Было так. Жаркое дыхание боя обдавало лица людей гарью. Трава на брустверах окопов пожухла, выжженная солнцем и порохом. Березовый лесок впереди жалко щерился срезанными у самых ветвей стволами. Над большой поляной перед окопами стлался рыжий дым, смешанный с мелким песком и пылью. Только что отбита атака фашистских танков, и грохот боя затихает вдали за березовой рощей, изуродованной снарядами. Но каждый знает, что с часу на час начнется новая танковая атака, и надо стоять насмерть. — Ребята, получай боезапас! По ходу сообщения, пригнувшись к земле, тянется цепочка подносчиков боеприпасов. Они с трудом протискиваются в узких щелях, с необычной осторожностью подтаскивая решетчатые ящики с бутылками. — Опять посудины? К черту, гранат давай! — слышатся громкие, злые голоса, но высокий и очень худой командир с двумя кубиками на петлицах гимнастерки, потирая слезящиеся от дыма и пыли глаза, спокойно покрикивает: — Бери, бери, ребята, новые это, не с бензином, «КС» называются! Недовольные, бойцы разбирают из ящиков крепко заткнутые резиновыми пробками бутылки. В них темноватая жидкость, холодно мерцающая за зеленоватым стеклом. Бутылки с зажигательной смесью не вызывают доверия. Но гранат мало, все лето батальон с тяжкими боями откатывался в глубь страны, а фашистские войска прут и прут, пробивая оборону Красной Армии стальным бронированным кулаком. И вот уже отступать некуда: позади Москва.
Снова вдали возник гром. Он неумолимо приближается, накатывается на остатки березовой рощи, вспарывая пропитанный гарью воздух, заставляя бойцов вжиматься в стенки окопов. Идут... И вдруг — чудо! Черно-оранжевыми кострами вспыхнули сразу три танка, остановились, повернули назад. Другие надвинулись на самые брустверы окопов, но, облепленные змейками пылающей жидкости, стали слепо тыкаться в стороны, а потом сползать задним ходом на поляну, к остаткам стволов березовой рощи, на изрытую воронками дорогу. С треском и глухими взрывами нерастрелянных боеприпасов горят немецкие танки, все гуще и багровее вздымаются хвосты огромных костров. И опять затаились в окопах люди, крепко сжимают согревшиеся в ладонях бутылки. Бой еще не кончен, враг опять вернется. Но теперь в руках бойцов грозное оружие, и надо стоять насмерть, потому что позади Москва и вся родная страна. Их было много, простых фронтовых писем в помятых конвертах без марок и солдатских треугольников с воинскими штампами. И в каждом — слова глубокой благодарности за эффективное средство борьбы с танками, пожелания, чтобы завод пристал воспламеняющейся жидкости как можно больше. Директор завода поочередно оглядывал собравшихся у него в кабинете создателей жидкости «КС», видел на их усталых лицах выражение невольной гордости и желание сделать все, чтобы увеличить выпуск оправдавшего себя боевого оружия. Но вот беда: нужно сырье, а его на заводе не было. О том, чтобы получить его откуда-нибудь, нечего было и думать. — Что будем делать? Решайте, товарищи. У кого имеются предложения? На вопрос директора не так-то легко было ответить, и собравшиеся в кабинете молчали. — Надо придумать что-то особенное, на существующий цех надеяться нечего,— сказал наконец опытный термист Петр Васильевич Смирнов. — Правильно, — поддержал его Константин Евгеньевич Писарев,— нарком требовал приспособить опытную домну, но ничего не получается. По-моему, надо организовать производство сырья в суперфосфатном цехе.
— Каким образом?— спросил директор. — Демонтировать старое оборудование и одновременно в освободившихся помещениях смонтировать новое. — А где взять это оборудование? Его еще надо создать...— Директор завода опустил на руки отяжелевшую голову, потер щеки.— Григорий Михайлович,— обратился он к начальнику ЦЗЛ,— давайте подумаем, нельзя ли упростить процесс получения жидкости? Пока демонтируем суперфосфатный цех, немедленно начнем проектирование нового оборудования. Скоростными методами. Чтобы через месяц и проект был готов, и установка смонтирована. Сделаем?
