, встреча с Пушкиным относится к другому посещению Тургеневым Плетнева, вероятнее всего к 1836 году. Пушкин, в продолжение всей жизни Тургенева, оставался для него «полубогом». «Это мой идол, мой учитель, мой недосягаемый образец» — писал Тургенев к Стасюлевичу в одном из писем 1875 г. (М. М. Стасюлевич и его современники, т. III, стр. 39). По свидетельству А. Ф. Кони, Тургенев «способен был говорить о нем целые часы с восторгом и умилением, приводя обширные цитаты и комментируя их с особенной глубиной и оригинальностью» (А. Ф. Кони, На жизненном пути, т. II, стр. 83—84). «Он говорит» — записывает в своем дневнике Э. Гонкур — «что когда он грустен, плохо настроен — ему довольно двадцати стихов Пушкина, чтобы вывести его из уныния, ободрить и возбудить» (Дневник бр. Гонкур, стр. 128). В отрывке мы встречаем ряд мелких Фактических погрешностей: название собственной юношеской стихотворной драмы Тургенев приводит неточно — она называлась «Стено». Строки, цитируемые как начало стихотворения «Старый дуб» — начинают вторую строфу стихотворения; помещено оно было Плетневым в № 9 «Современника» за 1838 год с подписью «---------въ». С той же подписью появилось в 1838 году в № 12 «Современника» второе стихотворение Тургенева — «Вечер» — с подзаголовком «Дума». Первое представление оперы Глинки «Жизнь за царя» было не «в Феврале или марте 1837 года», а 27 ноября 1836 г. (А. И. Вольф, Хроника Петербургских театров, т. I, стр. 55). Цензор К., которого упоминает Тургенев, говоря о бесправии литературы тридцатых годов — по всей вероятности А. И. Красовский, один из реакционнейших чиновников цензурного ведомства, заслуживший печальную известность постоянными мелочными придирками к литературе.
Характеристика П. А. Плетнева, бесспорно благожелательная, совпадающая в основном с отзывами других современников, вызвала неудовольствие лиц, близких Плетневу. 25 (13) ноября 1869 года Тургенев писал И. Борисову: «Вдова Плетнева написала мне раздраженное письмо и Анненков уже известил меня о предстоящей статье Грота. Вот подите вы! Невольно приходит мне на память мои собственный Егор Капитоныч в повести «Затишье»: «кажется, далеко, нежно сказал, а и тут не потрафил!» Кто бы мог подумать, что Плетнева я представил в оскорбительном для его памяти виде!! Ничего тут не поделаешь» («Русский Архив», 1910, № 4, стр. 611). Статья Я. Грота по поводу воспоминаний Тургенева напечатана в № 12 «Русского Архива» за 1869 год («Петр Александрович Плетнев»). Соглашаясь, что «главные черты в этом портрете» Тургеневым «схвачены верно», Я. Грот считает, что воспоминания Тургенева требуют «дальнейших пояснений и оговорок», которые однако в его статье, не богатой новыми Фактами и вескими доказательств вами, превращаются в апологию Плетнева.
ВОСПОМИНАНИЯ О БЕЛИНСКОМ
Впервые напечатано в «Вестнике Европы», 1869, кн. IV. стр. 693—729. Печатается по тексту «Сочинений И. С. Тургенева», 1880 г., т. I, стр. 19—62. «Воспоминания о Белинском» — первая статья из цикла литературных воспоминаний Тургенева. Упоминания о работе над ней встречаются в письмах Тургенева начиная с лета 1868 г., но закончена она была лишь в Феврале 1869 г. Посылая статью 21 (9) Февраля 1869 г. П. Анненкову, Тургенев писал: «Вы, чай, уже начинали думать, что я все кричу: волки, волки! Не знаю, как она вышла, но я писал старательно, два раза переписал и умиление испытывал не малое... Пришли и стали воспоминания... Сумел ли я схватить физиономию нашего покойного друга — вы лучше меня можете судить об этом» (Письма к П. В. Анненкову И. С. Тургенева, «Русское Обозрение», 1894, № 3, стр. 21—22). Отзывы друзей были благоприятны. 8 марта н. ст. 1869 года Тургенев пишет М. Стасюлевичу: «Одобрение вами моей статьи о Белинском очень меня радует — тут для меня вопрос более важный, чем один литературный успех» (М. М. Стасюлевич и его современники в их переписке, т. III, стр. 4). В тот же день, отвечая на письмо П. Анненкова, Тургенев пишет: «Я очень радуюсь тому, что статья моя о Белинском вам понравилась: эта вещь мне ближе приросла к сердцу, чем многие другие, и мне было бы больно думать, что я не сумел передать очерк лица, столь для меня дорогого» («Русское Обозрение», 1894, № 3, стр. 22). Из этих писем видно, что Тургенев придавал «Воспоминаниям о Белинском» большое значение, и принципиальное и личное. Ими он отдавал дань дорогой для него памяти Белинского; вместе с тем он рассчитывал, что статья «может возбудить... несколько полезных размышлений, особенно в молодом поколении» (М. М. Стасюлевич и его современники в их переписке, т. III, стр. 5). Как известно, имя Белинского до середины пятидесятых годов было под запретом, только с 1856 года, с началом общественного подъема, оно появляется на страницах журналов. Тургенев горячо встречает возможность открыто говорить о Белинском. Он приветствует «Очерки гоголевского периода русской литературы» Н. Чернышевского, потому, «что наконец, произносится с уважением это имя» (Толстой и Тургенев, Переписка, 1928, стр. 21). В 1859 году он выступает с лекциями о Пушкине и рядом с Пушкиным и Гоголем ставит имя Белинского. В 1860 году, почти одновременно с воспоминаниями о Белинском И. Панаева, на страницах «Московского Вестника» появляется очерк Тургенева «Встреча моя с Белинским», (1) а в 1869 году, в кн. 4-й «Вестника Европы» напечатаны «Воспоминания о Белинском». Первое знакомство Тургенева с произведениями Белинского относится ко времени прибывания Тургенева в Петербургском уни-
------------------------------------------
1. Очерк остался неоконченным, в значительной части он покрывается позднейшими «Воспоминаниями о Белинском». Напечатан в «Московском Вестнике» 1860, № 3, стр. 40—42.
------------------------------------------
верситете. Именно в это время (с 1833 по 1836 год, а не с 1836 по 1839, как указывает Тургенев) Белинский сотрудничал в «Молве» и «Телескопе». В 27-м томе «Телескопа» за 1835 год появилась и статья Белинского о Бенедиктове, которую Тургенев считал поворотным моментом своего эстетического развития. «Знаете ли Вы, — писал Тургенев Л. Толстому в 1856 году, — что я цаловал имя Марлинского на обертке журнала — плакал, обнявшись с Грановским, над книжкой Бенедиктова — и пришел в ужасное негодование, услышав о дерзости Белинского, поднявшего на них руку?» (Толстой и Тургенев, Переписка, 1928, стр. 28).
Личное знакомство произошло в Феврале 1843 года. Об этом говорит сам Белинский в письме к Н. А. Бакунину от 23 Февраля 1843 г. (В. Белинский, Письма, 1914, т. II, стр. 343). Месяц спустя он пишет В. Боткину: «Тургенев очень хороший человек, и я легко сближаюсь с ним. В нем есть злость, и желчь, и юмор, он глубоко понимает Москву и так воспроизводит ее, что я пьянею от удовольствия. А как он воспроизводит Аксакова с его кадыком и идеализмом. Тургенев немного немец в том смысле как и Б[акунин]». (В. Белинский, Письма, 1914, т. II, стр. 357). В письме от 3 апреля 1843 года он сообщает Боткину: «Я несколько сблизился с Тургеневым. Это человек необыкновенно умный, да и вообще хороший человек. Беседа и споры с ним отводили мне душу... У Тургенева много юмору... Раз в споре против меня за немцев, он сказал мне: да что ваш русский человек, который не только шапку, да и мозг-то свой носит набекрень! Вообще Русь он понимает. Во всех его суждениях виден характер и действительность» (Письма, т. II, стр. 360). Западнические симпатии и отрицательное отношение к славянофилам, таким образом, послужили Фундаментом сближения Тургенева и Белинского. Поэма Тургенева «Параша» была горячо принята Белинским. В рецензии, помещенной в «Отечественных Записках», 1843, № 5, Белинский писал о поэме: «Стих обнаруживает необыкновенный поэтический талант, а верная наблюдательность, глубокая мысль, выхваченная из тайника русской жизни, изящная и тонкая ирония, под которой скрывается столько чувства, — все это показывает в авторе, кроме дара творчества, сына нашего времени, носящего в груди своей все скорби и вопросы его». Еще восторженнее отзывается Белинский о «Параше» в письмах.
