В предыдущих главах были рассмотрены основные этапы жизненного пути и главные направления научной работы Василия Яковлевича Данилевского. Его труды, посвященные весьма различным областям общей биологии, физиологии и протистологии, объединены своим идейным содержанием. На этой стороне его творчества следует остановиться в заключительной части настоящей работы.
В. Я. Данилевский родился за девять лет до отмены крепостного права. В эту эпоху вместе с ускорением роста капитализма и обострением классовой борьбы в России имел место определенный подъем развития науки. Он в первую очередь относился к естествознанию и медицине. Лучшие ученые и передовые представители учащейся молодежи находились под влиянием русских революционеров-демократов, развивавших и проповедовавших материалистическую философию.
Вспоминая далекие годы своей молодости, В. Я. Данилевский писал о преклонении «перед гражданской скорбью Н. А. Некрасова, перед Чернышевским, Добролюбовым, Писаревым» (1921, 1, стр. 259). «Нужно ли напоминать вам, — говорил он далее своим слушателям, — столь знакомые имена.... как Сеченов, Боткин, Щелков, Захарьин, Виноградов, Бабухин и др.» (там же, стр. 274—275).
Под влиянием идей лучших представителей русского философского материализма XIX в., передовых естествоиспытателей и врачей сложилось мировоззрение В. Я. Данилевского. Именно они, а не временное увлечение позитивизмом О. Конта, определили его умственное развитие. В. Я. Данилевский стал одним из лучших представителей передового для своего времени русского естественно-научного материализма. Натуралист с широкими философскими запросами, он признавался «в отсутствии всякого живого интереса к проблемам метафизики» (1923, 2, стр. 7), «вещи в себе» и т. д. Он совершенно определенно высказывал свое отрицательное отношение к идеализму Беркли и Гегеля, к натурфилософии Шеллинга. Уже его первые работы по физиологии мышц и нервной системы имели совершенно определенную материалистическую целеустремленность.
Материалистическое мировоззрение, стремление нести науку в широкие народные массы, критическое отношение к порядкам царской России делали В. Я. Данилевского ненавистным для профессоров-реакционеров. Результатом борьбы с ними являются его вынужденные уходы из Ветеринарного института, с физико-математического факультета, а позже — медицинского факультета университета и, наконец, с должности директора Женского медицинского института.
Только необычайная энергия и огромное трудолюбие обеспечили ему возможность при таких условиях вести напряженную, плодотворную научную работу, воспитывать молодых научных работников.
В вопросах гносеологии В. Я. Данилевский всегда стоял на твердых позициях полной познаваемости природы и ее закономерностей. В его первых работах совершенно ясно выступает стихийная уверенность в том, что наши органы чувств отражают картину окружающего нас мира. Это отражение делается все более точным по мере развития науки, которая рано или поздно может разрешить все возникающие перед ней вопросы. Чем острее разгорается борьба В. Я. Данилевского с идеализмом в естествознании, чем чаще ему приходится сталкиваться с учением своих противников о надматериальных, а потому непознаваемых жизненных факторах, тем чаще он выступает специально по этому вопросу. Его высказывания становятся все более решительными. В 1891 г. он печатает примечание к статье вирховианца неовиталиста Риндфлейша (Н. Rindfleisch). Последний, пользуясь ошибками, допущенными представителями механистического мировоззрения, пропагандировал недоверие к познавательным средствам, которыми пользуется естествознание, а следовательно, и к тем материалистическим выводам, которые делают его прогрессивные представители. Русский ученый дал резкую отповедь этому идеалисту. Признавая, что многие стоящие перед наукой вопросы еще не разрешены, он настаивал на том, что никто не вправе ставить границы человеческому познанию. Он подчеркивал при этом, что с развитием науки могут меняться не только ее ответы на те или иные вопросы, но и сами формулировки этих вопросов, от которых в свою очередь зависит и характер ответов на них.