— Если нужно, Аким Михайлович, будем делать.— Стронгин лишь на минутку отвлекся от листа бумаги с какими-то расчетами и формулами и потом снова уткнулся в записи. Аким Михайлович Климахин давно знал своих товарищей по работе, воспитанников Чернореченского химического завода, и не раз уже за первые тяжелые месяцы войны убеждался в их высоком патриотизме, готовности сделать все, что нужно для разгрома врага. И вот теперь эти утомленные почти круглосуточной работой в цехах и лабораториях люди опять готовы долгие часы без сна и отдыха сидеть за расчетами оборудования, монтировать совершенно новую установку. И нельзя было не верить, что в самые короткие сроки завод сможет дать фронту столько воспламеняющейся жидкости, сколько нужно. Отпустив инженеров, директор завода вышел на улицу. Моросил дождь. Стояла слякотная, тревожная осень сорок первого года. Враг был на ближних подступах к Москве. Трудно там сейчас. Нелегко и здесь, на заводе. Воздушные тревоги следуют одна за другой. Многие ушли на фронту у аппаратов по большей части женщины и подростки. Скудное питание и работа по двенадцать часов в сутки изматывают людей до предела, но они все равно по целым неделям не покидают своих цехов, питаются всухомятку, спят урывками где попало и работают, работают не покладая рук.
Воздушная тревога загнала всех в щели и подвалы. Серенький осенний денек внезапно был потрясен лающими голосами зениток, наплывным гудением немецких дальних бомбардировщиков и грохотом осколков снарядов по крышам цехов. Климахин едва успел укрыться под стеной сернокислотного цеха, когда отдаленный гул самолетов приблизился к заводу, как будто повис над головой, вот-вот посыплются с бесцветного неба, с невидимых бомбовозов многопудовые бомбы. Ему из-под стены было хорошо, видно все, что творилось на второй заводской улице и между зданиями цехов. Мысль все еще была там, у мощной электротермической печи, которая всего за один месяц была спроектирована, смонтирована и запущена в работу. Будет теперь чем ответить фронтовикам: новая печь по выпуску сырья для воспламеняющейся жидкости по производительности в два раза больше, чем действующий цех. Это была огромная победа коллектива завода — технологов, механиков, энергетиков, монтажников, строителей.
Фашистские самолеты не могли приблизиться к заводу. Зенитки отбрасывали их сплошным заградительным огнем, и «Юнкерсы» с натужным воем кружили где-то высоко в сером небе. Директор думал о новой установке для получения «КС», вспоминал, что сегодня ночью опять звонил нарком и требовал увеличения выпуска аммиака, соображал, что потребуется для этого...
Дни летели быстро. Звонки наркома химической промышленности и членов правительства продолжались. Аммиак, аммиак, аммиак... В первые же месяцы войны многие азотные заводы на западе страны эвакуировались на восток, многие были разрушены и сожжены врагом. Оборонная промышленность стала испытывать острый недостаток в производных продуктах аммиака для выработки взрывчатых веществ. Это ясно все понимали. Требования увеличить выпуск аммиака были справедливы. Но как это сделать? Отдел синтеза был смонтирован более десятка лет назад иностранной фирмой, многие детали механизмов и запорной арматуры сносились, высокое давление держать стало невозможно, и накануне войны давление в системах в целях безопасности было снижено, а вследствие этого уменьшилась и выработка. Кроме того, водородный отдел цеха не мог увеличить снабжение водородом, так как генераторы также были устаревших конструкций и выдержали многолетнюю работу. Где же выход? Не дойдя до командного пункта, Аким Михайлович свернул к отделу синтеза аммиака. Привычный шум работающего цеха, знакомый запах аммиака, смачные всхлипывания меланжевых компрессоров ни на минуту не отвлекали его от тяжелых дум. Глядя на быстрое вращение маховиков циркуляционных помп,- на устало движущихся у аппаратов людей, он продолжал думать, думать. Где-то в сердце вот этих машин должны скрываться новые возможности. Если этих возможностей нет, их надо создать, а задание правительства выполнить. И когда торопливо подошел начальник аммиачного цеха Николаев, Климахин сразу же начал долгий и острый разговор о том, как повысить выработку аммиака. ...Прошло не больше месяца, и аммиачный цех дал первые сверхплановые тонны аммиака. На 40% увеличилась выработка этого ценнейшего продукта. Задание Государственного комитета обороны и министра химической промышленности было выполнено. Это была большая победа заводского коллектива. С каким жаром и самоотверженностью трудились рабочие, инженеры, техники аммиачного, механического и ремонтно-строительного цехов, каждый на своем участке работы! Мужчины, женщины, подростки упрямо и настойчиво боролись за досрочное выполнение задания. Все они жили одной мыслью: дать оборонной промышленности как можно больше аммиака, ибо без него нет боеприпасов, а без боеприпасов невозможна победа над врагом. Труднее всего было подросткам. К рабочим местам