«Читал ли ты Парашу, — запрашивает Белинский В. Боткина 10 мая 1843 года, — это превосходное поэтическое создание».
Тургеневу он пишет: «Я еще раз десять прочел ее: чудная вещь, вся насквозь пропитанная и поэзиею (что очень хорошо) и умом (что еще лучше, особенно вместе с поэзиею)» (Письма, т. II, стр. 373). Жизнь на даче в Лесном, о которой вскользь упоминает в «Воспоминаниях о Белинском» Тургенев, неправильно датируется им годом выхода «Параши». Белинский провел в Лесном лето 1844 года: это было время частых встреч, бесед, тесного дружеского общения. Об этом периоде более подробно рассказывает Тургенев в очерке «Встреча моя с Белинским»: «После первого моего посещения Белинского, я виделся с ним несколько раз в продолжение зимы. На святой я уехал в деревню и уже опять встретился с ним летом на даче Лесного Института. Тут мы сошлись с ним окончательно и видались почти каждый день... ... «Он занимал одну из тех сбитых из барочных досок и оклеенных грубыми пестрыми обоями клеток, которые в Петербурге называются дачами; состоял при этой даче какой-то неприятный, всем доступный садишко, где растения не могли — да кажется и не хотели дать тени; сообщения с Петербургом были затруднительны — в ближней лавочке не находилось ничего, кроме дурного чаю и такого же сахара — словом, удобств никаких. Помнится, Белинский, человек совершенно непрактический, в житейском смысле, купил, между прочим, по совету доктора, козу для молока, а у козы за старостью лет молока не оказалось. Но лето стояло чудесное и мы с Белинским много гуляли по сосновым рощицам, окружающим Лесной Институт; запах их был полезен его уже тогда расстроенной груди. Мы садились на сухой и мягкий, усеянный тонкими иглами, мох — тут-то происходили между нами те долгие разговоры, о которых я упомянул выше. Я тогда недавно воротился из Берлина, где занимался Философией Гегеля, Белинский расспрашивал меня, слушал, возражал, развивал свои мысли — и все это он делал с какой-то алчной жадностью, с каким-то стремительным домогательством истины. Трудно было иногда следить за ним; человеку хотелось — по человечеству — отдохнуть — но он не знал отдыха и ты поневоле отвечал и спорил и нельзя было пенять на это нетерпение: оно вытекало из самых недр взволнованной души. Страстная по преимуществу натура Белинского высказывалась в каждом слове, в каждом движении, в самом его молчании; ум его постоянно и неутомимо работал;— но теперь, когда я вспоминаю о наших разговорах, меня более всего поражает тот глубокий здравый смысл, то, ему самому не совсем ясное, но тем более сильное сознание своего призвания, сознание, которое при всех его безоглядочных порывах не позволяло ему отклоняться от единственно полезной в то время деятельности: литературно-критической, в обширнейшем смысле слова» (И. С. Тургенев, Встреча моя с Белинским, «Московский Вестник», 1860, № 3, стр. 41—42). После отъезда в 1846 году Тургенева за границу, Белинский писал ему 19 Февраля 1847 года: «... ваши набеги на мою квартиру за час перед обедом или часа на два после обеда, в ожидании начала театра, были одно, что давало мне жизнь» (Письма, т. III, стр. 178). Последний раз виделся Тургенев с Белинским за границей в 1847 году. В мае 1847 г. он встретил больного Белинского, прибывшего пароходом в Штеттин (свидание произошло в Берлине, а не в Штеттине, как указывает Тургенев) и провел с ним два месяца в Зальцбрунне. Любовь к Белинскому и убеждение в его исключительной роли в русской литературе Тургенев сохранил на всю жизнь. М. Ковалевский приводит в своих воспоминаниях тост в память Белинского, провозглашенный Тургеневым на банкете журнала «Критическое Обозрение» в Феврале 1879 года. Этот тост служит дополнением к мемуарным высказываниям Тургенева о Белинском: «Сколько задушевной искренности и теплоты было в этом человеке. Зато же и ценили мы каждое его слово. Получить одобрение от Белинского было не легко, и кто удостоился этой чести, мог назвать себя счастливым. Вы не судите о Белинском по одним его статьям. Он принадлежит к числу тех людей, которые стоят выше своих произведений. Его слог тягуч и подчас скучен, в разговоре же было столько живости и огня. Я мало читал Белинского, он повлиял на меня своими беседами. Сильная эта была натура, большой талант!» (М. Ковалевский, Воспоминания об И. С. Тургеневе, «Минувшие Годы», 1908, № 8, стр. 10). О высокой оценке Белинского свидетельствует лекция о Пушкине, прочитанная Тургеневым в 1859 году «перед немногочисленным обществом», отрывки которой он приводит в воспоминаниях. Полностью в печати она не известна. 5 января 1863 года в «С.-Петербургских Ведомостях» В. Корша в отделе «Литературные новости» была помещена заметка: «Носятся слухи о новом произведении г. Тургенева, которое появится во «Времени». Мы со своей стороны надеемся в скором времени предложить читателям статью Тургенева о Пушкине». Заметка эта была основана на обещании Тургенева дать Коршу статью. Однако это намерение не осуществилось. Много лет спустя Тургенев использовал сохранившиеся у него материалы для речи на торжестве по поводу открытия памятника Пушкину в Москве летом 1880 года, опубликованной в «Вестнике Европы», 1880, № 7, стр. IV—XIII. Объективный тон воспоминаний Тургенева о Белинском скрывает за собой, — как мы пытались показать во вступительной статье, — ряд полемических выпадов Тургенева против современников: революционной демократии шестидесятых годов, с одной стороны, и смыкающегося с бюрократической государственностью славянофильства — с другой. В ряде случаев принципиальные мотивы тесно переплетаются с личными, а иногда последние и преобладают. Такой характер носит полемика с Некрасовым и с Краевским. Роль Краевского в его отношениях с Белинским в шестидесятых годах была уже разоблачена. Почти в том же духе, но еще более резко по тону, писал о Краевском в своих воспоминаниях И. Панаев. Также ни для кого не составляло уже тайны отсутствие у «издателя толстого журнала» литературного вкуса и эстетических способностей. На выпады Тургенева Краевский ответил едким отзывом о «Воспоминаниях»:
«Отвернувшись от России и сам забываемый ею, г. Тургенев в последнее время не знал, чем вернуть потерянное им внимание русского общества. Он писал повести, рассказы, предисловия к переводным романам и сказкам, и ничем не мог разбить им же самим созданное равнодушие публики. В отчаянии от мысли, что он, так сказать, исписался г. Тургенев прибегает ныне, кажется, к последнему крайнему средству, чтоб напомнить о себе: он ударяется в литературные сплетни. Действительно, в «Воспоминаниях о Белинском» речь идет не столько о самом Белинском, характеристика которого не отличается притом у Тургенева ни новостью, ни полнотою, ни особенной верностью, сколько о разных литературных дрязгах и бессмысленных, лишенных всякого основания баснях, умышленно распространяемых лет двадцать назад в петербургской журнальном круге. Печальное явление! Писатель даровитый, некогда столь любимый публикою, некогда стоявший во главе молодых русских литераторов — словом «генерал от литературы», как его удачно прозвали в «Русском Вестнике», унижается до сплетни, повторяет с чужих слов клеветы и выдумки. При чтении «Воспоминаний» можно подумать, что они напечатаны только для того, чтобы выставить в самом темном свете «издателя одного толстого журнала». Мы знаем, кого разумеет г. Тургенев под именем этого «издателя», но, на беду его, это лицо еще живо и может Фактами и документами доказать всю лживость сказаний о нем г. Тургенева. Всячески глумясь и издеваясь над «издателем одного толстого журнала», г. Тургенев более всего нападает на его «расчетливость», на то, что он будто бы был туг на плату своим сотрудникам. Г. Тургеневу менее, кажется, всякого другого следовало бы говорить о расчетливости упомянутого издателя, ему лучше многих должно было бы знать, по собственному опыту, как мало был расчетлив этот издатель, и с какой готовностью ссужал он своих сотрудников деньгами, даже без надежды на отдачу!» (Библиография и журналистика, «Голос», 10 апр. 18(59 г., № 100). Узнав о появлении Фельетона в «Голосе», Тургенев писал П. Анненкову: «Я не читал выходки Краевского, но полагаю, что она, кроме небрежного презрения, ничего не заслуживает» (Письма к П. В. Анненкову И. С. Тургенева, «Русское Образование», 1894, № 3, стр. 23). Однако получив высланный ему Я. Полонским номер газеты, Тургенев счел себя вынужденным выступить с протестом. Он отослал П. Анненкову для помещения в «С.