"Утопический социализм в России." Хрестоматия под ред. А.И.Володина Москва, Политиздат, 1985 г. OCR Biografia.Ru
А. И. Володин и Б. М. Шахматов УТОПИЧЕСКИЙ СОЦИАЛИЗМ В РОССИИ. 1833—1883 (Краткий очерк)
продолжение статьи...
Он был замечательно глубоким критиком капитализма, несмотря на свой утопический социализм» (1). Именно настойчивое стремление представить социализм как неизбежный результат социально-экономического развития общества и делает прежде всего из Чернышевского «величайшего представителя утопического социализма в России» (2). «...Великий социалист домарксова периода...» (3) — так назвал его В. И. Ленин. Уже в ноябре 1849 г. Чернышевский писал, что политическая экономия и история «стоят теперь во главе всех наук. Без политической экономии теперь нельзя шагу ступить в научном мире. И это не то что мода, как говорят иные, нет, вопросы политико-экономические действительно теперь стоят на первом плане и в теории, и на практике, то есть и в науке, и в жизни государственной» (4). И на жизнь России Чернышевский смотрит опять-таки под этим углом зрения: «...каждому очевидно, что с окончанием нашей последней войны (имеется в виду Крымская война.— Ред.) начинается для России более деятельное, нежели когда-либо, участие в общем европейском экономическом движении. Каждый видит, что наша промышленная деятельность начинает очень быстро усиливаться. Наши собственные капиталы, нравственные и материальные, выходят из своего летаргического бездействия: иноземные капиталы начинают находить у нас выгодное и безопасное помещение... Россия вступает в тот период экономического развития, когда к экономическому производству прилагаются капиталы» (5). А вот что писал Н. Г. Чернышевский в ноябрьском номере «Современника» за 1857 г.: «...в наше время главная движущая сила жизни, промышленное направление, все-таки гораздо разумнее, нежели тенденции многих прошлых эпох... Быть может, иным из нас приятнее было бы господство какого-нибудь более возвышенного стремления,— но чего нет, того нет, а из того, что есть, более всего добра приносит промышленное направление. Из него выходит и некоторое содействие просвещению, потому что для промышленности нужна наука и умственная развитость; из него выходит и некоторая забота о законности и правосудии, потому что промышленности нужна безопасность; из него выходит и некоторая забота о просторе для личности, потому что для промышленности нужно беспрепятственное обращение капиталов и людей... Когда
--------------------------------
1. Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 25, с. 94.
2. Там же, т. 24, с. 335.
3. Там же, т. 41, с. 55.
4. Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. М., 1949, т. 14, с. 167. 5. Там же, т. 4, с. 303—304.
--------------------------------
развивается промышленность, прогресс обеспечен. С этой точки зрения мы преимущественно и радуемся усилению промышленного движения у нас...» (1).
Уже одни только эти положения свидетельствуют о том, что Чернышевский делает решительный шаг навстречу материалистическому пониманию истории. В принципе отказываясь от «догматического предвосхищения будущего» (2), характерного для большинства утопистов, он переходит к изучению исторического процесса рождения нового, будущего общества из старого, из наличной экономической действительности. Всего нагляднее это проявилось в его работах, связанных с переводом и комментированием сочинения Д. С. Милля «Основания политической экономии». Исходным пунктом всех рассуждений о человечестве, обществе, его развитии должно быть, считает Чернышевский, настоящее. Конечно, это не исключает догадок и гипотез относительно будущего, особенно таких, которые имеют очень сильную степень вероятности. Однако всегда надо помнить, утверждает Чернышевский, что эти догадки и гипотезы — все-таки не факты, а «только выводы из признаков, указывающих на близкое осуществление известных фактов. Но чего еще нет, о том нельзя слишком много заботиться, когда есть уже осуществившиеся факты, требующие всей силы нашего внимания. Мысли о будущем, хотя бы довольно близком, имеют лишь малую степень практической важности по сравнению с обстоятельствами, влиянию которых человек уже подвергается в настоящем» (3). Вместе с тем ориентация на настоящее не означает, по Чернышевскому, отказа от идеалов, отказа от устремленности к иным, желаемым порядкам. Анализ настоящего как раз и выявляет определенную цель, ведущую тенденцию социального движения. Вся проблема заключается в приближении действительности, настоящего к этой цели. В обязанность человека, озабоченного судьбами народа, входит постоянно держать в уме эту цель, сообразуя с ней свои действия: «Близка или далека цель, все равно, нельзя выпускать ее из мысли, нельзя, потому что как бы далеко ни была она, ежеминутно представляются и в нынешний день случаи, в которых надобно поступить одним способом, если вы имеете эту цель, и другим способом, если вы не имеете ее» (4). Но какова же цель исторического процесса? Согласно Чернышевскому, ее обнаруживают факты самого экономического развития — возрастание обобществления труда, в частности рост крупной промышленности, требующий, чтобы хозяином производства стал сам труженик. Это прежде всего и предопределяет грядущую неизбежность краха отношений эксплуатации и угнетения, ликвидации частной собственности вообще.
------------------------------------
1. Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч., т. 4, с. 860—861.
2. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 1, с. 379.
3. Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. М., 1949, т. 9, с. 217—218.
4. Там же, с. 353.