их поставила неумолимая необходимость заменить отцов и братьев. Они уставали до крайности, но не теряли присутствия духа и часто после многочасовой смены затевали игры, споры, безобидные мальчишеские драки, пускали в ход кулаки и рогатки. Проходя заводскими улицами, Климахин видел: у входа из цеха или прямо посреди улицы соберутся вдруг две стайки сорванцов, расспорятся, зашумят, и вот уже, как две враждебные армии, разойдутся в стороны и откроют войну. Глядя на них, вспоминал Аким Михайлович и свое детство, а было оно куда труднее... Нетороплив и задумчив древний Иргиз. В высоких камышах, как в зеленых ресницах, блестят его голубые очи-разводья. А кругом — безбрежная степь, залитая щедрым солнцем. Но недолго пришлось Акимке бить баклуши, барахтаться в речке Иргиз да нянчиться с братишкой. Скоро закончились его «университеты»: проучился два года в церковно-приходской школе, научился читать и писать — и довольно, валяй в поле, отцу-матери помогать. А семья, что ни год, все прибавлялась, все росла. Семнадцать человек родила мать, да выжили к империалистической войне только трое: сам Акимка, старшая сестра Ксения да младший братишка Колька. Стоном стонало село, как провожали на войну новобранцев. Обезлюдели избы, лишь бабы да ребятишки копошились во дворах и огородах. И неизвестно, как бы дальше жизнь пошла, если бы вдруг четырнадцатилетний Акимка Климахин не услышал, что царя скинули. А тут и фронтовики стали возвращаться, с оружием, в серых замызганных шинелях и пожелтевших от окопной сырости папахах. В селе установилась Советская власть, землю поделили между нуждающимися семьями, образовалось товарищество по совместной обработке земли. Совсем было наладилась жизнь, да грянула над Поволжьем беда. Великая засуха началась еще в девятнадцатом году, жара простояла все лето двадцатого, а в двадцать первом, уже с начала лета, крестьяне стали есть корни камыша, мякину да костяную муку. К зиме от голода начали вымирать целые семьи. Жуткое наступило время. Климахины съели последнюю лошадь, с голоду умерли бабушка, мать, а к концу года и отец. Лежать бы в могиле на сельском погосте и Акиму с сестрой да братом, если бы не крохотный паек, который выдавался голодающим из общественных фондов. А в январе 1922 года волостной исполком отправил младшего братишку Кольку в детский дом. Встретил Аким брата лишь спустя лет двенадцать. Спасенный Советской властью от голодной смерти, Колька уже закончил агрономический техникум и работал агрономом в Пензенской области. Когда увезли Кольку, в селе жить совсем стало невмоготу. Услышал Аким, что есть где-то далеко-далеко богатые хлебом черноземные губернии, и загорелся мечтой хоть полуживым, а добраться туда. Быстро сговорились с сестрой и двоюродным братом Санькой, получили удостоверения голодающих, направились неведомо куда. И начались мытарства ребят по большим селам и хуторам. Вскоре с Ксенией пришлось Акиму расстаться, нанял ее проезжий мужик за скотиной ходить. Пошли Аким с Санькой вдвоем. Вьюжные поля и дороги без конца без края тянулись день за днем, мороз пробирался сквозь многочисленные дырки в одежке, ноги стыли как только остановишься
на минутку, но идти куда-то было надо. Саньке, может быть, стоило пойти одному: он маленький, его иногда жалели сердобольные хозяйки и почти всегда подавали то кусочек хлеба, то картофелину. Но Санька не хотел оставлять Акима, боялся незнакомых людей. Аким просить куски не мог, стыдился, да и вряд ли подали бы такой восемнадцатилетней орясине. Работы тоже не было. И как ни голодал Аким, попрошайничать не хотел. Тогда он приспособился к помойкам и сделал открытие: оказывается, на отбросах можно жить припеваючи. То корочка хлеба попадется, то мороженая картошка, косточка, а то и целая кость с остатками мяса. Приспособил Аким палку с крючком, чтобы легче было выдирать объедки из мерзлой кучи, и почти всегда к вечеру набирал полную сумку пищи. А застанет ночь, ребята скорее в сельсовет, искать председателя. Ругается председатель, а ведет к кому-нибудь на ночлег. Неохотно раскрывались двери перед скитальцами: очень уж много тогда по хлебным губерниям бродило голодающих. Впустят хозяева ночевать, усядется Аким перед жаркой голландкой и начнет оттаивать мерзлые корочки и картошку. Наестся, подремлет у огонька, а там, глядишь, хозяйка дерюжку кинет на пол, и отоспишься в тепле всласть.
Так бродили ребята до марта двадцать второго года. И попали однажды в богатую, но какую-то угрюмую деревню. Председатель сельсовета поставил их на ночлег к хозяйственному мужичку. Были у этого мужичка две лошади, две коровы, да овцы, да куры. Гонял хозяин ямщину при исполкоме. Переночевали Аким с Санькой, собрались дальше топать. Но жила в этом доме сгорбленная старушка, много повидавшая в жизни добрая душа. Поглядела она на одежду братьев, повздыхала и велела еще денек передохнуть. И узнал Аким из ее рассказов, что некому хозяйство вести, ямщину гонять, землю обрабатывать да за скотиной ухаживать.