-Петербургских Ведомостях» письмо в редакцию. Милостивый государь! Только сегодня прочел я фельетон Голоса, в котором упоминаются мои «Воспоминания о Белинском». Я не намерен унижаться до опровержения тех постыдных мотивов, которые приписывает мне г. Фельетонист, и не удивляюсь, что он мне их приписывает: всякий судит о другом по самому себе. Но г. Фельетонист, распространяясь о моих «сказаниях», позволил себе обозвать их лживыми. Возвращая, с понятной гадливостью, безымянному борзописцу принадлежащее ему выражение, ограничусь объявлением, что не отказываюсь ни от единого слова тех немногих строк, в которых речь идет об «издателе толстого журнала». Сам по себе, он слишком незначителен, и я, конечно, не упомянул бы о нем даже мимоходом, как я это сделал, если бы судьба не приплела его жизни к жизни Белинского. Но повторяю: каждое слово тех строк согласно с строжайшей истиной; это всем известно, и сам г. Kpaевский это знает. Мне почти совестно останавливаться на таких пустяках, но для кого же осталось тайной, что издатель «толстого журнала», в котором узнал себя г. Краевский, лишен эстетического понимания, не владеет пером и расчетлив? (Больше я ничего о нем не сказал). Эпитет «расчетливый» должен был скорее польстить ему, как человеку по преимуществу коммерческому. А что Белинский состоял на весьма незначительном годовом жаловании у г. Краевского, что он часто с негодованием и отчаянием указывал на книги, присылаемые к нему на разбор, — это Факты, справедливость которых засвидетельствует всякий, знавший его; но г. Фельетонист не удовольствовался вышеприведенной клеветой; он не усомнился напечатать следующее: Г. Тургеневу лучше многих должно было бы знать, по собственному опыту, как мало был расчетлив этот издатель, и с какою готовностью ссужал он своих сотрудников деньгами, даже без надежды на отдачу». Г. Краевский выдавал мне, так же как и многим другим начинавшим писателям, небольшие суммы вперед, которые мы потом выплачивали литературной работой по сходным ценам; г. Краевский находил в этом свою выгоду, и мы не жаловались. Подобные отношения очень хорошо известны в торговле; только купцы не имеют обыкновения хвастать своею готовностью ссужать деньгами. Но я давно и вполне рассчитался с г. Краевским. Что же касается до намека, заключенного в последней фразе выписанной мною цитаты, то вся моя прошедшая жизнь дает мне право отнестись к нему с полнейшим презрением. Это также всем известно, и г. Краевский такжe это знает. Я бы очень был обязан вам, милостивый государь, если бы вы поместили это вынужденное объяснение на столбцах вашего уважаемого журнала. Примите уверение в совершенном моем уважении и преданности. Ив. Тургенев.
Баден-Баден. 2/14-го мая 1869 г.
Осторожный П. Анненков, не желая раздувать вокруг «Воспоминаний» журнальной полемики, отсоветовал Тургеневу печатать «письмо». Оно сохранилось в архиве Анненкова и было опубликовано его вдовой в журнале «Русское Обозрение», 1894, № 3,
стр. 24-25. Полемическая направленность «Воспоминаний о Белинском» против Некрасова очень остра. Тургенев рассказывает, как Белинский был «постепенно и очень искусно устранен от журнала, который был создан собственно для него», как «оказалось, что в новом журнале, он, вместо хозяйского места... занял то же место постороннего сотрудника, наемника, какое было за ним в старом». В подтверждение Тургенев ссылается на имеющиеся у него письма. В журнальном тексте абзац, посвященный отношению Белинского к Некрасову, кончался следующими строками: « — Точно так же он [Белинский] летом 1843 года, когда я с ним познакомился, — лелеял и всюду рекомендовал и выводил в люди господина Некрасова, который в то время еще нуждался в дружеской опоре, ибо еще не успел сделаться ни тем богатым человеком, ни тем официальным поэтом английского клуба, каким он стал впоследствии». Посылая Анненкову рукопись «Воспоминаний» Тургенев делает настойчивое указание: «Непременно при имени Некрасова ставить слово «господин» и в постскриптуме еще раз напоминает: «Пожалуйста, сохраните упоминание об английском клубе при имени господина Некрасова («Русское Обозрение», 1894, № 3, стр. 21—22). Несомненно, Тургенев имеет здесь в виду Оду М. Н. Муравьеву-Виленскому, прочитанную Некрасовым в 1863 году в Английском клубе. Письма Белинского дотируются Тургеневым в таких выдержках, которые дают вполне определенное освещение действиям Некрасова. Между тем, вслед за чрезвычайно резкими отзывами о Некрасове Белинского, рассчитывавшего занять в «Современнике» положение дольщика и обманувшегося в своих ожиданиях, в тех же письмах мы находим характеристику Некрасова, показывающую, что Белинский не думал ставить его на одну доску с Краевским и, как бы ни складывались материальные их отношения, высоко ценил Некрасова «за его богатую натуру и даровитость». Появление воспоминаний Тургенева вызвало со стороны Некрасова желание объяснить характер его отношений с Белинским. В архиве Некрасова сохранилось четыре наброска письма к М. Салтыкову. В одном из них, относящемся к маю 1869 г., Некрасов писал: «Я не исполнил желание Бел[инского] потому, что не мог, зная, что для него из этого ничего не выйдет (ибо он уже дышал на ладан), а себя свяжу. Сколько получил Белинский денег за свое участие в Современнике], на это есть документы... Никто кроме Белинского не был хозяином содержания журнала, пока он мог заниматься, а хозяином кассы он сам не хотел бы быть... Наконец, если бы даже Вы остановились на мысли, что я отказал ему по корыстным соображениям, то пусть и так: я вовсе не находился тогда в таком положении, чтоб интересы свои приносить в жертвы чьим бы то ни было чужим. Белинский это понимал, иначе не написал бы в том же письме, что все-таки меня высоко ценит» (Н. Некрасов, Собрание сочинений, т. V, 1930, Письма, 455—456). «Воспоминания о Белинском» вызвали в журнальной критике и революционно-демократического и консервативно-дворянского лагеря бурный отклик. Тургенев не отвечал ни на выпады справа, ни на нападки слева. Однако и те и другие достаточно сильно его задевали. Прочитав отзыв М. Антоновича в «Космосе», Тургенев не скрывает своего возмущения. «В Космосе» (в добавочной книжке) меня чуть не подозревают в подделывании писем, — пишет он 5 июня 1869 года П. Анненкову. — Я уже был клеветник, вор, убийца, — теперь я еще оказываюсь un faussaire; в чем теперь меня обвинят? Даже не придумаю: вероятно, в святотатстве» (Письма к П. В. Анненкову И. С. Тургенева, «Русское Обозрение», 1894, № 3, стр. 26). Узнав из газетных объявлений о выходе сентябрьского номера «Зари» с рецензией на «Воспоминания о Белинском», Тургенев заранее уверен в ее отрицательном характере. «Давать мне en passant плюхи, повидимому, est tres bien porlo в нынешней литературе, вроде тирольских шляп: последняя мода», пессимистически замечает он в письме к тому же Анненкову. Однако статьи Н. Страхова в сентябрьском и декабрьском номерах «Зари» за 1869 год повидимому значительно превзошли ожидания Тургенева. «А как отлично ругается «Заря»! И раб то я, и злоязычная баба, и шпильки подпускаю самым подлым образом!.. Le fiel des slavophiles не уступает пресловутому fiel des devots» (Письма к П. В. Анненкову И. С. Тургенева, «Русское Обозрение», 1894, № 4, стр. 513). Все же Тургенев не выступал против своих критиков в
печати. Только два отзыва были приняты им во внимание: отзыв А. Галахова, высказанный им в письме к Тургеневу, и А. Пыпина — в работе о Белинском, помещенной в «Вестнике Европы», 1875 г., № 2—6. Получив письмо А. Галахова, Тургенев писал ему: «Замечания ваши на отрывок «о Белинском», так справедливы, что я позволил себе привести часть Вашего письма в виде прибавления в конце. Я называю Вас — разумеется с тем уважением, которое заслуживает Ваш авторитет в деле истории литературы и критики — и указываю на Ваши слова, как на дополнительную поправку того, что я сказал» (Письмо А. Д. Галахову от 9 октября н. ст. 1869 года, сб. «И. С. Тургенев», изд. Центроархива, вып. второй, стр. 58).
