Опыты В. Я. Данилевского с децеребрированными животными, а также сравнение результатов экспериментирования над животными, обладающими разной степенью развития головного мозга, привели его к выводу о постепенном развитии способности впадать в указанное оцепенение. При наличии одного спинного мозга вызывающие это состояние периферические раздражения должны обладать исключительной силой. Для продолговатого мозга, мозжечка и, вероятно, зрительных долей тот же результат может быть достигнут при несколько меньшей интенсивности внешнего насилия. Полушария переднего мозга могут осуществить такое торможение уже при очень слабых воздействиях, лишь сигнализирующих о большой опасности. Наконец, наименьшие по силе внешние влияния могут дать мощный эффект торможения у высших организмов с мощно развитой корой больших полушарий. Это явление он обозначил как «психорефлекторное торможение». Наконец, может иметь место защитное затормаживание психических процессов, не сопровождающихся видимой мускульной деятельностью: «психическое торможение». «Поскольку, — заключает он, — рефлекторные движения превратились в так называемые произвольные, т. е. поскольку "воля" произошла из простого рефлекса, постольку простая форма торможения для рефлексов перешла в торможение волевых импульсов (психическая деятельность)» (1881, 2, стр. 516).
В. Я. Данилевский много сделал для снятия мистического покрова с так называемого гипноза у животных. Широко использованный метод сравнительно-эволюционного изучения физиологических и психологических явлений позволил ему стать в ряды защитников материалистического понимания высшей нервной деятельности и, в частности, гипноза у человека. Он настаивал, как мы уже знаем, на том, что между явлениями торможения у низших позвоночных животных и явлениями торможения, включая гипноз, у человека существует генетическая связь. Характерное для человека словесное внушение, по его мнению, не отделено непроходимой пропастью от явлений, имеющих место в животном мире. «Главным возражением, — говорил он, — против нашей унитарной гипотезы гипнотизма можно было бы привести то соображение, что животным нельзя делать внушений. Но и здесь сравнительно-физиологическая точка зрения дает нам ключ к правильному уразумению соотношений. Внушение вовсе не есть только словесное приказание. Каждое воздействие извне, психическое или физическое, могущее оказать влияние на деятельность нервных центров, участвующих в явлениях гипнотизма, и есть внушение» (1891, 3, стр. 135). Вместе с тем, как было отмечено выше, В. Я. Данилевский не ставил знака равенства, подобно вульгарным эволюционистам, между психическими явлениями у животных и у человека. Однако, и это особенно очевидно из приведенного выше его высказывания о внушении, он недостаточно учитывал качественную специфику высшей нервной деятельности человека. Надо помнить, что, изучая физиологию нервной системы в последней четверти XIX в., он еще не мог использовать возникшее позже учение И. П. Павлова о второй сигнальной системе для понимания специфики словесного внушения у человека. Наконец, учение И. В. Сталина о языкознании внесло полную ясность в понимание того, что необходимым условием формирования всех сторон человеческой психики является развитие речи. «Говорят, — учил И. В. Сталин, — что мысли возникают в голове человека до того, как они будут высказаны в речи, возникают без языкового материала, без языковой оболочки, так сказать, в оголённом виде. Но это совершенно неверно. Какие бы мысли ни возникли в голове человека и когда бы они ни возникли, они могут возникнуть и существовать лишь на базе языкового материала, на базе языковых терминов и фраз. Оголённых мыслей, свободных от языкового материала, свободных от языковой „природной материи" — не существует. „Язык есть непосредственная действительность мысли" (Маркс). Реальность мысли проявляется в языке. Только идеалисты могут говорить о мышлении, не связанном с „природной материей" языка о мышлении без языка».
Один из крупных советских специалистов по вопросам гипноза К. И. Платонов указывает, что В. Я. Данилевский был пионером в деле экспериментального изучения этого явления в России. Он подчеркивает, что «бесспорной заслугой В. Я. Данилевского является попытка широкого эволюционного подхода к учению о гипнозе у человека». В то же время К. И. Платонов отмечает, что В. Я. Данилевский не мог достаточно обосновать фактами все свои теоретические построения. Это привело к тому, что он не показывает достаточно четко качественное различие между так называемым гипнозом у животных и явлениями внушения у человека. Все формы гипноза в представлении В. Я. Данилевского сводятся к общему торможению локомоторных функций. Оно действительно имеет место при гипнозе как у животных, так и у человека. «Одно из первых проявлений гипноза — потеря человеком произвольных движений и каталепсия, т. е. удерживание частями тела положения, приданного им внешней силой». Тем не менее никак нельзя вместе с В. Я. Данилевским ставить знак равенства между «внушением» у животных и внушением у человека. На вопрос о том, как понимать внушение физиологически, И. П. Павлов отвечает: «Конечно, слово для человека есть такой же реальный условный раздражитель, как и все остальные, общие у него с животными, но вместе с тем и такой многообъемлющий, как никакие другие, не идущий в этом отношении ни в какое количественное и качественное сравнение с условными раздражителями животных... Многообъемлемость слова делает понятным то, что внушением можно вызвать в гипнотизируемом человеке так много разнообразных действий, направленных как на внешний, так и на внутренний мир человека». А ведь именно действий никогда не вызывал своим «внушением» В. Я. Данилевский у подопытных животных.