На второе утро встал Аким пораньше и пошел во двор убираться. От снега дорожки расчистил, сена скотине подбросил, а за завтраком уже сам хозяин — чернобородый, кряжистый молчун — покряхтел, исподлобья глядя на Акима, и сказал: — Оставайся, коли хочешь, у меня навовсе. Пока силы появятся, будешь по двору управляться, а потом и ямщину гонять сгодишься. Брата твоего в Жулябовку пристроим, пятнадцать верст отсюда. Не пропадет парень... Большего счастья Акиму тогда и ждать не приходилось. Увезли Саньку в деревню Жулябовку, и стал Аким то ли батраком у кулачка, то ли приемным сыном у доброй бабушки. Может, и женили бы его тут, но случилось ему однажды словно бы проснуться. Уже май месяц стоял на дворе, полевые работы в разгар вошли. Аким от сытой еды да весеннего солнца в себя стал приходить, даже наедаться стал. До этого дня ел все подряд, что подавали, и сколько бы ни наложили в блюдо, все съедал, и от добавки не отказывался. А тут как-то в средине мая вдруг расхотелось есть, поглядел на кусок хлеба в руке и почувствовал, что сыт по горло, не может и глотка сделать. И подумалось Акиму: «Вот бы маме этот хлеб...» И вдруг словно громом его ударило, словно молния проблеснула в пробудившемся сознании: «Да они же умерли все!» Зарыдал Аким, упал курчавой головой на стол и забился в истерике. Тут и хозяйка всполошилась, и старушка кинулась водой отпаивать, но не мог Аким удержаться от рыданий, не мог поднять головы от стола, не мог успокоиться. Три дня ревел Аким, заболел от нервного потрясения, а когда в конце мая поднялся на дрожащие ноги, сказал твердо: «Домой поеду, домой...» Так и встали пред его глазами просторная степь да светлый Иргиз. И пустился Аким в обратный путь на родину. Однако и тут его не миновала беда. На станции Ртищево свалился он в тифозном беспамятстве, а когда очнулся в темноте, чуть с ума не сошел от трупного запаха и холодных мертвых тел. Не помнит Аким, как выполз из груды мертвецов, как добрался до запасных путей, где и наткнулись на него беспризорные ребята, такие же, как и он, скитальцы. Не бросили его ребята, две недели держали в разбитом вагоне на запасном пути и выхаживали, как могли. Не умер Аким, добрался до родного села. А там его встретили, как выходца с того света. Нашлись знакомые, которые взяли его в работники, за одежду да хлеб работал, а жить уже полегче стало: кончилась голодная пора, урожаи обещал быть хорошим, и снова начало оживать большое село. Надо было бы Акиму жить и не тужить, да такая уж у него неуемная натура оказалась, что не мог он довольствоваться спокойной жизнью. Начитался книг, очень ему понравились текстильщики из Иванова-Вознесенска, и потянуло его в этот знаменитый революционный город. Не долго думая, собрал Аким свои манатки и подался на пароход.
Но в этот раз до Иванова не доехал. Сойдя с парохода в Кинешме, поднялся на высокий берег Волги и замер, очарованный открывшимися перед ним заречными просторами. Уходящие вдаль бескрайние луга за Волгой, синеющий на горизонте лес, простор для ветра и солнца... Все это разбудило в душе Акима неведомые до того чувства, ему неудержимо захотелось остаться здесь, в Кинешме, чтобы каждый день видеть прекрасные заволжские дали. В городе Аким разыскал уком комсомола, встал на учет. Помогли ему занять очередь на бирже труда, чтобы получить работу, и началась новая и не совсем обычная жизнь сельского парня в большом и спервоначалу чужом городе. Это были трудные для молодого Советского государства годы. Фабрики и заводы только-только восстанавливались, рабочих рук хватало с избытком, их некуда было девать. Развертывался грандиозный план восстановления фабрик, заводов и сельского хозяйства. Однако дать работу всем сразу промышленность пока еще не могла.