Отрывок из письма А. Галахова был напечатан Тургеневым в конце «Воспоминаний о Белинском» в издании 1869 г. Второе прибавление явилось результатом знакомства с работой Пыпина. 20 (8) июля 1875 года Тургенев писал М. Стасюлевичу: «Я прочел статью Пыпина и, по зрелом соображении Фактов, должен сознаться, что едва ли он не вернее моего взглянул на деятельность Белинского. — Стало быть полемизировать мне с ним нельзя, — а скорее, нужно-сделать оговорку в будущем издании моих Воспоминий» (М. М. Стасюлевич и его современники, т. III, стр. 57). «Оговорка» эта появилась в издании 1880 года.
Журнальный текст «Воспоминаний о Белинском» подвергся при подготовке издания 1869 года авторскому пересмотру (в архиве Государственного исторического музея в Москве сохранился подробный перечень исправлений, писанный рукой Тургенева). Кроме ряда мелких поправок, Тургенев исключил в абзаце о пребывании Белинского за границей, в фразе: «Он изнывал за границей от скуки, его так и тянуло назад в Россию и даже семейная его жизнь, в кoторой мы все, его приятели, до тех пор не видели ничего особенно привлекательного, даже та предстала ему в радужных кpacкax»— слова, отмеченные курсивом.
В издании 1880 года Тургеневым, кроме ряда фактических и стилистических исправлений, исключено два отрывка. В абзаце о «Бедных людях» Ф. Достоевского фраза: «Белинский относился к нему как к сыну, как к своему «дитятке» ранее была снабжена сноской: «Спешу предупредить читателя, который, пожалуй, на этом месте может подумать, что преувеличенный восторг, возбужденный в Белинском «Бедными людьми» — не является подтверждением той непогрешительности критического чутья, о которой я говорил. Доляшо признаться, что прославление свыше меры «Бедных людей» было одним из первых промахов Белинского и служило доказательством уже начинавшегося ослабления его организма. Впрочем — тут его подкупила теплая демократическая струйка». Эта сноска была уничтожена Тургеневым. Снят также приведенный выше выпад против Некрасова и вычеркнуто перед именем Некрасова слово «господин», на котором раньше настаивал Тургенев.
ГОГОЛЬ (ЖУКОВСКИЙ, КРЫЛОВ, ЛЕРМОНТОВ, ЗАГОСКИН)
Впервые напечатано в томе I Сочинений И. С. Тургенева), 1869 г., стр. LXIX—LXXXIX. Печатается по тексту издания «Сочинений И. С. Тургенева», 1880 г., т. I, стр. 63—83. Составление воспоминаний относится к лету 1869 года. 5 июля н. ст. Тургенев просит Анненкова прислать нужную для работы копию письма по поводу смерти Гоголя. Это письмо введено Тургеневым в текст воспоминаний. Знакомство с Гоголем состоялось на почве того интереса, который проявлял Гоголь к Тургеневу и его творчеству. Осенью 1847 года, после появления в «Современнике» первых очерков «Из записок охотника», Гоголь писал Анненкову: «Изобразите мне также портрет молодого Тургенева, чтобы я получил о нем понятие как о человеке; как писателя я отчасти его знаю: сколько могу судить по тому, что я прочел, талант в нем замечательный и обещает большую деятельность в будущем» (Письма Н. В. Гоголя, т. IV, стр. 83). По словам Е. А. Черкасской, переданным ею уже после смерти Гоголя Боткину — «Гоголь, месяца за два до смерти... говоря о литературе, сказал, «что во всей теперешней литературе больше всего таланту у Тургенева» (В. П. Боткин и И. С. Тургенев, Неизданная переписка, 1930, стр. 32—33).
О свидании Тургенева с Гоголем, состоявшемся при посредстве друга Гоголя, известного актера М. С. Щепкина, бывшего и с Тургеневым в довольно близких, приятельских отношениях, сохранились воспоминания М. С. Щепкина, записанные его внуком М. А. Щепкиным. «... Свой визит к Гоголю, по словам моего отца, Михаил Семенович передал так: «Прихожу к нему, Николай Васильевич сидит за церковными книгами. — Что это вы делаете? К чему эти книги читаете? Пора бы вам знать, что в них значится. «Знаю, — ответил мне Николай Васильевич, — очень хорошо знаю, но возвращаюсь к ним снова, потому что наша душа нуждается в толчках». «Это так, — заметил я ему на это, — но толчком для мыслящей души может служить все, что рассеяно в природе: и пылинки, и цветок, и небо, и земля». «Потом вижу, что Гоголь хмурится: я переменил разговор н сказал ему: «С вами, Николай Васильевич, хочет познакомиться один русский писатель, но не знаю, желательно ли это будет вам?» — «Кто же это такой?» — Да человек довольно известный: вы, вероятно, слыхали о нем: это Иван Сергеевич Тургенев». Услыхав эту фамилию, Николай Васильевич оживился, начал говорить, что он душевно рад и что просит меня побывать у него вместе с Иваном Сергеевичем на другой день, часа в три или четыре. «Меня это страшно удивило, потому что Гоголь за последнее время держал себя особняком и был очень неподатлив на новые знакомства. На другой день ровно в три часа мы с Иваном Сергеевичем пожаловали к Гоголю. Он встретил нас весьма приветливо, когда же Нван Сергеевич сказал Гоголю, что некоторые произведения его, переведенные им, Тургеневым, на французский язык и читанные в Париже, произвели большое впечатление, Николай
Васильевич заметно был доволен и с своей стороны сказал несколько любезностей Тургеневу. Но вдруг побледнел, все лицо его искривилось какою-то злою улыбкой, и, обратившись к Тургеневу, он в страшном беспокойстве спросил: «Почему Герцен позволяет себе оскорблять меня своими выходками в иностранных журналах? «Тут только я понял, — рассказывал Михаил Семенович, — почему Николаю Васильевичу так хотелось видеться с Иваном Сергеевичем». Выслушав ответ Тургенева, Гоголь сказал: «Правда и я во многом виноват, виноват тем, что послушался друзей, окружавших меня, и если бы можно было взять назад сказанное, я бы уничтожил мою «Переписку с друзьями». Я бы сжег ее». Тем и закончилось свидание между Гоголем и Тургеневым» (М. С. Щепкин, Записки его, письма и пр., П., 1914, стр. 373—374). Статья Герцена, о которой говорят в воспоминаниях и Тургенев и Щепкин, — «О развитии революционных идей в России», — вышла в 1851 году отдельной брошюрой на Французском языке в Париже (1). В ней, полемизируя со славянофилами, Герцен писал: «Автор статьи в «Москвитянине» (2) говорит, что Гоголь спустился, как горнорабочий, в этот глухой мир, где не слышится ни громовых ударов, ни сотрясений, неподвижный и ровный, в бездонное болото, медленно, но безвозвратно затягивающее все, что есть свежего (это говорит славянофил); он спустился, как горнорабочий, нашедший под землею жилу, еще не початую». Да, Гоголь почуял эту силу, эту не тронутую руду под необработанной землей. Может, он ее и почал бы, но к несчастью раньше времени подумал, что достиг дна, и вместо того, чтобы продолжать расчистку, стал искать золото. Что же из этого вышло? Он начал защищать то, что прежде разрушал, оправдывать крепостное право и кончил тем, что бросился к ногам представителя «благоволения и любви». «Пусть славянофилы подумают о падении Гоголя. Они найдут в нем, может, больше логики, чем слабости. От православного смиренномудрия, от самоотречения, относящего свою индивидуальность в индивидуальность государя, до обожания самодержца — один только шаг» (А. Герцен, Полное собрание сочинений, изд. А. Ф. Маркса, т. IV, стр. 348—349). Гоголь, чрезвычайно болезненно переживший фиаско «Переписки с друзьями», был глубоко задет отзывом Герцена. Статья в «Арабесках», которую цитировал Гоголь в защиту постоянства своих убеждений, вероятно — «О преподавании всеобщей истории» (1832); эта статья проникнута верноподданническим духом.
