Замерли в строю ветераны. Лишь шелест знамен и серебряный перезвон наград тревожили наступившую тишину... Минута молчания. День памяти тех, кто погиб на полях сражений, и тех, кто до последнего дыхания ковал победу над врагом в заводских цехах. Тысячи автозаводцев застыли на площади у монумента Славы. Только что отзвучали фанфары, отгремел воинский салют, вспыхнул Вечный огонь на вершине холма. Открыт монумент, прославляющий подвиг автозаводцев в годы Великой Отечественной войны. Открыт в знаменательный день — 9 Мая 1980 года, день тридцатипятилетия Победы. Минута молчания. В едином ритме стучат сердца убеленного сединой рабочего, вчерашней школьницы, уволенного в запас солдата. О чем они думают? Что вспоминают в эти мгновения торжественной тишины? Ветеран, что пережил на автозаводе трагедию летних дней 1943 года, вовек не забудет налеты воздушных фашистских пиратов, из ночи в ночь пунктуально сбрасывающих смертоносный груз на цехи завода, на жилые кварталы района.
Горело все. Казалось, сама земля извергала языки пламени, сочилась ядовитым дымом. Разрушенные стены, битый кирпич, жгутом скрученная арматура... распластанные на асфальте кроны молодых лип... Обгорелое лицо и одежда парторга, лежащего на руках товарищей и судорожно прижимающего к груди спасенную папку с партийными документами...
Человек средних лет видит горестный взгляд матери, ее трясущиеся руки, которые сжимают страшный листок похоронки. Так не стало у него отца. Так кончилось его детство. На мальчишечьи хрупкие плечи легла непосильная ноша... А подростку вспоминается хрипловатый голос деда, неторопливо ведущего рассказ о пережитом на войне. Большому, искалеченному, иссеченному шрамами телу неуютно на больничной койке. Помнит подросток и горькие, прощальные слова боевых товарищей деда в день похорон. И сейчас перед его глазами — блеск звезды на дедовом памятнике...
Стоит у гранитных плит монумента немолодой уже, но по-юношески стройный, подтянутый человек. В его памяти сумасшедшим калейдоскопом мелькают дни отступления. Страшная бомбежка в районе Бреста, выматывающие марши по бескрайним степям Украины, болотные топи Белоруссии, леса под Можайском...
Окружение. Прорьт ценой неимоверных усилий и многих жертв. Снова среди своих. И снова в бой... Вспоминаются глубокие воронки, где при отступлении от Дона до берегов Волги хоронили друзей, безымянные холмики с каской иль охапкой цветов в головах, затерянные среди лесов и полей... Вновь перед глазами та, торопливо вырытая могила. Шуршащие комья земли, скатывающиеся с бугорка. Разбойничий посвист пуль, пунктиры трасс в черной вышине.
В сталинградской степи навеки остался лежать их политрук. Но слова, дела старого коммуниста продолжали напоминать каждому: «Ни шагу назад, за Волгой нет места фашистам!»
И они держались. Каждый дом, каждый этаж, квартира, окно стали неприступным бастионом на пути врага.
Улицы Сталинграда. Сколько помнят они? Сколько осколков, снарядов и пуль оставили на них глубокие следы?
Остатки взвода, где служил Мамутин, заняли оборону в одном из домов. Борис устроился за простенком на втором этаже. Огляделся. Справа хороший обзор — улица пуста и простреливается метров на пятьдесят. Слева, у окна, замер автоматчик Мамаджанов.
«Парень надежный»,— думает про него Борис, устраиваясь поудобней. Достал из мешка горсть патронов, принялся набивать запасные диски автомата. Поправил на поясе гранаты и, спокойно вздохнув, закрыл глаза. За год с лишним почти непрерывных боев научился Борис ценить минуты передышки, когда можно отвлечься и мысленно вернуться к далеким мирным дням...
Детства у него по сути не было. Отца и матери он не помнит. До четырнадцати лет жил в деревне у сестры. Потом из Салганского района перебрался в Горький, к брату. Крестьянский труд хлебороба, косу да мотыгу сменил он в тридцать шестом году на тощую папку курьера. От цеха к цеху, с этажа на этаж носили его быстрые ноги по автозаводу.
Пришло время, выбрал он себе дело по душе — стал электриком. Так до апреля 1941 года и работал. Хорошо работал, старался. Когда провожали в армию, его добрый учитель Иван Кузьмич наказывал: «Служи, Боря, на совесть. Как у нас работал, так и Родине служи. Времена нынче серьезные. Ну, да тебя учить нечего: электрик — тот же солдат: по острию ходит».