Акиму Климахину две недели пришлось перебиваться случайными заработками. Чтобы получить паек, приходилось выполнять любую работу, которую удавалось найти: чистить уборные, носить у приезжих непманов чемоданы, а вскоре ему удалось устроиться на постоянную работу у владельца карусели в городском саду. За килограмм хлеба Аким стал катать публику с 4 часов дня до 12 ночи. Каторжная эта была работа. Вертеть карусель полагалось бы двум рабочим, но хозяин жадничал и заставлял работать одного — куда, дескать, денется деревенщина? Две недели маялся Аким у хозяина карусели, до того уставал, что после двенадцати валился на жесткую скамейку на бульваре и засыпал намертво, позабыв съесть заработанный хлеб. Наконец вмешался уездный комитет комсомола и освободил Акима от зксплуататора-непмана. Климахина послали сторожем в совхоз при фабрике «Томна», с этой поры началась его рабочая жизнь. Уже через полгода избрали Акима председателем месткома профсоюза рабочих земли и леса, а в начале 1924 г. перевели его на текстильную фабрику разнорабочим, затем поставили к ткацкой машине. Каждую свободную минуту проводил Климахин за книгами, занимался самообразованием, поступил в вечернюю школу и учился год за годом. В январе 1924 г., потрясенный смертью Владимира Ильича Ленина, Аким Климахин вступил в партию. Был Аким и секретарем комитета комсомола, и агитпропом партийного коллектива. Судьба деревенского парня с этих лет навсегда сомкнулась с жизнью партии и рабочего класса. На другой год губком партии направил Климахина в Военно-политическую школу, а в августе 1929 г. он получил путевку во втуз в счет первой парттысячи. В трудах и упорной учебе прошли следующие пять лет жизни Климахина. Рос и мужал он вместе с молодой Советской страной. Жил с единой мыслью: как можно больше отдать знаний и сил благородной задаче строительства социализма. Но вот окончен Ивановский химико-технологический институт, и Климахина направляют на химический завод в Бобрики. Работал начальником смены, потом старшим инженером и техноруком цеха. Молодой инженер отдавал любимому делу все свое время и знания. В очерке «Аким Климахин» корреспондент городской газеты «Сталиногорская правда» с восхищением писал о рационализаторских предложениях Климахина, а газета «Экономическая жизнь» накануне Всесоюзного совещания работников химической промышленности посвятила ему целую страницу под шапкой: «Первый стахановец инженер-химик». Газета подробно рассказывала о том, как инженер Климахин при той же мощности цеха путем рационализации и усовершенствований добился удвоения выпуска аммиачной селитры. Это было тогда исключительным достижением. Естественно, что труд одаренного инженера не остался незамеченным, уже в 1937 г. Аким Михайлович Климахин был выдвинут на профсоюзную работу и назначен старшим инспектором профсоюза работников азотной промышленности, в этом же году он был избран членом пленума ЦК Союза и назначен заведующим отделом охраны труда и техники безопасности.
На этой же должности Климахин проработал до декабря 1939 г., когда ЦК ВКП(б) и Советское правительство оказали ему большое доверие, направив директором на старейший в Советском Союзе Черно-реченский химический завод имени Калинина. Здесь и нашел себя окончательно Аким Михайлович Климахин как инженер и способный руководитель сложного производства. Не сразу на заводе поняли характер и возможности нового директора. До Климахина на Чернореченском химкомбинате за последние двадцать лет сменилось свыше пятнадцати директоров. Конечно, это не могло не отразиться на трудовой дисциплине коллектива, на производительности труда. Была и разболтанность, не всегда выполнялся производственный план, почти не совершенствовалось производство. А новый директор, как казалось рабочим и руководству цехами, безучастно ходил по заводу, знакомился, расспрашивал, но сам почти ни о чем не говорил, ничего не приказывал, молча выслушивал, и нельзя было понять, доволен он или нет. «Очередной гастролер, больше полугода не продержится»,— пошли по заводу разговоры. Рабочие и техники, инженеры и служащие — все были уверены, что новому директору авторитета не завоевать и с заводом не справиться. В новогодний вечер в Доме культуры Калининского поселка было светло, шумно, и, как всегда, весело. В просторном вестибюле сияла огнями елка, звучал оркестр, пестро одетые женщины и девушки были похожи на мелькающих бабочек. Но вот в перерыве между танцами в круг выскочили плясуны. Оркестр грянул «русского». С присвистом и хлопаньем ладоней, с топотом и гиканьем понеслись по кругу отцы и деды молодежи, которая только что разнеженно шаркала ногами по полу, подчиняясь томительным звукам танго. Ходуном ходили стены и люстры, звенели на елке многочисленные игрушки. Шум, крики, громовой топот ног. В самый разгар пляски в круг неожиданно выскочил крепко сбитый, с густой шапкой каштановых волос мужчина. Он был одет в зеленую военную гимнастерку и зеленые же галифе, гимнастерка подпоясана желтым командирским ремнем. Оркестр продолжал играть. Музыка звучала размеренно и ритмично, а плясун с удивительной грацией прошел круг, другой... Ритм музыки участился, ожил и плясун. Дробный стук каблуков хромовых сапог зазвучал веселее, быстрей и уверенней. И вот уже огневая, задорная пляска захватила мужчину, овладела всем его существом. Он раскраснелся, заблестел зубами и серыми глазами... А вокруг восхищенно заахали, зашумели, раздались рукоплескания и, покрывая их, громкие крики: «Молодчага, парень! Давай, жми! Это по-нашенски!»
