«Если философ, — иронически замечает он вслед за этим, — доискиваясь до сущности вещей, относится с вышеуказанной точки зрения крайне скептически к нашему знанию реального внешнего мира (напр. Berkley), то натуралист, оставаясь на почве положительной науки и вводя известные поправки и ограничения, имеет полное право доверять психическим образам и признавать за ними объективную доказательность» (1897, 2, стр. 76—77).
Он считал познаваемыми все явления в окружающем нас мире и в нас самих. Не может существовать непознаваемых и надматериальных факторов. В четвертой главе уже были приведены факты, говорящие о том, что К. А. Тимирязев в физиологии растений и В. Я. Данилевский в физиологии животных первые в мировой науке доказали подчиненность живой природы общему для всей материи закону сохранения энергии. Тем самым они нанесли смертельный удар виталистическому учению о надматериальной «жизненной силе». Витализм уже не мог цепляться за это похороненное понятие, если он не хотел быть похороненным вместе с ним. Он возродился в новой, еще более утонченно лживой форме.
На щит неовитализма было поднято выдвинутое Р. Вирховым учение об особом жизненном веществе как основной субстанции самостоятельных, по его мнению, клеточных индивидуальностей. На этой вечно существующей субстанции, обладающей свободной волей, как он утверждал, зиждется вся жизнедеятельность клеток. Из нее, согласно идеалистическим «теориям» Р. Вир-хова и А. Вейсмана, формируются наследственные «детерминанты». Так произошло объединение ложного реакционного неовиталистического учения Вирхова и его последователей со столь же ложным и реакционным извращением дарвинизма — неодарвинизмом А. Вейсмана и Т. Моргана с их приверженцами.
Примечание Данилевского к проповедующей оба эти учения статье Риндфлейша (см. выше) было направлено в первую очередь именно против этих ложных и реакционных положений.
Возвращаясь значительно позже к вопросу о ложности и вреде витализма, В. Я. Данилевский в своих вступительных чтениях студентам медицинского института предостерегал их от того гибельного для науки пути, на который пытаются ее увлечь ученые-идеалисты капиталистических стран. «Не нужно только считать за положительную науку, — предостерегал он своих слушателей, — все то, что говорят ее деятели. Это предостережение относится напр, к следующим заключениям известного физика Оливера Лоджа, в качестве председателя на съезде Британской Ассоциации, кажется, в 1913 г. ... „память и привязанности не ограничиваются тем сочетанием с материей, в котором они могут только проявляться здесь и теперь, но личное бытие сохраняется за пределами телесной смерти"... „Бесплотный разум при известных условиях может входить в общение с нами даже через посредство нашего материального бытия, входя таким образом в круг нашего научного познания". — Для пояснения нужно сказать, что Ол. Лодж принадлежит к спиритам» (1921, 1, стр. 14-15).
То же самое относится и к медицине. В качестве примера врачей-мракобесов В. Я. Данилевский приводит медика римского папы Липпони, изыскивающего способы общения с душами умерших, и американских врачей, которые рекламируют свое «открытие», заключающееся в том, что, взвешивая тела людей сейчас же после смерти, они установили вес (!!) покинувшего тело бесплотного духа. Ложные теории, настойчиво указывает он, влекут за собой вредные практические выводы. Ведь «врач, убежденный в существовании „жизненной силы" и в ее способности реагировать на внешние влияния только по собственному произволению, а не по общим естественным закономерностям, мало интересовался материальными патологическими процессами an sich [как таковыми], его стремления были более направлены к познанию самой этой силы» (там же стр. 89).
Итак, Данилевский в течение всей своей жизни вел решительную борьбу с витализмом во всех менявшихся на его глазах проявлениях этого наиболее реакционного течения в биологии. Но с каких позиций он боролся против идеализма?