Помнит он те слова...
— Борис, смотри, пожалуйста. Лезут шакалы.
И первая лимонка летит в подбирающихся к дому фашистов. Короткими очередями заработал автомат Мамутина. Фашисты затаились.
«Подмоги ждут»,— решил Борис. Словно отвечая на его мысли, за углом взревел танк, лязгая гусеницами по мостовой. Вот он показался невдалеке и замер посреди улицы. Черный, смертоносный зев пушки был направлен прямо на дом.
— Держись, Боря! Сейчас ахнет...
— Жаль, Рахим, не достать его гранатой.
Грохот. И взрывная волна прижала их к полу. По каске застучали куски кирпичной стены. Первый снаряд разворотил дальний угол дома. В клубах пыли бойцы не заметили, как зашевелились враги. Короткими перебежками приближались они к дому, ведя прицельный огонь. Мамутин сменил диск и выпустил очередь в наступающих врагов.
Второй разрыв снаряда отбросил к стене. Осколком стекла располоснуло щеку. Третьего выстрела ждать нечего — накроют.
— Меняем позицию! Рахим!
Выскочил на лестничную площадку, огляделся. Еще раз позвал Мамаджанова. Тот не отозвался. Сзади грохнул третий разрыв. Борис прыгнул вниз и, увидев рядом с собой прижавшегося к стене эсесовца, бросился на растерявшегося от неожиданности фашиста. И вот они уже катятся со ступеньки на ступеньку вниз. Немец вдвое тяжелее. Около самого входа одолел он Бориса, навалился всей тушей.
Едким потом и дешевым одеколоном пахнуло в лицо. Немец тянется за ножом. «Все, конец»,— мелькнуло в голове Бориса. Последним, нечеловеческим усилием рванулся он из-под врага. Тщетно. Блеснул нож. Не помня себя, Мамутин зубами вцепился в волосатое ухо. Истошный вопль. Мертвая хватка эсесовца ослабла. Борис вывернулся из-под ножа.
— Держись! — крикнул в это время Рахим, бросаясь на выручку. Удар прикладом оглушил врага.
Улица была пуста. Фашисты, думая, что с горсткой храбрецов покончено, прошли вперед. Бой уже шел за углом следующего дома. — Пощекочем-ка фрицев с тыла,— предложил Борис. Внезапным ударом они ощеломили противника. Подоспели и ребята со взводным. Сержант бутылками зажег танк. Враг отступил.
На огненных перекрестках войны не раз доводилось Борису Мамутину глядеть смерти в глаза. Медаль «За отвагу», орден Красной Звезды — верные свидетельства его солдатской доблести...
В одном из кровопролитных боев его тяжело ранило. А затем — медсанчасть, госпиталь в Казани, полковая школа при запасной артиллерийской части. Пехотинец Мамутин стал артиллеристом, командиром 122-миллиметровой гаубицы. И счет подбитым танкам врага он открыл в боях на Орловско-Курской дуге.
...Фронтовые дороги. Никогда нельзя сказать наверняка, какую встречу они готовят. Всякое случалось на них: и радостное, и печальное.
Помнит Борис, как под Орлом обогнала их взвод колонна новеньких полуторок. Сигналят водители, ругаются, требуя уступить дорогу, а ему до этого никакого дела, ему радостно. Машины родного завода напомнили дом, бригаду, любимую работу. Средь чистого поля пахло знакомым бензином, свежей краской, маслом от перегретого мотора.
— Чего улыбаешься, как маленький,— напустился на него шофер головного грузовика.— Не слышишь, сигналю. Убирай свою бандуру на колесах, сержант... Дай проехать!
— Не шуми, браток. Увидел вас — будто с земляками повстречался. С автозавода я, горьковский...
Подобрел водитель, тоже улыбнулся.
— Полуторка что надо. Побольше бы таких. Грузовик надежный. Передай спасибо огромное горьковчанам от нас, фронтовых шоферов. На том и расстались.
Эх, путь-дорожка фронтовая... В июне 1944 года привела она орудийный расчет старшего сержанта Бориса Яковлевича Мамутина под Ленинград. Полк их входил в состав дивизии прорыва и не раз участвовал в жестоких боях. Так что к моменту штурма пресловутой линии Маннергейма бойцы прошли хорошую боевую закалку, а полк стал гвардейским и орденоносным.