Г. Данилевский, фигурирующий в воспоминаниях Тургенева как «очень молодой, но уже необыкновенно назойливый литератор», в своих воспоминаниях, являющихся скрытой попыткой реабилитации,
------------------------------------------
1. «Du developpemeiit des idees revolutionnaires en Russie, par A. Iscander, Paris, 1851.
2. Герцен имеет в виду статью Ю. Самарина «О мнениях «Современника» исторических и литературных», помещенную под псевдонимом М. 3. К. в кн. I «Москвитянина» за 1847 год. Ред.
------------------------------------------
описывает вечер у Гоголя и рисует свою роль в совершенно иной свете. Он рассказывает, как после чтения Гоголь увел его в кабинет и настойчиво просил прочесть что-нибудь из своих стихов. После долгих отнекиваний Данилевский, по его словам, ограничился тем, что изложил содержание написанной им сказки «Снегурочка» (см. Г. Данилевский. Знакомство с Гоголем. Сочин., 1902, т. 14, стр. 104—107). Воспоминания Данилевского разоблачаются его же письмами. В письме к матери от 5 ноября 18SO г. Данилевский сообщает о вечере у Гоголя. «Когда все ушли в 10 часов, он увел меня к себе в кабинет, и там мы прочли с ним написанную мною здесь «Запорожскую думу», в стихах с рифмами. Мы сидели до двух часов» (Сочинения, т. I, стр. 49).
История ареста и ссылки Тургенева за статью по поводу смерти Гоголя широко освещена в тургеневской литературе.
Статья эта была написана Тургеневым 24 Февраля 1852 г. и предложена газете «С.-Петербургские Ведомости», издатель которой в то время был А. Краевский. Статья была задержана цензором, и это распоряжение было санкционировано председателем петербургского цензурного комитета М. Мусиным-Пушкиным. Благодаря хлопотам Краевского дело перешло в высшую инстанцию к министру народного просвещения П. Ширинскому-Шихматову, но и он подтвердил решение петербургской цензуры. Между тем статья была переслана Тургеневым в Москву В. Боткину и Е. Феоктистову и последним передана редактору «Московских Ведомостей» М. Каткову. Председатель московского цензурного комитета В. Назимов, не зная о запрещении со стороны министра, статью пропустил, и она появилась в газете «Московские Ведомости» (в № 52 от 13 марта). Суровость кары, постигшей Тургенева, обусловлена была недовольством, которое вызвали в правительственных сферах печатавшиеся в «Современнике» «Записки Охотника». Дело усугублялось несколькими неосторожными отзывами о М. Мусине-Пушкине в письмах Тургенева, подвергшихся перлюстрации. По личному распоряжению Николая I Тургенев был посажен под арест на месяц, а затем был сослан в с. Спасское — «на жительство на родину под присмотр». В ноябре 1833 года Тургеневу был разрешен въезд в столицы, а негласный надзор был официально отменен только манифестом 26 августа 1856 года: в это время Тургенев был уже за границей.
Крылова Тургенев, по его собственным словам, «видел всего один раз», но характерный внешний облик баснописца прочно запечатлелся в его сознании. В рецензии Тургенева на английский перевод басен Крылова, помещенной в журнале «The Academy» 1871, № 28, 15 July), мы находим несколько штрихов, дополняющих мемуарную зарисовку этого свидания (перепечатано в сб. «Русские пропилеи», т. III стр. 225). Встреча Тургенева с Лермонтовым произошла в доме княгини Шаховской. «Белокурая графиня М. П.», о которой говорит Тургенев, — Э. К. Мусина-Пушкина, в нее был влюблен Лермонтов в последние годы пребывания в Петербурге. К воспоминаниям о М. Загоскине Тургенев неоднократно возвращался. О впечатлении, которое произвел на него в детстве «Юрий Милославский» и о встречах с М. Загоскиным Тургенев говорил на «вечерней беседе 4 марта 1880 года», записанной Л. Майковым и опубликованной им в «Русской Старине» 1883, т. LX. Первый набросок воспоминаний о Загоскине — в письме Тургенева к С. Т. Аксакову от 22 января 1853 года, по поводу написанной Аксаковым биографии Загоскина (Из переписки И. С. Тургенева с семьею Аксаковых, «Вестник Европы», 1894, № 1, стр. 341).
ПОЕЗДКА В АЛЬБАНО И ФРАСКАТИ
Впервые напечатано в в журнале «Век», 1861, № 15, стр. 521 — 525. Печатается по тексту «Сочинений И. С. Тургенева», 1880 г., т. I, стр. 84—96. В 1861 году молодым журналистом П. Вейнбергом был затеян двухнедельник «Век» «прогрессивного» направления. В редакцию были приглашены А. Дружинин, К. Кавелин и В. Безобразов. Тургенев обещал свое деятельное сотрудничество. Еще до выхода первого номера Тургенев, 12 октября 1860 года, писал П. Анненкову: «Век» должен считать меня в числе серьезнейших, неизменных сотрудников. Пожалуйста, пришлите мне программу, а я в свободные часы от моей большой работы буду писать небольшие статейки, которые постараюсь делать как можно интереснее» (П. Анненков, «Шесть лет переписки», Литературные воспоминания, 1909, стр. 517). Вопреки ожиданиям подписка на журнал шла плохо, и А. Дружинин, редактировавший литературный отдел, торопил Тургенева с присылкой статей. 27 (15) Февраля 1861 г. Тургенев сообщает Анненкову, что «статья для «Века» скоро будет закончена», а 3 апреля извещает: «На днях отправлю статейку в «Век». В это время «статейка» была уже готова — на автографе «Поездки в Альбано и Фраскати», хранящемся в парижском архиве Виардо, стоит дата: «15 марта 1861 г.» (A. Mazon, Manuscrits parisiens d'Ivan Tourguenev, p. 64).