------------------------------------
Под пером Чернышевского социализм выступает как экономическая необходимость — точно так же, как в свое время капитализм, принесший человечеству более развитые формы производства по сравнению с феодальным «невольничеством»: «...опасаться за будущую судьбу труда не следует: неизбежность ее улучшения заключается уже в самом развитии производительных процессов» (1). Дело не просто в очевидных экономических преимуществах крупных предприятий перед мелкими, а в том, что «человечество, действительно, идет к заменению вражды, принимающей в промышленных делах форму конкуренции, товариществом, союзом» (2), что «экономическая история движется к развитию принципа товарищества...» (3). Реальные начала, ростки будущего обнаруживаются Чернышевским в экономической жизни современной ему действительности: «...в сфере громадных предприятий стала все сильнее и сильнее выступать тенденция, противоположная безграничному праву частной собственности (укажем развитие этой тенденции по двум направлениям, известным каждому: акционерные общества захватывают все больше и больше места в промышленной деятельности; когда частная собственность мешает осуществлению громадных предприятий, замышляемых акционерными обществами, закон устраняет ее с их пути посредством экспроприации, которая все больше и больше входит в законное правило и при столкновениях государственной деятельности с частною собственностью...) Тут везде — нечто похожее на коммунизм...» (4)
Можно и, разумеется, нужно отметить и абстрактность, и наивность данных рассуждений: но не стоит удивляться этому: Чернышевский остался утопистом, он не смог «выпрыгнуть» за рамки своего времени и своей страны, как не смог он и переступить границ собственного антропологического мировоззрения: для него последним критерием общественного прогресса является степень соответствия социальных учреждений и отношений «природе человека», врожденным «потребностям человеческой натуры» (5). Важно, однако, другое: Чернышевский совершенно точно фиксирует историческую обреченность частнособственнических порядков не только в их капиталистической форме, но и в принципе, а также правильно указывает на решающее экономическое преимущество перед ними такого строя, «когда отдельные классы наемных работников и нанимателей труда исчезнут, заменившись одним классом людей, которые будут работниками и хозяевами вместе» (6). Решение мучившей Чернышевского проблемы смыкания социалистической теории и действительной жизни видится ему прежде всего на пути практического, в том числе и массового револю-
---------------------------------------
1. Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч., т. 9, с. 222.
2. Там же, т. 7, с. 168—169.
3. Там же, т. 9, с. 643.
4. Там же, с. 902.
5. Там же, с. 334.
6. Там же, с. 487.
---------------------------------------
ционного, действия, максимально соответствующего тем или иным историческим условиям. Но эти проблемы найдут у него разработку главным образом уже после крестьянской реформы 1861 г. Так, размышляя в Петропавловской крепости о том, «сколько же времени понадобится, чтобы приобрел господство в исторической жизни простой народ, которому одному и выгодно и нужно устройство, называющееся социалистическим!», Чернышевский напишет в 1862 г.: «По одному большому сражению в начинающейся вековой борьбе за социализм было уже дано в обеих передовых странах Западной Европы. Во Франции это была июньская битва на улицах Парижа; в Англии колоссальная апрельская процессия хартистов по лондонским улицам (1). Обе битвы были даны в 1848 г. Обе были проиграны. Но на нашем веку еще будут новые битвы,— с каким успехом, мы увидим» (2). Таким образом, почти за 30 лет своего развития — от возникновения до эпохи крестьянской реформы 1861 г. утопический социализм в России прошел, условно говоря, три этапа: 30-е годы — этап утробного развития, в основном на уровне и в формах индивидуального сознания; 40-е годы — время первого литературного обнаружения, превращения утопического социализма в реальный факт общественного сознания, время философского обоснования социалистического идеала; 50-е годы характеризуются в первую очередь стремлением к социально-экономическому обоснованию социализма, разработкой теории народничества, ставшего одним из влиятельных течений общественной мысли России XIX в. 60-е годы вносят в социалистическую мысль России — не только в содержание ее, но и в самые формы ее существования и выражения — новые моменты.
VII
Вольное русское слово Герцена, революционно-политическая проповедь Чернышевского на страницах «Современника» пробудили к действию новое поколение борцов против самодержавия во имя социалистического будущего. В пореформенную эпоху идеи социализма впервые обретают в России относительно массовую базу, распространяясь среди значительной части интеллигенции, преимущественно разночинной. Выдвижение разночинца в качестве ведущей силы освободительного движения В. И. Ленин считал существенным признаком его нового крупного этапа, названного им разночинским (3). Это оказалось самым непосредственным образом связано с коренными изменениями в самом статуте, в характере утопического социализма в России.
Собственно, и раньше приверженцами социализма были здесь
--------------------------------------
1. Чернышевский имеет в виду демонстрацию английских рабочих 10 апреля 1848 г., организованную Национальным конвентом чартистов.
2. Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч., т. 9, с. 833.
3. См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 25, с. 93.