Артподготовка началась на рассвете, в строго определенное время. Тысячи орудий 10 июня обрушили массированный удар на неприступные до сих пор укрепления врага. Строгие ряды краснокрылых машин эшелон за эшелоном шли на северо-запад. Пикирующие бомбардировщики, штурмовики в сопровождении истребителей с воздуха взламывали долговременные огневые точки, рвали бетонные ряды противотанковых надолбов, крушили зарывшиеся в землю артиллерийские батареи.
— Огонь! — командует Мамутин, вкладывая в это всю ярость к заклятому врагу.
Свыше двух часов длилась артиллерийская подготовка. Темп боя сумасшедший. Бойцы оглохли от грохота неумолкающей канонады. Перемазанные землей, с голыми, блестящими от пота спинами артиллеристы, казалось, не знали усталости. Точными, до автоматизма отработанными движениями вынимали из гильзы пыж, закладывали в ствол снаряд, гильзу, наводили оружие на цель. — Огонь! Огонь! Огонь!..
Внезапно наступившая тишина неприятно сдавила голову. Бойцы, разгибая спины, недоуменно оглядывались вокруг. Конец артподготовки.
Справа и слева заурчали моторы. Нарастало, ширилось мощное «ура». Войска Ленинградского фронта пошли в наступление.
Артвзвод лейтенанта Беневоленского, куда входил и расчет старшего сержанта Мамутина, менял позицию. Метр за метром продвигались 122-миллиметровая гаубица по песку и суглинку вдоль Выборгского шоссе. Всем телом навалившись на тяжелое орудие, бойцы тянули его на запад.
Лишь хриплое дыхание да скрежет кованых сапог по редкому гравию в ответ на злые разрывы вражеских снарядов. Противник яростно огрызался, пытаясь остановить, затормозить неудержимое наступление.
— Еще чуток, еще самую малость, братцы,— со стоном вырывается из груди Бориса.
Едкий пот бежит по лицу, оставляя светлые следы, капля за каплей скатываясь в горячую пыль. А вот и высотка, удобная позиция.
— Окопаться!
И снова гаубица Мамутина рвет оборону врага.
Наступление продолжалось. За сутки артвзвод Беневоленского несколько раз менял позицию, огнем и сталью ломая сопротивление противника. Неприступная линия Маннергейма пала.
Но об отдыхе не могло быть и речи. Вперед, только вперед! Бойцы потеряли счет времени, забыли, когда спали и ели. Порой, не выдержав напряжения, кто-то падал у ящиков с боеприпасами, мгновенно засыпая. Ни грохот боя, ни смертельная угроза свистящих над головой пуль не в силах были разбудить солдата.
Два орудия первого огневого взвода лейтенанта Беневоленского выкатились на вершину небольшого пригорка. Позиция удобная. В руках артиллеристов замелькали лопаты, выбрасывая вороха сухой земли. Гаубицы готовы к бою.
Командир расчета Мамутин выбирает цель за нешироким болотцем, лежащим на их пути. Вражеские доты замаскированы слабо — вот они, как на ладони: бугорками топорщатся среди редкого мелколесья. Пока враги молчат, стараясь не выдавать себя.
— Угломер 20! Прицел 200! — командует Борис Мамутин.— Фугасным... По долговременным огневым точкам противника... Огонь!
Стоящая впереди батарея 76-миллиметровых пушек минутой позже тоже обрушивает огонь на укрепления врага. Пехота пошла в атаку.
Вдруг слева, со стороны Выборга, взревели танковые моторы, и на шоссе один за другим выползли «тигры» и «пантеры». Огнем пушек и пулеметов они прижали к земле наступающих. Почувствовав подмогу, ударили и доты противника. Атака захлебнулась. Пехотинцы под яростным огнем врага попятились.
А танки все ближе. Они перенесли огонь с рядов отступающих вглубь, на позиции артиллеристов. Разрывы снарядов справа и слева, глубокие воронки впереди огневого рубежа. Здесь и залегли поредевшие ряды пехотинцев. Плечом к плечу с окопавшимися бойцами артиллерийской разведки и связи они огнем встретили приближающихся фашистов.
Командование сводным подразделением взял на себя лейтенант Беневоленский.
— Стоять насмерть! Высота стратегическая!
Танки пытаются обойти укрепленный рубеж с флангов. Вот «тигр» неуклюже выползает из кювета, высоко задрав ствол пушки. И в ту же секунду фугасный снаряд Мамутина вспарывает ему бронированное брюхо. Едкий шлейф черного дыма стелется еще от двух подожженных машин.