Знакомство Тургенева с художником А. А. Ивановым относится к октябрю 1857 года. Встреча должна была произойти еще в Париже, где в сентябре 1857 г. был проездом Иванов. Не состоялась она из-за болезни Тургенева. Боткин же, познакомившийся тогда с А. Ивановым, писал о нем Фету 21 сентября 1857 года: «Человек он весьма умный и мыслящий, но сколько мне кажется, более мыслящая, нежели художническая натура, и потому более ищущая, нежели производящая» (А. Фет, Мои воспоминания, т. I, стр. 211). Впечатления от встречи с Ивановым, от его картины и совместной поездки в Альбано Тургенев изложил в письме П. Анненкову от 31 октября 1857 года: «Познакомился я здесь с живописцем Ивановым и видел его картину. По глубине мысли, по сило выражения, по правде и честной строгости выполнения — вещь первоклассная. Не даром он положил в нее 25 лет своей жизни. Но есть и недостатки. Колорит вообще сух и резок, нет единства, нет воздуха на первом плане (пейзаж в отдалении удивительный), все как-то пестро и желто. Со всем тем я уверен, что картина произведет большое впечатление (будут фанатики, хотя немногие), и главное: должно надеяться, что она подаст знак к противодействию Брюлловскому марлинизму. Остальные здешние русские артисты — плохи... Невежество их всех губит. Иванов — тот, напротив, замечательный человек; оригинальный, умный, правдивый и мыслящий, но мне сдается, что он немножко тронулся: 25-летнее одиночество взяло свое. Не забуду я (но эта непременно между нами), как он, во время поездки в Альбано, вдруг начал уверять Боткина и меня — весь побледневший и с принужденным хохотом — что его стравливают медленным ядом, что он часто не ест и т. д. Мы очень часто с ним видимся, он, кажется, расположен к нам» (П. Анненков, Литературные воспоминания, 1909, стр. 495). «Противодействие Брюлловскому марлинизму», которое видел Тургенев в картине Иванова, бесспорно играло существенную роль в его оценке. Брюллов в живописи, равно как и Каратыгин на сцене, Кукольник, Бенедиктов, Марлинский в литературе были для Тургенева синонимом ходульного пафоса, напыщенности, риторизма. В одном из писем Тургенев признается: «... у меня физиологическое отвращение ко всем произведениям Брюлловской кисти» (Письма И. С. Тургенева к А. Ф. Онегину, «Недра», IV, стр. 289—290). В «Дыме» Брюллов назван «пухлой ничтожностью». Еще резче отзывался Тургенев о Брюллове в спорах с художниками в русской колонии в Риме. Об этих спорах Тургенев писал Анненкову: «...я здесь имел страшные «при» с русскими художниками. Представьте, все они (почти без исключения — я, разумеется, не говорю об Иванове), как за язык повешенные, бессмысленно лепечут одно имя: Брюллов, а всех остальных живописцев, начиная с Рафаэля, не обинуясь называют дураками. Здесь есть какой-то Железнов (я его не видал), который всему этому злу корень и матка. Я объявил им наконец, что художество у нас начнется только тогда, когда Брюллов будет убит, как был убит Марлинский: delenda est Carthago, delendus Brulovius. Брюллов — этот фразер без всякого идеала в душе, этот барабан, этот холодный и крикливый ритор — стал идолом, знаменем наших живописцев» (П. Анненков, Литературные воспоминания, 1909, стр, 499—500). Отметим кстати, что сам А. А. Иванов не только не был противником Брюллова, но по свидетельству П. Ковалевского «всех выше из мастеров последнего времени он ставил Брюллова. «Брюллов произвел революцию в искусстве», говорил он (цит. по книге М. Боткина, Александр Андреевич Иванов, 1880, стр. 405). Дополнением в той оценке, которую дает работе Иванова Тургенев в воспоминаниях, служит письмо его к Полине Виардо, написанное 21 июля 1858 года — вскоре после смерти Иванова. В нем Тургенев очень откровенно высказывает свой взгляд на творчество Иванова, снова подчеркивая его роль в борьбе с «брюлловщиной»: «Что касается его картины, то она без сомнения принадлежит к той эпохе искусства, в которую мы вступили уже более века тому назад, и которая есть — нужно же в этом сознаться — эпоха упадка. Это уже не простая и чистая живопись, это философия, поэзия, история, религия. В картине есть плачевные недостатки, но тем не менее это великая вещь, серьезное и возвышенное произведение, и надо желать, чтобы оно имело влияние в России, хотя бы для того, чтобы создать реакцию против школы Брюллова» (Письма И. С. Тургенева к Полине Виардо, 1900, стр. 123).
Отдельные факты биографии Иванова, упоминаемые в очерке, нуждаются в разъяснениях. Поездка в Германию, Францию и Англию была совершена Ивановым весной — летом 1857 года с целью осмотреть европейские картинные галлереи и выяснить волновавшие художника вопросы, связанные с искусством. Пережив в начале пятидесятых годов религиозный кризис, Иванов мучительно искал нового осмысления искусства. С этими вопросами обращался он и к Герцену. Свидание состоялось в Лондоне в первых числах сентября 1857 г. Оно подробно описано в статье Герцена «А. Иванов» (Полное собр. соч. А. И. Герцена, 1919, т. IX, стр. 308—312) и в воспоминаниях И. Тучковой-Огаревой. По словам Н. Тучковой-Огаревой Герцен внимательно выслушал все сомнения Иванова и ответил ему: «Ищите новые идеалы в борьбе человечества за идею свободы, за человеческое достоинство, за его постоянное совершенствование, за вечный прогресс. Вот где должна быть руководящая мысль для искусства» (Н. Тучкова-Огарева, Воспоминания, 1929, стр. 199). Этот ответ не удовлетворил Иванова. Ближе ему были искания Давида Штрауса, порвавшего путы церковной ортодоксии, отвергавшего достоверность библейских чудес и находившего их объяснение в мифотворчестве христианских общин. «Штраус, — пишет биограф А. Иванова, М. Боткин, — был удивлен, увидав художника, который так его почитал, что всю книгу знал на память и расспрашивал eго о некоторых для него неясных местах» (М. Боткин, А. А. Иванов, стр. XXII).
О смерти Иванова Тургенев писал Полине Виардо: «Бедный человек! После двадцатилетней работы,— после лишений, нищеты, добровольного затворничества, — в ту минуту, когда картина его была, наконец, выставлена, — и прежде чем он успел получить какую-нибудь награду и убедиться в успехе своего произведения, которому посвятил всю свою жизнь, — смерть, смерть внезапная, как апоплексический удар, но более ужасная, так как она начинается не с головы, похищает его. Дрянная газетная статья, полная оскорблений, разные оттяжки, рассчитанное пренебрежение,— вот все, что дала ему родина за короткое время между eго возвращением и смертью» (Письма И. С. Тургенева к Полине Виардо, 1900, стр. 123). Смерть Иванова вызвала ряд статей, отзывов, некрологов (перечень их см. в книге М. Боткина, А. А. Иванов, стр. 467—476). Картина оценивалась большинством критиков как крупное художественное событие. Интерес к личности и творчеству Иванова не спадал до начала шестидесятых годов. В цепи статей и воспоминаний о нем стоит и очерк Тургенева. «Поездка в Альбано и Фраскати» была принята художественной критикой неодобрительно. В ней увидели «дань какой-то произвольной теории о художестве». Неблагоприятное впечатление произвел также и тон воспоминаний. «Статья Тургенева проникнута каким-то странным элементом, выражающимся в самом тоне рассказа: в нем есть что-то протекторское, как бы исходящее от высшего существа к низшему. Не знаем, чем объяснить такое явление, но заметим, что если бы эту статью пришлось прочитать человеку, совсем не знакомому ни с Ивановым, ни с Тургеневым, то он получил бы самое ложное понятие о том и другом. Иванов представился бы ему каким-то честным, но жалким юродивым, а г. Тургенев чем-то в роде известного Нового Поэта... «Без сомнения г. Тургенев мог бы понять Иванова и Брюллова лучше нас и многих критиков, если бы он не судил их с высоты личного своего величия и модных принципов, а взглянул на тех как на даровитых собратов по искусству. Между тем, отзыв г. Тургенева исполнен такого легкомыслия и небрежности к двум первостепенным нашим живописцам, что современным русским художникам остается бросить кисть, или в свою очередь пренебречь отзывами русских поэтов» (Г. Д[естину]с, Иванов и Брюллов перед судом И. С. Тургенева, «Светоч», 1861, кн. IX, стр. 79—98). Совершенно такой же характер носит отзыв В. Зотова, помещенный в журнале «Северное Сияние», 1865, т. I, ч. I, стр. 72.