Когда всем стало казаться, что дальше уже невозможно выдержать стремительный ритм пляски, музыка вдруг оборвалась. Вытирая разгоряченное лицо носовым платком и улыбаясь, плясун стал протискиваться сквозь толпу. Громкий шопот сопровождал его до самого выхода: «Кто это? Что за парень такой лихой?» — «Не знаешь? Да что ты! Это ж новый директор!»— «Иди ты-ы-ы! Будет тебе директор при народе плясать!»— «Не веришь? Айда, парторга спросим!» И шли к парторгу или председателю завкома и спрашивали, а потом еще долго удивлялись и разводили руками: дескать, такого еще не бывало. Может быть, уже в этот вечер покорил Аким Михайлович Климахин своей простотой, скромностью и задором рабочий народ. Наверно, каждый почувствовал в новом директоре свойского парня, близкого по духу и мыслям. С этого вечера принял коллектив завода нового своего начальника, признал накрепко и надолго. И что бы потом новый директор ни предпринимал, как бы ни ломал установившиеся и привычные производственные отношения, рабочие и технический персонал завода ему верили. А сломать новому директору пришлось многое. Иначе невозможно было вывести завод из прорыва, наладить трудовую дисциплину. Основательно познакомившись с технологией производства, с расстановкой кадров, с многочисленными видами продукции, Климахин пришел к выводу, что без перестановки и даже смены руководства заводом и цехами поднять производство нельзя. Был назначен новый заместитель директора, главным инженером поставили отозванного из Кемерова бывшего воспитанника завода Рукавишникова, переставлены начальники цехов, в общем — укреплены все звенья производства, начиная с заводоуправления и кончая сменами в цехах.
Однако, ломая привычную психологию людей, воспитывая в них иные качества и другое отношение к своим обязанностям, Климахин не принижал их, не старался подавить своей властью. Он старался пробудить в людях стремление думать, изобретать, совершенствовать производство, всячески поощрял инициативу инженеров, техников и рабочих. Но руководить сложным производством — не значит заниматься только техническими проблемами. У директора с первых же дней появились заботы о быте и нуждах рабочих, инженеров, служащих, появилось столько «человеческих проблем», что только их решение и могло привести к производственным успехам. Новая система руководства постоянно внедрялась в жизнь завода, но постоянно — не значит мирно. Новая система завоевывала право на жизнь в борьбе с вредными традициями, с привычками людей, с их старым воззрением на заводскую жизнь. Конечно, без нареканий и обид со стороны некоторых не обошлось. Иным казалось, что их незаконно понизили в должности, другие были недовольны резкостью и прямотой нового директора, но большинство в коллективе понимало, что эта резкость не заслоняет в нем честного, болеющего душой за дело человека. Отличаясь жесткой целеустремленностью, новый директор завода не знал покоя сам и не давал покоя другим. Если нужно, мог дневать и ночевать в цехе, если нужно — сам засучивал рукава и брался за любую, даже грязную работу, но уже и начальнику цеха, и техноруку, и начальникам смен спуску не давал, пока цех не выбивался в число передовых. Как директор, Климахин представлял уже тогда новый тип руководителя, воспитанного Советской властью и Коммунистической партией: когда было необходимо, советовался с инженерами и техниками, с рабочими и служащими, ценил в людях инициативу и страсть к усовершенствованиям, а если уж принимал решение — добивался своего, не взирая ни на какие препятствия. Зря директор никого не обижал, это все понимали и поддерживали любые его начинания. Может быть, поэтому так скоро Чернореченский химический завод имени Калинина ликвидировал отстающие участки и вышел в число передовых предприятий страны. А военные годы принесли коллективу завода настоящую заслуженную славу. Правительство и партия высоко оценили вклад чернореченцев в оборону страны. Вспоминая военные годы, Аким Михайлович Климахин рассказывает о встрече в Кремле с Михаилом Ивановичем Калининым с большим чувством гордости и не без волнения. Действительно, в те военные годы самым большим счастьем для людей труда была благодарность правительства и теплые письма с фронта. «Все, что мы видели и слышали в Кремле,— пишет в своих воспоминаниях А. М. Климахин,— наполнило наши сердца радостью и горячим желанием работать еще лучше, работать не покладая рук и не щадя своих сил, ковать скорую победу над врагом». Обязанности директора такого завода, как Чернореченский химический, поистине огромны и неисчерпаемы. Сложное многоцеховое хозяйство, тысячи, рабочих, инженеров и техников, многочисленность видов продукции, технический прогресс и автоматизация, разработка и внедрение в промышленное производство новых химических продуктов — все это большой тяжестью ложится на плечи человека, звание которому — директор. Опытный и знающий инженер, Аким Михайлович Климахин за все двадцать лет своего директорства на ЧХЗ стремился быть хорошим распорядителем и энергичным организатором производства, его энергии завидовали многие, неуспокоенность его и постоянное недовольство собой и результатами работы чуть ли не вошли в пословицу, от его жесткой целеустремленности и твердой воли многим не верившим в свое дело нытикам становилось плохо.