Важное значение в истории развития отечественного естествознания имел состоявшийся в январе 1894 г. IX съезд русских естествоиспытателей и врачей. На его пленарных заседаниях с программными речами выступили К. А. Тимирязев, И. М. Сеченов и В. Я. Данилевский. Последний в своей речи «Чувство и жизнь» признал, что академическая наука отстает от бурного развития общественных отношений, поэтому она оказывается не в состоянии познать его закономерности. В те времена В. Я. Данилевскому не было известно, что существует марксистская материалистическая диалектика. Подобно многим другим натуралистам того времени он ничего не знал о гениальных трудах К. Маркса и Ф. Энгельса. Ему не были известны и первые работы его великого соотечественника В. И. Ленина. Но, будучи материалистом, он высказал твердую уверенность в познаваемости законов общественного развития. Главное же внимание в этой речи В. Я. Данилевский сконцентрировал на доказательстве познаваемости всех реально существующих вещей и процессов. Он настаивал на том, что и психические явления, вопреки утверждению психологов-идеалистов, так же познаваемы, как и другие процессы, протекающие в человеческом организме. Вслед за И. М. Сеченовым он требовал объективного к ним подхода. При этом он сравнивал положение в психологии с положением, еще недавно имевшим место в космогонии. Для того, говорил он, чтобы правильно понять закономерности, управляющие движением земного шара, надо было, чтобы «Коперник вообразил себя вне земли». «Закон сохранения вещества, — утверждал В. Я. Данилевский, — закон сохранения энергии, единство космического вешества и силы — таковы основы для раскрытия тайн природы и для дальнейшей борьбы с незнанием и невежеством. Уверенность в закономерности изучаемых явлений природы есть истинный залог успешности наших стремлений к отысканию истины. В этом сознании заключается и истинный критерий нашего умственного развития. Не только в познании внешней окружающей нас природы, но и в нашей обыденной жизни, личной и общественной, мы все более и более проникаемся убеждением, что все, доступное нашему знанию, совершается по определенным правилам и непреложным законам. Мистический покров, под зашитой которого так долго господствовали и „слепой случай", и „веление рока", и „непостижимый произвол", и „магические силы", постепенно рассеивается» (1895, 1, стр. 65—66). «Подобно тому, — говорил он дальше, — как естествоиспытатель из наблюдений над существующими формами и явлениями жизни делает теоретические построения относительно их происхождения и развития; подобно тому, как из сопоставления целого ряда усложнений и совершенствований он выводит закон как обобщение и определяет область его господства; так точно вправе он отнестись и к видимым проявлениям душевной жизни и, исходя из их объективного исследования, выяснить закономерность ив этой области. Если знание космических законов не уменьшило величия и прелести неба, то и признание закономерности душевных явлений не умалит всего обаяния „светоча истины и добра" в мыслящем человеке» (там же, стр. 66—67). Что же является источником наших знаний? На этот вопрос В. Я. Данилевский отвечает совершенно определенно — представления, создаваемые воздействиями внешнего мира на наши органы чувств. Из обобщения однородных представлений создаются понятия. Развитие и сочетание понятий приводит к возникновению мысли. Априорные теории философов-идеалистов не могут открыть истины. Утверждение Гегеля, выражающее недоверие к фактам, уводит науку на ложный путь. Сами законы логики подчинены материальным закономерностям, ибо «знание есть результат опыта и логики; законы же логики суть отражения законов природы. В этом-то и заключается гарантия верного соответствия нашего знания тому, что составляет действительность».
Практика является критерием правильности наших представлений и теоретических обобщений. Если наши теоретические знания позволяют нам предсказывать течение процессов, развертывающихся в нашем организме и вне его, и управлять ими, значит они отвечают истине. Через много лет после своего доклада в 1894 г. он, обращаясь к будущим врачам, старался внушить им эти материалистические представления передового естествознания. Познание законов природы дает уверенновть тому, кто хочет ею управлять. «Таковы общие принципы, — говорил он, — которыми руководствуется врач, как представитель положительной науки, в частности — биологии. Вся его образовательная подготовка дает ему уверенность в том, что вся патология и терапия тела и души человека доступны научному объективному изучению, ибо все их содержание полностью подчиняется определенным закономерным соотношениям» (1921, 1, стр. 349)
Надо признать, что В. Я. Данилевский допускал в некоторых случаях неправильные формулировки, навеянные ошибочными высказываниями других крупных естествоиспытателей. Под влиянием Гельмгольца он говорил на IX съезде русских естествоиспытателей и врачей, что ощущение «есть условное обозначение, символ известного нервного процесса» (1895, 1, стр. 70). Однако нет сомнения, что в действительности этот ученый был очень далек от теории символов Гельмгольца. Истинную, многократно высказывавшуюся точку зрения В. Я. Данилевского гораздо правильнее характеризует следующее место из дополнения, внесенного им в 1896 г. во второе издание речи на III Пироговском съезде в 1889 г.: «Если наши органы чувств с нервными центрами рассматривать, как своего рода фотографический аппарат, то мы в праве сказать, что получаемые отпечатки, одни лишь доступные наблюдателю, вполне достаточны, чтобы дать ему сведения, правильные и неискаженные, о предметах, находящихся перед фотографическим аппаратом. Само собою понятно, такая верность отпечатков вовсе еще не гарантирует, что они передают полностью все, находящееся и совершающееся перед воспринимающим аппаратом. Чтобы пополнить таковые мыслимые пробелы, наблюдатель прибегает к помощи искусственных аппаратов, инструментов, которые увеличивают качественно и количественно воспринимающие силы фотографического прибора. И так как в наблюдаемых предметах и явлениях наблюдатель не замечает какого-либо нарушения непрерывности, преемственности по проявлению закона причинности, то он в праве заключить, что в доступной его чувствам сфере его познавательные способности не встречают неодолимой по существу преграды со стороны чего-либо непостижимого, вмешивающегося в „естественный ход вещей" и не дающего никакого психического отпечатка».