Критически подходя к научному наследию этого безусловно прогрессивного ученого, приходится напомнить, что он в ряде случаев пользовался механистическим понятием «живая машина». Механистический характер по существу имели его опубликованные в 1904—1906 гг. статьи об опытах с искусственными моделями, якобы имитирующими движения примитивных живых существ. Эксперименты производились с частицами лецитина, смеси холестерина с мылом и капельками ртути. Конечно, пользование искусственными моделями может быть применено для выяснения характера отдельных физических процессов, связанных с механическим движением живых тел. С этой точки зрения вполне закономерными были работы В. Я. Данилевского по изучению термических процессов, сопровождающих растяжение, укорочение и сотрясение каучуковых полосок. Но ошибочно было, идя вслед за Квинке (G. Quincke) и другими вульгарными механицистами, искать в мертвой природе аналогии, объясняющие явления раздражимости и сократимости в теле живых организмов.
Справедливость требует признать, что, как уже было показано в предыдущих главах, В. Я. Данилевский, пользуясь выражением «машина», сам показал сущность ошибок Ранке, Фойта, Петтенкофера и других механицистов, отождествлявших организме машиной. В своих исследованиях он показал глубокое качественное отличие материальных процессов обмена веществ, лежащих в основе жизни, от материальных процессов, имеющих место в любом изготовленном человеком механизме. Что касается опытов с моделями, то Б. Я. Данилевский сам вскоре понял ошибочность той их интерпретации, к которой присоединился в 1904—1906 гг. Больше он к ним не возвращался. Б 1923г., критикуя виталистическое учение о непроходимой пропасти между живой и неживой природой, он в то же время показал ложность механистического отождествления этих двух качественно различных этапов развития материи. Он указал на бесполезность моделей Ледюка и Бючли как средства для решения проблемы сущности жизни. «Огромное их значение, — писал он, — которое некоторыми приписывается им, вряд ли может быть теперь признано в смысле разъяснения „механизма жизни"» (1923, 2, стр. 28).
Большой заслугой В. Я. Данилевского несомненно являлось то, что он, начиная со своей ранней работы о происхождении мускульной силы, показывал ошибочность свойственного механицизму односторонне аналитического подхода при изучении живых организмов. Уже в работах этого цикла он обосновывал свою идею о том, что изучение явлений, связанных с сокращением изолированной мышцы, при всей его важности не дает все же возможности охватить закономерности физиологии механических движений организма в целом. В отличие от большинства специалистов по физиологии труда в Западной Европе и Америке, он много работал над проблемой всестороннего изучения этой важнейшей функции человеческого организма. То же сочетание анализа и синтеза он плодотворно применял при изучении деятельности сердца, эндокринных желез и т. д. В его известной речи 1894 г. им было образно показано, к чему может привести злоупотребление односторонним анализом — попытка свести целое к сумме его частей. Наше художественное восприятие будет невозможно, говорил он, «если вместо чувства прекрасного мы подставим математические формулы и анатомо-физиологические суждения» (1894, 1, стр. 88). Симфонию Бетховена можно проанализировать физически, и тщательность такого труда способна привести в восхищение. Однако эстетического наслаждения от рядов цифр, являющихся результатом этого анализа, человек получить не сможет.
В целлюлярной патологии Р. Вирхова сочетались, как это нередко случается, витализм и вульгарный механицизм. Показав сущность и недостаточность целлюлярной физиологии, В. Я. Данилевский в своих вступительных лекциях специально остановился на целлюлярной патологии Вирхова: «В отношении к болезням Вирхов учил, что и в этом случае клетка сохраняет свою самостоятельность или автономию, а потому и остается основным исходным пунктом для патологических процессов. В этом направлении новейшая наука значительно уклонилась от Вирхова, признавая связанность и.тесное взаимодействие частей тела между собою путем нервов, крови, гормонов и др.». Лучшими представителями новейшей науки, боровшимися против вирхо-вианства, являются классики русской физиологии И. М. Сеченов и И. П. Павлов, а также их последователи, к числу которых относится и В. Я. Данилевский. Вопросу о целостности организма, его защитных регуляциях в борьбе с вредящими факторами была посвящена статья этого ученого о гишюкратизме, опубликованная в 1930 г. Подводя итоги взглядам В. Я. Данилевского, касающимся отношения части и целого в организме, следует признать, что он приближался к правильному решению этой проблемы, выраженному Ф. Энгельсом в следующем положении: «Простое и составное. Это — такие категории, которые тоже уже в органической природе теряют свой смысл, оказываются неприменимыми. Ни механическое соединение костей, крови, хрящей, мускулов, тканей и т. д., ни химическое соединение элементов не составляют еще животного... Организм не является н и простым, н и составным, как бы он ни был сложен».