---------------------------------------
отнюдь не исключительно дворяне — достаточно напомнить, что и Белинский, и многие петрашевцы, и Чернышевский, и Добролюбов по своему происхождению и социальному положению являлись разночинцами. Теперь, после того как в годы первой революционной ситуации идеи крестьянского социализма стали господствующими в массах разночинной интеллигенции, типичной фигурой становится социалист-разночинец. Более того, в наэлектризованной атмосфере политического брожения на рубеже 50-х и 60-х годов произошло соединение двух потоков — утопического крестьянского социализма и массового революционного движения разночинной интеллигенции — соединение, приведшее к образованию все более крепнущего направления революционного утопического социализма, нацеленного на штурм самодержавия, на радикальное преобразование России. Ориентация этого направления утопического социализма на революционную практику приводила к многообразным формам соединения теории и практики, к обилию социалистических программ и связанных с ними практических действий, которые в своем историческом развитии с 1861 г. до 1880-х годов сменяли друг друга в некоторой логической последовательности. Это дает возможность для выделения определенных периодов в истории утопического социализма этого времени. Для каждого из этих периодов характерны и свои особые теоретические искания, и свои программы, и свои революционные действия. Таких наиболее крупных периодов в истории утопического социализма в России пореформенной эпохи можно выделить три: 1861—1866, 1867—1874, 1875—1883 гг. Каждый из них соответствует одному из трех крупных натисков революционеров-разночинцев на самодержавие и отмечен в конце определенными революционными акциями: в 1866 г. это покушение Д. В. Каракозова на царя, в 1874 г.— массовое «хождение в народ», в 1881-м — осуществленная по решению революционной организации «Народная воля» казнь Александра II. Соответственно освободительное движение и утопически-социалистические теории меняли свою форму. В целом же главную, определяющую черту социалистической мысли в России пореформенного времени составляло стремление к наивозможно полному соответствию социалистической теории и революционной практики. Особенно ощутимо это стремление проявлялось в том, что, в сущности, не было ни одного сколько-нибудь значительного теоретика-социалиста, который бы так или иначе не принимал непосредственного участия в борьбе в составе каких-то революционных организаций. Проявлялось это стремление со всей наглядностью и в острой полемике этих организаций между собой именно по программным и тактическим вопросам. Это и позволяет брать революционную практику в качестве ведущего момента для периодизации истории утопического социализма в России 60—80-х годов XIX в. Конечно, не все в этой практике носило социалистический характер, были течения и общедемократического, несоциалистического содержания, но это не меняет самой сути дела, ибо не они, а именно социалистическое движение (т. е. единство, спаянность утопического социализма с революционно-демократическим процессом) было преобладающим в это время. «Наше социалистическое движение,— писал В. И. Ленин,— концентрировалось, так сказать, на борьбе с самодержавием» (1). Нелишним будет подчеркнуть, что это новое качество утопического социализма не только в значительной степени было подготовлено и обеспечено теоретической и практической деятельностью А. И. Герцена, Н. П. Огарева, Н. Г. Чернышевского и Н. А. Добролюбова, но и нашло в ней свое классическое проявление. В этой их деятельности было продемонстрировано такое сочетание социалистической теории и революционной практики, какое только было возможно в условиях того времени в рамках утопического социализма. Они продемонстрировали такую силу примера служения народу и вместе с тем — борьбы за социалистическое будущее России, что к их творчеству и опыту, особенно к творчеству и опыту Н. Г. Чернышевского, как к своеобразному эталону, обращались все последующие социалисты. Что касается первого периода (1861—1866 гг.), то их деятельность была в нем главной, определяющей, особенно в начальной стадии. Она послужила мощным импульсом для теоретических поисков и революционных начинаний всех других революционеров-социалистов. Достаточно сказать, что в период революционной ситуации А. И. Герценом был выдвинут лозунг «В народ!» (2), ставший символом движения революционной молодежи на протяжении десятилетий. Н. П. Огаревым была написана статья «Что нужно народу?» (3), ставшая своеобразной программой первой крупной подпольной организации — общества «Земля и воля» 60-х годов. Н. Г. Чернышевским была написана одна из самых первых революционных прокламаций, обращенных непосредственно к народным «низам»,— «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон», в которой содержался призыв к подготовке общего крестьянского восстания. Н. А. Добролюбов в своих последних стихотворениях, завещая новому поколению революционеров-социалистов шествовать «тою же стезею», что и их предшественники (4), звал их вместе с тем «начать в союзе нашем живое дело вместо слов»:
Но знаю я — дорога наша
Уж пилигримов новых ждет,
И не минет святая чаша Всех, кто ее не оттолкнет (5).
--------------------------------------------
1. Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 4, с. 374.
2. В статье «Исполин просыпается!», напечатанной в 110-м листе «Колокола» от 1 ноября 1861 г.
3. Впервые опубликовано в 102-м листе «Колокола» от 1 июля 1861 г. Написана при участии Н. Н. Обручева. В обсуждении ее основных положений принимали также участие Н. А. Серно-Соловьевич, А. А. Слепцов, М. Л. Налбандян.
4. В стихотворении «Милый друг, я умираю...» (см.: Добролюбов Н. А. Полн. собр. стихотворений. Л., 1969, с. 123).
5. Добролюбов Н. А. Еще работы в жизни много... (там же, с. 113—114).