ПО ПОВОДУ «ОТЦОВ И ДЕТЕЙ»
Впервые напечатано в т. I «Сочинений И. С. Тургенева, 1869 г. стр. ХС—СII. Печатается по тексту «Сочинений И. С. Тургенева», 1880 г., т. I, стр. 97—109. Автограф, хранящийся в парижском архиве Виардо, даты не имеет, но переписка Тургенева с Л. Пичем позволяет установить, что работа над очерком относится к июню 1869 года (см. Письма И. С. Тургенева к Людовику Пичу, 1924, стр. 97—99). В издании 1869 года очерк помещен последним: это как бы прощальное слово писателя, собирающегося оставить литературную деятельность. Закончив работу над воспоминаниями, Тургенев писал И. Борисову 25 (13) ноября 1869 года: «В «Воспоминаниях» для вас будет мало нового; но вы, может быть, с некоторым интересом прочтете отрывок, озаглавленный: «По поводу «Отцов и Детей»; я в нем высказался с большою может быть искренностью» (Письма И. С. Тургенева к И. П. Борисову, «Русский архив», 1910, № 4, стр. 612). Отзывы друзей однако (как явствует из писем Тургенева к П. Анненкову, Я. Полонскому, И. Борисову) были неблагоприятны. В письме к И. Борисову от 4 января н. ст. 1870 года Тургенев с грустью констатирует: «Моя статейка об «Отцах и Детях» никого не удовлетворила. Подумаешь, я отказываюсь от своей славы, как Растопчин от сожжения Москвы. Анненков даже сильно меня распекает. А между тем каждое слово в ней самая святая правда, по крайней мере на мое суждение. Оказывается, что автор сам не всегда знает, что творит: чувства мои к Базарову — личные мои чувства — были смутного свойства (любил ли я его, ненавидел ли, господь ведает!), а между тем образ вышел до того определенный, что немедленно вступил в жизнь и пошел действовать особняком на свой салтык. В конце концов что за дело, что автор сам думает о своем произведении? То само по себе, а он сам по себе; но повторяю статья моя искренна, как исповедь» («Русский Архив», 1910, № 4, стр. 613). В письме к А. Онегину Тургенев указывает и мотивы недовольства статьей: «Ее ужасно бранят на Руси: видят в ней с моей стороны нечто в роде отступничества от собственной заслуги, приближения к «нигилистам» и т. п.» (Письма И. С. Тургенева к А. Ф. Онегину. «Недра», IV, стр. 286). В статье «По поводу «Отцов и Детей», имеющей фрагментарный характер, Тургеневым использована «коллекция писем и прочих документов», собравшихся у него в связи с полемикой вокруг романа. Многие из положений, которые Тургенев проводит в статье, еще резче высказаны им в письмах к друзьям и в разговорах. Правда, нужно принять во внимание, что не только тон писем Тургенева, но и их содержание в значительной степени зависели от адресата. В письме к К. Случевскому от 14 апреля 1862 года, отвечая на толки, вызванные романом среди русского студенчества в Гейдельберге, Тургенев разъясняет свое отношение к героям романа и дает его характеристику, примыкающую к тому, что он позже говорит в статье «По поводу «Отцов и Детей»: «1) Первый упрек напоминает обвинение, деланное Гоголю и др., зачем не выводятся хорошие люди в числе дурных — Базаров — все-таки подавляет все остальные лица романа. (К[атко]в находил, что я в нем представил апофеозу «Современника».) Приданные ему качества не случайны. Я хотел сделать из него лицо трагическое — тут было не до нежностей. Он честен, правдив и демократ до конца ногтей. А вы не находите в нем хороших сторон. «Stoff und Kraft» он рекомендует именно как популярную, т. е. пустую книгу; дуэль с П. П. (Павлом Петровичем Кирсановым) именно введена для наглядного доказательства пустоты элегантно-дворянского рыцарства, выставленного почти преувеличенно-комически; и как бы он отказался от нее; ведь П. П. его побил бы, — Базаров, по-моему, постоянно разбивает П. П., а не наоборот, и если он называется нигилистом, то надо читать: революционером.
«2) То, что сказано об Аркадие, о реабилитировании отцов и т. д. показывает только — виноват! — что меня не поняли. Вел моя повесть направлена против дворянства, как передового класса. Вглядитесь в лица Н. П. (Николая Петровича Кирсанова), П. П., Аркадия. Слабость и вялость или ограниченность. Эстетическое чувство заставило меня взять именно хороших представителей дворянства, чтоб тем вернее доказать мою тему: если сливки плохи, что же молоко? Взять чиновников, генералов, грабителей и т. д. было бы грубо, lе pout aux anes и неверно. Все истинные отрицатели, которых я знал — без исключения — (Белинский, Бакунин, Герцен, Добролюбов, Спешнев и т. д.) происходили от сравнительно добрых и честных родителей, и в этом заключается великий смысл: это отнимает у деятелей, у отрицателей всякую тень личного негодования, личной раздражительности. Они идут по своей дороге потому только, что более чутки к требованиям народной жизни. Графчик С—с не прав, говоря, что лица, подобные Н. П. н П. П. — наши деды: Н. П. это — я, Огарев и тысячи других, П. П. — Столыпин, Есаков, Боссет, — тоже наши современники. Они лучшие из дворян — и именно потому и выбраны мною, чтоб доказать их несостоятельность. Представить с одной стороны взяточников, а с другой идеального юношу — эту картинку пускай рисуют другие... Я хотел большего — Базаров в одном месте у меня говорил (я это выкинул для цензуры) Аркадию, тому самому Аркадию, в котором ваши гейдельбергские товарищи видят более удачный тип: «Твой отец честный малый; но будь он расперевзяточник — ты все-таки дальше благородного смирения или кипения не дошел бы, потому что ты дворянин». «3) Господи! Кукшина, эта карикатура, по вашему — удачнее всех! — На это и отвечать нельзя. — Одинцова так же мало влюбляется в Аркадия, как в Базарова, — как вы это не видите. Это тоже представительница наших праздных, мечтающих, любопытных и холодных барынь-эпикуреек, наших дворянок. Графиня Сальяс это лицо поняла совершенно ясно. Ей бы хотелось сперва погладить по шерсти волка (Базарова), лишь бы он не кусался — потом мальчика по его кудрям — и продолжать лежать вымытой на бархате. «4) Смерть Базарова (которую гр. С—с называет героическою и потому критикует) должна была по-моему положить последнюю черту на его трагическую фигуру. А ваши молодые люди и ее находят случайной. «Оканчиваю следующим замечанием: если читатель не полюбит Базарова со всею его грубостью, бессердечностью, безжалостной сухостью и резкостью — если он его не полюбит, повторяю я — я виноват, и не достиг своей цели. Но рассыропиться, говоря его словами, я не хотел, хотя через это я бы вероятно тотчас имел молодых людей на моей стороне. Я не хотел накупаться на популярность такого рода уступками. Лучше проиграть сражение (и кажется я его проиграл), чем выиграть его уловкой. Мне мечталась фигура сумрачная, дикая, большая, до половины выросшая из почвы, сильная, злобная, честная и все-таки обреченная на погибель, потому что она все-таки стоит еще в преддверии будущего — мне мечтался какой-то странный pendant с Пугачевым и т. д. — а мои молодые современники говорят мне, качая головами: «ты, братец, опростоволосился и даже нас обидел: вот Аркадий у тебя почище вышел — напрасно ты над ним еще не потрудился». Мне остается сделать как в цыганской песне: «снять шапку, да пониже поклониться» Первое собрание писем П. С. Тургенева, стр. 104—107). Совершенно иначе освещает Тургенев смысл романа в разговоре с Е. Феоктистовым. «Однажды, — пишет в своих воспоминаниях Е. Феоктистов — когда он был поглощен этим романом, сошлись мы с ним у Боткина. — Я выставлю тип, говорил он, который многим покажется, быть может, странным, потому что он еще недостаточно определился, но для меня он уж как нельзя более ясен; только русская жизнь способна была произвести подобную мерзость... Удивительнее всего, что впоследствии он сам счел нужным заявить, будто симпатии его были вполне на стороне Базарова, будто он разделял все убеждения избранного им героя! Встретившись с ним в 1870 г. в Бадене, я напомнил ему о нашем разговоре у Боткина. - Помните ли, — говорил я ему, — с каким отвращением относились вы к только что зарождавшемуся у нас нигилизму, в какую заслугу вы ставили себе намерение изобличить его; помните ли, что вы своими словами привели в восторг даже В. П. Боткина, а уж это значит очень много... и вдруг теперь вы хотите уверить, будто сочувствуете в Базарове всему, решительно всему, стало быть даже его взглядам на искусство, в котором он видит не что иное, как праздную забаву: ну, скажите пожалуйста, зачем вам понадобилось это? Иван Сергеевич засмеялся и махнул рукой. — Что хотите, — сказал он, — я уже действительно хватил через край... (Воспоминания Е. М. Феоктистова, 1929, стр. 