В послевоенные годы спокойные и свободные дни тоже выпадали нечасто. Уехать куда-нибудь подальше за грибами или на охоту — невозможно. Душа болит за работу завода, за коллектив, за план. Казалось бы, военные годы были самыми тяжкими для завода и труднейшими для руководства. Может быть, так это и было на самом деле. Но вот уже несколько лет как закончилась война, настала пора, когда нужно переводить работу завода на мирные рельсы. И, теперь кажется, что в войну было все-таки легче, а перевод завода на мирные виды продукции ай как труден. В первые же послевоенные годы перед заводом встали три основные проблемы. Первая: в войну цех суперфосфата был, по сути дела, нарушен, в нем вырабатывали сырье для нужд оборонной промышленности. Теперь это сырье уже не требуется, надо наладить в суперфосфатном цехе производство другой продукции, которая была необходима народному хозяйству. Посоветовавшись с товарищами по работе, Климахин принял решение наладить производство тринатрийфосфата в больших количествах, потому что было ясно: нужда в тринатрийфосфате для народного хозяйства будет все время возрастать. Не все тогда еще понимали, что тринатрийфосфат — перспективная продукция. Находились люди и в министерстве, не верившие в возможности Чернореченского завода и в перспективность потребления тринатрийфосфата. Климахину пришлось ехать в Москву и там в течение месяца всем и каждому доказывать, что тринатрийфосфат будет нужен народному хозяйству во все больших количествах, что Чернореченский завод сумеет построить мощный современный цех и наладить выпуск тринатрийфосфата в нужном объеме. Правоту чернореченцев удалось доказать, и ассигнования для постройки нового цеха были получены. А уж коллектив завода, как и в военные годы, лицом в грязь не ударил. Старый цех тринатрийфосфата, мощностью всего лишь в несколько тыс. т в год, вскоре был коренным образом реконструирован и стал производить десятки тыс. тонн тринатрийфосфата в год. Прогноз директора завода, парторганизации и инженеров оправдался, теперь завод производит тринатрийфосфата для нужд быта и народного хозяйства значительно больше, и все же не всегда удовлетворяет спрос. В этом же цехе вскоре было организовано и производство динатрийфосфата для пищевой промышленности. Вторая проблема, которая возникла в связи с переводом завода на мирные рельсы, была не менее трудной и важной: как использовать карбид на мирные нужды? Было решено перерабатывать его в цианамид, который употребляется для опрыскивания хлопчатника перед уборкой комбайном. В результате воздействия цианамида листья хлопчатника сохнут и опадают, а комбайн уже спокойно, без помех, собирает чистое волокно. На этом поиск инженеров и техников Чернореченского завода в деле использования карбида не кончился. Вскоре завод развернул производство дициандиамида для текстильной промышленности и для производства меламина, который используется при создании пластмасс. И, наконец, третий вопрос, вставший перед заводом в первые же послевоенные годы, был не менее острым: куда девать хлор? Нелегко было решить и эту проблему, но все-таки чернореченцы решили. Теперь хлор используется на органический синтез, из него синтезируется уксусный ангидрид для производства ацетатного шелка, то есть искусственного волокна, и в больших количествах — для производства медицинской промышленностью сульфамидных препаратов. В те же годы коллектив завода решал не только неотложные, чисто заводские проблемы, но и думал о будущем. Налаживалось производство порофоров, и многих других видов продукции. И все-таки, пожалуй, наибольшие достижения появились у чернореченцев в пятидесятые годы, когда Чернореченский химический завод превратился поистине во всесоюзную экспериментально-производственную базу, в кузницу кадров для большой химии. Это были славные, незабываемые годы упорного труда, поисков, находок, удач и неудач и большой творческой радости. В 1949—1950 гг. на заводе впервые в стране было организовано современное высокопродуктивное производство гексахлорана, происходит бурное развитие производства ядохимикатов для борьбы с вредителями в сельском хозяйстве. За организацию производства гексахлорана в массовом промышленном масштабе Аким Михайлович Климахин и его товарищи по работе получили высокое звание лауреатов Государственной премии. Пятидесятые годы принесли много и других достижений: было организовано производство сернистого ангидрида для нужд консервной промышленности и, главное, для выработки капролактама — искусственного волокна. Для выработки того же капролактама завод организовал производство нитрита натрия. Заметную веху в развитии советской большой химии оставил