---------------------------------------------
Но какой бы значительной ни была деятельность Герцена, Огарева, Чернышевского и Добролюбова, все же подлинный размах революционной борьбе, новые стимулы к поискам в теории, в разработке социалистического идеала и — особенно — путей его осуществления в России придали со времени первой революционной ситуации десятки их талантливых учеников, соратников и последователей, сотни и тысячи менее известных и безвестных участников освободительного движения. В годы революционной ситуации рядом с Герценом, Огаревым, Чернышевским и Добролюбовым, в строй беззаветных бойцов за народную свободу встают такие блестящие социалистические публицисты, как М. Л. Михайлов, Н. В. Шелгунов, Н. А. Серно-Соловьевич, Г. Е. Благосветлов, Д. И. Писарев, такие деятели революционного подполья, как П. Г. Заичневский, П. Э. Аргиропуло, В. А. Обручев, А. А. Слепцов, Н. И. Утин. В эти же годы, бежав из сибирской ссылки, вернулся к политической деятельности М. А. Бакунин, вошли в революционное движение П. Л. Лавров, В. В. Берви-Флеровский, Н. В. Соколов, сформировались революционные и социалистические убеждения П. Н. Ткачева, В. А. Зайцева, П. А. Кропоткина, А. П. Щапова, И. А. Худякова, Н. Я. Николадзе, К. С. Калиновского, М. Л. Налбандяна и др. Можно даже сказать, что почти все крупные деятели освободительного движения последующих двух десятилетий, внесшие определенный вклад в развитие, разработку и распространение социалистической мысли в России, в той или иной мере были деятелями 1861 г. И уже в период первого натиска российских революционеров на самодержавие большинство из них проявили себя довольно заметно. С падением в 1861 г. крепостного права условия существования, интенсивность и формы проявления социалистических идей и действий изменились коренным образом. Возникло организованное подполье. Это уже были не только отдельные кружки, периодически существовавшие в обеих столицах, причем, как правило, недолго. Теперь это была уже сеть кружков, и не только в Петербурге и Москве, но и во многих крупных городах Российской империи, сеть, имевшая тенденцию к устойчивости и к консолидации, к формам совместной работы, с центральными органами во главе, целые общества, самое заметное из которых — «Земля и воля» 1861—1863 гг. Подполье стало неуничтожимым, его существование — непрерывным, оно сохранилось даже в периоды самой жестокой реакции. Конечно, не стоит преувеличивать ни многогранности, ни организованности, ни сознательности, ни социалистичности в деятельности вновь возникшего революционного подполья, но нельзя не заметить уже в первый же пореформенный год ростки почти всех тех видов подпольной работы, которые в последующем были развиты революционерами-социалистами. Революционному подполью уже было мало пропаганды социалистических и демократических, атеистических и материалистических идей в легальной печати, прежде всего в «Современнике» и «Русском
слове», какой бы большой размах она ни приобретала, какой бы талантливой и содержательной ни была. Подполью мало было и вольной русской печати за границей, какой бы многообразной и мощной она ни являлась, как бы широко она ни распространялась в России. Возникает собственная, подпольная печать, ставшая существенным фактором освободительного, в том числе и социалистического, движения в пореформенное время. Поначалу эта печать копировала для своих нужд произведения заграничной вольной печати (номера «Колокола», отдельные издания Герцена и Огарева), отдельные произведения социалистов Западной Европы. Так поступали, например, в начале своей деятельности московские кружки — «Библиотека казанских студентов» и особенно группа П. Г. Заичневского и П. Э. Аргиропуло. Но вскоре возник особый род социалистической подпольной печати — прокламации-программы и даже прокламации-журналы. Обращенные к различным слоям населения — к «обществу» (имелись в виду образованные слои), к крестьянам, к солдатам, к офицерам, к молодежи и даже к верующим, эти прокламации представляли собой поистине небывалое ранее явление общественной жизни и литературы. Необходимость воздействия на широкие слои населения закономерно породила и множество иных форм деятельности революционеров, причем поиски здесь велись преимущественно в двух направлениях. Первое из них связано с использованием легальных форм для пропаганды социалистических идей: пропаганда в многочисленных студенческих землячествах, кассах взаимопомощи, кухмистерских, книжных магазинах, читальнях, культурно-просветительских обществах и т. д. Известно, к примеру, использование в целях пропаганды воскресных школ для детей и взрослых из «простого народа», а также такой организации, как «Шахматный клуб». Второе направление — открытые, публичные заявления своих убеждений и прямая агитация с целью поднять на борьбу новые силы, особенно из студентов, крестьян, солдат (один из примеров — выступление П. Г. Заичневского летом 1861 г. перед крестьянами Мценского уезда с призывом идти в города и запасаться оружием). Нередко это делалось во время актов протеста против произвола местных властей, правительственного террора. Напомним в этой связи о речи А. П. Щапова 16 апреля 1861 г. на панихиде в Казани по расстрелянным участникам бездненского крестьянского восстания, в которой он указывал на «демократических конспиратов» как на народных пророков и выражал надежду, что «земля воззовет Народ к восстанию и свободе...» (1). Напомним и о речи П. Г. Заичневского 17 марта 1861 г. на панихиде в Москве по расстрелянным участникам демонстрации в Варшаве: в ней он при-
----------------------------------------
1. Щапов А. П. Речь во время панихиды по убитым крестьянам в с. Бездне.- В сб.: Шестидесятники. М., 1984, с. 355.