К сожалению, после 1899 г. Василий Яковлевич не продолжал экспериментальных исследований по сравнительной физиологии центральной нервной системы. Он прекратил их накануне того исторического момента, когда его великий современник И. П. Павлов занялся изучением высшей нервной деятельности, что открыло невиданные перспективы для дальнейшего развития физиологии. Однако В. Я. Данилевский возвращался к этим вопросам как мыслитель, преподаватель и популяризатор науки. Нельзя не отметить, что в своем руководстве по физиологии В. Я. Данилевский, как и в предыдущих своих высказываниях по этому вопросу, выступил сторонником созданного И. С. Сеченовым, С. П. Боткиным и И. П. Павловым учения о нервизме. «Таким образом, — писал он, — корковые центры большого мозга оказывают огромное и многоразличное влияние на в с е функции нашего тела, как непроизвольной сфере, так и непроизвольной» (1915, 1, стр. 1302). Одним из первых он внес в учебную литературу раздел, посвященный незадолго до этого открытым И. П. Павловым условным рефлексам. Однако В. Я. Данилевский не изложил достаточно полно и точно результатов этих работ великого физиолога и его сотрудников. Он не представил в своем труде уже строго к тому времени сформулированных методологических основ объективного изучения высшей нервной деятельности. Правда, должно было пройти еще почти два десятилетия, чтобы сам И. П. Павлов мог сказать: «Наступает и наступит, осуществится естественное и неизбежное сближение и, наконец, слитие психологического с физиологическим, субъективного с объективным — решится фактически вопрос, так долго тревоживший человеческую мысль». Тем не менее, В. Я. Данилевский, показавший в свое время вредность попыток Кирхера апеллировать к «фантазии» подопытной лягушки, поступил очень непоследовательно, когда, излагая данные школы Павлова о боли как условном возбудителе рефлекса слюноотделения, писал, что «при этом боль сама по себе теперь уже не вызывает защитной или оборонительной реакции со стороны собаки; напротив, она остается спокойной и даже облизывается, ибо знает, что эта боль служит предвестником удовольствия от кормления» (1951, 1, стр. 1305).
Вместе с тем надо признать, что В. Я. Данилевский дал правильную оценку биологического значения развития условнорефлекторной деятельности в эволюции животного мира.
Мы уже указывали выше, что эволюцию механизмов торможения он рассматривал в связи с развитием в нервной системе способности воспринимать физически малые раздражения как сигналы о грозящей организму большой опасности. Такую переработку высшей нервной системой внешних раздражений он рассматривал как постепенное наслаивание на основе «экзо-стимулов» неразрывно с ними связанных, но гораздо более совершенных «эндо-стимулов».
С этих позиций он воспринял учение И. П. Павлова о высшей нервной деятельности, очень важный признак которой «состоит не только в том, что здесь действуют бесчисленные сигнальные раздражители, но и в том существенно, что они при определенных условиях меняют свое физиологическое действие». В 1925 г. он писал в сборнике, посвященном гениальному творцу современной физиологии: «С указанной точки зрения мы вправе рассматривать биологическое значение „условных рефлексов" И. П. Павлова (зрительных, обонятельных, слуховых и др.) как биоэкономическое приспособление, которое замещает собою безусловные раздражения, приносящие в борьбе за существование ущерб, боль и вред животному. Физически слабый условный раздражитель в достаточной степени активирует врожденные и приобретенные энграммы, чтобы вызвать целесообразные двигательные динамизмы. Цель, например, самосохранения достигается с наименьшей затратой энергии и с наименьшим принуждением извне, в смысле физического гнета и насилия. Условный раздражитель активирует мозговые энграммы от предшествующих переживаний (опыта, знания), которые в качестве возбудимых проекций сохраняют свои динамогенные свойства в течение известного времени» (1925, 1, стр. 45).