Чернореченский химзавод, организовав в одном из своих цехов производство высокоазотистого удобрения — мочевины. Над мочевиной в лабораториях и цехах завода работали уже с 1946 г., но вырабатывалось ее сперва мало. Лишь известные постановления партии и Советского правительства о подъеме сельского хозяйства, об увеличении производства удобрений дали мощный толчок развитию производства мочевины, и выработка ее увеличилась по сравнению с 1946 г. в два-три раза. Славную страницу в истории советской химии вписали чернореченцы, организовав на своем заводе производство паснатрия, противотуберкулезного препарата. И еще раз советский народ и партия высоко оценили трудовые подвиги чернореченцев: Аким Михайлович Климахин, начальник ЦЗЛ завода Григорий Михайлович Стронгин, главный инженер Николай Алексеевич Симулин, Юрий Германович Ардашев и Николай Миронович Павлов получили звание лауреатов Государственной премии. Болезни, как это бывает всегда, подкрались потихоньку и обрушились на могучий прежде организм внезапно и беспощадно. Уже давно закончилась победоносная война, завод стал орденоносным, одним из передовых предприятий страны, в коллективе чернореченцев выросла целая плеяда замечательных инженеров-новаторов, уже появились свои лауреаты Государственных премий и, казалось бы, можно было поработать в спокойной обстановке, чередуя труд с разумным отдыхом, но тут-то одна за другой и навалились беды. Долгие годы ответственной работы, переживания за свой родной завод, за его людей и трудовую славу, работа без отпусков и сколько-нибудь длительного отдыха сказались на здоровье. Тогда и понадобилась Климахину вся его выдержка и воля, вся сила духа. Болезнь не смогла выбить его из равновесия, сломить веру в жизнь, не отняла волю. Наоборот, благодаря своей выдержке и силе воли, он сам победил болезнь. Многие в тот год ранним утром каждого дня видели его, бредущего размеренным охотничьим шагом вдоль улиц города, потом по дороге к Московскому шоссе и к Чернореченским дворикам. И так каждый день, в осеннюю слякоть и лютые морозы, двадцать километров туда и двадцать обратно, руки — за спину. Даже хорошо знающие его твердый характер друзья удивлялись и качали головами, когда он -велел везти себя в лес, там разжигал костер и, засунув одну руку за борт пальто, а другую — в карман, по три-четыре часа оставался один, отсылая машину в город. И когда шофер спустя три или четыре часа приезжал за ним, он сидел все в той же позе над прогоревшими углями, и лишь закушенная губа да наглухо сведенные к переносице брови выдавали, что ему стоила выдержка. Поборол человек одну болезнь, только было обрел прежнюю жизнерадостность и энергию, а его уже подстерегала другая. И снова тяжкие месяцы вынужденного безделья, месяцы борьбы с хандрой, за активную жизнь, за прежнюю кипучую деятельность. И опять могучий, закаленный с детства организм победил. Но врачи все-таки запретили ему работать на ответственных руководящих постах. О чем думал Климахин, шагая по шоссе, сидя в морозном лесу перед костром или, уложенный инфарктом в постель, тихо рассказывая внучке про грибные походы, сочиняя для нее очередную сказку? О многом, только не о том, что устал от жизни. Нет, пессимистом он никогда не был и не будет. Жизнь, прожитая им, трудна, но она вся в действии, в труде. С того декабрьского дня 1939 г., когда он принял Чернореченский, зарод, и до ноября 1959 г., когда он вынужден был сдать его новому директору, сделано многое. Только объем производства по сравнению с 1939 г. за эти годы вырос в несколько раз. Жизнь измеряется не прожитыми годами, а нужными для общества делами. У старого коммуниста, с сорокалетним партстажем, Акима Михайловича Климахина за плечами сейчас уже шестьдесят с лишком лет. И все эти годы, буквально с детского возраста, отданы непрерывному созидательному труду. Многие ордена и медали, почетные дипломы и грамоты, благодарности и золотые знаки дважды лауреата Государственной премии, персональная пенсия всесоюзного значения и большое, заслуженное уважение окружающих людей — вот следствие отданного народу и оцененного народом труда. И пусть трудные годы и болезни ослабили организм, пусть пришлось уйти с любимой работы на более простую (не хватило сил навсегда расстаться с родным заводом), все равно впереди еще много радостных, светлых дней, недель, месяцев и лет вечно желанной, кипучей жизни, впереди еще много интересных дел и забот. Влекут, к себе всемирная история и философия, по-прежнему манят яркая зелень лугов и светлая сумрачность глухариного бора, еще хочется написать много-много рассказов и очерков о грибных походах и охотничьих привалах, еще страстно хочется жить...