29—30). Еще до выхода, роман, известный в рукописи друзьям Тургенева, вызвал оживленный обмен мнений. Радикально-демократической критикой шестидесятых годов он был воспринят как пасквиль на «молодое поколение». Недовольна осталась им и консервативная критика, увидевшая в нем «апофеозу «Современника». В диспутах и спорах, поднятых романом, Тургенев отстаивает ту позицию, что он действовал как художник, шел не от идей, а от образов, взятых непосредственно из жизни. Отвечая А. Фету на упрек в тенденциозности, Тургенев 6 апреля 1862 года (почти одновременно с письмом гейдельбергским студентам) писал: «... Скажу вам одно, что я все эти лица рисовал, как бы я рисовал грибы, листья, деревья; намозолили мне глаза, я и принялся чертить» (А. Фет, Мои воспоминания, т. I, стр. 396). Ту же мысль он проводит и в своей статье «По поводу «Отцев и Детей». Правда, Тургенев принимает часть упреков, которые делала ему радикальная критика. Еще определеннее говорит он об этом в письме М. Салтыкову от 3 января 1876 года: «... я готов сознаться (и уже печатно сознался в своих Воспоминаниях), что я не имел права давать нашей реакционной сволочи возможность ухватиться за кличку, за имя; писатель во мне должен был принести эту жертву гражданину — и потому я признаю справедливым и отчуждение от меня молодежи, и всяческие нарекания... Возникший вопрос был поважнее художественной правды — и я должен был это знать наперед» (Первое собрание писем И. С. Тургенева, стр. 278). Однако характер завещания, с которым обращается Тургенев к «молодым собратиям» по перу, показывает, что эти высказывания были лишь уступкой «духу времени». Сведение задач литературы к охране чистоты литературного языка также, как и лозунг свободы художественного творчества, связывались в шестидесятых годах с позициями сторонников «чистого искусства». Именно как запоздалые оправдания писателя чуждого лагеря перед молодым поколением восприняла статью Тургенева радикальная критика шестидесятых годов (подробнее я говорю об этом во вступительной статье). Стремясь заранее защитить себя от неизбежных нападок критики, Тургенев мобилизует имеющиеся в его распоряжении средства. В числе прочих доказательств отсутствия памфлетных установок в романе он проводит в сноске к «Воспоминаниям» отзыв из статьи в «FoBische Zeitung», автор которой выражает удивление «как могла радикальная русская молодежь, по поводу подобного представителя ее убеждений и стремлений, каким нарисовал Базарова Тургенев, — войти в такую ярость, что подвергла сочинителя формальной опале и осыпала его всяческой бранью?» Этот отзыв имеет свою историю. Зная, что немецкий критик Людвиг Пич — приятель Тургенева — собирается писать об «Отцах и Детях», Тургенев обращается к нему с письмом, в котором он подсказывает Пичу желательный для него характер отзыва. Несомненно, Тургенев имеет в виду не столько немецкого читателя, сколько русскую радикальную молодежь, к которой он обращается в своих воспоминаниях. В письме от 8 июня 1869 года Тургенев пишет: «Любезный Пич, хочу возвыситься до уровня 19-го века — и miserablement клянчить рекламы. Уделите мне ваше благосклонное внимание! «Вы пишете мне, что хотите дать отзыв об «Отцах и Детях», прекрасно!— Дайте отзыв сдержанный и строгий — но выразите в нем ваше недоумение и удивление по поводу того, что молодое русское поколение истолковало образ Базарова, как обидную карикатуру, как памфлет и клевету. Больше того, укажите на то, что я задумал молодца даже чересчур героически идеализированным (так оно и есть) — и что у русской молодежи слишком уж повышенная чувствительность. — Ведь вы не знаете, какой грязью и гадостью меня из-за Базарова забросали — (и продолжают забрасывать), — сколько оскорблений и ругательств пало на мою бедную голову, преданную за это всем духам ада (лучшее из того, что обо мне говорилось, это — Видок, подкупленный Иуда, дурак, осел, гадина, плевательница). Вот почему для меня было бы удовлетворением показать, что другие нации смотрят на это иначе. — Я решаюсь просить вас о такой рекламе, потому что она соответствует строгой истине и конечно, не противоречит вашему убеждению. В противном случае я не стал бы вас беспокоить. Если вы исполните мою просьбу, то сделайте это поскорее — чтоб перевод наиболее важных мест я мог напечатать, как приложение к моим литературным воспоминаниям, которые скоро должны выйти» (Письма И. С. Тургенева к Людвигу Пичу, 1924, стр. 97—98). Статья Людвига Пича была напечатана в «FoBische Zeitung» 10 июня 1809 г. Тургенев успел еще взять из нее цитату для очерка, появившегося осенью 1869 г. в I томе его «Сочинений».
ЧЕЛОВЕК К СЕРЫХ ОЧКАХ
Впервые, под заглавием «Monsieur Francois», напечатано в декабрьском номере журнала «La Nouvelle Revue», 1879, т. I, стр. 1265—1290. На русском языке появилось в анонимном переводе в одесской газете «Правда» (№ 286 от 30 декабря 1879 г.), под заголовком: «Новая повесть И. С. Тургенева». Печатается по тексту «Сочинений И. С. Тургенева», 1880 г., т. I, стр. 110—136. Автограф, находящийся в парижском архиве Виардо, имеет дату «Буживаль, сентябрь 1879». Очерк написан для журнала «La Nouvelle Revue», редактировавшегося m-me Адан, в салоне которой бывал Тургенев. Коректуру рассказа по просьбе Тургенева держал Густав Флобер. «Прочитайте эту маленькую безделицу» — писал Тургенев Г. Флоберу 2 декабря 1879 года — «исправляйте, изменяйте, выбрасывайте все, что захотите и перешлите мне ее обратно завтра же, если это возможно» (Письма И. С. Тургенева к Полине Виардо, стр. 210). В «La Nouvelle Revue» рассказ снабжен примечанием Тургенева, относящимся к герою: «В этом маленьком очерке есть большой недостаток: в нем можно увидеть предсказания, сделанные задним числом. Это недостаток, который я не могу исправить, но я утверждаю, что человек, о котором я говорю, действительно существовал и действительно говорил мне все то, что я передаю». (1) Фоном очерка служат события первой половины 1848 года во Франции. «Банкеты в пользу реформы», о которых упоминает Тургенев в связи с настроениями, волновавшими Париж перед Февральской революцией, были организованы оппозиционной буржуазией в целях воздействия на правительство Луи-Филиппа. Начало банкетной кампании относится к лету 1847 года. Основным требованием было расширение избирательного права. «Июльская монархия, — пишет К. Маркс, — была не чем иным как акционерной компанией для эксплоатации Французского национального богатства; дивиденды ее распределялись между министрами, палатами, 240000 избирателей и их присными. Луи-Филипп был директором этой компании» (К. Маркс и Ф. Энгельс, Классовая борьба во Франции, Сочинения, 1931, т. VIII, стр. 6). Вне этой «pays legal» находились не только еще относительно слабо организованный французский пролетариат, но и огромные массы городской и сельской мелкой буржуазии, лишенной права голоса. Политические банкеты были средством организации общественного мнения. Свободная общественная трибуна противопоставлялась продажной палате депутатов. С конца 1847 года банкеты приобретают более широкий и бурный характер. Социалистические элементы, стоявшие в начале в стороне от кампании, возглавляемой династической оппозицией, примыкают к движению. Запрещение банкета в Париже, в начале 1848 г., послужило одним из поводов восстания. Замечания monsieur Francois, относящиеся к Гизо, Тьеру и Одиллону Барро, характеризуют их поведение накануне и во время Февральской революции.
Гизо — всемогущий министер Луи-Филиппа, глава буржуазно-Финансовой олигархии, не шел ни на какие уступки даже в то время, когда волна оппозиционного движения уже захватила почти всю Францию. Когда на одном из заседаний парламента депутат Гарнье Пажес воскликнул: «Дни избирательного права наступят», Гизо ответил: «Этот день не наступит никогда». Гизо был смещен уже во время Февральского восстания. Тьер — в сороковых годах премьер-министр Луи-Филиппа, активный враг демократии и социализма, в период возвышения Гизо был не у дел. Умереннейший из оппозиционеров, возглавлявший вместе с Одиллоном Барро династическую оппозицию, Тьер в середине
-------------------------------------
1. В подлиннике — на Французском языке.
-------------------------------------
Февраля 1848 г. выступил в парламенте с речью, в которой он заявил о своей принадлежности к «партии революции». В Февральские дни Луи-Филипп назначил его председателем совета министров, но вступить в должность ему помешала революция. В 1871 году под руководством Тьера был произведен кровавый разгром Парижской Коммуны.