----------------------------------------
зывал поляков «идти под одним общим знаменем» — «...будет ли это красное знамя социализма или черное знамя пролетариата» (1). Разумеется, было бы упрощением считать, будто развитие утопического социализма в России в пореформенный период целиком определялось нуждами подполья, революционно-освободительного движения вообще. Но вместе с тем было бы не меньшей ошибкой отрицать следующий бесспорный факт: теоретические поиски в отечественном утопическом социализме 60—80-х годов сосредоточиваются на практических путях перестройки настоящего на социалистических основах. «Полное теоретическое изложение системы известного быта, основанного на известном принципе,— вещь необходимая,— писал Н. Г. Чернышевский в «Очерках из политической экономии (по Миллю)» (в разделе «Собственность», не пропущенном цензурой для июньской книжки «Современника» за 1861 г.),— нужно же знать, что в самом деле хорошо и справедливо, а сверх того, у кого не уяснены принципы во всей логической полноте и последовательности, у того не только в голове сумбур, но и в делах чепуха. Но, если были на свете гениальные мыслители (и Чернышевский называет их ниже: Сен-Симон, Фурье, Оуэн.— Ред.) и нашли себе достойных учеников и приобрели популярность, то ведь надобно же положить, что или сами они, или некоторые из учеников их догадались же, кроме этих рассуждений об отвлеченной теории, поговорить и о возможном в современной действительности» (2). И далее, намекая на цензуру, Чернышевский писал, что он не имеет возможности «говорить о всех таких предложениях, имеющих в виду границы возможного для нынешней эпохи», ни «перечислить много таких программ», это-де «и лишнее было бы», «потому что в существенном все они сходны» (3); тем не менее отсюда совершенно логично следовал вывод о том, что именно эти «предложения» и такие «программы» относятся к «вопросу, занимающему нас» (4). Таким образом, самый важный и самый больной вопрос всякой утопически-социалистической теории — вопрос о соотношении идеала и действительности — в условиях пореформенной России должен был сойти и уже действительно сходил с высот абстрактно-теоретических размышлений на уровень прикладной разработки и, что не менее важно, практической проверки. Это означало значительный шаг вперед в эволюции утопического социализма в России. Шаг этот состоял во введении проблем революции, ее стратегии
----------------------------------------
1. Заичневский П. Г. (Речь...).— В сб.: Связи революционеров России и Польши XIX — начала XX в. М., 1968, с. 76. (Это наиболее полный список речи Заичневского; опубликован в статье: Бакулич В. Б. Речь П. Г. Заичневского о русско-польском сотрудничестве.)
2. Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч., т 9, с. 354—355. Раздел «Собственность» впервые был напечатан за границей в 1870 г.
3. Там же, с. 355.
4. Там же, с. 354.
-----------------------------------------
и тактики в саму ткань социализма. Отечественные социалисты вплотную занялись тщательным, детальным рассмотрением, применительно к наличной действительности того или иного периода, таких вопросов, как движущие силы, характер революции, соотношение экономических и политических задач, программы-максимум и программы-минимум, пропаганды и организации, политики и нравственности и тому подобных вопросов, которые ранее считались по общему правилу не относящимися к составу теории социализма. Теперь они, такие вопросы, стали неотъемлемой частью этой теории, более того, такой ее частью, из-за которой постоянно велись споры между различными социалистами, из-за разного толкования которой они расходились, раскалывались, делились на направления, общества, кружки, партии. Да и невозможно было социалистам России 60—80-х годов достичь единства по этим вопросам, составляющим сердцевину проблемы соотношения идеала и действительности,— потому невозможно, что, как показала история утопического социализма, и не только в России, но и в Западной Европе (вспомним, кстати, о бабувизме и бланкизме и других направлениях революционного домарксистского социализма), вопросы эти в рамках социального утопизма в принципе не решаются. Не случайно на протяжении всей истории утопического социализма в России 60 — начала 80-х годов его представители, фигурально выражаясь, мечутся между идеалом и действительностью, отдавая в своих теоретических разработках предпочтение то одному, то другому, пытаясь рассматривать пути социалистического преобразования существующей российской действительности (равно как и его средства и орудия) то преимущественно через призму идеала, то исходя лишь из действительности. Характерно, что в первый год после реформы 1861 г. в период революционной ситуации, в атмосфере крестьянских и студенческих волнений, когда господствовало ожидание близости крестьянского восстания, для которого даже дата была определена — лето 1863 г., социалистические идеалы у российских демократов как бы отошли на второй план. Во всяком случае, в таких прокламациях, как «Великорусс» (да и в «Ответе «Великоруссу» Н. А. Серно-Соловьевича) и «К молодому поколению», об этих идеалах речь практически не идет. То же самое даже и в неопубликованных прокламациях «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон» Чернышевского и «Русским солдатам от их доброжелателей поклон» Шелгунова и Михайлова и в несохранившемся печатном сокращенном варианте ее под названием «К солдатам». «Границы возможного для нынешней эпохи», как об этом писал Чернышевский, в них очерчены лишь вокруг справедливого решения крестьянского вопроса, иначе говоря, их содержание не выходит, в сущности, за границы общедемократических требований. По каким бы соображениям ни проводилось это ограничение целей и задач освободительного движения, ситуация парадоксальная: ведь некоторые из авторов упомянутых выше прокламаций в легальной печати выражали вполне социалистические стремления. Возможно, что дело было здесь не только в одной тактике или в «границах возможного», но и в возможностях самого социалистического утопизма как типа мировоззрения. Иначе как объяснить, почему, когда речь заходила о путях коренного преобразования существовавших тогда отношений, этот разрыв, так сказать, между революционностью и социалистичностью в тех же произведениях обнаруживался снова, но уже как бы в перевернутом виде. Так, в прокламациях при решении ближайших задач мы видим радикальную проповедь насильственной революции, вплоть до уничтожения дворянского сословия и царской семьи (как это было провозглашено в прокламации Шелгунова и Михайлова «К молодому поколению») и установления народовластия с республиканскими или полуреспубликанскими (конституционная монархия) политическими формами. В легальной же печати — социалистическое решение социальных задач путем таких мер, как просвещение, нравственное воспитание и т. п., где в центре общественного идеала — так или иначе понимаемая ассоциация, построенная на началах равенства и справедливости. Конечно, в подцензурной печати не скажешь того, что можно прямо сформулировать в прокламации. Между легальной и нелегальной литературой было определенное разделение функций. И, в конце концов, статьи М. Л. Михайлова по женскому вопросу высоко ценились современниками не столько за высказанные в них и проистекающие из социалистических представлений автора требования одинакового для лиц обоего пола воспитания и образования, равного права на труд, на участие в науке и искусстве и т. д., сколько за вытекающую из общего смысла этих статей идею коренного преобразования данных семейных и общественных отношений как непременного условия перехода к социализму и, пожалуй, еще более за указание на трудности этого перехода. Ведь М. Л. Михайлов писал, что «светлый идеал будущего счастья общества начинает владеть мыслью даже лучших людей нашего времени часто только после тяжкой борьбы с господствующим злом и неправдой» (1). Равным образом и статья Н. В. Шелгунова «Рабочий пролетариат в Англии и во Франции» вызвала большой интерес, т. к. привлекла внимание читателей к вопросу о положении рабочего класса; детально знакомила российское общество с его положением в развитых капиталистических странах. (Следует отметить, что в своей статье Н. В. Шелгунов опирался на книгу Ф. Энгельса «Положение рабочего класса в Англии».) Именно поэтому Шелгунова и стали называть «творцом рабочего вопроса в России», а Михайлова — соответственно «творцом женского вопроса». Включение в ткань размышлений и творчества отечественных социалистов вопросов практического преобразования существующей российской действительности предъявляло, естественно, повы-
----------------------------------------
1. Михайлов М. Л. Соч. М., 1958, т. 3, с. 430.