Правильное понимание целостности организма неразрывно связано с осознанием того важнейшего положения материалистической биологии, что между организмом и средой, в которой протекают его жизнь и развитие, существует глубочайшая связь, непрерывное взаимодействие. Эту идею, диаметрально противоположную взглядам виталистов и реакционных неодарвинистов, решительно защищали лучшие представители передовой отечественной науки И. М. Сеченов, К. А. Тимирязев, И. П. Павлов, И. В. Мичурин. Она органически входила в научное творчество В. Я. Данилевского, будучи исходным пунктом для его экспериментальных работ и логическим из них выводом. Здесь следует напомнить, что свои исследования по физиологии нервной системы В. Я. Данилевский начал в связи именно с тем, что через нее, по его глубокому убеждению, осуществляется в первую очередь связь организма с окружающим его миром. Она оказывает огромное влияние на течение всех процессов в организме, на онтогенетическое развитие и филогенез органической природы в целом. По мнению В. Я. Данилевского, значение среды отнюдь не ограничивается ролью «разрешающего фактора», как это утверждают вейсманисты, для реализации предсуществующих в организме свойств и их зачатков. Эти свойства возникают на присущей данному организму основе в результате его активного взаимодействия с окружающей средой. В добавлении ко второму изданию речи «Душа и природа» он в 1897 г. специально остановился на изложении своего взгляда относительно роли взаимодействия организма со средой в филогенетическом развитии нервной системы. Мы, указывал он, «считаем себя в праве высказать ту мысль, что внешние воздействия служили для филогенеза психики не простыми „auslosende Reize [разрешающими раздражителями]" (в смысле Aug. Weismann'a), которые только пробуждали к проявлению заранее предопределенные реальные dispositiones будущих свойств и функций („ филетическая преформация" в смысле как бы praestabilirte Harmonie [предустановленная гармония]). В тексте, напротив, проводится та мысль, что филетическое образование тех или иных форм воспринимающих чувствительных аппаратов (органов чувств, их нервных центров) определяется взаимодействием развивающегося организма с внешним миром. Отсюда неизбежно приходим к заключению, что с той же точки зрения ход развития психики регулируется тем же взаимодействием» (1897, 2, стр. 78). Ту же идею защищал Василий Яковлевич и в своей речи «Чувство и жизнь», произнесенной в 1894 г. Она ярко выражена во многих других его произведениях. В своих вступительных чтениях он неоднократно обращался к вопросу о значении воздействий социальной и физической среды для сохранения здоровья человека, развития его заболеваний и борьбы организма за восстановление нормального его состояния. Он показывал слушателям, насколько практически вредны для здравоохранения переоценка роли наследственных факторов и недооценка роли условий, в которых приходится жить и развиваться человеку. «Современная медицина, — говорил Василий Яковлевич, — пользуясь научными методами, с очевидностью показывает, насколько наше здоровье физическое и душевное находится в зависимости от всех внешних условий существования человека, начиная от психического и социального порядка. Вот почему во всех вопросах, касающихся телесной, душевной и общественной жизни, их устроения и реформирования, голос врача должен пользоваться большим значением, а иногда и решающим» (1921, 1, стр. 45).