Борис теперь за наводчика. Нет людей. К тому же замолчали соседи — танки смяли батарею 76-миллиметровок. Их бронированные лбы рядом. В объективе прицела видны перекошенные злобой лица десантников, как горох посыпавшихся на землю.
Мамутин рванул за шнур. В грохоте боя не слышит выстрела, замечает лишь, как дернулась гаубица. И снова вращаются ручки наводки. Выстрел! Горят еще два танка. С третьего прямым попаданием срывает башню. Враг в замешательстве. Две «пантеры» поворачивают назад, а задержавшийся «тигр» подставляет бок под удар пушки. Мамутин бьет наверняка!
Минута передышки. Артиллеристы в изнеможении опускаются на землю. Жадно затягиваются дымом пущенной по кругу самокрутки, торопливо глотают воду из фляжки, перевязывают друг другу раны.
Зацепило шальным осколком и Бориса. Рана так себе, пустяковая, рассекло кожу на лбу, но кровь заливает лицо. Жесткая повязка стягивает рану. Кружится голова, звон в ушах, слабость. Забыться бы на минутку, отдохнуть...
В окоп скатывается связной.
— Беда! Фашисты подожгли штабную машину... Там знамя полка!
Беневоленский с группой автоматчиков короткими перебежками спешит на выручку. К пылающей машине рвется и взвод врага. А на левом фланге опять заревели танковые моторы.
— К бою!
Расчеты двух гаубиц под командованием Мамутина снова ведут неравный бой с десятком тяжелых танков. И силы, и снаряды на исходе. Вдруг словно свежим ветерком повеяло: «Знамя полка с нами!»
Но на позиции второго орудия дым, пламя. Разрывы гремят один за другим. Расчет погиб. Пушка, уткнувшись стволом в землю, беспомощно замерла в клубах, оседающей пыли.
— Бери левее!— приказывает Мамутин.
Теперь они бьются за себя и за погибших товарищей. Снаряд за снарядом посылает он в бронированную армаду. Горит один танк, взрывом снесло башню с другого. Но и в расчете потери. Лейтенант Беневоленский становится замковым и заряжающим. Огонь горстки наших бойцов не ослабевает.
— Командир, смотри!
Борис показывает на опушку молодого сосняка на правом фланге. Вражеская пехота пошла оттуда в контратаку на их высоту. Мамутин и Беневоленский выпускают последние фугасные снаряды. Качнувшись, замер с развороченным стволом головной танк. Противник не выдерживает.
— Кишка тонка! — шепчет Мамутин, посылая для верности вслед отступающим танкам два осколочных снаряда.
— Не стоит на них, Боря, снаряды тратить. Давай-ка по пехоте...
А фашисты уже метрах в пятидесяти. Пушкой их не возьмешь.
Мамутин, укрывшись за щитом гаубицы, поливает атакующих свинцовым дождем автомата. Непрерывно ведут огонь занявшие круговую оборону автоматчики. Летят гранаты, враг поворачивает обратно.
Первой радиограммой после восстановления связи со штабом был приказ командующего фронтом Говорова: «Назад ни шагу! Высоту держать любой ценой!» И они держали. Держали из последних сил, истекая кровью, твердо веря в поддержку и помощь товарищей.
И помощь пришла. В полуденном небе вдруг пронеслись на запад огненные стрелы. И позиции готовящихся к очередной атаке фашистов заволокло дымом, озарило вспышками огня. В бой вступили «катюши».
Указом Президиума Верховного Совета СССР за подвиг на Выборгском шоссе гвардии старшему сержанту Борису Яковлевичу Мамутину и гвардии лейтенанту Алексею Павловичу Беневоленскому было присвоено звание Героя Советского Союза.
Память, память...
Тревожишь ты сердца ветеранов, оживляешь далекое прошлое. Нет, даже в светлые радостные минуты невозможно забыть того, что выпало на долю поколению, вставшему на защиту Родины в грозные годы Великой Отечественной. Сколько было пережито, сколько пройдено!..
Наверняка думает сейчас о фронтовых дорогах, о друзьях-товарищах застывший у Вечного огня полный кавалер ордена Славы Сергей Иванович Константинов. Те же раздумья волнуют пришедших на торжественное открытие монумента Славы Героев Советского Союза Ивана Александровича Заулина, Николая Петровича Кабалина, Геннадия Габайдуловича Габайдулина и многих других фронтовиков.
Кто сказал, что время состарило ветеранов? В день Великой Победы в одинаковой мере молоды все — и те, кто громил врага на полях сражений, и те, кто трудился в тылу, и их многочисленные потомки. Все, кто стоит сейчас в общем строю.