----------------------------------------
шенные требования и к самой теории социализма. Необходимость перейти от общетеоретического рассмотрения проблемы отношений между идеалом и действительностью и призывов к анализу настоящего как реальной исходной основы будущего (все это мы наблюдаем уже у отечественных социалистов 40—50-х годов),— необходимость перейти от этого к детальному изучению окружающей действительности и возможно более конкретному определению путей ее преобразования на социалистических основах привела к изучению и освещению в социалистической журналистике таких поистине наболевших вопросов, как крестьянский, рабочий, женский, национальный и т. п. Предлагаемые решения этих вопросов вошли в программы революционных организаций и прежде всего нашли отражение в прокламациях; например, «женский вопрос» вошел в одну из первых прокламаций-программ вполне коммунистического характера — в прокламацию П. Г. Заичневского «Молодая Россия». В начале 60-х годов, в ожидании всеобщего крестьянского восстания, которое все не начиналось, участники социалистических кружков занялись организацией своих рядов, консолидацией в тайные общества (самым значительным из них и стала «Земля и воля»). В это же время все активнее идет процесс размежевания их с либералами. Да и «прокламационная война» с правительством все более приобретала социалистическую окраску. Еще недавно некоторые из либералов, будучи политическими реформаторами, заигрывали с идеями социалистов (1). Теперь, отбрасывая прежний идеологический наряд, вступая в борьбу с социализмом и социалистами, они неизбежно переставали быть и демократами, тем более революционерами. «Последнее,— писал П, Ф. Николаев в 1885 г.,— представляет характернейшее обстоятельство, определявшее прежде, определяющее теперь и имеющее впредь определять все течение русской мысли. Не быть для русского социалистом — значит не быть и революцио-
----------------------------------------------------
1. Вот пример такого заигрывания. В 1861 г. в рецензии на русский перевод книги Бруно Гильдебранда «Политическая экономия настоящего и будущего» буржуазный публицист И. Бабст писал: «Еще недавно слово социализм произносилось у нас шепотом; оно было изгнано из литературы, его боялись произносить с кафедр, и отсюда проистекало, как и всегда, то печальное явление, что все бросились на запрещенный плод, каждый ловил жадно социальные брошюры, и кто громче кричал о социализме, кто громче его проповедовал, конечно, благодаря какой-нибудь запоздалой брошюре, потерявшей всякое значение в Европе, тот считался передовым человеком. Слава богу, теперь можно говорить спокойно и безбоязненно о социальных реформах... Социализм и социальные теории — это великий современный исторический факт. Отвергать его значение и смешно и дико, и в этом-то состоит великая ошибка большинства представителей господствующей школы политической экономии... Нисколько не увлекаясь утопиями социалистов, мы все-таки должны сознаться, что общее сочувствие всегда и везде будет на их стороне, потому что они впервые указали на слабые стороны современной промышленной жизни, на бедствия миллионов людей и подняли завесу будущности, которая может грозить европейскому обществу, ежели оно не позаботится об изменении коренных основ своего быта. Тут-то и заключается вся положительная заслуга социалистов» (Вестник промышленности, 1861, т. 11, № 2, с. 53—55).
-----------------------------------------------------
нером. С другой стороны, невозможно быть социалистом, не будучи революционером. В этом лежит характерное различие истории современной России от истории Европы» (1).
VIII
С момента соединения утопического социализма с освободительным движением разночинной демократии социалистические идеи и революционная практика выступают в одном общем потоке. Характерной особенностью социалистической мысли в России периода 1861—1866 гг. было то, что она представляла собой все же нечто целое, хотя по преимуществу неоформленное; при всем многообразии трактовок и мнений внутренняя дифференциация различных течений внутри отечественного социализма была еще относительно незначительной. Упоминавшийся выше П. Ф. Николаев с большим основанием называл этот период в истории социализма в России «синтетическим»: «Время анализа не наступило... Анализ наступил с реакцией и разочарованием» (2).
Но и в этот период цельность социалистического учения, прочность социалистической традиции по отношению к предшественникам по крайней мере дважды подвергалась испытаниям среди нового поколения революционеров: в первый раз весной 1862 г., когда после майских пожаров реакция перешла в наступление: были арестованы Н. Г. Чернышевский и Д. И. Писарев, приостановлены журналы «Современник» и «Русское слово», прекращена деятельность «Шахматного клуба» и т. д.; во второй — в конце 1863 — начале 1864 г., после подавления восстания в Польше, Литве, Белоруссии и Правобережной Украине и самоликвидации «Земли и воли». В обоих случаях среди социалистов возникли горячие споры о путях и средствах преобразования России.
В первом случае полемика развернулась по поводу прокламации «Молодая Россия», в которой П. Г. Заичневский выступил с критикой всех оппозиционеров и политических публицистов (и прежде всего позиций А. И. Герцена и кружка «Великорусса») за отсутствие определенных принципов, «на которых должно построиться новое общество», за «пустое... либеральничанье» (3). Изложив собственно социалистическую программу, он высказался за якобинский, по существу, бланкистский путь осуществления революции в России, инициатива которой должна принадлежать революционной молодежи и войску (4). Прокламация взбудоражила революционное подполье, всколыхнула все общество. Все, кто только мог и хотел высказаться
-----------------------------------------------
1. Николаев П. Ф. Очерк развития социально-революционного движения в России.— Литературное наследство. М., 1977, т. 87, с. 418. 2. Там же, с. 414.
3. Заичневский П. Г. Молодая Россия.— В сб.: Народническая экономическая литература. Избранные произведения. М., 1958, с. 104. 4. См. там же, с. 106—107.
-----------------------------------------------
по ее поводу, высказались — как в легальной, так и в нелегальной и заграничной печати. Из этих отзывов особенно примечательны выступления Герцена в «Колоколе» (статьи «Молодая и старая Россия», «Журналисты и террористы») и авторов прокламации «Предостережение». «Говорить чужими образами, звать чужим кличем,— писал Герцен, считая «Молодую Россию» произведением «юношей-фанатиков»,— это непонимание ни дела, ни народа; это — неуважение ни к нему, ни к народу. Ну есть ли тень вероятия, чтобы народ русский восстал во имя социализма Бланки...» «Децентрализация — первое условие нашего переворота, идущего от нивы, от поля, от деревни. Народу надо проповедовать не Фейербаха и не Бабефа, а понятную для него религию земли» (1). «Революционная партия никогда не бывает в силах сама по себе совершить государственный переворот,— говорилось в «Предостережении».— Пример тому — многочисленные попытки парижских республиканцев и коммунистов, которые всегда так легко подавлялись несколькими батальонами солдат. Перевороты совершаются народами...» (2) В этой полемике обнаружилось, что в утопическом социализме в России возникло бланкистское течение, получившее позднее в народничестве развитие в лице так называемого русского якобинизма (или «бланкизма») П. Н. Ткачева. В ней вместе с тем более отчетливо выявились слабые стороны и ограниченность «крестьянского социализма», особенно уязвимость позиции тех его выразителей, которые ожидали народной революции в ближайшем будущем. Когда же ожидаемого летом 1863 г. народного восстания не произошло и через год было подавлено восстание в Польше, Литве, Белоруссии и на Украине, эта уязвимость стала приобретать кризисные черты. Вместе с фактическим свертыванием деятельности подполья, с прекращением «прокламационной войны» с самодержавием, с уменьшением практической роли деятельности вольной русской прессы за границей в рядах революционеров-социалистов стали заметны явления разброда, в их мировоззрении началась сумятица идей, получившая и определенное литературное выражение в печати. Настроения того времени — рубежа 1863—1864 гг.— получили яркое отражение, в частности, в статье М. Е. Салтыкова-Щедрина «Несколько слов о современном состоянии русской литературы вообще и беллетристики в особенности» (Современник, 1863, № 12, хроника «Наша общественная жизнь»). Там говорилось: «Предположим, читатель, что путем наблюдения, размышления и размена
-----------------------------------------------------
1. Колокол, 1862, № 23, с. 12—13.
2. Цит. по: Козьмин Б. П. Из истории революционной мысли в России. Избранные труды. М., 1961, с. 275. Правда, авторы «Предостережения», объявляя себя людьми, любящими «народ настолько, чтобы не покинуть его, когда он сам, без нашего возбуждения ринется в борьбу», умоляли публику, чтобы она помогла им в их «заботах смягчить готовящееся в самом народе восстание», ибо, писали они, «нам жаль образованных классов; просим их уменьшить грозящую им опасность» (см. там же).
------------------------------------------------------
мыслей ты дошел до некоторых положений, совокупность которых составляет твой так называемый идеал. Предположим даже, что это... идеал поистине честный, могущий дать действительное мерило для оценки явлений. Обладая своим сокровищем, ты мыслишь идти твердой стопой по жизненному пути... Но увы! практика на каждом шагу разбивает твой идеал, и даже не идеал собственно, а, что всего обиднее, разбивает его отношения к действительности. ...С разбитием идеала примириться можно... но примириться с бессилием, но признаться себе, что сам-то я молодец, да вот руки, ноги у меня связаны, не позволяет ни самолюбие, ни здравый смысл... «Господи! да где я? да что со мной делается?» — придется беспрестанно восклицать каждому искателю идеалов в этом море яичницы, каковым представляется жизнь, не выросшая еще в меру естественного своего роста» (1).
Условия для осуществления идеала в действительности (конечно, имеется в виду социалистический идеал и российская действительность) еще не созданы — таков один из итогов размышлений Салтыкова-Щедрина. Ставя вопрос: «Нет ли в самой жизни чего-то такого, что ставит разделяющую черту между идеалами человека, с одной стороны, и практическою, живою его деятельностью, с другой?» (2) — публицист на ряде примеров подводил читателей к признанию того, что «бывают такие моменты в истории человечества, когда массы самым странным и грубым образом ошибаются насчет своих собственных интересов, когда они являют собой жалкую зависимость и самое горькое неразумие», и что «в это время многое упраздняется, а преимущественно упраздняются именно те представления и понятия, которые заключают в себе семя жизни и залог общественного прогресса» (3). Считая, что «семя это не может до конца погибнуть», что оно «сохраняется в меньшинствах», вынужденных идти как бы наперекор мнению народных масс, Салтыков-Щедрин полагал тем не менее, что в его время, при данных условиях «всякое поползновение создать что-либо целое и гармоническое должно сопровождаться постоянною неудачей и что попытки этого рода могут представлять лишь искомое, которого достижение составляет задачу более или менее отдаленного будущего» (4). Как видим, вывод, к которому приходит мыслитель, отличается суровой трезвостью, но в том-то и дело, что эта реалистическая трезвость никак не могла удовлетворить большинство его современников-социалистов. В январе 1864 г., обращаясь к той же проблеме в статье «Естествознание и народная экономия» (Русское слово, 1864, № 1), А. П. Щапов утверждал: «...в литературе нашей одни идеалы сменяются другими, одно направление быстро чередуется с другим.
--------------------------------------
1. Салтыков-Щедрин М. Е. Литературная критика. М., 1982, с. 82.
2. Там же, с. 83.
3. Там же, с. 85.
4. Там же, с. 85, 87.
---------------------------------------
Каждая новая книжка журнала приносит в провинцию разнообразные и глубокие идеи, которые так и остаются идеями, без всякого приложения к жизни. Жизнь тащится сама по себе, а надежды и стремления мыслящих людей — сами по себе... Подумаешь да вглядишься... и невольно задаешься вопросами: да в идеалах ли, в теориях ли заключается та искомая сила, которая должна пробудить и обновить громадный мир русского народа?.. Пора уничтожить этот вредный, неестественный дуализм умственный и бытовой, эту, так сказать, аристократию мысли, знания, просвещения — в меньшинстве, отрешенном от дела народного, и эту демократию невежества, суеверия и рутины — в громадных массах работящего люда, не знающего и не понимающего идей и теорий меньшинства. Если оставить это раздвоение в обществе и на будущее время, то светлой силе меньшинства будет постоянно противодействовать темная сила большинства, и всякое движение вперед сделается невозможным» (1). Следовательно, проповедуя идеалы и идеи в меньшинстве, нужно «скорее открывать и указывать и практические пути и способы для развития и распространения реального просвещения в рабочих массах» (2). Такую задачу ставит Щапов. Еще два года назад он в духе общинного крестьянского социализма писал (в статье «Сельская община» — Век, 1862, № 1—6): «Пора, пора!.. Нам, разъединенным сословными предрассудками и ненавистями, разрозненными отвлеченными теориями... нам нужен освежительный, оживляющий, примиряющий дух мира, мирской социальной жизни, мирского социализма... Нам нужен крестьянский мирской такт, артельный дух, мирской ум-разум и умение в устройстве, деловодстве наших ассоциаций» (3). Теперь же Щапов утверждает, что «не идеалы и, вообще, не теоретический путь, а экономический утилитаризм есть, на первой поре, лучший путь для того, чтобы мало-помалу ввести рабочие массы в естественнонаучную область реализма» (4). Он проповедует о том, что нужны фабрики и заводы, устроенные на рациональных, естественнонаучных основах, с училищами при них, разнообразные экономические ассоциации. По его мнению, никакими историко-юридическими и административными мерами нельзя добиться того, чтобы «не было бедных, голодных и, следовательно, неразвивающихся людей»; это возможно лишь с помощью «естественнонаучных ключей и руководств к разнообразным кладовым и мастерским экономии природы» (5). Теперь уже не «Пора, пора!» восклицает Щапов, а нечто совсем иное: «работы этой хватит на несколько веков», но «без этой страдной работы мы не выйдем из этих болот, над которыми блестят блуждающие огоньки, освещая собою непроглядную тьму и тину, лежащую на дне...» (6).
-----------------------------------
1. Цит. по: Шестидесятники. М., 1984, с. 358.
2. Там же.
3. Цит. по: Народническая экономическая литература, с. 114—115.
4. Шестидесятники, с. 359.
5. Там же, с. 364—365.
6. Там же, с. 359.
-----------------------------------
А вот как отреагировал на сложившуюся ситуацию Д. И. Писарев: «Конечная цель лежит очень далеко, и путь тяжел во многих отношениях,— писал он в статье «Цветы невинного юмора» (Русское слово, 1864, № 2),— быстрого успеха ожидать невозможно; но если этот путь к счастью, путь умственного развития, оказывается необходимым, единственно верным путем, то это вовсе не значит, чтобы исключить из истории все двигатели событий, кроме опытной науки.
